Текст книги "Невеста моего брата"
Автор книги: Патрик Бессон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 9 страниц)
* * *
Я отвез ее к ней домой на такси и вернулся на улицу Рей. Мы договаривались отужинать вместе, но я уже привык к переменам ее настроения и к ее постоянной занятости и не очень-то верил в реализацию этого замысла. До конца своих дней я готов был довольствоваться воспоминанием о том, как она положила мне голову на плечо в самолете Будапешт – Париж. Добавленное к поцелую возле станции метро «Рим» и к поцелую в Венгрии, оно образовывало тройку, троицу, которая казалась мне достаточным предсмертным причащением, чтобы сойти в могилу спокойным и уверенным шагом, и неважно когда. Я уже вышел из того возраста, когда верят в существование времени, слишком часто оно мне доказывало обратное. Какая разница между тройкой и троицей? – как-то спросил Саверио. Тройка – языческая, троица – христианская. Моя история с Аннабель была и тем и другим. Я хотел, чтобы она меня любила, а она меня распинала. Она позвонила мне в 21:00. Что я делал? Выбрал ли я ресторан? Заказал ли столик? Я сказал, что мы перекусим в «Веплере».
– В ста метрах от меня, молодец. Потом ты приведешь меня домой, и мне придется с тобой переспать.
– Признаю, что мне это приходило в голову. Я этого жду уже пять месяцев.
– Я тебя не ждала.
– В таком случае не надо было мне звонить.
Она тяжело вздохнула, как будто жизнь, особенно интимная ее сторона, была слишком сложна для нее.
– У меня похмелье, и я не хочу есть.
– Ты хочешь, чтобы мы увиделись завтра?
– Нет, я не хочу оставаться одна.
– Позови подругу.
– Ты и есть подруга. Приезжай. Я тебя жду.
Я положил трубку. И поклялся больше не звонить и не видеть Аннабель. Но несколько минут спустя уже был за дверями своей квартиры, с зажатыми в руке ключами от машины. Я победоносно рассекал теплый весенний вечер. На красном сигнале светофора я позвонил торговке сырами. Автоответчик. Наверное, она ужинала с Фабьеном в «Арани Кавьяр» или в «Ремиз», двух лучших ресторанах Будапешта, о которых он мне рассказывал. Или только собиралась на ужин. Я объявил, что бросаю ее, потому что люблю другую женщину. Мне не терпелось поговорить с кем-нибудь о моем романе с Аннабель, который пока еще даже не начался.
Девушка появилась в длинной футболке на голое тело, что-то вроде ночного мини-платья. Наконец она была своего настоящего роста: чуть выше моего носа. Вот почему у нее был такой смущенный вид, как у ученика, которого застукали за списыванием у соседа по парте. Она присваивала себе 1,77 метра, но опустилась до 1,70 метра. Я обнял ее, и мы пошли в спальню. По дороге я успел заметить, что квартира была довольно большой. Для меня. Из окна было видно небо над домами. Аннабель попросила не заниматься любовью. Для меня было большой победой прижимать ее к своему телу в замкнутом пространстве, и потому ее просьба показалась мне незначительной и второстепенной. Аннабель растянулась на мятых простынях. Если она не хотела, чтобы мы переспали, зачем она разлеглась на кровати? Я не решался снять ботинки, это мужской пошлый жест, но я подумал, что Аннабель еще сильнее рассердится, если я их не сниму. Развязывая шнурки, я посчитал нужным поддержать разговор.
– Фабьен тебе звонил?
– Отстань от меня с этим дураком.
Меня не задело то, что мой брат, пусть временно, взял на себя мою роль дурака, которая уже начала давить мне на плечи и даже на мозги. Мне стаю все чаще и чаше казаться, что в повседневной жизни я веду себя как дурак, о чем я раньше никогда не подозревал. Я всегда думал обратное: что дураками были другие.
Прижавшись к Аннабель, я приподнял ее футболку. Я никогда не видел грудь Аннабель и понял почему: у нее ее не было. Плоский женский бюст потрясает меня так же, как и огромная грудь: моя тяга к крайностям, которой я не часто поддаюсь в рамках своей профессиональной деятельности.
– Ты меня ласкаешь?
– Да.
– Что я тебе сказала?
– Что Фабьен – дурак.
– До этого.
– Что мы не будем заниматься любовью. Но мы же не занимаемся любовью.
Я начал расстегивать свою рубашку.
– Не раздевайся, – сказала Аннабель.
– Не буду же я спать одетым!
