Текст книги "Заблудший ангел"
Автор книги: Патриция Райс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 27 страниц)
Глава 6
Точно не известно, где обитают ангелы – в воздухе,
в пустом пространстве или на планетах.
Богу вовсе не доставило бы удовольствия,
если бы нам стало известно, где их обиталище.
Больргер «Философский словарь»
– Да ты действительно ангел, – пробормотал Пэйс, возвращаясь на узкую, кровать Доры и откидываясь на подушки. – Каким, черт возьми, образом ты узнала, где мы находимся?
– Меня вел Господь, – просто ответила Дора, зажигая свечу и закрывая занавески, тем самым, преграждая дорогу тьме за окном. Но, говоря так, она была уверена, что Пэйс воспримет ее ответ как продолжение шутливого диалога, который шел уже давно. Но это не важно.
Пэйс что-то проворчал, а может быть, это был смешок, и в неверном свете свечи стал снимать рубашку.
– У тебя в сумке, наверное, нет бурбона?
– Полагаю, что нет.
Дора налила воду в таз и старалась не рассматривать в мерцающем свете полуобнаженного мужчину. Обычно она помогала своим искусством по уходу женщинам, но вскоре ее мысли сосредоточились только на кровавом пятне у него на боку.
– Просто перевяжи рану, чтобы остановить кровь. Утром я пойду к врачу.
Пэйс сморгнул, когда она обмыла рану холодной водой. Он потерял довольно много крови, и лицо в обрамлении темных волос казалось бледным. Дора могла вблизи рассмотреть усы – видимое свидетельство того, что он уже мужчина, а не мальчик, каким она его когда-то знала. И девушка снова посмотрела на кровоточащую рану.
– Надо наложить шов, – сказала она, притрагиваясь к краям раны.
Пэйс сморщился от ее прикосновения:
– Поосторожней, девушка. Плоть слаба.
Она тихо рассмеялась, достала нитку и кукурузную водку.
– Будем надеяться, что она также не слишком толстая. Мне не очень улыбается мысль протыкать ее иглой.
Пэйс широко раскрыл глаза и бросил на нее насмешливый взгляд, садясь тем временем на матрас и подняв вверх руку, чтобы ухватиться за прутья, полностью открыв доступ ее рукам к своему раненому боку.
– Да, тебя, наверное, ведет Господь. Но почему же он говорит с тобой, а не с теми, кому не мешало бы пригрозить геенной огненной и вечным проклятием?
Дора закусила нижнюю губу и пронзила иглой разорванную плоть. Его боль она чувствовала, как свою собственную, и изо всех сил старалась не зажмуриться от страха. Она удивилась, что он не закричал. Мышцы его напряглись от усилия не выпустить из рук прутья кровати. Нет, лучше не думать о его мышцах. Пэйсу досталось гораздо больше, чем он того заслуживал.
– Полагаю, Он говорит только с теми, чьи души открыты Ему, – сказала Дора больше для того, чтобы как-то отвлечь его внимание, чем просто ответить на глупый вопрос.
– Но это чертовски глупый способ вести дела, – процедил он сквозь зубы, – будь я на месте Господа, я бы проклял всех злодеев и никогда не трогал бы невинных.
Дора улыбнулась столь оригинальной идее и затянула нитку. Кровь все еще просачивалась, но течь остановилась. И Дора потянулась к губке и бинтам.
– Если бы ты был Господом Богом, то одними проклятиями не удовлетворился. Ты бы прибегнул к громам и молниям, и на земле осталось бы всего несколько человек.
Пэйс выдавил из себя улыбку, превозмогая боль от смачивания раны водкой.
– Страшно говорить с человеком, который слишком хорошо меня знает. Девочку переправили на тот берег?
– Ты бы не спрашивал, если бы не был в этом уверен. По дороге я встретила охотников за наживой, и одного из Хауэрдов, и, кажется, младшего брата Билли Джона. Он велел сказать тебе, – она помедлила, припоминая слова, – что за тобой должок.
– Проклятие, – выругался Пэйс и опустил руку, так как Дора наложила последний бинт. – Я не хотел, чтобы он догадался насчет тебя. Я обязательно постараюсь его убедить, что ты хотела спасти только мою никчемную задницу, а о девочке ничего не знала.
