Текст книги "Подобно солнцу"

Автор книги: Пауль Вернер Ланге

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 17 страниц)

Вот так, хорошо повеселившись, посольство возвращается на борт. Однако два других члена экипажей, добровольцы Мартин Баррета и Хуан де Ароче, оказались менее крепкими и удачливыми: не перенеся лишений плавания, они умерли на Себу. Раджа разрешил похоронить их в центре поселка. Товарищи, устроившие столь великолепное погребение, и не подозревают, что многие также останутся здесь навсегда, только похоронят их со значительно меньшими почестями.

Тем временем остальные члены экипажей заняты «оценкой» привезенных кораблями товаров. Так как местные жители прибегают к мерам веса, сопоставимым с европейскими, торговля протекает без осложнений. Она удивительно выгодна: «Они давали нам десять кусков золота за четырнадцать фунтов железа. Каждый кусок золота был стоимостью в полтора дуката». За всякую безделку получали свиней, рис и другие продукты.

Усилия Магеллана на религиозном поприще также вознаграждаются. 14 апреля властитель Себу Хумабон решил принять христианство. Чтобы не создалось впечатление, будто генерал-капитан погряз в миссионерских делах, следует заметить, что крещение «короля» должно было принести настоящую материальную выгоду. Хумабон получал не только божеское благословение, но и становился подданным испанского владыки. Все события имеют самое что ни на есть мирское значение. Если раджа выбрал нового бога, значит, он отдал себя в распоряжение его наместника на земле.

Итак, пышные церемонии и политика определяют происходящее. Наконец сам Магеллан решает сойти на берег. Как только он ступил на берег, загрохотали пушки. За генерал-капитаном идут сорок празднично одетых матросов, впереди два латника несут знамена испанского императора. Хумабон и Магеллан обнимаются, следуют сквозь толпу к высокому помосту, украшенному коврами и ветками пальм: «После чего капитан сказал королю… о своей благодарности всевышнему за то, что он наставил короля на путь истинный, озарил великой верой – христианством. Теперь ему [Магеллану] будет легче, чем прежде, покарать его [Хумабона] врагов. Король ответил, что полон благих намерений жить в христианстве, но некоторые из его вельмож проявляют непокорность, думая, что они ему ровня. Тогда капитан велел призвать знатных людей и заявил, что он их всех убьет, а земли передаст королю, если те не подчинятся».

Как и следовало ожидать, в один день раджа Себу стал единоличным правителем острова. Но дело этим не кончается. Магеллан заверяет, что скоро вернется с еще более сильным войском и сделает его самым могущественным монархом этого островного мира, ведь он первым принял христианство. Осененные крестом, который воздвигают перед помостом, оба повелителя могут обсудить выгоды их союза, так как сейчас поле деятельности уже принадлежит священникам. Наследник престола, купец из Сиама, раджа острова Масао и еще пятьсот островитян принимают христианство и перед святым крестом клянутся уничтожить идолов прежней веры. Все они получают католические Имена. Хумабона отныне называют Карлосом. Церемониал завершает месса. Магеллан может считать, что совершил такое же большое дело, как открытие пролива: он только что вырвал из лап дьявола пятьсот душ, завтра их будет тысяча. Подозревает ли он, что его силы слишком малы, чтобы за несколько дней переменить заведенный веками уклад? Естественно, он может открывать новые народы, но не имеет права переделывать их по своему «образу и подобию. А вдруг островитяне распознают, что бог белых не спасает от стрел?

