Текст книги "Дворец наслаждений"

Автор книги: Паулина Гейдж

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 25 страниц)

Внезапно передо мной предстал человек столь огромный, какого я еще никогда в жизни не видел. Он сразу напомнил мне священного быка Аписа, ибо его широкие плечи и толстая шея, на которой сидела огромная голова, излучали мощь животного. Живот, свешивающийся над короткой юбкой, имел потрясающие размеры. Если бы я попытался обнять этого человека, мои пальцы наверняка не смогли бы соединиться за его спиной. Однако совершить столь непочтительный поступок я не решился бы никогда в жизни. Даже мысль об этом заставила меня содрогнуться, поскольку этому человеку ничего не стоило бы переломать мне кости. Слуга явно был уже не молод. На его лбу, висках и вокруг полных губ залегли глубокие морщины. Полотняный шлем наверняка сидел на совершенно лысой голове, потому что на его теле совсем не было волос. Страж склонил голову.

– Добрый вечер, офицер Камен, – пророкотал он. – Я Харшира, управляющий моего господина. Тебя ждут. Следуй за мной.

Глубоко посаженные черные глаза холодно оглядели меня, и Харшира пошел в дом, двигаясь на удивление легко и бесшумно. Я последовал за ним.

Мы вошли в огромный зал, выложенный узорчатой плиткой и также украшенный белыми колоннами. По всему залу были беспорядочно расставлены вырезанные из кедрового дерева кресла, отделанные позолотой и слоновой костью, а также столики со столешницами из голубого и зеленого фаянса. По залу ходил слуга и зажигал светильники на высоких подставках; в их свете роспись на стенах, изображающая сцены празднеств и охоты, словно оживала. Мне хотелось полюбоваться ею, но Харшира уже открывал двери в другой зал, и я поспешил за ним. Я увидел ряды стульев, теряющиеся в темноте комнаты. Впереди виднелся коридор с колоннами, выходящий в сад, который казался красным в свете лучей заходящего Ра. Справа от меня в стене находилось несколько закрытых дверей. Подойдя к одной из них, управляющий постучал. Ему ответили.

– Можешь войти, – сказал Харшира, открывая дверь и отступая в сторону.

Я вошел, и дверь тихо закрылась за моей спиной.

Первое, что поразило меня, был запах трав и специй. В комнате пахло корицей, что живо напомнило мне Тахуру, миррой и кориандром, а также другими растениями, которых я не знал, но над всеми этими запахами властвовал запах жасмина. Второе – это удивительный порядок, царивший в комнате. Все стены до самого потолка были уставлены полками с разнообразными ящиками и шкатулками, стоящими в удивительном порядке, и на каждой висел ярлычок из папируса. Справа от меня, почти скрытая полками, находилась маленькая дверь. Напротив нее была такая же. Прямо передо мной находилось большое окно, возле которого стоял письменный стол, все бумаги на нем были разложены с военной аккуратностью. Возле простой, но красиво вырезанной алебастровой лампы лежала палетка писца. Все сияло чистотой. Быстро окинув комнату взглядом, я склонился перед сидящим за столом человеком.

Во всяком случае, я думал, что это человек, ибо он весь, с головы до ног, был закутан в белое покрывало. На руках, вытянутых на столе, были надеты белые перчатки. На всем теле не было видно ни единого кусочка кожи, чему я был только рад. Что бы ни находилось под белой тканью, я не хотел этого видеть. Но хотя я не видел лица прорицателя, его глаза следили за мной. От них не ускользнул взгляд, которым я окинул комнату, поскольку человек засмеялся – сухим, хриплым смехом.

– Ну как, офицер Камен, нравится тебе моя комнатушка? – насмешливо спросил он. – Ты этого ожидал? Думаю, что нет. Молодые люди, которые приходят сюда, обычно разочаровываются. Им хочется мрака и тайн, мерцающих светильников и дыма благовоний, заклинаний и шепотов. Могу сказать, что когда я вижу их разочарование, то испытываю огромное удовольствие.

Мне захотелось кашлянуть, но я решил терпеть.

