Текст книги "Капли дождя"
Автор книги: Пауль Куусберг
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 15 страниц)
– Значит, я жил неправильно?
– Ты раньше меня обнаружил причину своей болезни у человека должна найтись время, чтобы послушать, как падают капли дождя.
Андреас усмехнулся:
– Видимо, ваша профессия во все времена порождала вульгарных материалистов... Спасибо, что пришел и обещаешь снова прийти. Вместе с Каарин.
Он протянул Яаку руку.
– До свидания, Атс. – Яак пожал ее. – В одном я нисколько не сомневаюсь: все будет в пор-ядке. Между прочим, в соседней палате лежит твой извечный противник Этс. Эст Тынупярт. У него тоже инфаркт.
– Значит, собираешься языком карьеру делать. Это был не вопрос, не консультация, это была издевка. Его задели не столько кусачие слова, сколько появившаяся в голосе Этса злость. Этса он' считал своим парнем, приятелем, хоть и точили они друг о дружку зубы, но поддразнивая, без злобы и оскорблений. И не нашелся вдруг что ответить.
– Языкороб.
Этс старается поддеть как можно больнее. Знает, что языкороб – это его, Андреаса, слово, которое он перенял у отца, называвшего так всех, кто палец о палец не ударит, но живет припеваючи.
– Зачем ты так? – встает на его защиту Кзарин.
– Да уж товарищ Яллак (ого, товарищ Ял-лак!) сам знает, – продолжает Этс, – уж он-то знаег. Приспособленец
Теперь он не сомневается, Этс имеет в виду его выступление по радио. Ему, Андреасу, предложили выступить по радио, и он выступил. От имени молодежи или от лица молодежи. От имени .и от лица комсомольцев. Целую ночь он корпел над текстом семиминутного выступления. В три часа ночи отец спросил, почему не ложится он, сослался на предстоящие контрольные работы, к которым надо как следует подготовиться. "Иван Грозный" взял комсомольцев на мушку, нужно суметь хорошо ответить. "Иван Грозный", учитель истории, доброволец "освободительной войны", настоящая контра, подбил двух парней податься на финскую войну, – к сожалению, тому нет доказательств. О радио и своем выступлении Андреас постеснялся сказать, постеснялся, несмотря на то что отец и не посчитал бы, что это дурно. Новая власть отнюдь не была ему против шерсти, вовсе нет. Старый член профсоюза, он был всегда одним из вожаков забастовки печников, теперь он член комитета на "Кафеле". Не дружи отец с водочкой, его бы "поставили комиссаром всего кирпичного производства", так говорят другие печнику. Сам отец считал, что водка ему сослужила пользу, с "комиссарством" он бы погорел, не любит ни командовать, ни приказывать, а еще меньше увещевать или восп-итывать, нет у него этой жилки погонялы или учителя, а каждый начальник должен быть хоть чуточку погонялой или учителем. Собственно, отец больше и не пьет, выпивохой его числят по старой памяти. Раньше он закладывал каждую субботу и воскресенье, в понедельник опохмелялся. Уложит с утра кирпич-другой, а с обеда обязательно пойдет выпивка. В понедельник настоящего работника из него не было – то ли тело было слишком слабым для кирпича, то ли душа кричала по горькой. Настоящая работа начиналась во вторник, а то и в среду, но в понедельник – никогда. Все последующие дни он не давал себе спуску, уже к шести утра добирался на стройку и работал, пока свет позволял, хоть до девяти-десяти вечера. В темное время года отделка краев и кладка печей шла при электрическом свете или с карбидной лампой. Только подборка кафельных плиток проходила в середине дня, при лампе глаза могли подвести. За неделю требовалось сложить большую, облицованную глазурованной плиткой печь таков был неписаный закон, нарушать который отцу совесть не позволяла. Можно было не выполнить казенные указы, они сочинены и установлены чиновным людом, а рабочий порядок и р'а-бочие традиции требовалось почитать. Отцу давно бы уже вставили перо, не управляйся он к субботе с работой. И тяга была у его печей хорошая, и дров они требовали мало. Дни, когда отец запивал, он, Андреас, не любил. Пьяный отец важничал и куражился, бывало, спускал зараз половину получки, любил под пьяную руку угостить и вовсе незнакомых ему людей, которые нахваливали его, – в предместных кабаках это знали.
