Текст книги "Грезы наяву"
Автор книги: Патриция Райс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 27 страниц)
Она была уже на шестом месяце и еще больше расцвела. Встретила его теми же страстными поцелуями, позволила потрогать грудь и живот, но в ответ на предложение уехать лишь рассмеялась.
– Зачем? – спросила она с веселой улыбкой, окинув широким жестом кресло-качалку у очага, уютную, просторную гостиную добротного фермерского дома. – Ты мне сможешь дать все это?
Он дал ей любовь и ребенка, но больше не мог дать ничего. И она это знала. Он пытался протестовать. Пригрозил, что расскажет все ее мужу. Он клял ее и молил, но она смотрела равнодушно. Ее муж был уверен, что это его ребенок. От первой жены у него не было детей, и он так хотел этого. Это будет его ребенок. А может, так оно и есть. Кто знает…
До Алекса не сразу дошло. В течение долгих недель он по кускам, по осколкам, собирал все воедино. Она предала его. И никогда не любила… Через некоторое время пришла пора ехать в Оксфорд. Сэр Хью почти насильно отослал его туда. Его не было дома, когда Бесс родила. А потом он уже не возвращался домой.
Пьянство, безудержные развлечения с женщинами, постоянные долги привели к тому, что дома его совсем не ждали, и он постепенно забыл туда дорогу. Содержания, которое высылал отчим, хватало на оплату небольшой квартиры в Лондоне. А за расточительные привычки Алекс привык не платить. Кредиторы знали, что он единственный наследник престарелого графа Грэнвилла. И терпеливо ждали…
Алекс замолчал, не вполне уверенный в том, что его еще слушают. Чужие воспоминания могут усыпить кого угодно. Эвелин не спала, но и не сказала ничего. Не стоило рассказывать ей обо всех лживых шлюхах, которых он менял одну за другой. Он стал находить какое-то удовлетворение, обнаруживая, что следующая ничем не лучше предыдущей. И замужние женщины ничем от них не отличались. Они все изменяли мужьям. Если не с ним, так с другими. Это он затвердил навек. Это стало верой, образом жизни. Он не видел в этом ничего предосудительного. Пока не встретил Эвелин. И теперь, держа ее в своих объятиях, вдруг понял, что не может делить ее ни с кем. А то, как он жил до сих пор…
Но об этом не хотелось думать. Он опять хотел только ее. Он осторожно повернулся.
Эвелин лежала с широко раскрытыми до пугающей, фиолетовой темноты глазами и внимательно смотрела на него.
– Я бы смогла полюбить тебя, Алекс. Но ты никогда не сможешь полюбить меня.
Глава 16
Словно оглушенный, еще не веря, он смотрел в широко раскрытые глаза Эвелин. Его исповедь не вызвала ни слез сожаления, ни горьких упреков за растраченные годы. Он сам теперь не знал, на что надеялся. Он мог бы рассказать о себе вещи похуже, но подозревал, что Эвелин и так считает его не самым сдержанным и добропорядочным человеком на свете. И все же зачем-то она произнесла эти слова!
– Я не просил Вас любить меня, – сказал он, с притворным равнодушием откидываясь на подушку. Эта чертовка умела задеть за живое! И сейчас он не знал, сколько ему понадобится времени, чтобы привыкнуть к этому.
Эвелин лежала молча, не находя ответа на больно уколовшие слова. Он открыл ей свою душу, и она приняла это. Но почему он не хочет понять и ее? Глупый вопрос. Он ей только что ответил. Потому, что Эвелин сама никогда не сможет принять его целиком. Он ненавидел женщин, не доверял им. И все же к ней он что-то испытывал, иначе ни за что не предложил бы выйти замуж.
Хотя какое это имело значение? Все, что он сказал, лишь укрепило ее уверенность, что ни о какой женитьбе не может быть и речи. Он никогда не полюбит ее, не будет доверять ей; раны, которые нанесли ему когда-то, исцелить невозможно. И она не сможет уехать в другую страну, столкнуться там один на один с чуждым укладом жизни, не чувствуя хотя бы малой поддержки мужа, его любви. Это немыслимо.
– Вот именно, – проговорила Эвелин. – Так что я буду делать так, как мне нравится.
И не видя больше смысла лежать рядом с ним обнаженной, поднялась и стала разыскивать свою одежду. Алекс взял ее за руку.