– У меня не было подобных мыслей, господин, – ответил я, удивляясь твердости, с которой прозвучал мой голос. – Ваш дар предсказывать будущее делает вас подобным богам. Какое же значение имеет все остальное?

Зашуршав белоснежными одеждами, оракул откинулся на спинку стула.

– Неплохо сказано, офицер Камен, – заметил он. – Мой брат Паис всегда считал тебя сообразительным и добросовестным, но ты к тому же еще осмотрителен и тактичен. Что? Ты не знал, что Паис мой брат? Конечно же, не знал. Ты честный юноша и хороший офицер, обученный не задавать лишних вопросов и убивать без размышлений. Ты умеешь убивать без размышлений, юный Камен? Сколько тебе лет?

Я чувствовал, что его глаза следят за каждым моим движением. От этого у меня началось какое-то странное покалывание в голове, и мне вдруг отчаянно захотелось положить руку на затылок.

– Мне шестнадцать лет, – ответил я. – Не знаю, умею ли я убивать, поскольку еще ни разу не имел такой возможности. Я очень стараюсь быть хорошим солдатом.

Мне сразу не понравился тот насмешливо-покровительственный тон, с которым заговорил со мной жрец, и он, очевидно, заметил это. Прорицатель скрестил на груди руки.

– Я вижу, что помимо всего прочего в тебе сидят еще и семена упрямства, которые ждут, когда на них прольется влага оскорблений, чтобы дать ростки несправедливости, – заметил он. – Я чувствую это. Ты не тот человек, каким считаешь себя, Камен. Вовсе нет. Но мне ты интересен именно такой, серьезный и пытающийся скрыть обиду. Скорее свет прольется в Подземный мир, чем ты отступишь хоть на шаг, хотя и пытаешься изображать из себя саму вежливость. Паис говорил, что ты покажешься мне забавным. Что тебе от меня нужно?

– Откуда генерал узнал, что я просил вас принять меня, господин? – спросил я.

Лицо под белой маской задвигалось. Жрец улыбнулся.

– Разумеется, это я сказал ему. Мы часто вместе обедаем и обсуждаем разные вещи. Когда нет ничего особенно важного, мы рассказываем друг другу о нашей жизни. И я подумал, что ему будет интересно услышать, что один из офицеров его гвардии решил пойти к прорицателю. – Он шевельнулся. – А ты хотел бы увидеть мое лицо, Камен?

Я почувствовал, как по телу побежал холодок.

– Вы играете со мной, – ответил я. – Если вы хотите показаться мне, я сочту это за честь. Если нет, я не стану настаивать.

На этот раз жрец глухо рассмеялся.

– Тебе нужно быть царедворцем, – заметил он. – Но ты прав. Я играю с тобой. Прости. Однако спрашиваю вновь: чего ты от меня хочешь? Кстати, можешь сесть.

Рука в белой перчатке указала на стул, стоящий перед столом. Поклонившись, я сел, поставив свой эбеновый ларец на колени. Теперь, когда наступил подходящий момент, я не мог найти нужные слова.

– Я сирота, – запинаясь, начал я. – Мои приемные родители взяли меня в свою семью, когда мне было несколько месяцев от роду…

Жрец положил руку на стол ладонью вверх.

– Не будем терять время. Твоего отца зовут Мен. Как и ты, он честный человек, который сколотил себе большое состояние с помощью страсти к приключениям и способностей к торговым операциям. Он один из моих самых надежных поставщиков редких трав и лекарств. Твою мать зовут Шесира, она добрая египтянка, которой не нужно от жизни ничего, кроме хорошего дома и семьи. У тебя есть старшая сестра по имени Мутемхеб и младшая, которую зовут Тамит. Как видишь, в твоей семье нет ничего необычного. Что же тебя беспокоит?

Правила вежливой беседы для этого человека явно не имели никакого значения. Он умел читать в человеческом сердце, а также видеть своего собеседника насквозь. Несомненно, общаясь с сильными мира сего, он мог быть гибким и мягким, как великолепно выделанный папирус, но при этом смотрел на людей глазами холодного оценщика, не испытывающего ни малейшей жалости к своим просителям.