В первую трезвую субботу сын украдкой поглядывал на отца, в следующую получку Андреас уже не скрывал своего удивления, а в третью субботу прямо спросил, что стряслось. Отец посмеялся, сказал, что негоже ему теперь к бутылке прикладываться, на Тоомпеа своя власть, а дома сознательный комсомолец. Андреас не поверил, боялся, что к отцу пристала какая-нибудь хворь, до сих пор он так и не знает, что тогда сталось с ним. Ел отец то же самое, что и раньше, на желудок не жаловался, и в легких вроде ничего нового не было. Кашлем курильщика отец заходился столько, сколько Андреас помнит себя. Хотя отец в последнее время изменился, он не стал бы шпынять его за выступление по радио, но Андреас стыдился при нем готовить речь. Отцу не по душе были теперешние ораторы, за то, что они, вместо того чтобы от себя сказать, все больше по бумажке читали, заготовленные речи отец не признавал. А без бумажки Андреас не решился бы перед микрофоном предстать, к тому же на радио от него требовали текст. Потому-то Андреас и не сказал отцу правду, потому-то и наплел о контрольных работах и придирках "Ивана Грозного".
Так что Этсу не дает покоя его выступление. И в школе ребята поддевали, но все больше намеками, за глаза. Не один из тех, кочу хотелось бы поточить на нем зубы, считал за лучшее попридержать язык, с его кулаками считались. Конечно, выпускники на кулаках уже не фехтуют, и все же два обормота из параллельного класса пристали к нему под горой у Казанской церкви. Эти парни шли за ним от самой школы, ругали и угрожали. За Раулем, сыном известного промышленного деятеля, велась в школе слава отъявленного драчуна. Прошлым летом он участвовал в крупной свалке с немецкими военными матросами, и это еще больше его возвысило. Андреас не стал ждать, пока парни дадут рукам волю. Едва Рауль схватил его сзади за плечо и буркнул: "Постой, нам надо поговорить" или что-то в этом роде, как он молниеносно обернулся и двинул. Угодил в кадык, Рауль ударился головой о каменную кладку церковной ограды и потерял сознание. Дружок его, сын предместного сапожника, тут же дал деру. Андреасу самому пришлось приводить в чувство Рауля и довести на Тартуское шоссе, к трамваю. Позднее они несколько раз спорили с Раулем с глазу на глаз и стали ценить друг друга. С господским отпрыском он ладил все лучше, а Этс, свой, посадский парень, стал вдруг бычиться. Что же это такое? Разве не защищал он Этса, а Этс его от ребят из чужих компаний? Правда, и они в большинстве случаев мерялись силами, еще в младших классах раза два наставили фонарей друг дружке, никто из них не любил ни отступать, ни уступать. При своих они по обычке задирались, против чужих всегда были заодно. Будь у Тынупяртов собственный дом, тогда можно было понять. После национализации недвижимости не один домовладелец в пригороде сжимал в кармане кулак, но отец Этса расстался со своим домом еще во время большого кризиса. Или Тынупярты мечтают о новом доме и собирают на него по грошику деньги?
– Работа есть работа, – говорит он Этсу, – делают ли ее руками, на счетах или пером.
– Языком, хотел ты сказать?
– Хотя бы и языком, если уж ты начал пользовать ся такими словами.
Жаль, что Каарин все это слышит.
– Оставь ты наконец, – одергивает она брата.
– Да, сейчас самая главная работа та, которую языком делают. Языкоробы теперь на первом месте, у них в руках и сила и власть.
Андреас чувствует, как приливает к вискам кровь.
– Так было раньше, – говорит он подчеркнуто. – Теперь по-другому все: именно теперь власть в руках у настоящих рабочих людей.
Каарин приходит ему на помощь. Ей хочется унять брата, а может, и его тоже. Каарин знает, что оба они дурни, которые не отступят от сказанного.
– Не думай, что учителю или артисту легче, – говорит Каарин и сжимает на всякий случай Андреасу руку: пусть хоть он, по крайней мере, проявит благоразумие.
