Текст книги "Звездолов"

Автор книги: Патриция Поттер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 24 страниц)

21.

Патрик приготовился к худшему. Нельзя было выказывать ни малейших признаков слабости: сила – единственное, что понимает и уважает отец.

Но он не затем вернулся домой, чтобы мериться силами. Вовсе не этого он хотел. Он жаждал найти здесь мир и спокойствие – да еще собственную семью, жену, детей. Только за делами и заботами почти забыл, как безразличен всегда был отец к его чувствам и желаниям, как безжалостен. Да, он забыл об отце и думал только о доме – о горах и ярко-синем небе над ними, о пенистом море, бьющем в скалы. О Марсали.

Но сейчас, при виде отца – постаревшего, озлобленного, одинокого, – Патрик почувствовал легкий укол жалости. Как-никак тот потерял трех жен, добрые отношения с детьми разрушил сам, а с единственным человеком, которого когда-либо считал другом, враждовал. Что же осталось у него в жизни?

Только честь – больше ничего. И вот эта честь теперь всецело зависела от старшего сына, ибо сам он слишком стар, изъеден подагрой, сломлен духом, чтобы действовать. Для человека гордого худшую пытку придумать трудно.

Да, Патрик жалел отца, хотя ясно понимал, что большую часть несчастий и бед тот навлек на себя сам. Но, несмотря на жалость к старику, не мог позволить его уязвленной гордости сломать жизнь всем своим близким. Впрочем, когда-то отец сам учил его: долг перед кланом превыше всего. И сегодня та самая честь, дороже которой, по словам отца, нет ничего на свете, требовала от Патрика сделать все от него зависящее, чтобы помешать отцу разрушить то, что он ревностно защищал всю жизнь.

Даже если для этого придется лгать.

Даже если понадобится стоять на ногах и сражаться, зная, что довольно щелчка, чтобы сбить тебя с ног.

– Я хочу, чтобы Ганнов выпустили из погребов, – твердо сказал Патрик. – Я обещал им, что с ними обойдутся по чести, если они не нарушат данного мне слова.

– Я таких обещаний никому не давал, и ты не имел на то права, – отрезал отец. – Бринэйр принадлежит мне, и я еще не умер.

В его голосе Патрик услышал звериное отчаяние.

– Некоторые из этих людей воевали на твоей стороне, – заметил он. – Они были нашими союзниками, и негоже теперь обращаться с ними как с отребьем. В эти погреба вот уже столько лет никто не заглядывал, они кишат крысами, и сырость там такая, что сведет в могилу любого здоровяка.

– Эти выродки чуть не убили тебя! – взревел отец. – И ты думаешь, я намерен спустить им с рук такое?

В голосе Грегора звучали странные нотки: на миг Патрику показалось, будто старик действительно переживает за него. Но тот резко отвернулся, и Патрик решил, что ошибся.

– Они искали товарища, – сказал он, – которого, как думали, убил я. Я не могу винить их в том, что случилось.

– Значит, ты слюнтяй, – буркнул отец, уставившись на него, но настоящего жара горечи и презрения Патрик не ощутил, как будто старик машинально повторял давно затверженные слова.

В ответ Патрик устремил на него бестрепетный взгляд и смотрел до тех пор, пока отец не опустил глаз, а тогда тихо, но четко произнес:

– Я хочу, чтобы их выпустили. И не хочу, чтобы Алекса и Элизабет наказывали за то, что они сделали по моей просьбе.

Грегор снова остро взглянул в лицо сыну.

– Так это ты велел им вывести девчонку Ганн за стены замка?

– Она, как и другие Ганны, дала слово, и я предоставил ей некоторую свободу. Алексу и Элизабет было сказано, чтобы взяли ее покататься, если это развлечет ее.

– Развлечет ее? – взорвался отец. – Развлечет ее?

– Да, – невозмутимо ответил Патрик. – После двенадцати лет отлучки я вернулся в свинарник. Марсали за то недолгое время, что провела здесь, сумела добиться чистоты в доме и приемлемой стряпни. Она учит Элизабет вести хозяйство – что следовало начать уже очень давно. И, нравится это тебе или нет, ей удалось снова превратить это место в настоящий дом, и я намерен всячески ей в том способствовать.

Руки отца – узловатые, с распухшими суставами стариковские руки – сжались в кулаки, лицо побагровело, но он ничего не сказал.