– Ты собираешься здесь спать?
– Да, мне у тебя нравится.
– А ты не стеснительный.
– Теперь, когда ты и Фабьен уже не вместе, я не вижу причин для стеснений.
– Ты странный тип.
– Почему?
– Я не знаю. Я хочу есть. Пойдем поужинаем?
Она закрылась в ванной. Ее кровать принадлежала мне одному: новая победа.
* * *
Когда я ей предложил сесть в машину, Аннабель сказала:
– Ты говорил, что мы пойдем в «Веслер».
Для меня это значило, что она одобряла мой план на вечер: возвратиться пешком по улице Батиньоль и заняться любовью. Мы направились в ресторан на площади Клиши. Аннабель держала меня под руку. Она любила гулять по улице с кем-нибудь под руку. С мужчиной или с женщиной, с любовником или подругой. В ресторане она выбрала салат и десерт. Из еды она любила только десерт, как все люди, не пьющие спиртного. Они жаждут сахара. Когда она пристрастится к белому вину и особенно к Бейли, смеси виски и молока, она будет продолжать поедать десерты с каждым приемом пищи, это доведет ее до того, что между 2004 годом и сегодняшним днем она потолстеет на двадцать килограммов, от которых ей не удается, по словам Софи, избавиться, несмотря на постоянные диеты и многочисленные лечения в Кибероне, Ля Боле и Биаррице.
Каждый шаг, приближающий нас к улице Батиньоль, отзывался у меня в животе. Сегодня мне очень не хватает этого состояния эмоционального напряжения, в которое повергала меня одна минута, проведенная с Аннабель, и которое меня заставляет думать, что я никогда не перестану любить ее, даже если она будет весить центнер. Улица Леклюз, улица Дарсэ, улица Трюше: три этапа моих мучений, перед тем как прийти на голгофу Батиньолей. Александр Леклюз: предприниматель XIX века, который вымостил брусчаткой каналы Сан-Дени, Урк и Сан-Мор. Жан Дарсэ, химик XVIII века, который разработал сплав, названный его именем: 50 % висмута, 25 % свинца, 25 % олова. Авель Трюше (1857–1918): основатель Осеннего салона и Общества юмористов. Перед тем как взяться за это повествование, я думал написать роман о пересечении их судеб, в котором я бы не стал объяснять, почему я их связал. Это было бы секретом произведения.
– Где ты припарковался? – спросила Аннабель.
– Наверху, – сказал я, указав на окна ее квартиры.
– Ты дурак.
Я зашел за ней в дом. В лифте я положил руку на ее талию, она стояла, как будто у меня не было руки, а у нее не было талии. В квартире она спросила, хочу ли я чего-нибудь выпить.
– В холодильнике есть пиво. Я купила его для твоего брата. Он выпивает по две или три банки, перед тем как лечь спать, как бы ни было поздно. Он говорит, что это его расслабляет. В результате он будит меня по несколько раз за ночь своей беготней в туалет.
Я сказал, что не хочу пить, хотя на самом деле тоже не возражал бы против одной баночки пивка. Как Фабьен. Аннабель сказала, что может дать мне пижаму моего брата. Я согласился. Поскольку я уже был в шкуре Фабьена, то мог надеть и его шмотки. Проблема была в том, что мы были не одного роста. Он был выше меня на десять сантиметров и весил на десять килограммов больше. Его штаны спадали мне на ягодицы, а футболка сползала с плеч, как бретельки бюстгальтера.
– Когда ты ляжешь спать, этого не будет видно, – сказала Аннабель.
Она вздохнула, и я понял, что она осознала, что я не Фабьен, что я не могу его заменить и что, следовательно, со мной ей не удастся его забыть. Я зарылся в простынях, чувствуя, что она вот-вот выгонит меня из своего дома. Аннабель зашла в ванную комнату. Когда она оттуда вышла, она была совершенно голая.
– У тебя нет пижамы?
– Я ее никогда не ношу.
– Тогда возьми мою. «Мою» не надо понимать буквально.
– Оставь ее. Так лучше.
– Для того, чем мы не будем заниматься?
Она сказала, что я дурак. Теперь мне нужно рассказать о нашей первой ночи нефизической любви. Ласки затягивались, не завершаясь ничем. Аннабель мне не позволила ни видеть, ни трогать ее спину. Я занимался ее плечами, шеей, попкой. Ногами тоже. Нет никакого способа сопротивляться тому, кто вам массирует ноги, однако Аннабель его нашла: она заснула. Она повертела меня в руках, но неубедительно и безрезультатно, и отказалась от куннилингуса под предлогом, что это ей ничего не дает.