Этс язвит:
– Учитель не просто горлодер. У него должны быть знания. Актер живет талантом. А товарищу Яллаку (Этс называет его "товарищ Яллак", до сих пор он был ему "Атс" -или "Андреас", а теперь "товарищ Ялл-ак"!) ни знания, ни таланта не требуется. Главное, чтобы рот пошире разевался да быстро закрывался. Атс (на этот раз все же Атс!) – истинный языкороб. Языком работает.
Андреас не может удержаться, чгобы пе ответить, хотя пальцы Каарин все время и сжимают его руку.
– Дорогой Этс (он не скажет "Эдуард", не скажет, они свои ребята и должны остаться друзьями, должны!), а из кого это хотели сделать пастора? Из тебя или из меня? Разве наместник божий не языком работает?
Этс поддевает с еще большим вызовом:
– Ого! Он вздумал заделаться пастором нового времени. Нет, горлодер! Тебе подобный еще даже не дьячок, если уж сравнивать. Чистый пономарь. Да и то среди малышни. Пасторы – это ваши секретари, или как вы их там называете. Секретарем тебе, карьерист, никогда не быть. Судьба своего народа для тебя ничего не значит.
Этс рассержен. Этс взвилтил себя, что же это с ним, в конце концов, случилось? Летом еще сам смеялся над всеми, кого революция ввергла в панику.
– Пойдем, – говорит "Каарин Андреасу. И кричит брату: – Разошелся, как взбесившийся вапс!
Этс в ответ рубит:
– Что, святой Андреас в комсомол тебя готовит? Сколько можно сносить такое? В голове уже гудит.
Никак не приходят нужные слова. Каарин прижимается к нему. Демонстративно. В самом деле, демонстративно.
– Ты прав, дорогой братик. Мы говорили о моем вступлении в комсомол.
Дольше Каарин не в силах оставаться спокойной. Она пытается оттащить его от брата.
– Он дурак, – говорит Каарин. – Они все с ума посходили. – Каарин не объясняет, кого она подразумевает под этим "все", она тоже возбуждена.
– Оставь нас вдвоем, сестричка, – цедит сквозь зубы Этс. – Нам нужно кое-что утрясти между собой.
– Оставь, – говорит и Андреас. – Я хочу знать, что он может мне сказать. Наше дело.
– Вы оба сдурели, – не выпускает его руку Каарин. Она тянет его за собой. И он повинуется. Не из-за Этса и не из-за того, что может случиться.
Он готов наброситься на Этса, еле сдерживается, прямо-таки тянет ломеряться кулаками, но все же Каарин влечет его сильнее. Он не хочет выглядеть в ее глазах безумцем. Он делает то, что желает Каарин. Она значит для него больше, чем приставания Этса. Каарин для него все. Воля ее берет верх над ним. И они уходят.
Каарин прижимается к нему. Так она никогда еще не вела себя. Какое-то возбуждение охватывает его.
Этс бежит за ними, хватает его за руку и угрожающе кричит:
– Оставь в покое мою сестру!
Андреас вырывает свою руку.
Видимо, он меняется в лице и во всем облике. Каарин повисает на его руке всем телом. Ее взгляд, поза – все требует и умоляет, умоляет и требует одновременно, чтобы он сохранил спокойствие. Брату Каарин холодно говорит:
– Я не хочу, чтобы Андреас оставил меня в покое.
Этс таращит на него и на сестру налитые кровью глаза.
Во дворе собрались люди. Они с Этсом замечают это разом и как бы унимаются. Или заставляют себя уняться. Может, Этс чувствует, что они зашли слишком далеко. Он привязан к сестре, cm всегда делал то, что она' хотела. А может, слова Каарин действуют на него успокаивающе? Андреас знает и то, что Этс не выносит любопытных, которые сбегаются на скандалы. Идеал Эт-са в любых ситуациях владеющий собой, волевой человек, возможно потому, что самому ему редко удается сдерживать себя. Каарин начинает идти и тянет Андреаса за собой. Этс следует за ними, но все же сворачивает в проулок. Гордость не позволяет ему дольше тащиться сзади.