Вторая половина дня была предназначена для крещения женщин. Галантно и вдохновенно описывает Пигафетта супругу раджи, которая первой принимает крещение и получает христианское имя Хуана: «Королева, очень красивая молодая женщина, была одета в кусок материи черно-белого цвета, губы и ногти – ярко-алые. Головной убор у нее был из пальмовых листьев, а поверх него красовалась корона из тех же листьев, похожая на папскую [тиару]». Пока она со своими сорока придворными дамами ожидает священника, итальянец показывает ей статуэтку, изображающую деву Марию с младенцем. Как сообщает хронист, княгиня уговорила его подарить ей статуэтку – теперь она будет молиться на нее вместо старых идолов. Ей дарят вещицу, и на этом эпизод мог бы быть исчерпан, если бы не испанский капитан Мигель Лопес де Легаспи. Экспедиция под его руководством в апреле 1565 года обнаружила статуэтку, а также воздвигнутые во время той церемонии кресты совершенно целыми, поэтому прибывшие сюда позже миссионеры назвали местность – Город Иисуса».

К концу дня более восьмисот мужчин, женщин и детей завершили обряд крещения. Они собираются на берегу, чтобы посмотреть фейерверк, устроенный для них генерал-капитаном, любуются стрельбой канониров, а «капитан и король называют друг друга братьями». Кажется, все обстоит прекрасно. В ближайшие недели еще две тысячи жителей Себу и близлежащих островов принимают христианство. Ежедневно служится месса. Магеллан лично, не доверяя никому другому, объясняет новообращенным основы христианской религии.

Прежнее умиление Пигафетты проходит, в его описаниях месс нет уже ничего о самих богослужениях, зато очень много о княгине и великолепно разодетых придворных дамах. И конечно, мы узнаем, что не все правители признали преимущество христианского короля Карлоса-Хумабона: «Мы сожгли поселок, жители которого не желали подчиниться ни нам, ни королю, и воздвигли там крест, так как все они были язычниками. Если бы они были мусульманами, мы воздвигли бы во славу такого выдающегося подвига каменную колонну, так как обратить в христианство мусульман значительно сложнее, чем язычников». Произошло это на острове Мактан, расположенном совсем рядом с островом Себу. Его раджа скоро стал предводителем тех, кто не желал ни опеки пришельцев, ни обращения в христианство, ни мишурного блеска Карлоса-Хумабона. Таких много – этому способствует не только неразумное вмешательство Магеллана в междоусобицы местных правителей за обладание властью, но и самонадеянное поведение испанцев. В одном документе вскользь замечено, что дело дошло до раздоров, так как многие были ослеплены видом местных женщин. Более определенные сведения дает запись в ведомости о довольствии, где сказано, что Магеллан разжаловал своего шурина Дуарти Барбозу и передал командование «Викторией» своему другу и приверженцу Кристобалю Рабело. Легко догадаться, чем занимались Барбоза и компания на берегу в течение трехдневной самовольной отлучки с корабля.

Такие выходки приносят мало пользы упрочению новой религии. Вскоре генерал-капитан вынужден упрекнуть раджу в том, что его подданные все еще поклоняются идолам и приносят им жертвы. Это случилось, получил он ответ, во благо члена его семьи, самого смелого и мудрого человека страны, который уже несколько дней прикован к постели. Магеллан потребовал, чтобы больного тут же окрестили – весьма показательный, нетерпеливый и бескомпромиссный образ действия в вопросах религии. Более того, он готов присовокупить в залог собственную голову, – если больной после крещения не выздоровеет. Смелые, твердые ‚ слова, похожие на те, что прозвучали в проливе, когда Магеллан говорил о кожаной обшивке рей. К счастью, залог не понадобился, так как происходит «в высшей степени примечательное чудо нашего времени». Процессия под предводительством самого генерал-капитана направилась к дому больного. Его находят не способным ни говорить, ни двинуться, что, однако, не мешает тут же окрестить его самого, двух жен и десять дочерей. Сразу после крещения больной смог заговорить, через пять дней был полностью здоров. «Когда больной убедился, что выздоровел, он на глазах короля и всего народа разбил изображение идола, которое несколько старых женщин спрятали в его доме. Еще он разрушил и сровнял с землей несколько храмов на берегу, где раньше они поедали принесенное в жертву мясо. Пока островитяне сносили эти постройки, они не переставая кричали: «Кастилия, Кастилия!»