– Да, господин, – сказал я. – Мне нравилась моя жизнь, в которой у меня не было ни в чем недостатка, но с недавних пор мне стал сниться один сон…

Я подробно описал свои ночные видения, руку, выкрашенную хной, женский голос и мое растущее убеждение в том, что ко мне приходила и говорила со мной моя родная мать.

– Я ничего не знаю ни о ней, ни о моем родном отце, – закончил я свой рассказ. – И мой приемный отец тоже ничего не знает…

Жрец сразу заметил мою нерешительность.

– И ты считаешь, что твой отец знает больше, чем говорит тебе, – спокойно сказал он. – А раньше ты спрашивал его о своем происхождении?

– Нет. Я спросил только тогда, когда начались эти сны.

И, захлебываясь собственными словами, я начал сбивчиво рассказывать прорицателю и о ночном разговоре с отцом, и о замечаниях Тахуру и ее желании найти наш брачный договор, и о своих собственных подозрениях; он слушал, не перебивая и не шевелясь, продолжая упорно смотреть мне в глаза, как светит солнечный луч в ясный полдень.

– Опиши кольца на той руке. Опиши голос, – велел он. – Если можешь, опиши линии на ладони той руки. Мне нужно четко представлять себе, что ты видел.

Я рассказал, и жрец погрузился в молчание. Положив ногу на ногу и скрестив на груди руки, он полностью ушел в себя. Я ждал, от скуки разглядывая комнату. Солнце село, и свет, посылаемый Ра, уже не проникал сквозь окно. Справа, за тяжелыми полками, виднелась маленькая дверь. Что-то в ней было не так, но что, я не успел решить, потому что в этот момент прорицатель шевельнулся и вздохнул.

– Значит, ты не хочешь знать свое будущее, – сказал он. – Ты хочешь знать, кто была твоя мать и, возможно, твой отец. Откуда они были родом. Какими они были. Ты задал мне трудную задачу, офицер Камен.

Эти слова я расценил как вопрос относительно моей платы за аудиенцию, поэтому, наклонившись вперед, я откинул крышку эбенового ларца.

– Я принес вам свою самую ценную вещь, – сказал я, – но я не боюсь с ней расстаться, ибо ваш дар стоит подобной жертвы. Мой отец купил это в Ливии.

Жрец даже не взглянул на кинжал.

– Оставь эту безделушку себе, – сказал он, вставая, и поправил свои белые одежды. – Мне не нужна плата. Ты уже оказал мне одну неоценимую услугу, хотя и не догадываешься об этом. – Я встал вслед за ним и слегка попятился, когда жрец подошел ко мне. – Следуй за мной, – сказал он.

Мы повернули направо и по коридору вышли в темный сад, где на верхушках деревьев еще играли алые отблески заката; через несколько минут мы оказались на небольшой площадке, посреди которой находился простой каменный пьедестал. На нем стояли ваза, большой кувшин и горшок с крышкой. Подойдя к пьедесталу, прорицатель взял кувшин и плеснул из него воды в вазу.

– Встань возле меня, но не слишком близко, – приказал он. – Не двигайся и ничего не говори, только отвечай на мои вопросы.

Я стоял, вдыхая запах жасмина, который поплыл в воздухе, когда жрец открыл горшок. Наверное, отсюда и исходил запах, пропитавший все его тело. Я смотрел, как прорицатель осторожно капнул на поверхность воды немного масла, подождал, пока оно осядет, посмотрел на небо, которое быстро светлело, приобретая прозрачный светло-голубой цвет, и склонился над вазой, обхватив руками пьедестал.

– Хвала Тоту, – услышал я. – Тому, кто управляет правосудием, наказывает преступление, дает вспомнить то, что забыто. Хранителю времени и вечности, чьи слова остаются навсегда. Слушай меня, Камен. Медленно и подробно расскажи о своих снах с самого начала. Ничего не упускай. Говори так, будто видишь их сейчас.