– Так что же Ганны? – не отступал Патрик.

Грегор долго смотрел на него, не отвечая. Потом с бессильной злобой – несомненно, оттого, что пришлось пойти на попятный, – выдавил:

– Делай как знаешь. И если снова прольется кровь Сазерлендов, грех будет на тебе.

Патрик настороженно прищурился, но никакого подвоха в словах отца так и не почуял. Как видно, у того просто не было сил спорить, и этот вывод особой радости Патрику не доставил.

– А Алекс и Элизабет? – не отступал он. У отца на скулах заходили желваки.

– Что ты с ними сделал? До сих пор они слушались меня.

– Ничего особенного – просто проявил к ним уважение и любовь… Которых они всю жизнь не могут дождаться от тебя. Ты запугал их до полусмерти.

– Так и полагается.

– Нет, – тихо возразил Патрик, – полагается совсем не так. Ребенку нужна… ребенок имеет право на любовь. Я сам от тебя любви почти не видел, но для них, надеюсь, еще не все потеряно. Дай бог, еще не поздно.

Ему надо было уйти, пока не сказано больше, чем следует. Больше, чем было бы разумно.

И пока он не рухнул наземь.

С этой мыслью Патрик взошел на первую ступень лестницы, ведущей к тяжелой парадной двери замка Бринэйр. Падать без чувств к ногам отца никак не годится, это не упрочит завоеванной им сегодня власти. Хоть бы кровать была поближе…

Каждый шаг давался ему с огромным трудом. Вторая ступенька, третья, только бы не упасть! Выспаться всласть. Плотно поесть. Тогда он вновь будет готов к баталиям с неразумным стариком, но теперь голова кружилась до тошноты, и он не знает даже, сможет ли произнести еще хоть слово, куда там спорить.

Вот наконец последняя ступенька. Патрик облегченно вздохнул. Подпирая дверной косяк плечом, Хирам ждал, не спуская глаз с друга. Патрик шагнул навстречу, решив открыть дверь самостоятельно, навалиться всей тяжестью – и готово, но Хирам, сердито взглянув на него и выругавшись вполголоса, поспешил поддержать его под правый локоть.

Этого оказалось достаточно. С помощью Хирама Патрик переступил порог, еле волоча ноги, прошел через зал и поднялся наверх. Он хотел к Марсали, но дойти до ее комнаты уже не было сил. Хирам помог ему лечь и стащил с него сапоги.

– Выпусти Ганнов, – попросил его Патрик.

– А твой отец?

– Дал согласие, но приказа сам не отдаст, – вздохнул Патрик, закрывая глаза. – Спать они могут в большом зале, вместе с остальными.

Ему на лоб легла большая, мозолистая ладонь.

– Сперва схожу за твоей девушкой, – услышал он. – Ты весь горишь.

– Спорил слишком много, – сонно ответил Патрик. Черт возьми, как же хорошо лежать. – Ганнов освободишь, если только они не откажутся от своего обещания.

– К дьяволу Ганнов, – не унимался Хирам. – Я пошел за Марсали.

– Хирам, ничего со мною не случится, – твердо произнес Патрик, поворачиваясь на правый бок в блаженном предвкушении сна. – Мне бы только отдохнуть. Прошу тебя, выпусти Ганнов, пока отец не раздумал. А потом ты должен встретиться с Руфусом на той прогалине у границы. Мне необходимо знать, когда Синклер готовит следующий набег. Нельзя, чтобы в разбое опять обвинили нас.

Хирам явно колебался.

– Ступай же, – распорядился Патрик еле слышно.

– Слушаю, милорд, – откликнулся тот.

Патрик улыбнулся, не открывая глаз. Так Хирам величал его, только когда бывал по-настоящему сердит.

– Мне бы дюжину таких, как ты, – сказал он. – А у меня только ты да Руфус.

– У тебя есть еще брат, – возразил Хирам. От неожиданности Патрик открыл глаза.

– Патрик, он уже готов. Посмотрел бы ты на него, когда мы вели пленников в Бринэйр. Он так гордился, что помогает тебе, – и верно, справился на славу.

Патрик задумался. Алекс еще совсем мальчишка. Случись с ним беда, как пережить это?

– Пора тебе начинать доверять кому-то.

– Я и доверяю, – возразил Патрик.