– Это была бы напрасная трата времени. – И Дора уложила свои снадобья в черную сумку.
Пэйс не позаботился накинуть свою окровавленную рубашку или как-то прикрыть себя иным способом, и ей было очень трудно не смотреть на то, как ходят мускулы на его забинтованной груди. И Доре решительно не хотелось замечать волосатую темную дорожку, бежавшую вверх от живота к поясу. Но все это было телесное, а не проявление духовности. Она должна возвыситься над низменной прозой жизни.
– Я все равно на подозрении независимо от того, виновна или нет.
Она была права, и Пэйс замолчал. Наконец он потянулся к рубашке здоровой рукой, и ткань закрыла плечо и часть груди. Взгляд его устремился мимо Доры. Он как будто не замечал ее.
– Ay тебя нет друзей или родственников, живущих на том берегу? – наконец спросил он и взглянул на девушку.
– Мало.
Ответ был краток. Даже через десять лет она оставалась чужой большинству квакеров. Дора знала, что, несмотря на все свои усилия, никогда не сроднится с ними. Возможно, там ее тоже не замечают, как и здесь, ее просто забыли включить в общину.
– Но тебе не надо беспокоиться. Со мной все будет хорошо.
Пэйс, полулежа, вытянул ноги на постели и подождал, когда пройдет головокружение, прежде чем попытаться встать. Наконец поднявшись, он, как башня, навис над тоненькой Дорой. Устремив на нее, любопытный и проницательный взгляд, он спросил:
– Как может быть хорошо, если живешь в сумасшедшем доме? Тебе пора жить уже своей собственной жизнью.
Да, подумала она, если бы она по-прежнему жила в Корнуолле, у нее, наверное, было бы что-нибудь вроде собственной жизни. Но ведь она тогда погибла, и теперь ее жизнь принадлежала другим. Но Пэйс этого ее рассуждения не понял бы. Она отошла в сторону, освобождая ему путь к открытой двери.
– Я действую в соответствии с тем, к чему призвана.
– Это сущая… – он явно старался подыскать слово повежливее, – чепуха, но мы продолжим спор позднее, а то я просто с ног валюсь от усталости.
И, не обращая внимания на ее встревоженный вид, Пэйс, шатаясь, направился к двери и вышел не оглянувшись.
Дора постаралась поопрятнее причесать жидкие волосы больной, заставила немного поесть и стала прибирать в комнате. Слова Пэйса о необходимости иметь свою собственную жизнь жгли ей душу, но девушка старалась не думать о них. Она не могла представить себе никакой другой жизни, кроме замужества с Дэвидом, но они могут вернуться к этому разговору только на следующий год. Однако даже и на это вряд ли можно надеяться, когда на границах штатов собираются две враждующие армии.
Неся поднос к лестнице, Дора услышала сердитый разговор, доносившийся снизу, и поморщилась. Она надеялась, что братья догадаются поспать подольше и не попадаться друг другу на глаза хотя бы в первый день, но мужчины семейства Николлз не отличались ни разумностью, ни сдержанностью. Она ненавидела склоки, но нельзя же стоять и дрожать на лестнице весь день.
По-видимому, Джози отстранилась от всего происходящего. Даже на четвертом месяце ее все еще тошнило по утрам. Дора надеялась, что сердитые голоса не слышны за дверью комнаты хозяина. Джози и так достаточно достается, незачем ей еще разрываться между членами семьи, их симпатиями и антипатиями.
– Не ври, Пэйсон! Хауэрд видел тебя. Власти в Лексингтоне клянутся, что видели тебя в окрестностях. Если ты хочешь развлекаться со своей проклятой любовницей, тогда заплати за нее, как это полагается уважающему себя мужчине. Это же воровство, Пэйсон! Ты вор и лжец и не стал лучше, чем был всегда, несмотря на все твои чудные звания. Господи, да от одного твоего вида меня с души воротит.