– Ты – единственная девушка на земле, которой это ничего не дает!
– Ты дурак.
Какое странное ощущение на рассвете – провести с ней ночь и не войти в нее. Не найти ее. Мы обменялись взглядами, у нас был виноватый вид, особенно у меня. Я выдвинул теорию, что, как только мы с ней займемся любовью, все те моменты, когда мы ей не занимались, навсегда канут в прошлое. Мы хотели отсрочить эту потерю невинности и это резкое старение.
Она сказала, что это умозаключение немножко дурацкое. От дурака к немножко дураку – это уже прогресс. Придем ли мы к «не дураку»? По ее мнению, мы просто не хотели друг друга. У меня напрасно вставал, и она мокрела за зря. Мы не договорились о встрече этим вечером, но в прихожей Аннабель протянула мне связку ключей.
– Это были ключи твоего брата. Большой от подъезда, маленький от квартиры.
– А ключ от сейфа?
– Ты дурак.
Она злоупотребляла этим утром своей любимой репликой. От эмоций? Я подумал, что, если бы мы переспали, она, может быть, не дала бы мне свои ключи, или не была бы удовлетворена, или посчитала бы наши отношения законченными.
– Зачем ты даешь мне ключи?
– Ты не хочешь жить со мной?
– Почему ты хочешь, чтобы я жил с тобой?
– Ты меня покорил своими сексуальными способностями.
– Дура.
Зрачки ее сузились, лицевые мышцы напряглись: я почувствовал, что не должен был использовать ее репертуар. Между нами был установлен некий кодекс, свод правил, и не в моих интересах было вносить в него изменения, так как я рисковал быть исключенным из отдела расшифровки. Она была той, кто не любит меня и кто обзывает меня дураком, я был тем, кто ее любит и кто ее не обзывает дурой. Для нее это было единственным способом перенести падение, которое представляло в ее сознании, а также в сознании ее коллег и друзей то, что она была со мной после того, как она была с Фабьеном.
– Дурак – это я, – исправился я.
– Я только что хотела это сказать.
– Во сколько ты возвращаешься?
– Неважно, у тебя есть ключ.
– Я принесу некоторые свои личные вещи.
– Все необходимое. Место найдется. Я освободила для Фабьена две полки, но он никогда ими не пользовался. Теперь они твои.
– Я счастлив.
– Немного же тебе надо для счастья.
– Твои ключи плюс две полки у тебя дома – это немало.
Она улыбнулась. Мы поцеловались, слегка соприкоснувшись губами, как Катрин и Саверио, когда они расстаются на целый день. Мы внезапно стали постарелой нарой, начавшей свою любовную связь, не занимаясь любовью. Выйдя на улицу, я включил свой мобильный. Несколько сообщений из газеты, где сейчас была военная тревога. Сообщение о перепродаже сразу же вызывает на предприятии манию устраивать собрания. Катрин сообщала мне о разрыве между Фабьеном и Аннабель. Мой брат не затягивая посветил ее во все, но почему она так спешила поставить меня в известность? Была ли она настолько привязана к девушке, чтобы содействовать тому, чтобы я заменил Фабьена в сердце Аннабель, и таким образом оставить ее возле себя? От Софи не было никаких новостей. От моего брата тоже.
* * *
Войдя в нее, я почувствовал то, что чувствует бродяга, обретя наконец, легальное место жительства после долгих скитаний. Лежа, она снова стала выше ростом. Ее тело мне напоминало дом. Мой дом. Дверь между ляжками, террасы на плечах и глаза – окна. Ее кожа ничем не пахла, как кожа младенца. Я так долго гладил ее волосы, что она попросила прекратить. Я не в состоянии сказать, когда я кончил и испытала ли она оргазм. Удовольствие не имело для меня значения, важным было только наше единение. Я позаботился о том, чтобы не быть слишком нежным с Аннабель, так как ничто так не угнетает человека, как нежность, которую мы к нему испытываем, если он не испытывает ее к нам. Мне бы очень хотелось остаться в девушке на всю ночь и на часть утра, восторженно глядя на древко моего знамени, всаженного в эту красивую плодородную почву, еще недавно такую недоступную. Аннабель избавилась от моего члена брыканием заезженной кобылицы. Ей хотелось спать. Прошлой ночью она проспала всего два или три часа. Завтра в полдень у нее встреча с одним кинопродюсером. Она хотела заниматься выпуском фильмов. Ей надоели книги о шоколаде. Я спросил ее, сообщила ли она продюсеру, что только что рассталась с Фабьеном Вербье, за что получил перед сном традиционное отныне «ты дурак», которое стало для нас нашей фишкой, паролем, лозунгом, как «Идущие на смерть приветствуют тебя!» или «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!».
