Текст книги "Любовница президента"

Автор книги: Патрик Андерсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 18 страниц)

18

Президент и комик позировали фотографам у первой метки на поле для гольфа в загородном клубе «Сандерберд» возле Палм-Спрингса. Комик Пит Гейнор в ярко-красной рубашке «поло» паясничал перед фотографами и членами клуба, собравшимися посмотреть на игру. Президент Чарлз Уитмор глядел на далекие заснеженные вершины и думал, как хорошо было бы сыграть партию в гольф безо всех этих людей и особенно без остряка-хозяина Пита Гейнора.

– Вот что я скажу вам, ребята, – зубоскалил Гейнор с репортерами. – Я буду играть с президентом в гольф, но и только. Те, кто играл с ним в другие игры, уже доигрались.

Репортеры и члены клуба рассмеялись с готовностью. Импровизированные остроты Гейнора были не так уж забавны, но он сорок лет смешил Америку в кино, по радио и телевидению, и теперь уже начинали смеяться по привычке, как бы отдавая дань прошлому.

Ник Гальяно стоял чуть в стороне от всех, не попадая в кадр. Одет он был в рубашку «поло» и дорогие брюки для гольфа, как и другие члены клуба, собравшиеся у первой метки, но стеснялся своего лица. У тех были холеные лица богачей; у Ника было лицо балтиморского бармена, лицо плебея, и теперь, когда все смеялись шуткам Пита Гейнора, он хмурился. Выждав, когда прекратится смех, он окликнул президента:

– Слушай, босс, а особнячок здесь ничего. Может, тебе побелить его и перебраться сюда?

Зрители оценили шутку и рассмеялись, а Гейнор закатил глаза в наигранной досаде.

– Кто этот человек, мистер президент? Он просто крадет все мои реплики.

Снова послышался смех – зрители получали больше, чем ожидали. Ник Гальяно подмигнул, сделал вид, что бьет клюшкой по мячу, и сострил еще раз:

– Кроме шуток, босс, Палм-Спрингс – отличное место. Видно, Агню был не так уж глуп.

Репортеры и фотографы расхохотались, но члены клуба не сочли эту шутку смешной. Чарлз Уитмор, подмечавший почти все, заметил, как один бородач, репортер не то из журнала «Роллинг рок», не то «Стоун эйдж», что-то черкнул в блокноте.

– Ребята, последнее замечание Ника не для печати, – сказал Уитмор, и бородач нахмурился, но блокнот спрятал.

Президент также заметил, что, услышав об Агню, Пит Гейнор поджал губы. И понял, что несколько лет назад комик с бывшим вице-президентом были друзьями. «Черт с ним, – подумал Уитмор, – этот спектакль, затеял он, а не я».

Но это было не совсем так. Уже несколько десятилетий президенты и кандидаты в президенты, приезжавшие в Палм-Спрингс, по традиции играли в гольф с Питом Гейнором, потому что Гейнор был любимым атрибутом Америки, первым ее комиком, фотографирование с ним тоже было политикой, как ношение шляпы времен войны с индейцами или шествие в процессиях в день святого Патрика. И дело было не только в фотографиях. Пит Гейнор был богат, а его друзья еще богаче. Он был влиятелен, как президент корпорации или издатель газеты, и от его приглашения на партию в гольф никто из политиков не мог отказаться. Это походило на ленч с профсоюзным боссом Джорджем Мини – улыбайся и терпи.

– Ребята, знаете, где остановился президент? – обратился Гейнор к собравшимся. – В поместье Холленфилда. А вы хоть видели его? Поместье Холленфилда – это то, что создал бы бог, будь у него деньги.

Старая шутка вызвала новый взрыв смеха. Уитмор стал нервничать. Ему надоело быть партнером комика.

– Давай начинать, Пит, – сказал он. – Ник, ты точно не хочешь играть?

– Не хочу, босс, – ответил Гальяно. – У меня похмелье никак не пройдет.

– Ник, ну ты знаешь поговорку, – вмешался Пит Гейнор. – Мужчине с похмелья нужен аспирин, а женщине бюстгальтер. И в наши дни, похоже, многие из них нуждаются в бюстгальтерах.