Хотя Фернан де Магеллан сохранил голову на плечах, вдумчивому наблюдателю может показаться, что он ее уже давно потерял. Вместо того чтобы удовлетвориться расположением некоторых князей, завязать взаимовыгодные отношения и избегать любых конфликтов, он хочет тотчас же преподнести вновь обращенные души своему богу, а императору – новые владения. При этом служителей культа оставят без пищи, жилые постройки сожгут, людей замучают. Для него, безоговорочно стремящегося свершить Великое, чья воля преодолела и пролив и океан, это будет венцом помыслов, более желанным, чем все пряности Молуккских островов.

В то время как генерал-капитан озабочен искоренением религиозных обычаев, существовавших ранее на острове, Пигафетта фиксирует все, что о них узнает. Например, он описывает обряд жертвоприношения животных, когда после сложного ритуала убивают свинью и принимающие участие в обряде мажутся ее кровью; рассказывает о своеобразных обрядах погребения. В конце концов Пигафетта в который уж раз поддается игре воображения: он рассказывает о появлении дурного знака, предвестника чего-то ужасного: «Каждую ночь, в полночь, в тот город прилетала угольно-черная птица размером с ворону. Едва она успевала сесть на землю, как все собаки кругом принимались скулить и лаять, визг и вой продолжались пять-шесть часов. Никто так нам и не сказал, что бы это могло значить». Может быть это был Зетеб, патагонский князь Тьмы, из мести последовавшей за ними, или один из обиженных, жаждущих свиной крови богов Себу? Если пришельцев и ждет злой рок, они сами его породили.

Силапулапу, правитель близлежащего островка Мактан, все еще противится обращению в христианство и не повинуется Карлосу-Хумабону, хотя один из его поселков сожжен дотла. Магеллан опять требует от него подчиниться радже острова Себу, а флотилии выплатить дань в виде трех мер риса, трех мер проса, трех коз и трех свиней. Он добивается немногого. Один из вождей с острова Мактан по имени Сула посылает своего сына с двумя козами и велит передать, что готов вместе с испанцами воевать против Силапулапу. Это, конечно, коварная хитрость, так как Сула предоставил только одну лодку с экипажем. Все-таки генерал-капитан решается на сражение. Он зашел слишком далеко, чтобы оставить безнаказанным неповиновение какого-то островного князька. Хуан Серрано, боевой товарищ еще со времен индийских походов, пытается доказать Магеллану, что сражение ничего не даст, что затея бессмысленна, результатом ее будет только гибель многих людей. Все напрасно. Даже Карлос-Хумабон не в восторге от плана и проявляет интерес только тогда, когда сам Магеллан решает возглавить поход: <Мы его и убеждали и уговаривали остаться, но он заявлял, что хороший полководец никогда не покидает свое войско». Возможно, Пигафетта и офицеры даже напоминают ему о договоре, заключенном с императором, один из параграфов которого гласил: если дойдет до военных действий, генерал-капитан не должен ни при каких обстоятельствах покидать флагманский корабль. Магеллан остается мужественен и непреклонен. Везде и всегда он добивался максимального, и в Севилье, и в бухте Сан-Хулиан, и в проливе, и в злобном океане. Не он, а другие потеряли тогда авторитет, здоровье, а часто и жизнь. Так достойно ли теперь прятаться за чужие спины?!

27 апреля 1521 года после полуночи отдан приказ занять места в трех самых больших лодках флотилии. Шестьдесят вооруженных мужчин в латах и шлемах сели в лодки, захватив с собой несколько небольших орудий. Испанское войско усилено тридцатью лодками с несколькими сотнями воинов раджи острова Себу. Правда, последних Магеллан рассматривал только как зрителей. Они должны оставаться в стороне, пока он будет наказывать всю рать Силапулапу. Это кажется странным – подставляя под удар правителя Мактана свою голову вместо Хумабона, он будет вынужден столкнуться с сотнями, возможно, тысячами воинов. Из слов, с которыми генерал-капитан обратился к участникам будущего сражения, становится понятна причина его самонадеянности: испанцы не должны дать себя запугать числом врагов. Значительно полезнее вспомнить конкистадора Кортеса, который с горсткой решительных людей завоевал империю ацтеков. Тогда двести человек покорили четверть миллиона – господь да пре– будет с ними!