Каарин держит Андреаса под руку и все еще прижимается к нему. Она не обращает внимания на встречных или отрешилась от окружающего. Он не знает, куда они идут, его не интересует это, он идет туда, куда хочет идти Каарин.
Они оказываются в Кадриорге.
Уже довольно сумеречно.
Вдруг Каарин останавливается, поворачивается к нему, кладет руки ему на плечи, отводит голову назад и закрывает глаза. Он целует Каарин. Она отвечает ему. От поцелуев губы Каарин становятся горячими.
Они долго бродят по Кадриоргу. И целуются. Он словно помешался. Ему хочется только обнимать Каарин и целовать ее. И Каарин помешалась. Она ни о чем не думает. Они и раньше целовались, но не так, как сейчас. Каарин обычно стеснялась. Вначале всегда отворачивалась. Первый раз он поцеловал ее полунасильно; вырвавшись, она ударила его. Ударила, но не убежала. Когда он снова, спустя время, осмелился пригласить Каарин в кино, она пришла. Несколько недель он боялся даже нечаянно коснуться ее. Наконец все же собрался с духом и прижал к себе. Каарин отвернулась, голову отвела в сторону, но обхватила его за шею. Так они и стояли какое-то время Каарин обняв его за шею, он – уткнувшись губами в ее холодную щеку. Затем щека ее потеплела, и Каарин наконец повернулась лицом к нему. Однако целовать ее в этот раз он уже не решился. Боялся, что она опять рассердится и не пойдет с ним больше в кино или на гулянье. Опять какое-то время он собирался с духом, прежде чем снова отважился обнять ее. И в тот раз Каарин отвернулась вначале и лишь после повторных попыток как бы уступила и позволила целовать себя. А сейчас сама подставляет губы, поэтому и помешался он, вконец помешался.
Они начинают возвращаться, живут они не в одном доме. Каарин живет на углу, в доме с высокими этажами, который выглядит куда привлекательнее, чем их словно бы осевшая в землю деревянная развалюха.
Он не доводит Каарин домой. Задерживается у своей калитки, распахивает и увлекает за собой Каарин. Она не упирается. Он живет с отцом на втором этаже, кривая деревянная лестница скрипит, Каарин вроде пугается, но идет дальше. В коридоре горит тусклая лампочка. Он открывает ключом дверь и пропускает Каарин вперед. Она давно уже не была тут. Девчонкой, в младших классах, бывала, в старшие классах уже нет. Приходить к ним Каарин стала, когда его отец клал Тынупяртам новую печь. Старый Тынупярт, педантичный почтовый работник, хотел иметь хорошую печь и несколько месяцев приставал к отцу, даже распил с ним "Президента", приправленного всевозможными специями, и, как смеялся отец, маялся после этого две недели. Отец смотрел на старого, Тынупярта чуть косо, считал прогоревшего домовладельца занудой и жмотом, но все же наконец согласился. Андреас ходил к Тынупяртам смотреть на кладку кафельной печи, ему нравилось наблюдать, как отец подбирал и зачищал плитки, брал их в зажимы, как заполнял мелким кирпичным крошевом прилаженные и зажатые плитки, как ровнял изнутри глиной кирпичную кладку. Обычно, наблюдая за работой отца, он лепил из синей, не мешанной песком глины собачек, кошек, человеческие головки и всякие странные фигурки, которым даже не мог подобрать названия. Забавлялся он глиной и а доме Тынупяртов. На следующий день Каарин нашла его, показала чудную фигурку и спросила, что это.
– Ерунда, – ответил он, разозлившись на себя за то, что позабыл смять в комок эти свои поделки. Он это делал всегда, уходя с отцового рабочего места.
– Я думаю, что это рогатый петух. Эдуард сказал, что это чушь, а ведь "ерунда" и чушь, наверно, одно и то же. Научи меня тоже делать чушь.