Уитмор отметил, что комик предпочел отпустить шутку, а не пригласить Ника принять участие в игре. Но это было понятно. Пит Гейнор играл в гольф с президентами, а не с их подручными. А у Ника, похоже, в самом деле было жуткое похмелье. В последнее время он пил слишком много. Уитмор решил выяснить почему и отошел к первой метке.

Президент ударил сильно, но неточно. Его первый мяч пролетел над головой агента секретной службы, стоявшего у пальмы ярдах в двухстах.

– Подкрепитесь, мистер президент, – сказал Пит Гейнор. – Все принцы крови, приезжающие сюда, подкрепляются на первой метке.

Вторая подача Уитмора была прямой и высокой и вызвала недружные аплодисменты зрителей. Уитмор усмехнулся, помахал им рукой и подумал, сколько из них могло голосовать за него. В лучшем случае, решил он, процентов двадцать.

Гейнор подошел к мячу, подмигнул толпе, повозился с клюшкой, потом, скованно, неловко размахнувшись, каким-то чудом послал мяч на тридцать ярдов дальше, чем президент.

– Отлично, Пит, – сказал Уитмор вполне искренне.

«Старикану, – подумал он, – никак не меньше семидесяти».

– Этим я обязан добродетельной жизни, – ответил Гейнор. – Пойдемте, мистер президент, я вас подвезу.

Он повел Уитмора к светло-голубой мототележке с отделанным бахромой тентом и своими инициалами на борту. Ник Гальяно сплюнул и сел в другую тележку с Уолтом Харригеном, главой наряда агентов секретной службы. Уолт был стройным, загорелым молодым человеком с большим носом и лохматой шевелюрой.

– Этот тип не педик? – спросил Ник, когда они катили по полю футах в двадцати от президента.

– Гейнор? Нет, просто он так себя держит. У этого старого козла полно женщин.

– Ты встречался с ним раньше?

– Да, я приезжал, когда он играл в гольф с Агню, а потом еще с Фордом.

– Что ты о нем скажешь?

– Гад он. С уходом репортеров оставляет свои шуточки и становится обычным надменным богачом. Он всегда просил наших ребят отыскать его мяч. А мы здесь вовсе не затем, чтобы искать мячи. Дело в том, что тогда было неясно, можно ли поспорить с таким типом и не потерять работу. Но мы перевоспитали его.

– Как же вам это удалось?

Уолт остановил тележку и понизил голос, а президент тем временем готовился нанести еще один удар по мячу.

– Ладно, скажу только, что если он посылал кого из наших за мячом, то мяч никогда не находился. Или оказывался футах в двух под водой. Он понял. Не стал присылать бесплатной выпивки, но мы об этом не жалеем. Богачи все такие. Липнут к большим шишкам, а остальных и за людей не считают. Пожалуй, единственный из них, кого я уважаю, это Джефф Филдс, тот актер, что принимал участие в кампании. Он стоящий парень.

Остановив тележку в тени пальм, они стали смотреть, как президент и Гейнор загоняют в лунку мячи. Комик загнал мяч с двадцати футов, а Уитмор с шести дважды промахнулся.

– Эй, давай удвоим ставки, – протрещал Гейнор, вызвав жидкие смешки у репортеров и фотографов, наблюдавших за игрой. Президент нахмурился и пристально посмотрел на Уолта Харригена.

– Сейчас вернусь, – сказал Уолт Нику, спрыгнул с тележки и подошел к репортерам.

– Очень жаль, ребята, – сказал он. – До конца матча никакой прессы.

– Что за чертовщина? – сказал репортер из «Нью-Йорк таймс». – Раньше никогда такого не бывало.

– Ничего не поделаешь, – сказал агент. – У меня инструкции.

– От кого? – спросил бородач.

– От начальства, – солгал агент. – Шли бы вы, ребята, в клуб, промочили бы горло и вернулись к концу.

– Выпить я не прочь, – признался один репортер, и, немного поворчав, джентльмены прессы направились к зданию клуба.

– Кто этот бородатый? – спросил Ник, когда они с Уолтом катили ко второй метке.

– Мы проверяли его, – сказал Уолт. – Он неопасен.

– Среди них нет неопасных, – злобно сказал Ник. – Это стервятники. Даже нет, снайперы, вот кто. Рядом с боссом они свойские ребята – пьют его виски, смеются его шуткам, – а потом исподтишка обходятся с тобой, как Освальд с Кеннеди, только вместо пуль действуют словами.