– Руфусу, мне… а еще кому? Разве что жене и ее брату. – Хирам выразительно поднял бровь. – Алекс – твой брат, и он вполне дозрел.

– Молод очень.

– Старше, чем был ты, когда отправился воевать. Да и необязательно быть готовым к войне, чтобы просто встретиться с нужным человеком. Пошли его к Руфусу. Он парень смелый, только ты ему поверь.

Патрик все смотрел на Хирама. Да, все правильно – и про Алекса, и про него самого. За последние двенадцать лет он напрочь разучился доверять кому-либо, и это уже едва не разлучило его с Марсали. Только отчаянное желание удержать любимую женщину вынудило его – и это было мучительно трудно – научиться верить, и, по правде говоря, за его более чем скромные усилия ему уже воздалось сторицей. Теперь, быть может, пора попробовать начать верить и другим людям, и с кого начать, как не с родного брата?

– Отлично. – Морщась от боли, Патрик приподнялся на локте. – Пришли его ко мне.

– Слушаюсь, – обрадовался Хирам. – И девушку твою пришлю, чтобы рану осмотрела. Патрик задумчиво смотрел ему вслед.

– Хирам?

Тот остановился уже на пороге.

– Что?

– Я благодарен судьбе за тот день, когда ты свалился мне на голову.

– Для меня это тоже был не самый плохой день, – хохотнул Хирам, исчезая за дверью.

Патрик поправил подушки и, подтянувшись, сел. Ничего, сон подождет.

Но, пока в. дверь не постучали, он все же задремал, а когда открыл глаза, в комнату с озабоченным, даже тревожным выражением лица уже входил Алекс.

Превозмогая сон и накатывающую волнами дурноту, Патрик улыбнулся брату и поманил его к себе; тот подошел и остановился в нескольких шагах от кровати. Патрик взглянул ему прямо в глаза.

– Похоже, ты спас мне жизнь. Если бы вчера Марсали не добралась до Хирама, сегодня ты уже был бы наследником Бринэйра.

Он заметил, как на лице младшего брата вместо робости появляется гордость, как подергиваются уголки губ и улыбка, сначала неуверенная, расплывается до ушей.

– Да отца удар бы хватил, если б ему пришлось сделать меня наследником, – хмыкнул Алекс. – И не хочу я быть наследником. Принимать на себя отцовский гнев – нет уж, спасибо, у тебя это получается лучше. У меня твоей смелости нет.

Зато есть своя собственная, подумал Патрик, и ничуть не меньше, чем у любого другого. Хотя, скажи он это вслух, Алекс все равно не поверил бы. Пока.

– Хотел попросить тебя сделать для меня еще кое-что, – сказал он.

– Все, что угодно, – с горящими глазами откликнулся Алекс.

– Хирам о тебе очень высокого мнения. Он считает, ты уже вполне взрослый, чтобы помогать нам.

На гладком юном лбу прорезались первые морщины.

– А еще он считает, что ты умеешь хранить тайны. И я с ним согласен.

Алекс нахмурился еще сильней, но все же кивнул.

– Сядь, – велел Патрик, указывая здоровой рукой на табурет у окна.

Алекс кинулся за табуретом, а Патрик попытался собрать остатки сил. Их уже не хватало, чтобы скрыть боль и смертельную усталость, и он знал, что все это отражается на его лице с каждым вздохом. Брат, вернувшись с табуретом, подтвердил его опасения.

– Патрик, я лучше пойду. Тебе нужен покой. Разве мы не можем поговорить потом?

Патрик вяло мотнул головою, не отрывая ее от подушки.

– Нет, время дорого. Поговорим сейчас. Брат скептически глянул на него, но спорить не стал, присел на краешек.

– Ну, я слушаю.

Господи, как же приятно было осознать, что он действительно любит и верит Алексу, который был совсем еще несмышленышем, когда Патрик покинул родительский дом. Спасибо тебе, господи.

– Помнишь набег на арендаторов Ганна? – начал Патрик. – Так вот, это дело рук Синклера и его людей. А в скором времени они замышляют еще один.

Алекс подался вперед.

– Руфус работает на Синклера, – продолжал Патрик, – и доносит обо всем нам. Он… даст нам знать… когда будет набег. Я… должен узнать сразу же. – И запнулся, так закружилась голова.