– И куда ты собралась?
– Прямо в ад, ясное дело… Но прежде хочу одеться.
Она хотела высвободиться, но он, приподнявшись на локте, притянул ее к себе. И Эвелин пришлось взглянуть в его хмурое лицо.
– Ночь только началась. До утра еще далеко… Надеюсь, то, что мы сделали, не показалось тебе слишком ужасным?
Его рука вдавила спину Эвелин в подушку. Конечно, он был сильнее. Она могла опять сказать ему что-то обидное, но это лишь еще больше разозлило бы его. Кроме того, она не хотела причинять ему боль, как это делали другие женщины. Она не хотела, чтобы Алекс равнял ее с остальными. К чему это все приведет в итоге, она представить не могла, но разве человек понимает все, что делает?
Теперь в его поцелуях не было нежности, жесткие пальцы причиняли боль, обхватывая плечи. Но она не собиралась позволить ему взять себя силой. На его совести и так слишком много провинностей. Не стоило добавлять к ним новые. Она сама, забыв недавний стыд, опять хотела этого, но не так, не с ожесточением.
Эвелин запустила пальцы в его густые, жесткие волосы и вся изогнулась ему навстречу, губы ее раскрылись, словно впуская его. Алекс сдавленно застонал, и весь гнев как-то разом вышел из него. Теперь он с благодарностью принимал утешение, которое она предлагала ему.
И он утонул в ее нежности, забыв старые обиды, которые, высказав, легче забыть. Теперь он хотел смыть с себя старую скверну, стать иным, и Эвелин давала ему шанс. Она могла быть грубой и циничной в ответ на его цинизм, но в этом она была невинна, словно дыханье ветерка. Он почувствовал это, едва прикоснувшись к ней, ловил несказанную прелесть ее безыскусных поцелуев. Она отдавалась ему вся, не оставляя ничего про запас, не требуя ничего взамен, лишь бы только вновь окунуться в волшебство их полного слияния.
Неистовое желание почти испугало самого Алекса. Он слишком хорошо знал силу сжигающего огня. Но сейчас и он был иным. Не только слепая страсть руководила им – она была удовлетворена. С ним творилось что-то непонятное, он подчинялся глубинному зову, который повелевал овладеть этой женщиной, сделать ее своей, только своей. У него было достаточно опыта, он знал, что с первого раза дети получаются редко, но сейчас им руководило именно желание наполнить ее собой, зачать ребенка.
Когда Алекс вошел внутрь, Эвелин вскрикнула, но в крике этом было больше торжества, чем боли. Он знал, что слишком спешит, но сдержать себя не мог. Он знал, что причиняет ей боль, но она задержала дыхание и безропотно подчинилась. Теперь Алекс, взволнованный ее страстью, утонувший в ней, чувствовал только ее ответные движения. И вот все вокруг исчезло, и в целом мире остались лишь они, потом и это стало единым целым.
Вцепившись в его руки, все еще сжимавшие ее бедра, Эвелин вся содрогалась от волн экстаза, пронизывающих ее. Алекс застыл в позе триумфально завершившего свое дело завоевателя. Эвелин слышала его прерывистое дыхание, сама дышала коротко и часто. Боль была ничто по сравнению с восторгом, и Эвелин вдруг испугалась, что именно этим он сможет привязать се к себе. Что ни с кем больше она не сможет испытать подобного. И крохотная слезинка скатилась по ее щеке.
Алекс наконец шевельнулся, перевернулся на спину, увлекая ее за собой. Эвелин стала целовать его, ощущая на губах солоноватый пот, выступивший на его груди. Теперь она знала, что любит его. Но в этом и была вся безнадежность. Что бы ни случилось, она не должна полюбить такого бессердечного эгоиста, как Алекс. Но теперь, похоже, было поздно.
Он лежал молча, поглаживая ее волосы, и Эвелин шепнула ему в плечо:
– А ты точно знал, что ребенок был твой? Ты его видел когда-нибудь?..
Алекс на мгновение замер, но ответил без колебаний:
– Родилась девочка. Сейчас она чуть постарше Джейкоба. У нее нет ни братьев, ни сестер… И я ее никогда не видел.