– Да нет, большинство из них ничего, – сказал Уолт.

– Притом еще лицемеры, – продолжал Ник. – Все такие благородные, нравственные, прямо-таки святые. А знаешь, где сейчас половина из них? В отеле, милуются с барменшами или с девками, привезенными из Лос-Анджелеса.

Уолт улыбнулся.

– Да, – сказал он. – У них это называется правилом «западнее Потомака» – ни один репортер восточнее Потомака не говорит о том, что другой репортер делает западнее Потомака.

– Вы присматриваете за ними, так ведь?

– Знаем, кто из них где, – сказал агент. – И с кем.

Он снова остановил тележку, и они смотрели, как президент и Гейнор делают подачи со второй метки. На сей раз президент загнал мяч на соседнюю дорожку, а комик уверенно послал свой точно посередине. Потом маленький караван мототележек с тентами тронулся снова.

– Мне кто-то сказал, что Джефф Филдс в городе, – сказал Уолт Харриген.

– В городе, – подтвердил Ник.

– Он заглянет сюда?

– Нет, – жестко ответил Гальяно. – Джефф не особенно респектабелен. Слишком много ходит слухов о его похождениях с женщинами. Нельзя так распускаться и надеяться, что президент допустит тебя к себе.

– Да, – сказал Уолт. – А разве не странно, что та женщина была убита в его доме?

– Ничего странного, – сказал Ник. – Они были друзьями. Настоящими друзьями, если хочешь знать.

Молодой агент не понял, что имелось в виду, однако Ник оставил эту тему, и она вскоре забылась. На зеленых, похожих на ковровые, дорожках продолжался матч. Вокруг сверкали под утренним солнцем искусственные озера и нежной расцветки домики для гостей, разбросанные по громадной лужайке словно пасхальные яйца. Вскоре Чарлз Уитмор опередил Гейнора и стал играть сдержаннее. На девятой дорожке, когда репортеры уже вернулись, он одним ударом загнал мяч с песчаного препятствия в лунку. Пит Гейнор в деланном ужасе воздел руки и трижды пытался попасть в лунку, сделав в итоге на один удар больше, чем Уитмор. Президент с любопытством смотрел, как комик промахивается с расстояния в восемнадцать дюймов. Нарочно? Так поступали многие. Как глупо. Неужели они думают, что ему это важно?

– Может, еще партию? – спросил Пит Гейнор, когда они шли к фотографам. – Одна победа не в счет.

– Увы, Пит, – ответил Уитмор. – День у меня занят.

– Ладно, увидимся вечером, – сказал комик. – Я представляю вас за обедом.

– Не отбивай у меня внимания.

– Ха! Я знаю, кто отбивает у всех внимание.

Уитмор собрался уходить, но фотографы просили еще снимков, тогда Гейнор вынул карточки участников соревнования и стал, позируя, подписывать их.

– Знаете, мистер президент, – негромко сказал он, – сегодня на обеде будет несколько человек, ждущих, что вы скажете об этой истории с благотворительностью. Эти люди всегда на вашей стороне, но их беспокоят слухи о благотворительных планах, идущих из Вашингтона.

«Вот в чем дело, – подумал Уитмор, – главное всегда выясняется последним».

– Я запомню. Пит. Спасибо, что сказал.

– Вы меня знаете, я не политик, – продолжал Гейнор. – Но, клянусь богом, похоже, что многие в этой стране не желают зарабатывать себе на жизнь.

– Да, – сказал Уитмор. – Иногда я встречаю таких. – И повернулся к фотографам. – Это все, ребята. До вечера.

Он направился к ждущему лимузину, но Пит Гейнор пристроился сбоку.

– Послушайте, мистер президент, может, вечером после обеда заедем ко мне чуть-чуть расслабиться? Никакой политики, немного выпьем, повеселимся. Может, заглянет парочка нежных молодых созданий – я помогаю им начать карьеру в шоу-бизнесе. Им доставит наслаждение познакомиться с вами. Подчеркиваю – наслаждение.

Старый, седой комик подмигнул, и Уитмор чуть не рассмеялся ему в лицо. Неужели они думают, что он настолько глуп?