– Патрик, давай я схожу за кем-нибудь. Тебе нужно…

– Нет. Это просто головокружение от потери крови, сейчас пройдет. – Он сделал глубокий вдох и заговорил снова:

– Мне нужно, чтобы кто-нибудь встретился с Руфусом, и я решил просить об этом тебя.

Алекс поспешно кивнул. Слишком поспешно.

– Это может оказаться опасным, – предупредил Патрик. – Я не хочу, чтобы ты полагался на случай.

– Я буду осторожен, как был бы ты сам, – пообещал тот.

Патрик слабо усмехнулся:

– Братишка, приглядись ко мне получше и поймешь, что с меня брать пример не стоит.

Алекс бегло взглянул на шрам на лице брата, на забинтованное плечо…

– Тогда скажу так: я буду осторожен, как обычно. Потому что, пока ты подставлял себя под вражеские мечи, – он выразительно изогнул бровь, – я совершенствовался в умении избегать отцовского гнева. И, вполне возможно, это мне теперь пригодится.

Патрик откинулся на подушки, пораженный рассудительностью младшего брата. В памяти на миг встало его серьезное детское личико, задумчивый взгляд, робкая, осторожная повадка. Он никогда не делал того, что любой другой мальчишка, более беззаботный и шустрый, предпринял бы не задумываясь. Как все-таки странно: тот ребенок вырос, стал совсем взрослым, и те самые черты характера, которые Патрик считал недостатком, пошли ему только на пользу.

Он все еще никак не мог свыкнуться с тем, что маленький мальчик, его брат, действительно вот-вот станет настоящим мужчиной.

– Значит, так: я должен встретиться с Руфусом и выяснить планы Синклера, – подытожил Алекс, блестя глазами.

– Да, – больше не сомневаясь, ответил Патрик. – Хирам объяснит тебе дорогу. Это у нашей северной границы, в часе пути от ущелья.

Алекс кивнул.

– Может, тебе придется прождать несколько дней, – предупредил Патрик.

– Ничего, по мне никто не заскучает, – неожиданно сухо отозвался Алекс.

– А я как же?

Алекс уставился на брата, потом, точно спохватившись, опустил взгляд. На его щеке задергался мускул, шея медленно багровела.

Как хотелось Патрику восполнить Алексу – и Элизабет, конечно, – все годы одиночества и отцовского равнодушия, которые им выпали, но разве это в его силах?

Нет, разумеется; он только и мог, когда Алекс снова поднял на него глаза, что улыбнуться и сказать:

– Береги себя.

– Ладно, – ответил младший. – Буду беречь себя, обещаю.

Он встал, чтобы идти, и Патрик невольно обратил внимание на то, как решительно сжаты его губы, как выпрямилась спина. Да, Алекс в свои семнадцать уже стал мужчиной.

Когда он ушел, Патрик все думал и думал о том, как незаметно повзрослел брат, и наконец заснул.

* * *

Прислонившись к стене, Руфус вслушивался в разговор Синклера с Горди и Фостером, англичанином.

– На сей раз мне нужно больше людей, – заявил Синклер. – Надо устроить такой набег, от которого Ганну не удастся отмахнуться.

– У нас не хватает пледов Сазерлендов, – заметил Горди.

– Будут тебе пледы через три дня. Женщины трудятся не покладая рук.

Горди нахмурился; Руфус видел, что вопрос так и вертится на кончике его языка. «Ну же, спроси», – мысленно подзадоривал он, ведь сам этого сделать не мог: на что новичку-наемнику интересоваться чем-то, кроме убийств и грабежей?

– Что-то я не видел ни прях, ни красильщиц, – в конце концов сказал Горди.

Синклер переглянулся с Фостером. По мрачной физиономии Фостера было понятно: он против того, чтобы Горди знал больше, чем нужно. Синклер, однако, пожал плечами: а что, мол, тут такого?

– Они в Крейтоне, – ответил он.

– Крейтон? – переспросил Руфус с видом невинного любопытства. Ай да Горди, ай, молодец. – Я о таком никогда не слышал. Это далеко отсюда?

– Не твое дело, – хмуро отрезал Синклер. Руфус изобразил недоумение.

– А как насчет того, чтобы быть здесь, когда я нужен вам? Это мое дело?

– А у тебя что, появились другие планы? – насторожился Синклер. – Я тебе плачу, чтобы ты оставался здесь, где ты можешь понадобиться в любую минуту.