В его голосе слышалась боль, старые обиды не забылись. Если бы он увидел этого ребенка и убедился, что это его дочь, Алекс не смог бы оставить ее там. Легче не знать и не думать. Эвелин со вздохом поцеловала его могучее плечо. К сожалению, физическая сила – плохая защита от душевных ран.
Слова могли привести только к новым перепалкам, поэтому больше они не разговаривали. Алекс продолжал держать ее в объятиях, пока она не заснула. Может, будет у них еще много таких ночей, но сейчас он хотел, чтобы эта длилась как можно дольше. Он хотел помнить ее невинность, доверчивость, которые окутывали его сейчас таким уютным облаком. И что бы там ни случилось дальше, он хотел верить ей.
Эвелин пробудилась на рассвете от крика сойки за окном. И сразу же поняла, что все еще лежит в объятиях Алекса на его голой груди и ноги их сплелись. Его широкие ладони не отпускали ее и готовы были защитить от всего на свете. Они лежали лицом к лицу, и ему наверняка было нелегко всю ночь держать ее так, у себя на руке.
Она осторожно высвободила ноги. Разгоряченная кожа ощутила холодок, и проснулась боль… там, внутри. Но вместе с ней проснулись и воспоминания. То, о чем сейчас не стоило вспоминать.
От объятий Алекса освободиться оказалось сложнее. В его дыхании что-то изменилось, и Эвелин взглянула в его лицо. Опушенные густыми ресницами, его темные глаза смотрели на нее, но еще без всякого выражения.
– Доброе утро, – прошептала она, почувствовав смущение. И сразу ощутила разницу между его телом и своим.
Он не сказал ничего, просто поцеловал ее в висок и притянул к себе. Эвелин с готовностью придвинулась, радостно ощутив его объятия. За окном светало, розовые отсветы заскользили по стенам, по их коже. А они лежали вместе. Если бы они были женаты, такое могло бы происходить каждый день. Почему все не может быть так просто?
– Нам пора домой. Мама сойдет с ума, – наконец сказала она, собравшись с духом.
– А я как раз подумал, что, может, нам вообще не возвращаться?.. Хотя проблемы этим не решить.
Алекс отпустил ее, но задержал на мгновение на подушках, чтобы еще раз рассмотреть. Фиалковые глаза смотрели на него с непривычной робостью, когда он гладил ее маленькую нежную грудь, потом провел рукой ниже, по линии бедра, к тому месту, где в самом низу живота темнели волосы. Он опять хотел ее, но теперь мог и подождать, пока она не захочет сама.
– Очень болит?
Нежность в его голосе поразила Эвелин. Она думала, что он спросит совсем о другом. Или, может, он хотел ее уже меньше, чем она его? Она улыбнулась чуть нервно, все еще ощущая его руку там.
– Думаю, выживу. Но что сумею пройти двадцать миль, не обещаю…
– Да, лучше нам найти кого-нибудь, кто бы подвез… Во всяком случае, нужно двигаться.
Алекс убрал руку и принялся нашаривать у кровати бриджи.
– И лучше тебе одеться побыстрее… Не могу сказать, насколько у меня хватит благородства и сдержанности.
Ей не хотелось вылезать из-под теплого одеяла, уходить из его объятий куда-то в холод, но нужно привыкать обходиться без него. Заставив себя, она соскользнула на пол и стала разыскивать свою одежду.
Облачившись в бриджи, Алекс присоединился к ней. Взгляд Эвелин невольно то и дело скользил по тому месту на его бриджах, которого до вчерашней ночи как бы и не существовало. Она, конечно, знала, что мальчики внешне отличаются от девочек. Но что с возрастом эти отличия могут стать настолько существенными, не представляла. И сейчас созерцание этого места под его бриджами заставляло ее быстрее разыскивать одежду.
Она поспешно натянула сорочку и под изучающим взглядом Алекса принялась завязывать ленты. Отказалась, когда он предложил помочь с чулками. Лучше пусть о себе позаботится.
Алекс коротко рассмеялся, притянул ее к себе и поцеловал.
– Мне вообще-то нравятся женщины с норовом, но ты иногда просто беспощадна. Надеюсь, со временем научимся щадить друг друга…
– Не думаю, что мой норов остановил бы Вас… Я вовсе не беспощадна, просто сейчас не время.
Эвелин сердито натянула рубашку, потом схватила с пола юбку, пока он не решил, что время уже настало. Юбка была измята, но Эвелин даже смотреть на нее не стала.