Ложный вывод. За три часа до восхода солнца испанцы вынуждены признать, что подходы к берегам острова Мактан усыпаны рифами: лодки европейцев здесь пройти не смогут. Нет возможности доставить на сушу пушки, и, таким образом, испанцы лишены своего главного оружия. Магеллан посылает сиамского купца к Силапулапу. Он предлагает ему свою дружбу, если тот подчинится монарху острова Себу, будет почитать императора Карла У и выплатит требуемую дань. Если он не подчинится, то узнает, как могут колоть испанские копья. Ответ был самоуверен и коварен одновременно: пусть христиане нападают, воины с Мактана тоже имеют копья, хоть и обожженные на кострах. Он просит только, чтобы бой начали с восходом солнца, так как ждет подкрепления. Это кажущееся подтверждение слабости заведет нападающих в западню. Магеллан не разглядел подвоха и дождался восхода солнца. Что случилось потом, не может никто рассказать лучше свидетеля, Антонио Пигафетты:

«Как только забрезжил день, сорок девять наших людей прыгнули в воду. Прежде чем мы достигли берега, нам пришлось пройти вброд расстояние двух выстрелов из арбалета, так как лодки из-за рифов и скал не могли подойти ближе к берегу. Остальные одиннадцать человек остались в лодках, чтобы их охранять. Как только мы достигли берега, сразу пошли в атаку. Те люди общей численностью более полутора тысяч человек разбились на три отряда. Едва завидев нас, они устремились вперед с душераздирающими воплями и оглушающими криками два отряда на фланги, один – в центр. Капитан заметил опасность, поэтому разделил нас на две группы, и мы вступили в бой. Около получаса велся обстрел с дальнего расстояния из мушкетов и арбалетов, но все напрасно, так как выстрелы испанцев почти не пробивали грубые и крепкие деревянные щиты [их противников] и только изредка ранили руки. Когда капитан это увидел, он закричал: «Прекратите стрелять! Не стреляйте!» Но никто его не слушал. Аборигены тоже заметили, что наш ружейный огонь не наносит ущерба. Они подняли невообразимый шум и продолжали стойко держаться. Только отстреляли наши мушкеты, аборигены принялись кричать еще громче, продолжая прыгать туда-сюда, полные страха, однако не забывая прикрываться щитами. Так они уцелели и потом обрушили на нас такой шквал стрел, бамбуковых копий с металлическими наконечниками, заостренных кольев и камней, что мы еле сумели от него защититься».

В надежде рассеять войско противника Магеллан приказал нескольким своим воинам поджечь близлежащую деревню. При этом два испанца погибли. Вместе с пламенем разгорались еще сильнее гнев и сопротивление. Островитяне наконец поняли, что ноги их врагов не защищены, и стали умышленно туда Делиться. Магеллан одним из первых был ранен стрелой выше колена. Он приказал организованно отступить, но только шесть человек, самых преданных, подчинились приказу и не бросили Магеллана. Остальные же в панике кинулись к лодкам, поэтому воинам Силапулапу легко удалось его окружить, так как в нем они распознали командира. два раза ему сбивали с головы шлем, но «смелый капитан и рыцарь не сдался и вместе с оставшимися с ним людьми продолжал еще больше часа мужественно сражаться. Так как он был недалеко от берега, одному аборигену удалось ранить его в лицо. Капитан мгновенно проткнул противника его собственным копьем. Потом он схватился за свой меч, но смог его вытянуть только наполовину, так как брошенное бамбуковое копье разворотило ему руку. Как только враги это увидели, они ринулись на него, и один всадил ему большой дротик… глубоко в ногу. Тут генерал-капитан упал лицом вниз. Тотчас же они бросились на него с бамбуковыми копьями и дротиками и злодейски убили нашу отраду и надежду, утешение и светоч, нашего верного пред– водителя.