– Все так, но я люблю поохотиться, чтобы скоротать время, – возразил Руфус, – да и кухня ваша не прогадает от моих стараний.

С этим, он знал, Синклер при всем желании поспорить не мог. Только на прошлой неделе он добыл двух оленей и каждого убил всего одной стрелой.

– Будь здесь через три дня, считая с сегодняшнего, на рассвете, – распорядился Синклер.

– Хорошо, – согласился Руфус, втайне досадуя, что больше ничего не удается вызнать. – А что я буду иметь с этого набега?

– Все, что захватишь, твое.

– А женщины?

Синклер пожал плечами, давая «добро» на насилие и грабеж.

Руфус стиснул зубы, сдерживая ярость. Бог свидетель, уж он-то повидал на своем веку достаточно скотства и, случалось, сам вел себя по-скотски, пока не встретился с Патриком, который заколол бы, как свинью, любого – пусть даже своего – за насилие над женщиной. Видимо, с течением лет он перенял взгляды Патрика.

– Кому мы можем верить? – спрашивал меж тем Синклер у Горди.

Горди задумался.

– У меня есть человек десять. Да еще у тебя человек двадцать. И, конечно, Фостер.

Руфус не мог не отметить, что его Горди не назвал; будучи главным помощником Эдварда, он почему-то невзлюбил Руфуса, едва тот появился у ворот Синклера. И то, что его позвали на эту встречу, Горди никакого удовольствия не доставило. Руфусу и самому ничуть не льстило, что Синклер явно к нему благоволил: подобная милость была ему поперек горла. Но, увы, для дела это необходимо.

Синклер удовлетворенно кивнул.

– Выступите через три дня с утра. Милях в пятнадцати к северо-западу от деревни Килкрейг есть хутор. Возьмете его и оставите в живых пару свидетелей.

Руфус закивал, как и другие, и пошел к двери.

Но Синклер знаком велел ему остаться. Горди насупился, по непроницаемому лицу Фостера ни о чем догадаться не удавалось, но оба вышли, не говоря ни слова.

Необузданный нрав Синклера был им слишком хорошо известен.

Эдвард налил в две кружки вина, протянул одну Руфусу и развалился в кресле, с любопытством разглядывая его.

– Горди тебя не жалует.

– Я заметил, – пожал плечами Руфус.

– Он спрашивал, где тебя носило.

– А вы как считаете?

– Солдат должен быть послушным, – глубокомысленно изрек Синклер.

– Вот и поищите себе такого, – ответил Руфус. – Я малый шустрый и беспокойный, а бездельничать и наедать брюхо не по мне.

Это был камешек в огород Горди, который в свои годы успел обзавестись заметным брюшком.

Руфус осушил кружку и снова направился к двери.

Синклер встал, глядя на него с еще большим интересом.

– Нет, погоди. Не уходи. Ты тут пришелся ко двору, а Горди… Что Горди? В тебе есть что-то такое, чего в нем нет. Ты как, думаешь остаться у нас? – прищурившись, вдруг спросил он.

– Я же говорил: мне на месте не сидится. Сделаю для вас работенку, и хорошо сделаю, коли заплатите по чести, а потом – до свидания. – Руфус понимал, что ходит по лезвию ножа. У Синклера было много вопросов, и вопросы эти не давали ему покоя; Руфус мог прочесть это в его глазах.

– Пойду с тобой на охоту, – заявил Синклер.

– По мне, лучше охотиться в одиночку, – лениво протянул Руфус, искоса наблюдая, как багровеет лицо собеседника, и гадая, как далеко можно зайти, не вызывая на себя взрыва его знаменитого бешенства.

– Я другого мнения, – процедил Синклер сквозь сжатые зубы.

Руфус понял: выбора нет, придется сегодня взять Синклера с собой. Тогда он удовлетворит свое любопытство и завтра, быть может, оставит его в покое и не помешает встретиться с Хирамом.

Поэтому он равнодушно пожал плечами:

– Как вам будет угодно.

– Мне угодно, – отрезал Синклер. – Пусть седлают коней.

А может быть, навязчивость Синклера и к лучшему. Авось во время охоты удастся вызнать что-нибудь про Крейтон. Неважно, где это и что это такое, ясно одно: лучше места для женщин, ткущих пледы тех цветов, которые не имеют ни малейшего отношения к их собственному клану, не придумаешь. Возможно также, что в этом укромном месте успешно прячут кое-кого еще, и, может быть, против его воли.