Алекс вытащил густую волну ее волос из-за ворота и рассыпал по плечам. Они доставали почти до талин и в солнечных лучах переливались богатством оттенков каштаново-рыжего.
– Одному из нас сейчас нужно сохранять благоразумие. Не идет из головы целая тысяча вещей, которые мы не успели попробовать…
– Тысяча? – Она взглянула не него скептически.
Вот теперь его ухмылка стала дьявольской, именно такой, какую она боялась увидеть прошлой ночью. Он окинул ее оценивающим взглядом, который был красноречивее всяких слов.
– По меньшей мере. Ты думаешь, что существует только один способ делать это? Напомни мне как-нибудь, я покажу…
Эвелин вспыхнула, припомнив все, что было между ними, и отвернулась. Она не должна позволять ему думать, что все может быть так, иначе дело кончится ребенком. Завязывая юбку, она не могла отделаться от этой мысли и невольно провела пальцами по тому месту, где, может быть, уже… Нет, ничего там не может быть! Стала припоминать, сколько времени это заняло у подруг после замужества. Но это не слишком воодушевило. У Сьюзан ребенок родился через шесть месяцев после свадьбы. Мэри, правда, угадала – девять месяцев, день в день. Но сколько они занимались этим до свадьбы, Эвелин не знала.
Не позволяя себе думать, что одна ночь может сломать всю ее жизнь, Эвелин закончила одеваться и постаралась хоть как-то уложить волосы.
Алекс все время стоял у нее за спиной и мешал. Кончилось тем, что она просто стянула волосы лентой на затылке. Он взял пышное каштановое облако в ладони и поцеловал.
– Ты мне так нравишься с распущенными волосами. В тот день, когда я впервые увидел тебя, мне захотелось сдернуть эту ленту и посмотреть, как они рассыплются по подушке… Теперь я видел. Но не думаю, что когда-нибудь насмотрюсь…
Его слова будоражили больше, чем прикосновения. Ей пришлось вспомнить, что он наверняка уже не раз говорил женщинам подобные слова. Многим женщинам. Она поцеловала его почти бесстрастно, но где-то, в самой глубине, ей пришлось сдержаться.
Когда они спускались по лестнице, кухарка доложила, что их лошади чудесным образом нашлись. Вместо того чтобы обрадоваться такой вести, Алекс заметно помрачнел. Эвелин тревожно взглянула на него, пытаясь понять, винит ли он ее, но лицо Хэмптона было непроницаемо.
Ехали они, почти не разговаривая, каждый был погружен в собственные мысли. Было начало октября, и клены вдоль дороги выступали во всем богатстве багряно-желтых уборов. Но то, что произошло между ними ночью, затмевало собой все, даже это великолепие. Каждый неверный шаг наемной клячи отдавался в теле Эвелин болью воспоминаний. Она украдкой взглядывала на четкий профиль Алекса, бесстрастно и привычно покачивавшегося в седле, и уже не могла поверить, что все это случилось на самом деле. Сейчас, в резком свете дня, он казался таким красивым и в то же время далеким. Настоящий лорд. Неужели всего несколько часов назад она лежала голая под ним, в его постели? От этой мысли стало тоскливо и неуютно.
Еще она не могла поверить, что отказалась выйти за него замуж. Но сейчас, глядя на его надменно-аристократический вид, понимала, что поступила правильно. Она не могла позволить себе разрушить его жизнь, войдя в нее. Ему показалось, что он любит ее, так что своим отказом Эвелин уязвила его гордость. Это пройдет. Зато она любила его слишком сильно, чтобы сделать несчастным на всю жизнь… Она не могла стать графиней, жить в Лондоне. А он хотел именно этого. Это была его жизнь, его среда. А она, после нескольких лет в тюрьме, забудет его, постарается начать жизнь заново. Оставит склады Джейкобу и матери, а сама уедет в Нью-Йорк или Филадельфию. Начнет все с нуля. У нее получится… Должно получиться.
Так же молча они подъехали к дому. Алекс помог ей сойти с лошади, придержав за талию. Нежно коснулся пальцами щеки, когда она посмотрела на него.