Когда они его окружили, он еще успел обернуться, чтобы посмотреть, все ли достигли лодок».

Умирает великий человек. Однажды он гордо возразил консулу Алваришу: <Я буду следовать путем, который выбрал». Путь завершен.

Курс потерянных

Я надеюсь… слава этого благородного капитана не померкнет в веках и не будет предана забвению. Наряду с прочими его добродетелями он был непреклонен в горниле величайших опасностей, как никто другой, и голод переносил более стоически, чем любой из нас. Он был сведущ во всем, что касалось искусства вождения кораблей, умело прокладывал курс и составлял карты. Это воистину так, ибо никто, кроме него, не был настолько мудр, не обладал такой твердой силой воли и такими обширными знаниями, чтобы решиться предпринять плавание вокруг Земли, как то свершил он.

Антонио Пигафетта. «Плавание вокруг света»

На берегу острова Мактан вместе с Магелланом истекли кровью восемь европейцев и четыре воина раджи Себу. Более двадцати человек было ранено, многие тяжело; Пигафетта тоже покинул поле боя, раненный стрелой в лоб. Скоро станет очевидным, какую невосполнимую утрату понесла экспедиция. Она потеряла больше, чем одаренного капитана, умевшего водить корабли по неизведанным морям и державшего подчиненных в ежовых рукавицах. Зная о его строгости и суровости, к которым он был вынужден прибегать по отношению к своим спутникам, легко забывают одну существенную черту характера Фернана де Магеллана. Он единственный из офицеров, оставшийся с командой на корабле, который сел на мель, самоотверженно бросился на помощь другу, попавшему в Малакке в бедственное положение, заботился о больных после перехода через Тихий океан. Никто и никогда не описывал будни на борту кораблей во время того плавания, не отмечал, каким образом удавалось устранять недоразумения и раздоры, неизбежно возникавшие при большом скоплении людей на столь малом жизненном пространстве. Из жизни ушел выдающийся мореход. Бесцельные блуждания последующих месяцев лучше всего доказывают это. И то, что стая потеряла вожака, становится с каждым днем все очевиднее.

Сначала все в равной степени были объяты ужасом от случившегося. Угрызения совести могут терзать многих. Уже во второй половине дня 27 апреля доводят до сведения раджи Мактана, что Он получит сколько угодно любых товаров, если отдаст тела погибших, особенно останки генерал-капитана. Ответ Силапулапу Поистине королевский – все сокровища этого мира не могут заставить его вернуть европейцам трофеи его блестящей победы. Какой наглядный и унизительный урок преподносит «князь диких народов» чванливым сынам Испании и Португалии! Но кажется, они растеряли все свое высокомерие, как будто бы забыты даже постоянные раздоры между представителями этих двух национальностей. Как же иначе можно объяснить тот факт, что преемниками Магеллана избраны Дуарти Барбоза и Хуан Серрано, несмотря на то что они португальцы. Командиром «Виктории» – ее капитан Кристобаль Рабело тоже погиб – становится также португалец по имени Луис Алфонсу ди Гоиш, который раньше был собресальенте на «Тринидаде».

Конечно, новые руководители флотилии правильно подозревают, что поражение существенно охладит отношение к ним Карлоса-Хумабона. Поэтому с великой поспешностью из города на корабли доставляются все выменянные товары. Как только это было сделано, никто не знает, что следует предпринять дальше. В сложившейся безутешной ситуации Барбоза необдуманно серьезно оскорбляет человека, чьи знания языка сейчас нужны более, чем когда бы то ни было, – малайца Энрике. Он тоже был ранен в бою и позволяет себе теперь более длительный покой, чем было, по мнению Барбозы, необходимо. Офицер обзывает его ленивым псом и заявляет, что он пока раб, но свободным человеком не станет и по возвращении в Испанию его передадут донье Беатрис. Энрике из завещания Магеллана знает, что после смерти его господина ему гарантирована свобода. Мало радости доставит ему возвращение в Испанию под командованием Барбозы. Затаив зло, малаец благоразумно не отвечает на оскорбления, но то, что он позже обговаривает с раджей, не пойдет испанцам на пользу.