И они принялись вместе лепить глиняные фигурки. Сперва у Тынупяртов, где с каждым днем все выше поднималась большая, облицованная каштановыми плитками, печь, рассчитанная на обогрев двух комнат, потом у них дома, потому что старому Тынупярту не нравилось, что дочка занимается чушью. Андреас учил Каарин также вырезать из черной бумаги силуэты и нарисовал ей в альбом букет роз. Каарин уверяла, что в их классе ни у одной девочки нет в альбоме такого красивого рисунка. Потом ему пришлось рисовать цветы и в альбомах ее подружек, ко так, чтобы цветы эти хоть и были красивыми, но не красивее Каариных роз. Розы он вообще не смел рисовать никому другому. Каарин сама подсказывала, какие цветы и кому он должен рисовать, и он рисовал нарциссы, гвоздики, астры и купальницы. Она удивлялась, что он может по памяти рисовать какие угодно цветы. Но из-за купальниц надулась, потому что купальницы вышли такими же красивыми или даже красивее, чем розы в ее альбоме. Бантик, во всяком случае, роскошнее, пышнее и шелковистее, упрекнула Каарин. Ему пришлось "перевязать" розы в альбоме Каарин новой ленточкой, пошире и пошелко-вистее, что потребовало большего труда и не совсем удалось. Почти год Каарин была в их доме постоянной гостьей, Этсу это было вовсе не по нраву. Этс к ним не ходил. Этс был вообще заносчивым пареньком, который на других себе подобных смотрел свысока.
– Вы оба любите играть первую скрипку, поэтому и не уживаетесь, сказала ему лет пять-шесть назад Каарин. Иногда она пользовалась словечками взрослых.
То, что Каарин после долгого перерыва снова явилась в их дом, кружит обоим голову.
Он хотел включить свет, но Каарин шепчет:
– Не надо.
Она позволяет снять с себя пальто и опускается на диван...
Он садится рядом. Вдруг на него находит робость, ему хочется обнять Каарин, но что-то удерживает. В парке он был куда смелее, чем у себя дома. И Каарин не поворачивается к нему и не отклоняет назад голову, как это было в парке, под дубами. И Каарин робеет и взволнована.
– Где твой отец?
– В Клоога. Теперь работает там и домой приходит только по воскресеньям.
– Я пойду, – шепчет она.
– Останься, прошу тебя, – шепотом просит он.
– Я все же пойду, – снова шепчет она.
– Я не пущу тебя, – говорит он и добавляет: – Дорогая...
– Я тебе дорогая? – быстро спрашивает Каарин.
– Самая дорогая, – заверяет он не задумываясь. – Ты для меня... все.
Теперь Каарин поворачивается к нему, и он хватает ее в объятия. Они целуются. Каарин тут же отшатывается.
– Этс сошел с ума, – вдруг говорит она.
– Да, он изменился.
– Вы бы стали лупить друг друга, если бы я не увела тебя, – говорит Каарин.
– Пройдет, – отвечает он, высказывая свою надежду, хотя и чувствует, что дело, видно, серьезное. – Мы выросли вместе.
– Я бы очень хотела, – признается Каарин, – но боюсь, что это не пройдет. Просто не знаю, как мне быть.
– Ты баишься его?
– Нет, я люблю его. Он хороший брат. Он бережет меня.
– Я тоже тебя люблю, Каарин. Теперь это сказано.
Чтобы произнести это, он позвал ее сюда, к себе. Сейчас он понимает.
Каарин обхватывает его за шею. И он держит ее в объятиях. Они сидят, прижавшись друг к другу, тесно, щека к щеке.
Почему Каарин молчит?
– Ты хороший, – наконец говорит она. – Надеюсь, что ты умнее моего брата.
– Я сделаю все, что ты хочешь.
Каарин прижимается к нему еще плотнее. Сквозь платье он ощущает ее тепло.
– Я ничего не боюсь, – начинает он, думая, что Каарин напугана, что надо ее подбодрить. – Ни Этса, никого другого. Возьмется и он за ум. Время теперь стало такое, что и люди должны меняться к лучшему,
– Кое-кто стал еще хуже.