– Мужайся. Я все возьму на себя…
Он взял ее за руку и повел к дому, так и не увидев изумления в ее глазах. Эвелин думала, что он до сих пор сердится и винит во всем ее. И что вдруг сделало его таким нежным и заботливым? Нежным?.. Она не могла поверить. Посмотрела на него пристально. Неужели рядом с ней тот же человек, который когда-то, стоя в дверях таверны с хихикающей шлюхой за спиной, осыпал ее оскорблениями. Кто же из этих, таких разных, людей настоящий?
Когда Алекс объявил в прихожей, что они пришли, дверь распахнулась и в комнату влетела Аманда Веллингтон с красными от слез глазами и мокрым платком в руках. По лестнице сбежал вниз Джейкоб с подозрительно слипшимися ресницами. Увидев Алекса, он кинулся к нему. И даже их милость Джордж Аптон соизволили выйти из студии, где, видимо, занимались сочинением своих филиппик.
– Вы живы? Хвала Господу!.. Вы даже не представляете… – Голос Аманды пресекся, и она повисла на руках дочери. Речь мистера Аптона была не так эмоциональна.
– У вас, по крайней мере, хватило ума не скрыться. Но могли бы оставить хоть какой-то намек, что вернетесь. Стыдитесь. Хэмптон, я полагал, вы более ответственны…
Эвелин оторвалась от матери, взяла Алекса за руку, но он заговорил прежде, чем она успела открыть рот.
– Приношу вам всем свои извинения. Небольшое происшествие заставило нас задержаться дольше, чем мы рассчитывали. Из-за темноты мы не смогли вернуться. – Он галантно поклонился в сторону миссис Веллингтон. – Вам уже известно о чувствах, которые я питаю к вашей дочери. И при данных обстоятельствах, думаю, самое время объявить официально…
Аманда еще сильнее зарыдала, даже Джорж Аптон выглядел растроганным. Эвелин несколько секунд молчала, потом усмехнулась.
– Алекс, я ведь говорила вам, что не выйду замуж ни за вас, ни за кого другого. И теперь, если вы меня извините…
Она слегка присела в реверансе и двинулась к лестнице.
Она еще слышала, как Алекс продолжал их уверять. Пусть делает, что хочет. Они не могут заставить ее.
Поднимаясь по лестнице, Эвелин почувствовала, как в голове начинает пульсировать жуткая боль. Едва закрыв за собой дверь комнаты, она повалилась на кровать и разрыдалась. Ну почему, когда хочешь, чтобы все было правильно, все получается так ужасно?
Первое оглашение было сделано в воскресенье. Едва выйдя из церкви, Эвелин, сама не зная как, очутилась в кругу доброжелательных, возбужденных женщин, которые желали ей всех благ, бросая завистливые взгляды на стоящего рядом Алекса. А она не знала, что сказать, и хотела поскорее уйти. Она умоляла его быть благоразумным, но Алекса это абсолютно не трогало.
Эвелин пробовала поговорить с матерью, но та ее не понимала. Аманда уже строила планы, как поедет в Англию повидаться с семьей, да и Джейкоба можно определить там в хорошую школу. Но она-то могла вернуться оттуда в любое время, а вот для Эвелин дорога назад будет закрыта. Замужество, это ведь на всю жизнь. А если Алекс опять вернется к своим бродяжьим привычкам, то ей не останется ничего другого, как сидеть одной в пустом доме, в чужой стране, рассуждая о том, кого лучше убить – его или себя. Но она не могла сказать всего этого матери.
Алекс был единственным, кто все понимал, но он предпочитал не слушать голоса рассудка. Она заявила, что он сможет повести ее к алтарю только на веревке, а согласия не вырвет и каленым железом. На что он ответил, что позволит посидеть ей недельку в тюрьме, а потом предложит опять выйти замуж. Тогда она станет более сговорчивой. Она возмущалась, он ухмылялся, но дело с мертвой точки не двигалось.
Эвелин по-прежнему не хотела продавать склады. Дядя согласился, что лучше подождать, пока она не выйдет замуж, а потом решать все с Алексом. И если свадьбу назначат в тот же день, что и последнее оглашение, то останется еще неделя до уплаты долга. Она же не хотела выходить замуж ни в тот день, ни в любой другой. Она совершеннолетняя и отвечать за все будет сама. Она готова пойти в тюрьму, а Хэмптону лучше уехать в Англию, откуда он и явился.