– Посмотрим, как пойдут дела, Пит. У меня очень жесткий распорядок.

Президент ускорил шаг и влез в прохладный лимузин. Там его ждал Эд Мерфи со списком телефонных звонков и стопкой докладных записок. Едва «линкольн» начал удаляться от клуба «Сандерберд», Мерфи стал излагать проблемы последних двух часов, и Уитмор выпаливал свои решения. Когда лимузин свернул на проезд Франка Синатры, самые срочные дела были решены, и Уитмор переменил тему.

– Эд, я больше не желаю видеть этого клоуна.

– Он представляет вас сегодня вечером.

– Знаю. На этом точка. Поверишь ли? Этот тип хотел, чтобы вечером я поехал с ним к девкам.

– Раньше такое случалось.

– Раньше кое у кого из этих типов совсем не было вкуса. И очень мало здравого смысла. Послушай, вечером я хочу вставить кое-что в свою речь. Сунь туда из моей принстонской речи кусок о том, что люди должны помогать друг другу, об их взаимозависимости. Помнишь его?

– Поймите, сегодня там будут одни толстосумы.

– Я знаю, кто они. Может, они не знают, кто я.

– Понятно.

– Вот еще что. Ты заметил, что Ник стал много пить?

– Заметил.

– Пригляди за ним. Если он начнет создавать проблемы, придется что-то предпринять.

– Понятно, – снова сказал Эд Мерфи.

Лимузин замедлил ход и свернул в главные ворота усадьбы отсутствующего Холленфилда, потом пронесся мимо частного поля для гольфа, мимо аэродрома, мимо озер, где плавали лебеди, мимо открытых и закрытых теннисных кортов, мимо большого бассейна, возле которого несколько свободных агентов секретной службы вели бесконечную игру в покер. В конце концов, лимузин свернул, и вдали показался особняк Холленфилда; розовый дворец сверкал на фоне ярко-голубого неба.

– Говорил я тебе, что он продает поместье? – спросил Уитмор. – За восемь миллионов.

– Оно что, слишком мало?

– Недостаточно укромное. Видишь то здание?

Вдали над деревьями виднелись верхние этажи нового роскошного строения.

– Он говорит, что с верхних этажей можно увидеть в бинокль, как он играет в гольф, – объяснил Уитмор. – И считает это вмешательством в личную жизнь.

– Бедняга, – сказал Эд Мерфи. Когда лимузин приблизился к особняку, он стал складывать бумаги. – Знаете, – сказал он, – двое репортеров говорили, что вряд ли вам стоило останавливаться здесь. Говорили…

– Я знаю, что они говорили, – сказал Уитмор. – Ну их к черту. Они сами жили бы здесь, если бы могли. Будем же, пока можем, пользоваться всем первоклассным.

«Линкольн» остановился перед особняком, и капитан морской пехоты распахнул дверцу, чтобы президент вышел. Но Уитмор повернулся к Эду Мерфи.

– Рассказывал я тебе, что говорил Хью Лонг о том, как он одевается? Его упрекали, что он одет, как миллионер. Он сказал: «Пусть каждая мать в Луизиане смотрит на Хью Лонга и думает, что ее сын вырастет и тоже будет так одеваться».

Эд Мерфи усмехнулся, что бывало с ним редко. Уитмор стал вылезать из машины, потом обернулся.

– Говорил с нашим другом-актером?

– Говорил.

– Согласился он?

– Да. Неохотно, но согласился.

– Отлично, – сказал президент, легко вылез из лимузина и стал подниматься по ступеням предоставленного ему особняка.

19

Было поздно, в кабинете стояла тишина, как в склепе, и Нортон безуспешно пытался сосредоточиться на статье в «Америкэн ло ревью». Между строк ему постоянно виделась злобная ухмылка Гейба Пинкуса, а когда он взглядывал на часы, то Гейб скалился и оттуда, словно какой-то злобный Микки Маус. Нортон отшвырнул журнал и мрачно уставился на стену, недоумевая, почему поддался на уговоры Гейба. То, что он замышлял, было безумием. И более того, преступлением. «Но это необходимо», – доказывал Гейб и одержал верх.