Первый завтрак один на один. На самом деле второй, но накануне мы еще не были любовниками. Или третий, если считать шампанское авиакомпании «Эр Франс». Аннабель, надев банный халат, – она обожала все, что было связанно с ванной комнатой: щетки, гребешки, щипцы, фен, салфетки и бесчисленные кремы для кожи и волос, – налила нам чаю и прослушала свой мобильный. Она получила сообщение от Фабьена.
– Мне его прослушать? – спросила она.
– Нет.
– Почему нет? Может, это по работе.
– Вы не работаете вместе.
– Может быть, будем.
Тогда я подумал, что я глупец и что я должен был сказать «да»: тогда бы она не стала слушать сообщение. Но сейчас я думаю, что она прослушала бы его, несмотря ни на что.
– Он звонил в два часа ночи, – сказала она, включив автоответчик. – Представляю, в каком он был состоянии.
– И что?
– Спрашивает, хорошо ли я долетела? Прекрасно, придурок.
– Он говорит обо мне?
– Нет. Он извиняется за то, что он мне сказал позавчера. Надо же. Он пьян. Он всегда пьян. Он хочет, чтобы мы остались друзьями. Он боится.
– Чего он боится?
– Что я расскажу все желтой прессе. Про его пьянки и все остальное.
– Все остальное?
– О кокаине и о его маленьких играх.
– Каких играх?
– Да о его сексуальных играх. Он тебе о них не рассказывал?
– Нет.
– Это тебе не фунт изюму. Нужно делать кое-какие фишки. Это целый обряд.
– Ты меня пугаешь.
– Меня это тоже пугало. Но нужно было через это пройти, чтобы заполучить его.
– Что за игры?
– Если он тебе об этом не говорил, то и я этого делать не буду.
– Ты меня интригуешь.
Она сделала глоток чая, обмочив свои хитрые губы, заблестевшие в утреннем свете.
– Он хочет меня брать только сзади.
– Раком?
– Нет, я же тебе говорила, что я отказывалась.
Если она врала, то врала хорошо, а хорошо врать состоит в том, чтобы помнить, что мы наврали.
– Мы ложимся в позу миссионера, и он предается содомии.
– Неудивительно, что у тебя не получается забеременеть.
– В конце он меняет дырку, но начинает всегда с задницы. Привет инфекции мочевых путей! Есть и другие фишки. Он меня привязывает или я его. Нужно, чтобы я его оскорбляла.
– Ты говорила, что он дурак?
– Это на него уже не действует. Я должна была постоянно ломать голову, чтобы придумать новые штучки. Это утомительно. Иногда я теряла терпение. Если пресса узнает, что первый романтик французского кино – садомазохист, это может повредить его имиджу.
– Никакая газета это не напечатает.
– Даю палец на отсечение, что напечатает. Но я этого не сделаю. Потом, на меня смотрели бы как на дуру и в семье, и на работе.
– У тебя бы появилась милое прозвище: «трахнутая в зад».
– Ты дурак.
Мне показалось, что без этой фразы мой день не мог начаться. В редакции газеты я встретил инспектора управления, которого прислал новый владелец. Это был тип лет пятидесяти в темном костюме. У него было кислое выражение и желтый цвет лица, как у плохой новости. Он молча проходил мимо нас, стараясь никому не покровительствовать взглядом. Журналисты – это хрупкая профессиональная категория. Когда они теряют работу, они лишаются своих льгот, таких же важных для них, как и их зарплата. Это ремесло, где за все расплачиваются льготами. По мере того как они привыкают к оплате своих развлечений: поездки, книги, DVD, места в театре и в кино, пирушки и такси, – они становятся как дети. И когда начальник их увольняет, они переживают это, как будто их родители умерли во второй раз.