Эта мысль страшила ее, но еще более противна была мысль стать его женой и уехать. Она могла напридумывать себе, что любит его, потому что он мужествен, физически привлекателен, готов выслушивать ее и даже соглашаться, но была не так глупа, чтобы не понимать, что любовь не гарантирует счастья. Если бы Алекс любил ее по-настоящему, он иначе смотрел бы на все это, а так… Она знала, что едва ли способна повлиять на него по-настоящему.
Алекс снова предложил съехать от них в гостиницу, чтобы пресечь всякие кривотолки, но Аманда и слушать не захотела. Эвелин подозревала, что матери нравится иметь в доме мужчину, за которым можно ухаживать, да и Алексу это, безусловно, правилось. Из того, что Эвелин узнала о его матери, было ясно, что он имел право на долю семейной заботы. Просто ей самой было непросто, спускаясь каждый день в столовую, видеть за стрлом Алекса, оживленно обсуждающего с ее домашними семейные дела, словно он был одним из них. При встречах он смотрел на нее с дружелюбной улыбкой, но что-то тревожное пряталось в глубине его глаз. Не так все просто было между ними, чтобы чувствовать себя свободно и непринужденно.
Иногда Алекс обедал дома, но чаще проводил время в городе, с новыми знакомыми. Эвелин не могла понять, как у него получается один вечер проводить в загородном доме губернатора, среди местной знати, а другой – в какой-нибудь таверне, среди патриотов. Как он не боялся, что первые догадаются о его регулярных посещениях заклятых врагов? Но Алекс, похоже, и сам не очень это скрывал.
Иногда, если она еще не спала, когда он являлся домой, Алекс усаживался на диван в гостиной и рассказывал о том, где он был и что слышал, сопровождая свой рассказ не всегда лестными комментариями. Эти беседы давались им легче всего, потому что тогда они могли спорить на равных, не переходя на лица, просто обмениваться мнениями, впечатлениями. Дискуссии бывали довольно резкими и громкими, но все равно, помня о домашних, они не переходили границ.
Эвелин с интересом слушала, как проходит подготовка «Конгресса против Почтового закона», и понимала, что особых надежд на конгресс возлагать не стоит. Закон вступал в силу через три недели, а готовиться к конгрессу начали только что. Обстановка в самом городе накалялась, на улицах происходили стычки между горожанами и милицией, а губернатор все еще прятался в крепости. Да и сама Эвелин не раз видела, как люди, собравшись группками, что-то горячо обсуждали между собой и очень недружелюбно поглядывали на английских солдат, рискнувших выйти в город. Легко объявить себя свободными, но между словами и делом всегда огромная дистанция.
Иногда, если подобные дискуссии затягивались за полночь, вмешивалась Аманда и отправляла Эвелин спать. Тогда ни о каких объятиях и поцелуях не могло быть и речи, и Эвелин не приходилось бороться с возникавшим желанием. Но она все равно знала, что, если бы Алекс сделал хоть малейшую попытку, она не стала бы сопротивляться. Порой, лежа ночью в постели, она даже хотела, чтобы он пришел и разрядил напряжение, которое мешало ей заснуть, делало ее несчастной. Но он все время держался в рамках приличий, лишь изредка, когда они оставались одни, срывал украдкой поцелуй. Это лишь разжигало желание.
Накануне второго оглашения Алекс задержался где-то чересчур долго. Эвелин, так и не дождавшись его, отправилась к себе в комнату, в надежде хоть немного поспать. Может, ему и достаточно полутора недель, чтобы забыть, что произошло между ними, но она не могла избавиться от власти воспоминаний. Нужно время, чтобы ее перестали тревожить яркие картины той ночи, чтобы щеки не горели при мысли о самом тайном, а пальцы не сжимали судорожно низ живота. Нужно время, и все это уйдет… как только она окажется за тюремными решетками.
Она не спала, когда услышала под окнами звук не очень твердых шагов. Окно ее комнаты располагалось как раз над крыльцом, и Эвелин встала посмотреть.
Ее не удивило, что Алекс шел к дому несколько раскачиваясь, больше встревожил его растрепанный вид. Черная залихватская шляпа, в которой он уходил, пропала, рукав сюртука был почти оторван. Бант, стягивавший волосы, сполз ниже плеч, половина волос развевалась по ветру.