И я заговорил, сначала неуверенно и робко, но затем страх улетучился и мой голос зазвучал увереннее, смешиваясь с теплым вечерним ветерком, который нежно прикасался к моему лицу и шевелил края одежды моего господина. Я почувствовал, что словно растворяюсь, теряю свою телесную оболочку, мне казалось, что говорю не только я, что вместе со мной говорят темные деревья сада и камни у меня под ногами. Вскоре в мире не осталось ничего, кроме моего голоса и моего сна, и этот голос и сон смешались, став одним целым, а я больше не был человеком из плоти и крови, я превратился в призрак юноши, который стоял в ночном саду, находясь между реальностью и миражом.

Жрец поднял руку; на мгновение с нее соскользнул рукав, и в тусклом вечернем свете передо мной мелькнула полоска серой, как пепел, кожи.

– Достаточно, – сказал прорицатель. – Молчи.

Я замолчал, и мир постепенно принял свои прежние очертания.

Я ждал. Я уже привык долго стоять навытяжку, и, когда прорицатель поднял голову, провел руками по вазе и сложил пальцы в особый жест, означающий конец ритуала, на небе уже зажглись первые звезды. Жрец выпрямился и внимательно взглянул на меня.

– Изрекающий истину Тот дает вспомнить то, что забыто, – хрипло сказал он усталым голосом, опершись рукой о пьедестал, словно нуждался в опоре, чтобы устоять на ногах.

У меня заколотилось сердце. Все оказалось правдой. Он действительно мог заглядывать не только в будущее, но и в прошлое. Еще мгновение – и он скажет мне все. У меня задрожали колени, и только сейчас я почувствовал, как сильно болит у меня спина.

– Тот, истинный хранитель равновесия, – сказал жрец и засмеялся, словно залаял, сухо и отрывисто. – Мой дорогой офицер Камен, ты оказался намного интереснее, чем предполагал брат. Мне нужно отдохнуть. Прорицание всегда отнимает много сил. Пошли. Поговорим у фонтана.

Он пошатнулся, выпрямился и, опустив голову, быстро пошел за угол дома, спрятав руки в рукава своих одежд. Я последовал за ним, и вскоре мы вышли на площадку с каменными скамейками и фонтаном, струи которого в ночном свете казались серебряными. Жрец тяжело опустился на скамью, я осторожно примостился рядом, зажав руки между колен. Наблюдая, как постепенно он возвращается к жизни, я подумал о сухом листе, который, упав в воду, оживает вновь. Я больше не мог ждать.

– Что вы видели? – нетерпеливо спросил я. – Пожалуйста, господин, не мучайте меня загадками!

После некоторой паузы жрец неохотно кивнул.

– Прежде чем я тебе отвечу, ответь ты мне на один вопрос, – сказал он. – Почему ты решил стать солдатом? Сделаться торговцем было бы намного легче и разумнее.

В саду было темно, его освещала только луна и звезды. Теперь, когда солнечный свет пропал, сидевшее рядом со мной существо казалось мне бесплотным духом. Он был неподвижен, как мертвец, и расплывчат, словно призрак, а из-под надвинутого на лицо капюшона на меня смотрела лишь черная тьма. Лица не было. Я пожал плечами.

– Не знаю. Просто сильно хотелось. Я думаю, это из-за моего родного отца, он ведь был офицером армии фараона.

Капюшон шевельнулся.

– Не отец, – глухо произнес голос. – Твой дед.

Мне стало жарко. Задыхаясь, я схватил жреца за руку.

– Вы знаете! Скажите мне, что вы видели?

– Твой дед был иноземцем, ливийским наемником, который принял египетское подданство после первых войн фараона, то есть сорок лет тому назад, – ответил он, не пытаясь отнять руку. – Он не был офицером. Его дочь, твоя родная мать, была простолюдинкой. Она была очень красива, но амбициозна. И добилась богатства и знатности.

– Вы видели это в каплях масла? Все это? – спросил я, забывшись от волнения и дергая его за руку. На этот раз прорицатель отодвинулся от меня подальше. Опомнившись, я сел на свое место. Меня била дрожь.