Ответственный за страницы культуры был старым лисом из комитета предприятия, несмотря на свои тридцать четыре года, создававшие впечатление всех пятидесяти. У него был вид длинной бесформенной губки, с глазами навыкате, ранней лысиной и таким цветом лица, будто он не спал с самого рождения. Его кремовая рубашка вечно вылезала из коричневых штанов. Он был способен посчитать в уме оклады всех работников газеты. Мы определили дату для созыва чрезвычайного комитета предприятия. «Портал» стало самым произносимым словом в редакции. Кто его возьмет? За какую цену? Сколько времени он будет открыт? Три месяца? У нас были проблемы с наборщиками, в слабости которых их сила: они обходятся недорого и работают, по крайней мере, чего-то стоят, когда работают, тогда как всякий другой работник – это затраты для газеты и вдобавок сомнительная продуктивность. Отправить наборщика на пенсию нельзя, потому что у него ее нет: чтобы он ушел, ему надо выплатить вознаграждение, даже если он слишком стар, чтобы успеть его потратить.
На улице Рей я взял кое-что из вещей. Надобности в несессере не было, все необходимое было в ванной Аннабель в нескольких экземплярах. Там были даже две бритвы «Match 3» с набором лезвий. Девушка еще не вернулась с работы, когда я пришел на улицу Батиньоль. Зазвонил телефон. Я снял трубку, думая, что это она. Мне казалось возможным, что я явился ей в галлюцинациях, свойственных влюбленным, когда я вошел в квартиру, и она захотела сказать мне «добро пожаловать».
– Алло?
– Алло? Кто это?
Я узнал голос Фабьена. Я понял, что он не мог дозвониться Аннабель на ее мобильный телефон. Она фильтровала звонки, и он был в фильтре, как комар в противомоскитной сетке.
– Это ты, Жиль? Алло? Кто вы?
* * *
В те несколько недель, которые мы с Аннабель прожили вместе, я не вел никаких записей и сейчас очень об этом жалею. Сейчас я бы точно знал, что мы делали в тот или иной день, в ту или иную ночь. Вместо этого воспоминания о том чудесном периоде представляются мне ослепительно яркой магмой. Мне даже кажется, что воспоминания ускользают от меня. Иначе я бы помнил, в какие штаны, из ее двадцати семи, насчитанных мною в ее шкафу, была одета Аннабель в тот вечер, когда мы ходили в кинотеатр на Елисейских Полях на просмотр фильм Майкла Мура «Фаренгейт 9/11», получивший приз в Каннах. Почему я их забыл? Помню, как каждое утро я ходил за хлебом и выпечкой в соседнюю булочную и как через раз она исчезала до моего возвращения в квартиру. Я хотел бы сохранить в памяти каждое слово из ее извинений, нацарапанных в блокноте, но на ум приходит единственное: «Срочная встреча в офисе». Были и другие варианты: парикмахер, дерматолог, брокер. В какой именно день я покупал круассаны, а в какой – булочки с шоколадом? Иногда Аннабель жаловалась на свой вес, и тогда я приносил слойки с яблоками, менее калорийные. Завтракая со мной, она наблюдала, как я ем, ограничиваясь при этом чашкой чая, которую никогда не допивала. Любые проявления моего физического существования: потребность пить, есть, испытывать эрекцию, мочиться, испражняться или даже говорить, – беспокоили, стесняли и становились помехой для Аннабель. Может быть, то же самое она чувствовала с моим братом. Он не собирался мириться с этим, отсюда их постоянные ссоры и разрывы, несмотря на сильные чувства, которые их связывали. Переполненный любовью, я радовался материализации своей мечты настолько, что сдержанность и осторожность девушки по отношению ко мне казались мне забавной деталью. Если она отворачивалась, когда я хотел поцеловать ее в губы, то выражение ее грустного и надутого личика вызывало во мне радостный смех, который она считала наигранным, в то время как он выражал мое полнейшее счастье жить с ней, целовать ее в губы или нет. То же самое, когда она отклоняла мои ухаживания в постели через раз или через два на третий. Она объясняла, что Фабьен, трахаясь в зад, отбил ей всякую охоту заниматься любовью. Я не настаивал. Шутил: «Подходящий случай об этом сказать». «Перестань притворяться», – говорила она. Она не понимала, что лежать рядом с ней было для меня не меньшим удовольствием, чем на ней, а может, даже и большим, так как это большее походило на супружество. Я мечтал, чтобы мы поженились. Когда я официально попросил ее об этом, за несколько дней до возвращения Фабьена во Францию, Аннабель сказала мне, что не выйдет замуж за журналиста. Уже лет шесть как она работает с ними, и за это время успела понять, что все они свиньи. Я сказал, что я поменяю профессию и стану писателем. Она ответила, что тем более не выйдет за писателя, так как писатели – бедняки.