– Те, кто ногтями и зубами держится за старое. Плакальщики по прошлому уже ничего не решают. Раньше или позже, но у всех откроются глаза. Если бы социализм не изменял людей к лучшему, то социализма и не нужно было бы. Что заставляет людей воровать? Бедность. Что вынуждает человека обманывать? Деньги. Что порождает зависть? Бедность и деньги. Что рождает высокомерие и заносчивость? Власть денег. Капитализм – это болото, из которого исходят уродливость и мерзость. Социализм для того, и нужен, чтобы человек стал чистым, действительно свободным и великим.
Он говорит книжно, но страстно, сам воодушевляясь своими словами.
– Для социализма люди еще плохие, – говорит Каарин. – Таких, как ты, мало. Люди хотят только получать, и от социализма тоже.
– Люди хотят получить то, чего они были лишены столетиями, что было привилегией только господствующих классов. Это закономерно. Изменяя общественный порядок, работая коллективно, люди преобразуют и себя. Даже тогда, когда они не желают этого.
– Я хочу, чтобы твои слова сбылись, – говорит Каарин, и это вдохновляет его еще больше.
– Сбудутся, Каарин. Мы кончаем школу в чудесное время. Ничто не помешает нам стать тем, кем мы захотим. У нас будут крылья, дорогая. Мы полетим, куда-пожелает душа. Полетим вместе. Хочешь лететь со мной в голубые просторы? Летать всегда-всегда?
– Ой, Андреас, ты же делаешь мне предложение!
– Будь моей женой, – говорит он в ответ ей,
– Ты еще не кончил школу.
– Весной кончу.
– Начнешь зарабатывать языком хлеб?
Он вздрагивает – слова Каарин действуют будто удар хлыста.
– Ты же ничего не умеешь, у тебя нет никакой специальности, – пытается она смягчить сказанное.
– Работу я найду, безработицы больше нет. Заочно буду учиться. Или стану только учиться. Это не помешает нашей женитьбе. Я буду получать стипендию.
– А если... пойдут дети?
Говорит она всерьез или смеется над ним?
– Дети и должны быть, если мы любим друг друга, Я люблю тебя, Каарин.
– Мне еще никто не говорил этого, – признается она.
– Ты первая и последняя, кому я говорю это.
Каарин целует его, она откинулась назад, он ощущает ее груди у своей груди, затем чувствует ее бедра, они с Каарин опустились на диван. Он снова и снова целует Каарин. Ее поцелуи, ее грудь/бедра пьянят его. Она не отталкивает его, она сама прижимается к нему. Они теряют всякую сдержанность. Кажется, он причиняет ей боль, он не хочет этого, он хочет быть сейчас особенно нежен и все же, наверное, причиняет. И тут же ощущает, как. она легким движением словно направляет его, нежность охватывает его с еще большей силой, он уже не чувствует себя больше грубым насильником, он благодарен Каарин, его охватывает упоение, которое полностью завладевает им.
Они оба обезумели, снова и снова ищут близости, они разделись, они молоды и необузданны. И Каарин тоже говорит, что любит его, Андреаса, что не боится ничего того, что будет потом.
Майский брезжущий рассвет рассеивает темноту в комнате и отрывает их друг от друга.
Каарин шепчет ему на ухо:
– Что, если будет ребенок... – Краска заливает лицо Каарин.
– Теперь ты должна быть моей женой, – шепчет он в ответ.
– Ты на полтора года старше меня, но я умнее тебя. – Каарин, смеясь, отталкивает его. – Что я скажу дома, где была я всю эту ночь?
– Скажи, что была у меня. Скажи, что мы поженимся.
– Отец убьет меня.
– Оставайся здесь. Я пойду и сам объявлю, что мы поженимся.
– А что скажет твой отец?
– Мой отец согласится, я не сомневаюсь в этом. Он старик что надо. Он больше не пьет.
– У твоего отца увеличена печень. Его рвет. Он оторопел. Что она говорит?
– Он сам жаловался, мой отец от кого-то слышал,
– Ты путаешь что-то.
– Не путаю. Я пойду...
И Каарин уходит. Он отпускает ее. То, что он услышал об отце, ошарашило его.