– Нет, – отрезал он. – В масле я увидел твой сон, который был ясен, как развернутый папирус. Я видел тебя младенцем, как ты лежишь на травке недалеко от того дома, где живешь со своей матерью. Она подходит к тебе и опускается на край одеяла, куда положила тебя. Она улыбается. В ее выкрашенной хной руке – цветок лотоса. Вокруг тебя на траве разбросаны такие же цветы. Она щекочет тебя цветком, ты смеешься и пытаешься его схватить. Я узнал ее лицо, этот мягкий овал, изгиб нежных губ. Когда-то я знал ее, много лет назад.

– Где? Здесь, в Пи-Рамзесе? Где мы жили? А мой отец? Как ее звали? Она в самом деле умерла?

Жрец поднял руку, и вдруг, к моему ужасу, капюшон упал с его головы. Его лица я все равно не увидел, поскольку оно было скрыто бинтами, за исключением узкой щелочки для глаз, но его волосы густой волной упали ему на плечи, и были они такого чистого белого цвета, что, казалось, сами излучали свет. Ни малейшего оттенка иного цвета – только белый. «Интересно, а как он выглядит без бинтов? – лихорадочно думал я. – Значит, в этом и состоит его уродство? Что его кожа совсем не имеет цвета? А кровь?»

– Она жила в роскошном доме, – хрипло продолжал жрец, – здесь, в Пи-Рамзесе. Я не могу назвать тебе имени твоего отца, Камен, но могу заверить тебя, что Тахуру напрасно беспокоится о твоем происхождении. Ты принадлежишь к знатному роду. Твоя мать действительно умерла. Мне очень жаль.

– Значит, мой отец был аристократом? А я внебрачный ребенок?

«Теперь все понятно, – думал я. – Мой родной отец принадлежал к знати, вот почему приемный, не раздумывая, и принял меня в свою семью, а Несиамун, не колеблясь, согласился на мой брак с его дочерью. Возможно, мой приемный отец даже знал того, кто подарил мне жизнь. Поэтому и не хотел мне ничего говорить».

– Твой настоящий отец действительно был аристократом, – сказал прорицатель, – и, да, ты внебрачный ребенок. Когда ты родился, я лечил твою мать, но через несколько дней она умерла. – Он провел рукой по волосам и встал. – Я сказал тебе достаточно. Ты должен быть доволен.

Он хотел уйти, но я преградил ему путь, глядя в его слепую белую маску.

– Ее имя, господин! Я должен знать ее имя! Я должен найти ее могилу, возложить дары на алтарь, произнести молитву, чтобы она перестала приходить ко мне по ночам!

Жрец не отступил, не попятился, наоборот, он шагнул ко мне, и я мог поклясться, что в его глазах вспыхнул красный огонь.

– Я не могу назвать тебе ее имя, – твердо сказал он. – Тебе не следует его знать. Она умерла. Обещаю тебе, что теперь, когда ты знаешь ровно столько, сколько должен, она больше не будет являться тебе в снах. Будь доволен, Камен. Иди домой.

Он повернулся и пошел по дорожке. Я побежал за ним.

– Почему вы не хотите назвать мне ее имя? – яростно крикнул я. – Какая вам разница, если она все равно умерла?

Жрец остановился. Свет звезд падал на его белоснежные волосы и зловещую маску, оставляя всю фигуру в тени.

– Ты храбрый и очень глупый юноша, – презрительно сказал он. – Какая разница? Если я назову ее имя, твое любопытство только разгорится, и ты с новой силой примешься выяснять историю ее жизни, искать ее родственников, ты начнешь сходить с ума, пытаясь представить себе, какой она была, искать в себе ее черты. Ты этого хочешь, Камен? Разрушить свою семью? Не думаю.

– Да, хочу! – крикнул я. – Я должен знать! Если вам достаточно того подарка, который я принес, возьмите, возьмите его, господин, только, пожалуйста, назовите ее имя!

Прорицатель повелительным жестом вскинул руку.

– Нет, – решительно сказал он. – Ее имя не принесет тебе ничего, кроме горя. Верь мне. Радуйся тому, что она дала тебе жизнь, и живи по-своему. У тебя своя судьба, следуй ей и не думай больше о матери. Аудиенция окончена.