Эвелин охватило негодование, она хотела вернуться в постель, но внезапно человек внизу застонал и склонился над покрытой инеем цветочной грядкой. Не раздумывая, она выскочила из комнаты, спустилась вниз. Что бы ни случилось этой ночью, Алексу, похоже, здорово досталось. Она не могла оставить раненого человека на улице.
В одной фланелевой сорочке она отворила дверь. Алекс все еще стоял склонившись над грядкой – его рвало. Эвелин подбежала к нему и принялась шарить по карманам сюртука в поисках носового платка. Когда Алекс поднял голову, она отерла ему рот, затем, подставив под его руку плечо, повела к дому.
Не обменявшись ни словом, они добрели до кухни. Алекс тяжело опустился на стул, Эвелин развела огонь в очаге, набрала воды, но греть раздумала. Пусть умывается холодной, может, это немного отрезвит его. Он не протестовал и, пока Эвелин ставила на огонь кофейник, исправно лил на себя воду. Когда он закончил, Эвелин поставила на стол лампу, чтобы рассмотреть возможные раны или ссадины.
Рана, которую он получил в августе, почти зажила, зато над глазом вздулся свежий желвак, а на подбородке кровоточила глубокая ссадина. Алекс закрыл глаза и сидел, словно прислушиваясь к движениям ее пальцев.
– Я в пряд-ке, Эв-велин, – пробормотал он заплетающимся языком, пытаясь отстранить ее руку. Но когда стиснул ее пальцы в своих, его словно поразило что-то. Алекс застыл и, разом ослабев, выпустил ее руку.
Она вернулась к огню, сняла кофейник. Стараясь не смотреть на него, налила кофе, поставила сахар и сливки.
– Драки в тавернах тоже из списка ваших пороков? – Она спросила мягко, без упрека, но стараясь держаться подальше.
Благодарно взглянув на нее, Алекс взял чашку, погрел об нее руки.
– Случается, – мотнул он головой. – Но я стараюсь не привыкать.
– Мудро, – отозвалась она с оттенком сарказма. Села к столу, налила себе кофе. Она не стыдилась желания быть с ним даже сейчас, когда он пьян и не в лучшем настроении. – Надеюсь, причина веская?
Алекс пожал плечами и глотнул кофе, пытаясь сосредоточить взгляд на мягком мерцании ее волос. Теперь они были распущены и рассыпались по плечам. Потом взгляд опустился на ее грудь, прикрытую тонкой кремовой сорочкой; под гладкой тканью проступали соски. Он готов был держать пари на что угодно, что она сама не знала, как порой бывает соблазнительна. Но рассказывать ей об этом не собирался.
– Когда все началось, я думал, что да… Но алкоголь как-то смещает точку зрения…
На самом деле он врезал одному парню за то, что тот сказал об Эвелин вслух то же самое, что Алекс подумал, увидев ее пару месяцев назад. Он никогда не был сторонником абстрактной защиты женской чести как таковой, но сегодня вдруг узнал, каково это, если дело касается тебя лично. Он не хотел, чтобы другие мужчины рассуждали, какова Эвелин в постели. Если бы он только мог, то запретил бы им даже смотреть на нее. И в общем-то, был рад, что сегодня оказался достаточно близко и услышал этот разговор. Завтра пара англичан будет числиться в больных на утренней поверке, но его до сих пор мутило при мысли, что может случиться, если она будет настаивать на своей идиотской готовности сесть в тюрьму, которую охраняют эти самые солдаты.
– Могу представить. – Эвелин испытующе посмотрела на Алекса, который так и не открыл ей причину ссоры. – Если ты уверен, что с тобой все будет в порядке, я, пожалуй, пойду… Не хочу разбудить маму.
– Я погашу огонь. Поднимайся к себе…
Алекс старался не смотреть, как она всходит по лестнице и как стройные формы при каждом шаге отчетливо выступают под тонкой сорочкой. Искушение было велико, но он понимал, что сейчас несколько не в форме. Он еле сдержал стон, вспомнив, как эти округлые бедра нетерпеливо приподнимались, принимая его в себя. Какая она была вся мягкая, податливая под ним…
Она еще не спала, когда услышала его шаги на лестнице. Он, похоже, разулся, чтобы никого не разбудить. Натянув одеяло до самого подбородка, Эвелин прислушивалась к каждому шагу и, не отрываясь, смотрела на дверь.
Ее совсем не удивило, когда дверь отворилась и на пороге показался Алекс.