Нортон услышал, как Джордж Ивенс, единственный сотрудник, не ушедший домой, кашляет в своем кабинете за стенкой. Он поднялся и выглянул в окно. Взглянул на людей, выходящих из французского ресторана внизу, потом посмотрел в глубь улицы, и ему показалось, что он заметил фигуру, прячущуюся в темноте у входа в магазин грампластинок. Гейб? Или это обман зрения? Нортон потряс головой, потом обернулся на стук в дверь.

– Заходи, Джордж, – пригласил он, и худощавый нервный человек лет тридцати с небольшим неуверенно вошел.

– Извини, если помешал, – сказал он.

– Не помешал, Джордж. Я уже собрался уходить.

– Я тоже, – сказал Джордж Ивенс. – Чего ты так засиделся?

Ивенсу явно хотелось поговорить, а Нортону – оттянуть предстоящее безумие, поэтому он жестом пригласил коллегу сесть.

– Наверстываю, что не успел прочитать, – сказал он. – Столько всяких дел, черт возьми.

Ивенс печально кивнул.

– Я слышал, Бен, ты получаешь новую должность. Возглавишь отдел корпоративного права. Везет же тебе.

Нортон догадался, что слух распустил Уит Стоун. Нортону о новом назначении он больше не заикался. Интересно, что бы это могло значить?

– Мы говорили с Уитом на эту тему, – сказал он. – Но что из этого выйдет, не знаю.

Ивенс выдавил неприятную улыбку.

– Уит всегда так держит себя, верно? Никогда не знаешь, что тебя ждет. Иногда я думаю, что овчинка выделки не стоит.

Вместо ответа Нортон налил в стаканы виски и разбавил водой. Джордж Ивенс был славным человеком и толковым юристом. Уит Стоун выматывал ему душу и портил карьеру. Или, в более широком смысле, портила ее сложившаяся всесильная система, по которой крупнейшие юридические фирмы в стране решают, кому преуспеть, а кому нет.

Система эта была простой. Самые престижные фирмы нанимали трех-четырех молодых юристов, чтобы, в конце концов, взять одного из них в компаньоны. После пяти-шести лет испытания эти люди либо шли в гору, либо увольнялись. Несколько избранных становились компаньонами с пожизненной должностью и все повышающейся долей в доходах фирмы. Отвергнутые должны были уйти не с позором, но сознавая, что отныне они будут в своей профессии людьми второго сорта. Эта система напоминала собой студенческие братства. Старшие компаньоны могли набросать им черных шаров – по разным причинам. Одни были некомпетентны. Другие носили не те галстуки, стояли не на той платформе или женились не на тех женщинах.

Большинство забаллотированных переходили в фирмы помельче. Некоторые бросали профессию юриста или спивались. Кое-кто кончал самоубийством. Кое-кто годами терзался неопределенностью, надеясь на чудо. Терзался сейчас и Джордж Ивенс, а Уит Стоун спокойно наблюдал за его страданиями. Нортон не понимал, почему Ивенс не взглянет в лицо действительности. Может, потому, что на него давила честолюбивая жена.

– Не знаю, стоит ли овчинка выделки? – повторил Ивенс, потирая щетину на подбородке. – Иногда мне кажется, что лучше преподавать. Деньги – это еще не все. Тебе не приходят такие мысли?

Нортону вспомнились студенческие дни с бесконечными спорами о Жизни, Правде и Будущем. «Жизнь – это продолжение колледжа, – подумал он, – черные шары, споры и давление боссов до самой могилы».

– Конечно, приходят, Джордж, – ответил он. – С одной стороны, преподавание меня манит. Не изматываешься, никто на тебя не давит, все идет по заведенному распорядку. Но, с другой стороны, хочется и практиковать.

Он не мог сказать Ивенсу того, что хотелось бы: об азарте труднодостижимого, духе соперничества, о стремлении добиться своего, проявить себя, глубоко и прочно укоренившихся почти во всех людях его поколения. Это поколение не выпадало из системы; оно вошло в нее и старалось изо всех сил в ней утвердиться.

– Хуже всего, что Уит очень уж скрытный, – сказал Ивенс. – Никогда не знаешь, что у него на уме. Таких людей я никогда не встречал. Иногда меня подмывает набить ему морду.

Он вяло улыбнулся и глянул в потолок.

– Это я в шутку, Уит, – сказал он.