Дора замигала в недоумении, услышав громкие голоса. Слова ранят душу так же, как розги тело, и Карлсон Николлз хлестал ими, словно кнутом. В своем не терпящем возражений наступлении он был прав. С точки зрения закона помогать рабам бежать равносильно краже этих рабов, что бы там ни пытались доказать федеральные власти. Лучше бы ей не знать, что это юное существо, эта девчушка, – недавняя любовница Пэйса. От этой мысли на сердце у нее стало еще безотраднее.
– Не желаю стоять здесь и выслушивать ваше вранье. Я больше не беспомощное дитя. Мне от вас ничего не нужно. И я не жду от вас ничего, кроме оскорблений. Я приехал в надежде, что хоть на праздник мы можем заключить перемирие, но сейчас я поднимусь к матери, попрощаюсь с ней и не буду больше репьем у вас в волосах. Вы меня больше не увидите.
– Вот-вот, иди и разбей материнское сердце. Скажи ей, что мы тебя выгнали из дома. Иди и занимайся своими дурацкими делами, вместо того чтобы вести себя как подобает мужчине, но ведь ты трус и на это не способен.
В спор вступил Чарли:
– Подумать только, что он такое говорит. Ты когда последний раз сюда наведывался, чтобы поговорить с матерью?
Пэйс яростно отвечал:
– Да ты ведь не лучше.
Но тут, все еще с подносом в руках, в комнату вошла Дора.
– Вы очень громко разговариваете, – укорила она их, изо всех сил стараясь быть сдержанной. Ей совсем не хотелось встревать в их ссору. И ради себя она ни за что бы не стала этого делать, но девушка думала о других и поэтому у нее не было выбора. – Пэйсон, тебя зовет мать. Она хочет видеть тебя немедленно.
А затем взглянула бесстрастным, ничего не выражающим взглядом на красивого мужчину, опершегося о буфет.
– Не думаю, что Энни позаботилась сегодня утром о твоей жене. Джози должна есть, как следует, если ты хочешь, чтобы она доносила ребенка до конца беременности.
Ее спокойные слова и лицо пригасили яростное пламя гнева, полыхавшее в комнате. Пэйс, высокомерно выпрямившись, печатая шаг, вышел из комнаты, хотя непонятно было, как он вообще сегодня утром встал с постели. А Чарли, заорав от ярости, помчался в кухню в поисках нерадивой горничной. Карлсон Николлз бросил на Дору холодный взгляд и принялся снова за лежавшую на тарелке колбасу.
Выжатая как лимон от усталости, утомленная спором, Дора проплыла на кухню, подальше с линии огня. Папа Джон всегда учил, что непротивление злу насилием покончит со всеми несчастьями мира, и иногда ей казалось, что он был прав. Но остановить одну ссору не значит предотвратить следующую. Войны между отцом и сыновьями было так же трудно избежать, как той, что шла сейчас между штатами. И по тем же причинам мужчины предпочитали злобу и насилие любви и здравому смыслу.
Пэйс встретил ее позднее, когда Дора окончила утренние труды и шла на ферму посмотреть, все ли в порядке с ее животными. Он ехал верхом, и переметные сумы были полны как прежде. Дора заподозрила, что он их даже не успел распаковать. Она не могла постичь, каким образом он вчера ухитрился удержаться в седле или сидеть прямо сейчас с такой раной в боку, но как Дора ни была близка к нему в своих ощущениях, он все еще оставался для нее загадкой.
– Ведь Рождество почти наступило, – печально пробормотала девушка, когда он остановился около нее. – И ты должен быть сейчас с родными и друзьями.
В бледном солнечном свете едва поблескивали пуговицы его синего форменного мундира. Он вежливо снял шляпу, и на солнце его волосы приобрели медный оттенок.
– Да, и я так по глупости своей думал. Моему полку приказано выступить на передовую.
Пэйс не вдавался в объяснения, нужды не было. Дора и так знала, что он хочет сказать. Возможно, это его последняя встреча с родными. Она никогда не была на войне, но знала, как Пэйс может драться. А теперь у него будут ружья, пушки и пули. И Дора не понимала, как можно уцелеть в вооруженном противоборстве. Ей так не хотелось, чтобы это была их последняя встреча. Ей невыносимо было представить Пайса истекающим кровью где-нибудь в чужих краях, вообразить, что его веселые, все замечающие глаза сомкнутся навеки. Она неотрывно смотрела на пыльную дорогу, бегущую вдаль.