Вслед за этими словами жрец удалился, растворившись в ночных тенях, и я остался один, дрожа от гнева и досады.

Не помню, как я возвращался домой. Мне и в голову не пришло хоть раз усомниться в словах прорицателя или его способностях. Его репутация настоящего ясновидца и оракула была непререкаемой. Но его надменная, высокомерная речь звучала в моих ушах в такт шагам, пока я, усталый и отчаявшийся, не добрел наконец до своего дома. Думаю, мне следовало радоваться, что жрец вспомнил мою мать, что он знал ее, но зачем мне все это, если он отказался сказать мне самое главное? Что мне теперь делать?

Ввалившись в свою комнату, где Сету оставил для меня зажженный светильник, я закрыл за собой дверь и обвел глазами предметы, ставшие внезапно чужими. Все изменилось. Всего несколько часов назад это было моим ложем, а это – моим столом, а вон то – сундуком с поднятой крышкой, откуда я достал кинжал. Теперь же мне казалось, что все это принадлежит кому-то другому, какому-то Камену, которого больше не существовало.

Я принялся ходить из угла в угол, не в силах лечь спать. Мне хотелось побежать в комнату отца, разбудить его, прокричать ему, сонному, все, о чем я узнал, но что если в его лице я прочитаю то же самое? Что если он и сам все это знает? Зачем мне лишний раз убеждаться в обмане? Отец все объяснит мне позже. Кроме того, утром он уезжает, а значит, я смогу еще некоторое время жить с сознанием того, что он никогда не лгал мне, хотя, скорее всего, моего родного отца он тоже знал. Он был аристократом, как сказал прорицатель. Несиамун не стыдился того, что я стану мужем его дочери.

Интересно, а не были ли они вообще друзьями – мой родной и приемный отец? Я стал вспоминать людей, с которыми отец вел дело: кто покупал его товары, финансировал караваны, приходил к нам обедать. Все они обращались со мной с более или менее равнодушной вежливостью. А не был ли кто-то из них более ласковым или разговорчивым со мной? Не интересовался ли больше остальных моими делами? Как насчет генерала Паиса? Он ведь известный женолюб и наверняка сделал не одного ублюдка. Лучше бы я был его сыном. Однако он и мой отец вращались в разных кругах, хотя отцу и удалось устроить меня на службу в дом генерала. Как это ему удалось? Своим влиянием или, может быть, небольшим шантажом? Тут я рассмеялся, мысленно погрозив пальцем собственной глупости. Нет, такое возможно лишь в самых диких фантазиях.

А моя мать? Может быть, вернуться к прорицателю и не отставать от него до тех пор, пока он все не расскажет? Он ведь явно что-то скрывает. Но как заставить столь могущественного человека заговорить? Не бить же его дубинкой или принуждать силой! Нет, он скажет правду только в том случае, если захочет сам. Еще можно рассказать обо всем Ахебсету и другим приятелям и попросить их поискать в городе следы моей матери. Да, такое вполне возможно, но Пи-Рамзес большой город, и подобные поиски вряд ли будут успешными. Можно сделать то, чем сейчас, быть может, занимается Тахуру. Можно обыскать контору отца. В конце концов, его не будет несколько недель. И все же от этой мысли мне стало не по себе. Нет, этого я не сделаю. Сначала я поговорю с ним напрямую, а уж потом можно будет рыться в его бумагах.

Я зевнул, внезапно почувствовав, как устал. Я не стал звать Сету, чтобы он смыл черную краску с моего лица. Сбросив с себя одежду и сняв драгоценности, я все кучей сложил на полу и повалился на ложе. Передо мной поплыли события сегодняшнего вечера – огромный Харшира с его черными глазами, моя первая встреча с прорицателем и его руки в белых перчатках, мой ужас при виде сброшенного капюшона и волосы жреца, похожие на застывший лунный свет, слуга, который догнал меня в темном саду, и мой кинжал в его руках. Постепенно все видения слились воедино, и я уснул.