Младшие служащие постоянно шутили, что Стоун установил в кабинетах подслушивающие устройства.

– Ну, а у тебя будущее вроде определенно, – продолжал Ивенс. – Не слышал, что станет с нами, бедными недотепами?

Это было уже слишком. Нортон и жалел Ивенса, и презирал за беспомощность.

– Почти никаких слухов не ходит, – сказал он, допил виски и поднялся. – Ну что, по домам?

– Конечно, – ответил Ивенс.

Они собрали вещи и пошли длинным коридором к выходу. Нортон вышел последним, захлопнул дверь и направился к лифту, потом остановился.

– Кажется, не захлопнулась, – сказал он, – Джордж, будь добр, проверь.

Ивенс вернулся, подергал дверь за ручку.

– Захлопнулась.

– Хорошо, – сказал Нортон.

Они спустились на лифте в вестибюль, Нортон громко сказал «до свидания» сонному сторожу, отметил время в книге ухода и расписался разборчивее, чем обычно. Была полночь.

– Подвезти тебя? – спросил Ивенс.

– Я, пожалуй, пройдусь, – сказал Нортон.

Они помахали друг другу на прощание, Нортон пошел по улице и, миновав французский ресторан, свернул за угол к магазину грампластинок.

– Бен, сюда, – послышался голос из темноты.

Нортон вошел в подворотню и обнаружил Гейба Пинкуса.

– Все чисто? – прошептал Гейб.

– Мы с этим человеком ушли последними.

– Кто он?

– Рядовой сотрудник.

– А уборщицы?

– Давно разошлись, в фирме никого, свет везде погашен, – сказал Нортон. – Гейб, я что-то побаиваюсь.

– Не хнычь, – резко сказал репортер. – Где ключи?

Нортон покорно полез в карман, но тут из-за угла вышли мужчина и женщина. Гейб прижал его к стене. Парочка пошла дальше, оживленно говоря о новом фильме Бергмана.

– Ключи, ключи, – нетерпеливо прошептал Гейб.

Нортон отдал ключи.

– Большой отпирает дверь напротив автостоянки, – сказал он. – Наверх можно подняться, не проходя через вестибюль. Другой от двери в коридор. Потом уже действуй сам. Кабинет Стоуна в самом конце коридора.

– Знаю, – ответил Гейб. – А ты убирайся и где-нибудь покажись на глаза.

– Ради бога, будь осторожен, – сказал Нортон и торопливо пошел искать такси.

Гейб несколько минут оставался в подворотне, наблюдая за темными окнами фирмы «Коггинс, Копленд и Стоун». Одет он был лучше, чем обычно – в темный костюм с жилетом – и держал в руке кожаный портфель, стараясь походить на юриста, заработавшегося допоздна. Но его черные ботинки были на резиновой подошве, и в портфеле находились не юридические документы, а орудия взлома. Это дело нравилось ему не больше, чем Нортону. Работая полицейским репортером, он не раз нарушал закон, но в последнее время использовал более тонкие средства. Сейчас ему было что терять. Но ради досье Гувера он был готов на любой риск.

Глубоко вздохнув, Гейб расправил плечи, вышел из подворотни и уверенно зашагал по улице. Несколько минут спустя он находился в приемной фирмы. Включив фонарик, направил луч света в темный коридор, ведущий к кабинету Уита Стоуна, и медленно пошел вперед. Дойдя до поворота налево, он осторожно выглянул из-за угла и отпрянул назад, увидев свет под дверью одного из кабинетов. Гейб замер, мысленно проклиная Бена Нортона. «Все юристы ни к черту не годятся, – думал он, – одни мошенники, другие тупицы». Есть кто-нибудь в этом кабинете? Или Нортон ошибся, сказав, что свет везде выключен? Гейб слышал, как колотится его сердце. Нужно было либо уходить, либо ждать. Если бы из кабинета послышался какой-нибудь звук или кто-то вышел, Гейб, несомненно, успел бы убежать. Поэтому он ждал. Все звуки, которые он слышал, – шум автобусов, хлопанье автомобильных дверец, внезапный взрыв смеха – доносились с улицы. Пропуская их мимо ушей, Гейб сосредоточился на серебристой полоске света под дверью. Все его мысли были о досье Гувера, которое, возможно, находилось в пятидесяти футах и может оказаться у него в руках через полчаса. Досье Гувера! Гейб дрожал при этой мысли. Вся ослепляющая неопровержимая правда о тридцати годах американской политики, история алчности и вожделения, лжи, лицемерия и продажности небывалых в истории масштабов. Правда, которую даже самый осведомленный журналист не мог представить себе во всем объеме. Правда, которую знал только бог (если он существует, во что Гейбу не верилось) и не делился ею с журналистами.