– Жаль, что тебе вот так приходится уезжать, – наконец ответила она, – если тебе необходимо идти на войну, то отправляться туда надо по-другому.
Пэйс пустил лошадь шагом, стараясь держаться с Дорой рядом, и ответил не сразу.
– Да и я бы хотел иначе, Дора. Иногда мне кажется, что весь мир сошел с ума. И возможно, без меня всем будет лучше. Уж моей семье – точно.
– Наверное, вчера вечером тебя ранили не в бок, а в голову, – ответила Дора презрительно. – Тебе не идет жалеть себя. Если хочешь остаться – оставайся. Швы можно будет снять, лишь когда рана начнет заживать. Ты потерял много крови, и тебе нужен отдых. Если не можешь оставаться в доме отца, живи в моем. Джексон будет рад твоему обществу.
Пэйс снова надел шляпу и вперил взгляд в горизонт, раздумывая над ее предложением. Пока он внимательно разглядывал крутые холмы, обнаженные деревья, Дора затаила дыхание. Здесь он был дома. И Дора знала, что Пэйс любит эти места, если вообще способен что-нибудь любить. А она утверждала, что любовь – более сильное чувство, чем гнев.
– Но есть еще другие, с кем бы мне хотелось попрощаться, прежде чем я уеду, – ответил он, помолчав. – И вряд ли это хорошо – выставить тебя из собственного дома. А ты им сейчас сама пользуешься?
Дора закрыла глаза и мысленно возблагодарила его за этот вопрос.
– Там женщине было бы небезопасно жить в одиночестве. Я плачу Джексону за то, что он там живет и кормит животных. Он уже почти набрал денег, чтобы выкупиться на волю, и хватило бы, но табак сгорел. Надеемся, что на следующий год нам повезет больше.
Пэйс спрыгнул на землю, чтобы дать немного отдохнуть руке и раненому боку, но, стоя рядом с ней, он все же должен был опереться о седло. Внимательно взглянув на нее, взяв лошадь за поводья, он пошел рядом с Дорой.
– Скажи Джексону, чтобы поберег свои деньги. Когда война окончится, он будет свободен, не заплатив за это ни цента. И сможет на свои сбережения купить землю.
Дора представила на минуту этот странный мир, где негры смогут покупать себе землю, и покачала головой.
– Не могу даже вообразить, чтобы твой отец или его друзья продали черным хоть клочок земли. И не могу представить, что Джексон будет жить в мире и спокойствии с такими соседями. Есть женщина, на которой он готов жениться, но она тоже не свободна и Джексон не хочет жениться из страха, что их детей могут отнять когда-нибудь и продать. Ненависть пустила глубокие корни в его сердце, и он живет, окруженный ненавистью. Не знаю, как это все может уладиться. Война не переменит людские сердца.
– Сердца их, может быть, и не изменятся, но законы, по которым они живут, измениться должны. Ты же знаешь так же хорошо, как я, что нынешнее положение дел не может продолжаться вечно. Некоторое время назад был шанс для мирной перемены, но узколобые политики им не воспользовались и теперь он утрачен. Война не скоро закончится. Но когда она кончится, Джексон будет свободным человеком. Он должен только верить, что этого надо немного подождать. Знаешь, Джексон счастливее других невольников, он может ждать.
– А та девочка, прошлой ночью? – тихо спросила Дора.
– Она почувствовала на себе его быстрый взгляд, но поля капора скрывали выражение ее лица. И Пэйс снова посмотрел прямо перед собой.
– Ее хозяйка живет в Новом Орлеане, и хотела ее вернуть, во что бы то ни стало. Если бы девочка не бежала, больше такой возможности ей бы не представилось. Она как раз достигла такого возраста, когда ее можно продать в бордель.
Дора вся съежилась при мысли о подобной судьбе. У нее в жизни тоже почти не было свободного выбора, но не иметь его совсем, особенно когда угрожает такая участь, – нет, это даже невозможно вообразить. Девушка даже слов подходящих не могла найти, чтобы выразить весь ужас того, что ожидало несчастную девочку.