Есть веские основания предполагать, что Энрике склонил Карлоса-Хумабона к предательству, которое тот не замедлил осуществить. Раджу не пришлось долго уговаривать. После провала на острове Мактан у него уже не было оснований терпеть присутствие чужаков. Их «общая вера» для «христианского короля» острова Себу была равнозначна могуществу, которое воплощал Магеллан, и нужна постольку, поскольку Магеллан раскрывал перед ним блестящие перспективы. Но вот теперь чужеземцы готовятся к отплытию, а он должен будет защищаться от Силапулапу. Он собственными глазами видел, как полуголые воины разбили в пух и прах пришельцев, одетых в броню, с мушкетами и арбалетами. Итак, он, видно, уже достаточно размышлял над тем, есть ли какая-нибудь возможность одним ударом превзойти успех Силапулапу. Ведь ему так пригодятся оружие, изделия, приготовленные на продажу, и всяческие приспособления, имеющиеся на испанских кораблях, когда придется самостоятельно отстаивать единоличную власть, только недавно захваченную. То, что предпринял Карлос-Хумабон, омерзительно, но это политическая необходимость, логическое развитие событий, начало которым положил не он, а другие.

«Утром в среду, 1 мая, христианский король сообщил руководителям плавания, что он подготовил драгоценные камни и другие подарки, которые обещал послать королю Испании. Он просил вместе с приближенными отобедать с ним, с тем чтобы передать все из рук в руки».

Магеллан в данном случае сразу же вспомнил бы аналогичное приглашение султана Малакки, который заманил таким образом шестьдесят его товарищей в смертельную ловушку. Хуан Серрано тоже приобрел подобный опыт и настоятельно предостерегает Барбозу– от неверного шага – в конце концов можно вручить подарки и на корабле. Но Барбоза уже принял приглашение, и Сер– рано, не желая прослыть трусом, первым садится в лодку. Всего двадцать девять человек отправились к острову, среди них капитаны всех трех кораблей, искусный кормчий Андрес де Сан-Мартин, священник Педро де Вальдеррама, кормчий и один из первых исследователей Бразилии Жуан Лопиш Карвальу, алькальд флотилии Гомес де Эспиноса и малаец Энрике. Пигафетты, к счастью, среди них нет. Оказывается, стрела, ранившая его, была отравлена, и теперь летописца мучил жестокий жар. Он с большим сожалением вынужден был остаться на корабле.

По всей вероятности, по дороге в резиденцию Карвальу и Эспиноса задержались, так как заметили кое-что, на что не обратили внимания их товарищи. Тот человек, который недавно таким чудесным образом исцелился, недвусмысленными жестами предложил священнику спрятаться в его доме. Оба, не раздумывая, повернули назад, приплыли на корабли и рассказали своим спутникам о происшествии.

«Только они закончили рассказ, как до нас долетели громкие крики и стоны. Мы тут же подняли якоря, подошли к берегу и сделали несколько залпов по домам. Обстрел продолжался, вдруг мы увидели Хуана Серрано, раздетого до рубашки, связанного и истекающего кровью. Он закричал, чтобы мы прекратили огонь, иначе его убьем. На наш вопрос, живы ли остальные, а также знающий язык [Энрике], он ответил, что все, кроме последнего, убиты, и стал умолять, чтобы мы выкупили его».

Цена была назначена мгновенно: два орудия, два слитка меди, немного полотна. Под защитой корабельных пушек Карвальу, тут же взявший на себя командование флотом, мог бы хотя бы попытаться осуществить обмен. Вместо этого он велел поднять паруса, потому что, как подозревает Пигафетта, стремился стать главнокомандующим. Единственный друг хрониста остается на берегу, молящий, плачущий, истерзанный. «Он кричит, что упросит бога в день Страшного суда предстать перед своим другом Жуаном Карвальу и потребует у всевышнего его душу. Мы быстро поплыли прочь. Я не знаю, был ли Хуан Серрано еще жив или умер, когда мы его покинули».