Как ни странно, Гейб толком не представлял, что будет делать с досье, если найдет его. Продавать досье он не хотел и сомневался, что газета многое оттуда напечатает. Он хотел раздобыть досье для себя. Хотел взглянуть правде в лицо. Хотел увидеть тех людей в истинном свете, проникнуть за тщательно созданную для общества маску, в черноту их душ. Вот уже десяток лет политиканы использовали Гейба в своих интересах, обманывали, унижали, презирали, и он стал считать себя одним из немногих честных людей в Вашингтоне. Это и возвышало его в собственных глазах: не журналистские премии, а сознание собственного превосходства. Если досье Гувера отыщется, оно сразу же подтвердит его худшие предположения и оправдает высокое мнение о себе самом.

Прошло тридцать минут, из освещенного кабинета не донеслось ни звука, и Гейб решил, что свет, должно быть, забыла выключить уборщица, а этот болван Нортон не заметил. Он беззвучно шагнул за угол, остановился перед дверью, ничего не услышал и направился к кабинету Уита Стоуна. Замок открылся отмычкой. Гейб закрыл за собой дверь и осветил фонариком безмолвный кабинет. Представлял он собой прямоугольную комнату, в одном ее конце стоял стол, в другом – диван и кресла. Гейб увидел возле дивана какую-то дверь – Нортон о ней не упоминал, – торопливо подошел и толкнул ее. Дверь отворилась, за ней была небольшая комната с картотекой и кроватью, еще одна дверь вела в ванную.

Удовлетворив любопытство, Гейб вернулся к столу Стоуна. Отперев верхний ящик, он обнаружил там пузырек аспирина, склянку с капсулами амилнитрита, Библию, несколько юридических документов и синюю адресную книжку. Сунув ее в карман, он стал обыскивать другие ящики. Там не оказалось ничего интересного, но в самом нижнем луч фонарика упал на большой пакет. Гейб вынул его, открыл и увидел машинописные страницы. Дрожащей рукой вытащил титульный лист, надеясь обнаружить фамилию «Гувер», но там было написано:

Донна Хендрикс

Друзья познаются у власти

Роман

Гейб злобно выругался, но сунул рукопись в портфель и принялся за поиски сейфа. Сейф оказался за снимком английского джентльмена в красной куртке, едущего верхом на псовую охоту, и Гейб вскоре понял, что, как он и опасался, с замком ему не справиться. Этому искусству он учился у знакомого, в прошлом преступника, но пальцам его не хватало той чувствительности, что была у мастера. При вращении диска кончики пальцев не улавливали щелканья тумблеров внутри. Он пожал плечами, снова надел перчатки и вернул на место охотничью сцену; собственно говоря, он сомневался, что у Стоуна хватит глупости оставить досье в таком доступном месте. Потом направился в комнатку, где была картотека. И едва вошел туда, услышал какой-то звук.

Погасив фонарик, Гейб стал смотреть в приоткрытую дверь. Дверь в кабинет распахнулась, и луч фонарика устремился к пустому столу.

– Ты у меня на мушке! – рявкнул вошедший. – Подними руки и выходи.

Гейб увидел в профиль незнакомого худощавого брюнета с револьвером в одной руке и фонариком в другой. Притворив дверь, оставив лишь узкую щелку, он наблюдал, как незнакомец подошел к столу, подергал ящики, а потом с револьвером наготове стал медленно, настороженно поворачиваться, оглядывая безмолвный кабинет. Когда взгляд его упал на дверь, за которой скрывался Гейб, он медленно направился к ней. Гейб захлопнул дверь, замкнул и придвинул к ней шкаф с картотекой. Потом зашел в ванную и заперся. У него было три возможности: драться с вооруженным, сдаться в надежде, что у него достаточно улик против Стоуна и можно будет отвертеться от тюрьмы, или бежать.