Снов я не видел. Что-то подсказывало мне, что больше они не будут меня преследовать, и я крепко проспал до самого утра, когда, проснувшись и сев на постели, обнаружил, что спал, вцепившись в простыню. Светильник давно погас, пахло горелым маслом, за окошком мерцал тусклый свет, и я понял, что заставило меня проснуться. Не страх, а внезапное озарение. Я вдруг понял, почему маленькая дверь в кабинете прорицателя показалась мне немного странной. Сначала я не придал этому значения, но теперь вдруг ясно увидел тот кабинет – ровные ряды полок, простой стол из кедрового дерева с крючком, вделанным в его край, такой же крючок на противоположной стене и веревка, протянутая между ними, чтобы держать дверь закрытой.

Веревка. И узлы. Много сложных, комбинированных узлов, развязать которые можно было, лишь зная, как они были завязаны; узлы, предназначенные для того, чтобы скрывать от посторонних глаз. Что? Например, то, что за дверью. Или внутри чего-то. Все пользовались узлами, чтобы обвязать какую-нибудь коробку или сундук. Я сам так делал. Обычно это были простые узлы, которые применялись для того, чтобы закрепить крышку и уберечь вещи от пыли, песка или вредителей. Если человек не хотел, чтобы его сундук открыл кто-то Другой, узлы заливали воском и прикладывали к ним печатку. Но узлы, которыми была закрыта дверь в комнате прорицателя, были завязаны так сложно, так переплетены, что развязать их можно было бы только с большим трудом. А может, их вообще нельзя было развязать. Они были уникальны. И я мог поклясться своей жизнью, что эти узлы были в точности такими же, какими был обвязан тот кедровый ящичек из Асвата, который я привез с собой.

Я боялся пошевелиться. Я застыл на постели, стараясь не сбиться с мыслей. Те же самые узлы. Тот же человек. Тот же? Но ведь это невозможно – чтобы именно прорицатель обвязал узлами ящичек, который вручила мне сумасшедшая из Асвата. Она говорила, что в этом ящичке история ее жизни. Значит, это она вложила внутрь письмена, закрыла крышку и завязала узлы. Она ни разу не упомянула о том, что это прорицатель дал ей ящичек, уже обвязанный веревками, или что она нашла его на берегу реки, скажем, после того, как возле Асвата останавливался какой-нибудь сановник из Пи-Рамзеса. Она все время повторяла, что в ящичке находится история ее жизни, история отравления и ссылки.

Как же могли та женщина и прорицатель уметь завязывать одинаковые узлы? Этому могло быть только одно объяснение. Та женщина была абсолютно нормальным человеком. При этой мысли во мне словно что-то распрямилось, освободилось нечто, что было сжато, скомкано с первых минут нашей встречи. Та женщина не была сумасшедшей. Она говорила правду, и какой же страшной была эта правда! Она говорила, что когда-то была лекаркой, но где? Этого она не сказала. Прорицатель также был врачом. Неужели когда-то она жила здесь, в Пи-Рамзесе, ходила к нему за советом и видела, как он завязывает узлы на дверной веревке в своем кабинете? Если это так, то вполне возможно, что она знала и мою мать. Значит, мне нужно немедленно отправляться в Асват, поговорить с женщиной, рассказать ей мою историю и спросить о моей матери. Как я объясню генералу, зачем мне нужно уехать, я не знал. Но дал себе слово, что обязательно поеду, даже если для этого мне придется оставить свою должность.

Снова я не мог уснуть. До самого рассвета я просидел на постели, обхватив руками колени, и думал, думал. Наступило утро, по двору заходили люди. Встав с постели, я подошел к окну, через него вышел на крышу и свесился через край. Возле амбаров горели факелы, слуги бегали туда-сюда, таская тюки и нагружая их на лошадей, стоящих у ворот, лаяли собаки, которым предстояло идти вместе с караваном, чтобы отпугивать незваных гостей и предупреждать об опасности. Я увидел Каху с его неизменной палеткой и довольно взъерошенного Па-Баста, который склонился над кучей мешков, а потом появился мой отец в накидке и сапогах, и я отошел от края крыши. Я не хотел, чтобы он меня заметил, не хотел слышать просьб отца заботиться о себе в его отсутствие, не хотел видеть его улыбки. Между нами возникла какая-то преграда, и пока я не выясню всю правду, я не смогу смотреть ему в глаза.