Одни решили, что слышат вопли, с которыми островитяне набросились на капитана, другим показалось, что они видят, как разлетаются в щепы кресты, воздвигнутые на острове.

А три каравеллы двинулись морской дорогой, которую сегодня называют морем Минданао. Приблизительно сто двадцать человек направлялись теперь к островам Пряностей, а было их двести шестьдесят пять, когда армада, спустившись вниз по течению Гвадалквивира, вышла в море. Генерал-капитан, его надежнейший кормчий и его опытнейшие офицеры погибли. Пока еще никто не оспаривает решение Карвальу, который провозгласил себя генерал– капитаном, хотя уже всем ясно, что это просто негодяй. Командиром» Виктории» становится Гомес Эспиноса, а «Консепсьону» вообще капитан больше не нужен. Корабль более других изъеден древоточцами, и к тому же не хватает людей, чтобы сформировать для него экипаж. Принимается решение сжечь судно. Припасы и предметы снаряжения делятся между двумя остальными кораблями. Уже языки пламени охватили дряхлый такелаж, поднимаясь все выше и выше, с громким скрежетом разваливается обшивка, горящие шпангоуты опускаются в воду, окутывая все кругом туманом. Такой конец корабля едва ли способствует улучшению мрачного настроения моряков.

Проследовав мимо острова Панглао (о. Негрос), о жителях которого Пигафетта замечает, что они «черны, как эфиопы», – там действительно живут негритосы, – корабли поворачивают на юг и достигают северного побережья острова Минданао. Здесь путешественников встретили радушно. «Их король очень хотел заключить с нами мир и в знак величайшего расположения порезал себе левую руку и омочил вытекшей кровью тело, лицо и кончик языка. Мы поступили точно так же». После всего того, что произошло, кажется странным, что Пигафетта без колебаний последовал в гости к князю на остров. Но этот человек не ведает страха. Кроме всего прочего, он, видимо, единственный европеец, который может более или менее сносно объясниться с местными жителями – его словарный запас малайского языка скоро достигнет четырехсот пятидесяти слов. Он удовлетворяет не одну только жажду знаний: его одаривают пальмовым вином, рыбой и рисом, компанию ему составляют многие высокопоставленные вельможи и «две прекрасные женщины». Конечно, его хозяин не был значительным правителем – это был всего-навсего мелкий раджа с севера Минданао. Тем более поражало, что в убранстве дома и обиходе князя, одежду которого составлял только кусок материи, нашлось множество изделий из золота и посуда из китайского фарфора. Загадка была скоро разгадана. Пигафетта узнал, что с острова Лусон сюда приплывают китайские купцы и ведут с островитянами торговлю. Сведения итальянца стали, наверное, первой информацией, полученной европейцами, о существовании самого большого острова Филиппин. Прочие же его сообщения о катании на лодках при свете факелов, о рыбаках, приносящих в дар князю выловленную таким. образом рыбу, и о супруге князя – любительнице музыки кажутся почти идиллическими. Вид трех повешенных преступников, правда, Выдает ему, что и здесь правят, исходя не из одного только схождения.

Далее, следуя юго-западным курсом через море Сулу, корабли)истают к скудному острову Кагаян. Не ясно, почему поплыли В этом направлении, а не в сторону островов Пряностей. Существует предположение, что мореплаватели услышали на Минданао о государстве брунейского султана и надеются там пополнить запасы провианта и получить лоцмана. Кагаян не может им предоставить ни того, ни другого. Его жители пришлые, были вытеснены сюда с близлежащего Калимантана. «Они ходят обнаженные и вооружены простыми духовыми ружьями. Сбоку они носят колчаны со стрелами, отравленными растительным ядом, а также копья, щиты и кинжалы, рукояти которых украшены золотом и драгоценными камнями. Они сразу приняли нас за богов. Это была голодная, забытая богом земля; пребывание на Кагаяне не принесло облегчения измученным морякам. Каким-то образом они достигли, наконец, плодородного острова Палаван, расположенного к северу от Калимантана. «Мы имели все основания назвать этот остров «землей обетованной, так как прежде, чем мы его достигли, мы выстрадали пытки жесточайшего голода. Очень часто мы были на грани того, чтобы бросить корабли и обосноваться на суше во избежание голодной смерти».