– Если не выйдешь через пять секунд, войду я! – крикнул незнакомец.

Как ни странно, его мелодраматический выкрик вселил в Гейба надежду – похоже, незнакомец был дураком. Гейб стал открывать трудно поддающееся окно. Потом услышал негромкий выстрел. Этот сукин сын расправлялся с замком. Распахнув окно, Гейб выглянул. До тротуара не меньше двадцати футов, прыгать высоко, но вокруг здания тянулся узкий карниз.

Послышался грохот – незнакомец распахнул дверь, повалив шкаф с картотекой. Гейб вылез в окно и осторожно пошел по карнизу, но, едва прошел дюжину футов, преследователь высунулся из окна ванной и навел револьвер на его бешено колотящееся сердце.

– Возвращайся, приятель, иначе тебе конец.

– Ладно, друг, успокойся, – сказал Гейб. – Твоя взяла.

– Еще бы! – торжествующе прошептал тот.

Гейб глянул вниз. В дюжине футов под ним над тротуаром тянулся сине-белый парусиновый тент ресторана «Cier Pierre». «Ну что ж, – решил Гейб, – из двух зол выбирают меньшее», – и прыгнул вниз.

Брезент с треском разорвался, и Гейб не совсем мягко приземлился на тротуар. Крепко сжимая портфель, он поднялся на ноги, довольный собой, – в такие переделки он попадал в бытность полицейским репортером, – потом взглянул вверх и с удивлением увидел, что его преследователь идет по карнизу, а потом – прыжок на разорванный брезент.

«Господи, – подумал Гейб, – это же псих!» И бросился бежать со всех ног.

Преследователь пролетел через дыру в тенте, сильно ударился о тротуар и взвыл от боли, казалось, у него была сломана лодыжка. Но когда водитель такси притормозил и поинтересовался, что происходит, он пригрозил водителю пистолетом и, прихрамывая, погнался за Гейбом Пинкусом.

Гейб на всем бегу свернул за угол и увидел на ближайшем перекрестке полицейский автомобиль. Полиции он боялся почти так же, как психа, гнавшегося за ним, поэтому бросился искать спасения в единственном здании квартала, где двери были открыты, – кинотеатре «Гэйети». Судя по афише, там демонстрировалась программа из двух фильмов: «Радости парней» и «Все удовольствия». «В шторм годится любой порт», – подумал Гейб, сунул контролеру несколько долларов и юркнул в зал.

В кинотеатре, набитом мужчинами всех возрастов, было темно, накурено. На экране несколько голых подростков лет шестнадцати отплясывали чарльстон. Гейб поискал глазами пожарный выход, не нашел и сел на свободное место в первых рядах. Оглянувшись, он увидел, что его преследователь ковыляет по проходу, освещая фонариком ряды зрителей. Гейб вжался в сиденье, глянул на экран и почувствовал, как чья-то ладонь мягко легла ему на бедро.

«Черт побери!» – Гейб сильно двинул соседа локтем.

– Незачем драться, – негодующе сказал тот, убирая руку.

Гейб оглянулся снова и увидел, что преследователь неумолимо приближается, освещая фонариком каждый ряд и выхватывая из темноты поразительные сцены: мужчин, раздетых до пояса, мужчин в платьях и париках, мужчин, положивших головы на колени другим. Когда преследователь был в трех рядах от него, Гейб лег на пол и пополз между ногами сидящих к выходу. Вскоре любопытные начали щипать и тыкать его. Он все терпеливо сносил, но когда один обладатель волосатых ног ткнул его особенно сильно, Гейб так вывернул ему лодыжку, что послышался хруст. И пополз дальше, стараясь избегать теплых лужиц, усеявших пол, как мины – минное поле, и вдруг все встали и зашумели на незваных гостей, один из которых ползал под ногами, а другой высвечивал фонариком их тайные радости. Когда кружок света был в трех футах, Гейб поднялся на ноги и оказался лицом к лицу с преследователем.

– Не двигайся, парень, – рявкнул тот одной стороной рта.

Гейб толкнул его в ряд истеричных кинозрителей, выбежал из кинотеатра и наткнулся на двух крепко сложенных полицейских, блокирующих тротуар.