В Батиньоле меня не покидало ощущение, что я живу на крыше Парижа. И что я кровельщик любви. Казалось, что солнце здесь намного ближе к нам, чем в любом другом месте Парижа, даже на Монмартре. Церковь Святой Марии в конце улицы похожа на протестантский храм. Или на амбар, или бывшую конюшню, которой она не могла быть во время революции, поскольку построена была только в 1828 году архитектором Леке. А достроена сыном Молино в 1834-м. Я прогуливался в соседнем скверике. Один, так как Аннабель отказывалась гулять в общественных парках. И объясняла это тем, что с детства привыкла гулять в частном парке, в замке своих родителей, в Гатинэ.
Я любил спускаться с площади доктора Лоближуа на улицу Монахов, тихое дополнение улицы Батиньоль. Магазины там закрыты по понедельникам, как в прошлом веке. Есть африканский ресторан, который я никогда не видел открытым, и букинистическая лавка, которую я никогда не видел закрытой. Крытый рынок в запустении, павильон Балтара, который во время разрушения ле Алей укрылся здесь и продолжал свою тихую жизнь со своими старичками, которые почти ничего не покупают и до сих нор путаются в старых и новых франках, так же как в сантимах евро. Улица Монахов, старинное владение верующих с Сан-Дени, сохранила свой монашеский вид. Это монастырь под открытым небом, огромным небом квартала, которое разворачивалось во все времена года как знамя. Авеню де Клиши: после монастыря бордель. Грязные лица и грязные столики в кафе. Женское нижнее белье по низким ценам в запылившихся витринах. Магазины с уцененными товарами, рестораны с быстрым обслуживанием и жирными пальцами.
На площади Клиши встречаются четыре округа: 17-й, 18-й, 9-й и 8-й. Может быть, поэтому, когда мы на ней оказываемся, мы не знаем, куда нам идти. Слишком большой выбор. 16 июня 2004 года в 15 часов 45 минут я спускался по улице Амстердама, направляясь в редакцию на авеню дю Кок, где знаменитые ворота не переставали скрипеть, учитывая количество людей, которые толпились спуститься сверху, когда я получил следующее текстовое сообщение: Не жди меня сегодня вечером, я ужинаю с Фабьеном.Я перезвонил. Попал на автоответчик. У меня было несколько секунд, чтобы решить, оставлять ли сообщение и какое именно. В состоянии печали, гнева и отчаяния, в которое я впал, этого было недостаточно. Я попытался успокоиться, глядя на площадь, на людей. Какую площадь? Каких людей? Я еще раз набрал ее номер и попросил Аннабель позвонить мне на мобильный, зная, что она этого не сделает, потому что если она отправила SMS, значит, не хотела говорить со мной напрямую. Она могла бы просто сказать мне, что будет ужинать не дома, не уточняя с кем. Так бывало несколько раз, и я не задавал ей никаких вопросов. Она знала, что, упоминая имя Фабьена, она повергнет меня в худший из моих страхов: что она снова вернется к нему. Зачем она это сделала? Может быть, она уже вернулась к нему? Оптимистической гипотезой было то, что она хотела заставить меня ревновать, пессимистической гипотезой было то, что ей плевать было на мою ревность. В нем было слишком много презрения, в этом беззастенчивом SMS, после трех недель совместной жизни. Была ли Аннабель настолько счастлива снова видеть своего бывшего, чтобы трубить об этом, не принимая во внимание мои чувства к ней? И его чувства. Как будто она демонстрировала трофей. Кубок турнира по теннису. Это презрение и это счастье означали мое скорое изгнание на улицу Рей. Я еще раз перечитал сообщение, и мне явственно привиделся тайный ею смысл «Убирайся!» Я его стер. Я уберусь. Бывает, что и в катастрофах люди улыбаются, потому что в смерти есть какое-то избавление: она освобождает нас от жизни. Как только я принял решение вернуться к себе, я почувствовал себя намного лучше. К тому же этого занятия мне хватит на весь сегодняшний вечер. Я в этом очень нуждался.
Я вернулся в квартиру по бульвару Батиньоль. Неужели я в последний раз прошел мимо этого итальянского ресторана, который делал скидки студентам? За три недели у Аннабель собралось много моих вещей, особенно книг, CD, DVD, купленных в дешевых магазинах на авеню де Клиши, где я беззаботно бродил еще несколько минут назад. Мне нужно было все перебрать, и я до ужина занимался этим, до ужина Аннабель и Фабьена.