* * *

Марсали смывала пот и грязь с лица Патрика, а он крепко спал. Как же он должен был измучиться, думала она, если не проснулся, даже не шелохнулся ни разу, и как же сильна боль, если во сне он продолжает стискивать зубы.

Она сняла повязку с его плеча: рану обметало, кожа вокруг покраснела. Перепугавшись, послала Хирама к той женщине, что дала целебных трав для Быстрого Гарри. Хоть бы Хирам поскорей вернулся…

От вида обожженного мяса снова заныло под ложечкой. Ни разу в жизни Марсали не было так трудно, как в ту минуту, когда пришлось прижать раскаленный нож к открытой ране на плече у Патрика. Другим она зашивала раны, вправляла кости и, разумеется, жалела их, но та жалость не шла ни в какое сравнение со вчерашней душераздирающей мукой. Одно только придало ей тогда сил: если б она не решилась прижечь рану, Патрик истек бы кровью.

Осторожно обмывая кожу вокруг раны, Марсали рассматривала тело спящего мужа. Сколько шрамов, боже милостивый. Сколько знаков перенесенной боли! Изрубленное в боях тело с сердцем миротворца…

В дверь тихо постучали. Вскочив, Марсали кинулась открывать – и ахнула: на пороге рядом с Хирамом стояла Джинни. Хирам с невинным видом протянул ей мешочек.

– Я встретил ее у ворот, – объяснил он.

Почти ослепнув от слез, Марсали взяла у него травы и кинулась на шею терпеливо ожидавшей Джинни. Несколько минут она так и стояла, не говоря ни слова, вбирая знакомое тепло и уют родных рук.

– Ну, ну, хорошая моя, – твердила Джинни, – а я-то как рада видеть тебя. Ты стала еще красивее, чем была.

– Но что ты здесь делаешь? – спохватилась Марсали, отстраняясь, чтобы заглянуть ей в глаза. – Почему ты… то есть как…

– Гэвин подумал, что я могу тебе пригодиться, – отвечала кормилица.

Милый, милый Гэвин! Марсали выглянула в коридор и поспешно закрыла дверь.

– А отец? Отец знает, что ты здесь? Джинни кивнула:

– Он согласился, хотя сперва был очень недоволен. – Она с опаской взглянула на широкую физиономию Хирама и перешла на шепот:

– Гэвин убедил его, что я буду доносить ему обо всем.

Марсали смотрела на нее во все глаза. Надо же, Гэвин в изобретательности не уступает Патрику!

Хирам глупо улыбался, и Марсали поняла, что и ему приятно видеть ее служанку. Правда, не всех в Бринэйре так обрадует ее появление…

– А что сказал маркиз, увидев тебя? – спросила она.

– Не думаю, чтобы он знал, – улыбнулась Джинни. – Он, кажется, занедужил, слег и строго наказал всем, чтобы его не беспокоили.

Марсали закусила губу.

– Джинни, Патрик ранен. Мне уже надо идти к нему, но я была бы так рада, если б ты помогла мне… Джинни пронзила Хирама осуждающим взглядом.

– Ты не сказал.

– Времени не было, милая, – развел руками Хирам. – Но вы все равно не волнуйтесь. Патрик попадал в переплеты почище этого, и ничего, живехонек. У него, как у кошки, не меньше девяти жизней.

От его беспечности Марсали хотелось затопать ногами, завизжать в голос, вытворить что-нибудь – что угодно – и так выплеснуть свою злость на мужчин и их легкомысленное отношение к увечьям, войнам и насилию.

– Боюсь, рана начнет гноиться, – произнесла она вслух, зная, что Джинни поймет с полуслова.

– Так пойдем скорее, – ответила та, пропуская Марсали в комнату впереди себя. Хирам сунулся было за ними, но решительная Джинни без лишних церемоний вытолкала его за дверь.

Марсали удивленно подняла брови; Джинни передернула плечами в ответ. Затем, взяв ее за руку, сказала:

– Я места себе не находила от тревоги с тех пор, как ты пропала. У тебя все хорошо, родненькая моя? В самом деле?

– Да-да, все хорошо, правда, – машинально отозвалась Марсали и после минутного колебания прибавила:

– Джинни, мы обручились, Патрик и я. Гэвин был свидетелем.