– Насилие в таких делах не помощник, но ничего другого я придумать не могу, – призналась Дора, наконец. – Как люди слепы!
Вряд ли она хотела, чтобы слова ее прозвучали так безотрадно, но горечь в них слышалась явно.
– Но не все люди слепы, – ласково напомнил ей Пэйс. – Многие думают так же, как мы. Желал бы я, чтобы ты могла жить у наших друзей на том берегу. Спасибо тебе за храбрость вчера ночью, хотя это безумие так рисковать. Я бы предпочел, чтобы ты жила в безопасности.
От безыскусной похвалы ее смелости у Доры стало теплее на сердце, хотя она-то знала, что на самом деле трусиха. Закусив нижнюю губу, Дора упрямо покачала головой.
– Но там, в безопасности, я не могу быть кому-нибудь полезна. Я нужна здесь, так что я останусь.
Показался ветхий фермерский дом. Прошлой весной не было денег, чтобы побелить его заново. Джексон и Дэвид старались, как могли починить изгородь и крышу амбара, но у них было много своих дел за стенами дома, а свободного времени в обрез. Главная их забота – урожай. А урожай погиб.
Дора заметила, как критически Пэйс разглядывает убогое строение, но заставила себя спросить:
– Но ты хочешь здесь остановиться? Правда, это не то, к чему ты привык.
Пэйс неожиданно взял ее руку, и тонкие пальцы утонули в его широкой ладони.
– Да мне твой дом кажется раем. Вот, значит, откуда выпархивают ангелы?
Дора рассмеялась и пошла с ним по дорожке к ферме. Она давно уже не смеялась. А это так приятно. И так хорошо чувствовать свою руку в его руке.
Больше она сейчас ни о чем другом и не мечтала.
Лорд Бомонт, прямой как палка, сидел в своем кабинете и читал письмо на серой бумаге, лежащее перед ним на столе. Одну руку граф положил на молитвенник. Непонятно было, хочет он его открыть или уже молится. Дверь отворилась, вошел сын графа, Гарет, и прервал его сосредоточенное раздумье.
– Уж не думаешь ли ты послать за этим отродьем? – недоверчиво спросил молодой человек, садясь без приглашения в одно из обитых кожей кресел с высокой спинкой.
Граф, поседевший, но все еще красивый, как в более молодые годы, нерешительно постучал пальцами по дешевой бумаге.
– Но если это действительно она, то я обязан спасти ее из рук дикарей. Александра моя дочь, моя плоть и кровь. Долгие годы ее разыскивал мой посланный, но безуспешно, и вдруг, без всяких просьб и стараний с моей стороны, мне доставляют ее на блюде. Во всем этом чувствуется рука Господня.
Гарет нахмурился.
– В этом чувствуются людские руки. Кто-то хочет нажиться, получив большую награду. Нет никаких доказательств, что эта мразь, о которой пишут, и есть Александра. Нет никаких доказательств, что она вообще тогда не погибла, только слова одного из этих богомольных бездельников. Александра мертва. Очевидно, нашли бумаги Матильды, и все подстроили: подобрали кого-то подходящего возраста и обличья и теперь хотят разжиться деньжатами.
Граф в нерешительности наморщил лоб.
– Пошлю кого-нибудь все досконально разузнать. Я не могу не принимать во внимание и малейшую возможность, что дочь жива.
Гарет развалился в кресле и скрестил руки на груди.
– Но там идет Гражданская война! Подожди хотя бы, пока окончится кровопролитие. У тебя ведь не так уж много доходов сейчас. Проклятые налоги порастрясли карманы.
слабый луч солнца, пробившийся из-за тяжелого заслона облаков. Пальцы продолжали барабанить по письму. Нет, он слышал слова сына. И умом понимал их справедливость. Но внимал он сейчас не голосу рассудка.
Глава 7
Люблю и ненавижу. Быть может, почему, ты спросишь,
Я не знаю, но это чувствую и сердцем всем страдаю.
Катулл Стихотворения.
Май 1862 года
Пораженная Дора, не веря своим ушам, смотрела на Дэвида.
– Но ты не можешь, война – худшая форма насилия. Должны быть найдены какие-то мирные решения. Ты не можешь стать солдатом.