И хотя он всю ночь не сомкнул глаз, сон не идет. Каарин принадлежит ему, он любит ее, и она любит его, Каарин переедет к ним, Он окончит гимназию и пойдет работать, безработицы больше нет. Будет заочно учиться в университете или поступит в художественно-техническое училище. Он сможет работать и учиться и отцу помогать, если тот действительно болен. Не прежнее время. Кзарин ошибается, отец любит приврать, кто зна'ет, что он наплел Тынупярту. Этс ненавидит его, это ясно. Да и отец ее навряд ли особенно обрадуется такому, как он, зятю, – как видно, Тынупярты тянутся к старому. Главное, что Каарин любит и пойдет за него.
Стук в дверь отрывает его от мыслей. Дверь не заперта, он привычно кричите "Войдите!" И пытается представить, кем может быть этот ранний гость. Вспоминаются слова Каарин – вдруг телеграмма? Что-нибудь случилось с отцом? Охваченный тревогой, он мгновенно вскакивает.
В комнату врывается Этс. Андреас замечает воспаленные от бессонья глаза друга, его подрагивающие от волнения колени.
– Ты свинья!– бросает ему в лицо Этс.
– Я люблю твою сестру. – Он не собирается ничего скрывать.
– Каарин вертихвостка, а ты свинья.
– Поговорим серьезно, Этс. Каарин для меня все. И тут же перед глазами мелькает кулак, слишком
поздно уклониться или отвести удар. У него нет ни малейшего желания драться, он должен объяснить Этсу, что Каарин может выбрать себе, кого хочет, это Этс ведет себя как варвар или... От сильного удара в скулу отшатывается назад. Сразу же следует второй удар.
Он должен защищаться, давать сдачи Этсу тоже не хочется, у него нет никакого зла против брата Каарин, все кажется ему глупым недоразумением, пережитком старого. Он захватывает руки разъяренного Этса, в боксерском кружке их обучали входить в клинч, он рад; что ему удалось это, и вот они стоят лицом к лицу, оба одного роста, одинаково широкоплечие, одинаково сильные. Лицо Этса покрыто пятнами, глаза налились кровью, зубы сжаты.
– Этс, пойми ты – я люблю Каарин.
Он говорит это тепло, со всей искренностью, Этс должен его понять.
Этс пытается освободиться, Андреас напрягается изо всех сил, чтобы удержать его руки, чувствует, что это необходимо.
– Ты у Каарин не первый, – рычит Этс, – она любит поиграть с парнями.
Он отталкивает Этса,
– Повтори! – хрипит он, и теперь, наверное, его собственные глаза наливаются кровью. Он готов в любой момент пустить в ход кулаки. – Ты лжешь! Лжешь, чтобы я оставил Каарин!
– Идиот! – сплевывает Этс. Андреас кричит:
– Пускай я буду десятым, но я люблю Каарин! Он подскакивает к Этсу, хватает его за грудки, сминает в руках отвороты пиджака, рубашку.
Этс мог бы сейчас ударить его, но он не делает этого. Этс хва.тает его за запястья и старается оторвать от пиджака руки. При этом пыхтит.
– В самом деле идиот.
Наконец Андреас сам отпускает Этса.
– Иди, – говорит он ему. – Уходи. И Этс уходит. В дверях говорит:
– Каарин тебе никогда не видать.
Он ничего не отвечает Этсу. Но ясно, слишком ясно представляет себе, что Этс стал его врагом.
Слова Эдуарда сбылись, подумал Андреас Яллак, И ему сделалось очень грустно, хотя все это произошло почти целый человеческий век тому назад, еще до войны.
Какой сейчас Этс?
Стали люди лучше, чище, возвышеннее?
Поднялся ли он сам ввысь? Парят ли в голубых просторах люди?
Неожиданно перед глазами возникает вытянутая рука сына, побрякивающего связкой ключей.
Палата словно бы стала тесной, сердцу в груди, кажется, уже нет места.