Сначала для ликования не было никаких причин где-то возле восточного побережья острова Палаван на моряков обрушился град стрел, и они, разочарованные, были вынуждены плыть дальше на север, пока разразившийся шторм не заставил их бросить якорь совсем недалеко от берега. Здесь солдат Хуан де Кампос проявляет себя человеком исключительного мужества и духа солидарности. Он вызывается доплыть до острова и сторговать у местных жителей провизию. Если его убьют, это будет небольшая потеря для товарищей, а всевышний уж позаботится о его душе. Конечно, просьбу добровольца сразу удовлетворяют. дальнейшие события делают честь не только смелому Хуану де Кампосу, но и жителям острова Палаван: он остается цел и невредим и после радушного приема с полной лодкой провизии возвращается назад.

Многообещающие надежды оправдались. Скоро европейцам удалось заключить кровный союз с вождем их гостеприимных хозяев; «рис, имбирь, свиньи, козы, птица, диковинные фрукты, которые были, пожалуй, с фут длиной и толщиной с руку)>, попадают в котлы европейцев.

И вот, как следует подкрепившись, Пигафетта устремляется обследовать остров, наблюдать жизнь аборигенов. Это крестьяне и рыбаки, они не пренебрегают и промыслом в лесу, применяя там отравленные стрелы, которые пускают из примитивных духовых ружей. Из всех предложенных испанцами товаров они наиболее оценили латунные кольца и цепи, особенно медную проволоку, применяемую ими для рыболовных снастей. Удивленно и восторженно сообщает хронист о крупных петухах, которых здесь выращивают с единственной целью – чтобы полюбоваться их поединком. «Хозяин петуха-победителя получает в награду петуха и ставку побежденного>. Еще более удивительной оказалась встреча в одной из деревень Палавана, куда затем прибыла экспедиция. Там объявился крещеный африканец по имени Бастиан, которого необъяснимые обстоятельства привели на Молуккские острова, а оттуда забросили на Палаван. Он немного говорит по-португальски – для наших путешественников обнадеживающее указание на то, что они мало-помалу приближаются к границе европейской сферы влияния. Бастиан заверяет, что он приведет их суда на Калимантан, но незадолго до отплытия исчезает. К счастью, удалось заручиться вместо него помощью трех мусульманских лоцманов. Под их руководством, осуществляемым далеко не по доброй воле, испанцы 21 июня 1521 года покидают Палаван, минуют изобилующие скалами и рифами прибрежные воды западного Калимантана и 8 июля достигают Брунея. Так, наконец, мореплаватели прибыли в резиденцию поистине значительного восточноазиатского владыки. Кроме зданий, где живут султан и его высочайшие вельможи, все дома города построены на сваях, которые периодически омывает прибой. По оценке Пигафетты, под крышами домов проживают 20 000—25 000 семей. Основа их благосостояния – торговля и сбор дани с покоренных князей; со всех сторон света приходят сюда китайские джонки, малайские прау. Они умножают богатство султана и купцов, до такой степени поразившее и ошеломившее европейцев, что позже два матроса с «Виктории» дезертировали, чтобы попытать счастья в Брунее. Прибывшие вынуждены держаться здесь более скромно, чем ранее: один только дворец султана защищен шестьюдесятью двумя пушками, на улицах часто встречаются боевые слоны в драгоценной сбруе, торговцы носят платья из переливающихся шелков и принимают к оплате только китайские монеты.