Из-под широких полей шляпы с низкой тульей Дэвид печально улыбнулся, глядя на нее.
– Ты думаешь, я уже не слышал все эти аргументы? Дора, я должен следовать велению собственного Внутреннего Света, а он говорит, что я должен отстаивать свои убеждения. С рабством должно быть покончено. Разве мы способны измерить, какое зло больше, рабство или война? Если я не буду сражаться, то тем самым стану укреплять рабовладение.
Дора, поджав губы, нахмурилась, насколько это позволяли ее нежные черты.
– Но это же чепуха. Ведь это все равно, что Чарли утверждает, будто он занимает место судейского для нашей общей пользы. Зло есть зло независимо от того, какими словами ты его оправдываешь. Я очень хорошо знаю, что Чарли наживается на своей должности, и знаю так же хорошо, что ты под предлогом необходимости идти на войну стараешься ускользнуть от работы в родительском магазине и от них самих. И не оправдывай свое решение разными возвышенными россказнями. Дэвид отвечал довольно сердито:
– Если я пичкаю тебя возвышенными россказнями, то я не единственный в своем роде. Кого ты думаешь обмануть, живя в Большом доме, хотя у тебя есть возможность выбрать кров других людей? Если бы ты приняла предложение старейшин, они бы уже одобрили наш брак, и мы могли бы жить вдвоем на твоей ферме. Какой тебе резон отказываться исполнить их пожелания?
– Мне не надо никаких резонов! Я здесь нужна. Если ты действительно хочешь на мне жениться, ты должен нарушить приказания старейшин, как ты сейчас и делаешь. Я тебя интересую только из-за этой гадкой фермы. Ну и отправляйся на свою войну. Обагряй кровью свои руки. Но только не думай, что можешь вернуться домой и найти здесь все как было, в том же положении.
Дора подняла корзину и пошла прочь от человека в зимнем сюртуке, стоявшего рядом со старой лошадью. Она слышала, как он ее окликнул, но не обернулась: по щекам ее текли слезы, и она не хотела, чтобы Дэвид их видел. Она не знала, почему плачет – из жалости к себе, чувства утраты или страха. Она только ощущала в сердце своем огромную, зияющую пустоту и ужас, который рвался в душу, чтобы эту пустоту заполнить. Ей бы надо уже привыкнуть к этому ощущению, но с каждой вечной разлукой ткань ее собственного бытия становится все реже.
К тому времени как она добежала до лужайки перед Большим домом, Дора уже плакала навзрыд. Нет, так не годится. Нельзя, чтобы кто-нибудь увидел ее в слезах. Никто не должен заметить, что она страдает. Дора, как прежде, должна оставаться незаметной, невидимой. Это единственное для нее средство защиты.
Споткнувшись оттого, что внезапно остановилась под большим дубом, Дора вытерла лицо рукавом и сделала глубокий вдох. Не стоило прощаться с Дэвидом вот так. Ей надо было остаться спокойной, любезной и похвалить его за благородное решение сражаться против рабства. Нет, она очень скверно себя повела. Но, вспомнив, как ей в тот момент хотелось топать ногами и наброситься на Дэвида с кулаками в ярости от того, как мужчины глупы, Дора подумала, что, пожалуй, было все-таки лучше вот так расплакаться.
Если она возьмет сейчас себя в руки, то прошмыгнет в свою комнату, умоется и займется обычными повседневными делами. Дора давно научилась носить в себе невеселые мысли и чувства. Вряд ли потребуется много времени, чтобы навсегда загнать их внутрь, но чем раньше она начнет, тем будет лучше. Дэвид ушел из ее жизни. Она знала это так же твердо, как то, что на деревьях растут листья. Сколько уже осталось позади таких жизней, опавших, как листва. Она выпрямилась, поджала губы и решила похоронить мысли о Дэвиде, как уже похоронила многих людей в своем прошлом.
Но тут же какие-то сердитые голоса и переполох на заднем дворе отвлекли Дору от ее печальных размышлений. Идя на шум, она пошла к подъездной аллее, мимо конюшни и кухни, к помещениям для рабов. Крики, вопли и яростные возгласы говорили, что зрелище, ожидающее ее, не из приятных и не ее забот дело. Но это не важно. Сейчас ничто не имело для нее значения.