Прием начался, как обычно начинаются торжественные приемы. Приглашенные собрались более или менее в назначенное время, большинство чуточку раньше, чтобы оглядеться и, так сказать, подготовиться к старту, хозяева же и гости, в честь которых был организован прием, заставляли ждать себя. Маргит Воореканд явилась загодя, четверть часа у женщины должны быть в запасе, чтобы привести себя в порядок. Уже сдавая пальто, Маргит заметила, что ее расклешенные брюки привлекли внимание, в здешних кругах еще не привыкли к брюкам как к вечернему туалету. Маргит была уверена, что брюки идут ей, несмотря на полные бедра, в талии она была достаточно тонка, живот не был опущен, брюки и приталенная длинная кофточка делали ее стройнее, подчеркивая достоинства фигуры и скрадывая недостатки. И прическа была ей к лицу, Маргит повезло, Сигне в этот день работала, вкус у Сигне есть. Во всяком случае, Маргит Воореканд осталась довольна собой,
С утра вместе с начальником главка Маргит сопровождала гостей, они посетили новый комбинат, который произвел на гостей сильное впечатление. Руководитель делегации располагал к себе, он был хорошо осведомлен в новейшей технологии, отличался энергичностью и остроумием, выглядел эффектно и без титулов – высокий, широкоплечий, без лишнего жирка, густобровый великан с темными горящими глазами. Сильные мужчины возбуждали Маргит.
Просторный вестибюль "Северной звезды" кишел людьми, для банкета был зарезервирован весь новый ресторан.
Маргит обменивалась приветствиями. Солидные, сдержанные в своих служебных кабинетах, важные особы целовали ей ручку, не иначе как старались и в данной обстановке быть на высоте своего положения. Большинство мужчин были в темных вечерних костюмах, половина женщин пришли в длинных платьях. Маргит вспомнились насмешливо сказанные когда-то Андреасом слова: "Как же мы пыжимся, чтобы во всем отвечать мировым стандартам". Сам Андреас особого внимания своей одежде не уделял, даже в театр заявлялся в обычном костюме. Ни белоснежной сорочки или платочка в нагрудном кармашке, – ничто его, казалось, не трогало.
Среди других Маргит заметила и Таавета Томсона, с которым познакомилась в больнице, у постели Андреа-са. В лицо она знала его давно и слышала о нем всякое. Покрои его ладно сидевших костюмов, а также галстуки говорили о том, что он не отстает от времени. Томсон пришел не один, с ним была очень молодая спутница, поистине молодая, а не такая, которая только выглядит молодо. Ее можно было с полным правом назвать девушкой, потому что ей было не более двадцати; девушка явно чувствовала себя неловко, – видимо, впервые попала в такое общество.
Маргит в последние дни собрала о Томсоне кое-какую информацию и знала, что заместитель министра разошелся и со второй женой. Первую при переезде в столицу Томсон оставил в Мярьямаа; говорят, это была прелестнейшая женщина, милая, образованная, отличная хозяйка, по профессии учительница, которую все уважали. "Школяры для нее были важнее меня, а я ' в семейной жизни человек старомодный, важнее всех для моей жены должен быть я". Так сам Томсон обосновывает причину своего развода. На второй жене, которая была вдвое моложе его, Томсон женился в Таллине. Он-де не может прожить с одной женщиной более пяти-шести лет, не выносит прохладных чувств, работающие женщины быстро утрачивают свежесть. И об этом Маргит узнала у своей бывшей, работавшей в министерстве у Томсона сокурсницы, которая сама флиртовала вовсю, но под венцом пока не побывала.
Время от времени Томсон представлял свою спутницу другим гостям, лысоголовые особы низко склонялись перед девушкой и хорохорились, как петухи.
В вестибюле возникло оживление, Маргит поняла, что прибыли хозяева банкета. Голова руководителя делегации возвышалась над всеми. Маргит предупредили, что после приема поедут в баню – финская баня становилась гвоздем программы для приезжих. Маргит тоже пригласили, – дескать, руководитель делегации очень ценит ее знания. "Я не уверена, смогу ли", ответила она начальнику главка, хотя знала, что поедет обязательно И, придя на банкет, уже полностью была готова к этой поездке.
Mapгит подождала, пока прибывшие разденутся, и подошла к ним. Руководитель делегации уже издали приветствовал ее.
– Вы обязательно должны поехать, – шепнул ей на ухо начальник главка, – сделайте приятное руководству. – A propos, – начальник главка сделал многозначительную паузу и добавил: – A propos, он прямо не надышится на вас. И еще: для служебного пользования – он вдовец.