Наконец караван тронулся, проследовал через двор за ворота, и вскоре какофония гулко стучащих копыт и криков людей затихла вдали, оставив после себя взрытую землю, по которой Каха и Па-Баст вернулись в дом. Небо на востоке начало светлеть.

Вошел Сету, поставил на стол поднос с едой и без лишних слов принялся разбирать одежду и украшения, которые я сбросил вечером. Я заставил себя проглотить кусок свежего теплого хлеба и козьего сыра и съесть несколько сладких сморщенных яблок, продолжая думать о том, что скажу генералу. Мне нужно съездить в Асват и вернуться обратно до того, как из Фив вернется отец. Его не будет самое большее три недели. Асват находится ближе, чем Фивы, но мне нужен еще день, чтобы поговорить с женщиной, да и отпустит ли меня генерал? Что я буду делать, если нет? Ослушаться – значит стать дезертиром, а это карается смертью. Какой аргумент смог бы его убедить? Я до сих пор не придумал, что скажу. Я был настроен очень решительно, и вместе с тем мне было страшно.

Однако, как оказалось, я мог не волноваться, поскольку примерно через час после того, как я занял пост у дверей, ко мне подошел управляющий.

– Офицер Камен, – сказал он, – вас вызывает генерал. Он в своем кабинете.

Удивившись, я последовал за ним в дом и вскоре стоял перед знакомой дверью из кедрового дерева. Я постучал, и мне разрешили войти.

Паис сидел за столом. На полу стоял поднос с остатками завтрака, а сам генерал не был еще полностью одет. На нем была лишь короткая юбка, обернутая вокруг талии. В комнате стоял густой запах масла лотоса, от которого лоснилась широкая грудь генерала и которое еще не было смыто с его непричесанных волос. Генерал тяжело взглянул на меня из-под опухших век.

– А, Камен, – бросил он. – Просмотри список своих дежурств и подумай, кто тебя заменит на некоторое время. Через четыре дня ты пойдешь к моей лодочной стоянке, где тебя будет ждать мой наемник. Вы поедете в Асват и арестуете ту сумасшедшую. После этого ты доставишь ее сюда, проследив, чтобы с ней ничего не случилось по дороге. Можешь выбирать любое из моих судов, но учти: оно должно иметь каюту, а не навес с занавесками. За время пути вы не будете останавливаться возле селений, а также ты должен проследить, чтобы женщина ни с кем не разговаривала. Как только вернетесь, немедленно явишься ко мне. Это все.

Я смотрел на него, словно громом пораженный. Все это было столь неожиданно, что на мгновение я потерял дар речи. Наконец я выдавил:

– Почему, генерал?

– Почему? – переспросил он, удивленно подняв брови. – Потому что это приказ.

– Да, – запинаясь, проговорил я. – Если это приказ, я его выполню, но позвольте спросить, зачем ее нужно арестовывать?

– Вот это мне нравится! – рассердился генерал. – Да если каждый солдат будет обсуждать приказы, в Египте уже через неделю наступит хаос. Ты что, отказываешься?

Я понимал, что отказ приведет к немедленному докладу о моей неблагонадежности старшему офицеру школы, что скажется на моей карьере, но, с другой стороны, судьба удивительным образом давала мне возможность оказаться там, куда я так стремился. И все же зачем посылать в Асват солдата из Дельты, да еще с наемником, которому, кстати, надо платить, и немало, когда было бы достаточно направить к правителю нома посланника, передав ему соответствующее распоряжение? Неужели в районе Асвата не было тюрем? И, ради Амона, зачем ее вообще арестовывать? Я уже собрался ступить на зыбкую почву, то есть, не отдав чести, выйти из кабинета, но остановился.

– Нет, генерал, – сказал я. – Я прекрасно понимаю, что невыполнение приказа будет означать отрицательный отзыв обо мне, который будет передан начальству школы. Но посылать двух человек из Пи-Рамзеса с таким незначительным поручением мне кажется не совсем разумным.