– Мистер Пэйс сказал, что можно. Он сказал, что ему надобен слуга. Он сказал, что у солдат должны быть сильные руки. А у меня сильные. И я не хочу быть никаким слугой при доме. Больше не хочу.
Этот всплеск справедливого гнева сопровождался звучным ударом кнута и криком боли. Дора ускорила шаги. Лишь один человек пускал здесь в ход кнут, отец Пэйса, и не знал в этом удержу.
– Черт бы тебя побрал! Ты будешь делать, что велят, или я все дерьмо выбью сейчас из твоей дурацкой задницы. Ты знаешь, что бывает в городе с беглыми рабами? Ты сейчас и половины не отведаешь того, что с тобой учинят охотники за рабами, когда схватят!
И кнут снова засвистел в воздухе.
По всей вероятности, Карлсон был прав. Охотники за рабами обычно подвешивали их на крючьях, прежде чем начать стегать. Карлсон предпочитал вымещать свою злость, сбивая рабов с ног на землю. Дора не видела тут большой разницы. Она сморщилась от боли, глядя, как удар кнута располосовал рубашку на спине юноши. Брызнула кровь.
Дора узнала юношу. Он одно время был слугой Пэйса. Армия северян не возбраняла жителям штата Кентукки привозить с собой своих рабов, но Пэйс не позаботился взять юношу, и Дора с удивлением подумала, почему, интересно, юнец захотел примкнуть к хозяину именно теперь.
Она подошла поближе и вступила в круг испуганных черных рабов. Несмотря на достаточно уединенное местоположение усадьбы, слухи о том, что делается во внешнем мире, распространялись в хижинах рабов с быстротой лесного пожара. Они знали, что солдаты армии северян рабов от себя не гонят. Рабы знали также, что, если им посчастливится наткнуться на воинское подразделение федеральных сил, они будут в безопасности. Но до Луисвилла и ближайшего военного лагеря федералов были мили и мили, и негры опасались того, что может произойти с ними по дороге. До сих пор потому никто не отваживался бежать. Но, по-видимому, теперь положение изменилось.
Сбитый с ног юноша всхлипывал от боли, а Карлсон ретиво орудовал кнутом. Он не собирался забить его до смерти, и потому иногда кнут только щелкал в воздухе, но и того было достаточно: кровь ручьями стекала с исполосованных спины и рук несчастного. Дора, пройдя через толпу и ближайший круг зрителей, наклонилась над юнцом, чтобы взглянуть на раны. Ее поступок оказал решающее воздействие на ретивость кнута.
Дору всегда удивляло лицемерие условностей. Капор и длинная юбка защищали ее сильнее, чем оружие мужчину. А то, что Карлсон считал ее гостьей в своем доме, защищало девушку еще больше. Ни один уважающий себя джентльмен никогда не ударит женщину, а женщину-гостью тем более. Это не означало, что Карлсон вообще никогда не поднимал руку на женщин, но он никогда не делал это на публике.
– Черт возьми, что ты такое задумала, девушка? – яростно вскричал он.
– Надо наложить швы ему на руку. А иначе он целую неделю не сможет работать. – И Дора спокойно обратилась к женщине из толпы: – Принеси мою сумку, ладно?
– Проклятие, Дора! Я с ним еще не закончил. Не мешайте мне. Я его так проучу, что он век не забудет.
И кнут щелкнул угрожающе близко, однако взметнул только пыль.
Дора не обратила на его слова никакого внимания и взглянула на одного из мужчин:
– Помоги мне отнести его и положить на постель. И еще мне надо мыло и теплую воду.
Но рабы заколебались, они не смели последовать ее приказаниям. В этот момент Дора увидела, как по ступенькам крыльца быстро сбегает Чарли. А Чарли – это уже совсем другое дело. Не легче ей стало, когда она увидела, что за мужем поспешает, насколько позволяла уже очень заметная беременность, Джози. В эти последние месяцы у деликатной Джози язык стал бранчливым и резким.
– Что, черт побери, здесь происходит? – потребовал ответа Чарли, подходя к собравшимся.
Тридцать с лишним лет и чересчур обильные возлияния нагнали жирку на его мускулистые формы, но он был все еще сильным мужчиной. Он зорко взглянул на Дору, копавшуюся в пыли, затем обратил вопросительный взгляд на отца.
– Да убери ты у меня из-под рук эту проклятую девчонку, чтобы я мог закончить то, что начал! – раздраженно крикнул Карлсон.
Он был страшен в гневе, который, однако, так же быстро угасал, как вспыхивал. Ему уже не хотелось больше размахивать кнутом, но самолюбие требовало удовлетворения.
Но когда Чарли двинулся туда, куда ему было сказано, его за рукав схватила Джози.
– Не смей к ней прикасаться! Дора, уводи этого беднягу отсюда.
Дора почувствовала, как внутри, в душевной пустоте, стал разрастаться страх. Ей хотелось убежать и спрятаться или сделать вид, что ничего не происходит, но она понимала, что надо действовать, не полагаясь ни на чью помощь. Она знала также, что сейчас последует и какое это будет неприятное зрелище. Дора становилась свидетельницей этого много раз. Чарли не любил, чтобы ему перечили. Ему не нравилось мнение Джози о его обращении со слугами. Конечно, Чарли никак не могло понравиться то, что их несогласие по этому поводу станет широко известно.
Дрожа, Дора выпрямилась и стряхнула пыль с юбки, что сразу же отвлекло Чарли от мысли пустить в ход кулаки.
– Мне кажется, этот юноша принадлежит Пэйсу, – сказала она, тщательно выбирая слова, и сразу же переключила внимание Чарли с Джози на себя. – Я хотела только, чтобы он не пострадал чересчур серьезно. Извините мое вмешательство, если что-нибудь не так сделала.
– Не важно, кому он принадлежит, – крикнула Джози. – С ним нельзя так обращаться. Ведь он совсем еще мальчик.
Дора съежилась при виде того, как Чарли взмахнул рукой и нимало не задумываясь оттолкнул Джози, чтобы не мешалась под ногами. Да, джентльмену не полагается бить леди, но жена принадлежит мужу и он может делать с ней все, что угодно. Это Дора узнала еще очень давно. Она схватила Джози за руку, потому что та зашаталась и едва не упала. Однако Джози урезонить, таким образом, было уже нельзя. В отличие от матери Доры она не смирилась и ее обычная застенчивость сменилась безрассудной смелостью.
Джози изо всей силы ударила своим маленьким кулаком в массивную грудь мужа:
– Если ты еще хоть раз, грубиян, посмеешь толкнуть меня, я перееду жить к своей матери! Ты не смеешь обращаться со мной, как со своими рабами! Пэйс меня предупреждал насчет тебя, а я его не послушалась. Но теперь я сделаю, как он советовал. Ты пожалеешь, что день, когда…
Вмешивать в эти дела Пэйса было не самой удачной мыслью. Яростно фыркнув, Чарли развернулся и ударил жену кулаком в челюсть. Она вскрикнула и упала на руки Доре, а слуги, вытаращившись и разинув рот, молча глазели на безобразную сцену.
– И мне не нужна жена-сука, которая все время меня пилит! Убирайся с глаз моих, пока я тебя тоже не огрел кнутом.
С этими словами он выхватил кнут из руки отца и повернулся к юноше, чтобы стегнуть его, но жертва сообразила вовремя отползти за пределы досягаемости. Кто-то из пожилых мужчин-рабов почти на руках оттащил его к негритянским лачугам, и теперь мишенью для гнева оставалась одна Джози.
Дора поспешила встать между потрясенной, дрожащей Джози и ее впавшим в ярость мужем, в то время как Карлсон пытался утихомирить сына. Что-то шепча, Дора потянула Джози в сторону дома. По справедливости ей надо было бы сейчас пойти к юноше-негру и наложить швы на его раны; но беременная Джози была совсем беспомощна. Перед глазами, однако, стояло лицо матери, такой же некогда беспомощной. Если бы у матери имелись друзья, способные ее защитить, она, возможно, была бы жива. Поэтому самое мудрое сейчас обеспечить безопасность Джози.