Изумленная Джинни воззрилась на нее, не говоря ни слова, и только тихо охнула.

– Правда, правда, – улыбаясь, сказала Марсали.

– А Гэвин?..

– Ну да, – кивнула Марсали. – Они с Патриком вместе пытаются положить конец распре.

Джинни еще не пришла в себя от первого известия, и второе добило ее окончательно. Несколько мгновений она лишь растерянно открывала и закрывала рот.

– Но как же?.. Гэвин?.. Тогда, значит, он так и хотел – послал меня к вам лазутчицей. Или, по крайности, нарочным. – И она вытащила из рукава свернутый листок пергамента. – Это он тебе велел передать, лапушка. А у меня и из головы вон.

Марсали медленно сломала печать, развернула листок и тут же поняла, что послание предназначалось скорее не ей, а Патрику и ничего хорошего не сулило – по крайней мере, ей самой. Она сложила письмо и спрятала в складках юбки. Ничего, подождет, пока Патрик не проснется.

– Пойдем, – обратилась она к Джинни, – поможешь мне приготовить лекарство. – Тыльной стороной ладони прикоснулась ко лбу Патрика. – Какой горячий.

– Кто делал прижигание? – спросила Джинни, озабоченно хмурясь при виде раны.

– Я, – ответила Марсали.

– Небось душа в пятки ушла?

– Еще бы.

Джинни с минуту смотрела ей прямо в глаза, потом одобрительно кивнула и принялась выкладывать на стол травы из принесенного Хирамом мешочка.

Марсали, к своей радости, увидела, что знахарка опять прислала именно то, что она, безусловно, выбрала бы сама, и еще две-три травки, о которых она как-то не подумала. Встретиться бы с этой женщиной, поучиться у нее… Быть может, когда их кланы перестанут воевать, она познакомится поближе с соплеменниками Патрика.

Вздохнув, Марсали принялась готовить целебный сбор.

– До сих пор поверить не могу, что ты здесь. Мне кажется, я целую вечность живу тут одна, хотя на самом деле и двух месяцев не прошло.

Джинни аккуратно сложила пустой мешок, улыбнулась.

– Да, в Эберни без тебя стало тише. Признаться честно, я крепко думала, стоит или не стоит мне сюда являться. Но отказаться не могла. Я скучала по тебе. – Тут она усмехнулась:

– И по зверюшкам тоже.

– Они тебе обрадуются, – сказала Марсали, высыпая в сбор последний порошок. – А вот Патрика не любят. Почему, не понимаю.

– Миленькая моя, они просто ревнуют, – вздохнула Джинни. – Чуют, что он для тебя теперь важнее всех. Марсали нахмурилась.

– Я ведь и тебя люблю, но они с тобой-то ладят?

– Потому что я уже была у тебя, когда появились они, – объяснила Джинни. – Им пришлось со мной смириться.

Марсали намочила в миске с водой чистую тряпочку, выжала и высыпала на нее приготовленный порошок. Присев на краешек кровати, осторожно наложила припарку на раненое плечо Патрика. Он вздрогнул всем телом, но не проснулся.

– Сколько у него шрамов, – прошептала Марсали.

– Да, он ведь воин.

– Но он добрый. – И она почувствовала, как сжимается сердце от одного только взгляда на него.

– Ты его любишь, – тихо промолвила Джинни, и, хотя это был не вопрос, Марсали кивнула. – А он любит тебя?

Марсали задумалась. Патрик ни разу не говорил ей заветных слов, но любимой называл, и в душе она верила, что так оно и есть.

– Думаю, любит, – прошептала она в ответ, – но я не уверена, что сам понимает это.

– Мужчины! – приглушенно фыркнула Джинни. – Вечно они последними понимают, что чувствуют. Если будешь ждать, чтобы он тебе сам об этом сказал, помрешь ожидаючи. Только по поступкам и узнаешь, что у него на сердце.

Марсали улыбнулась, снова взглянула на красивое, хоть и покрытое шрамами лицо мужа.

– Тогда, значит, любит, – сказала она. – И думать нечего.

Когда для Патрика было сделано все, что только возможно, Марсали повела Джинни в свою комнату. Ей очень хотелось остаться у постели Патрика, но она боялась потревожить его сон разговорами.

Не успела она открыть дверь, как ласки громко залопотали и завозились у себя в корзине. Марсали поспешила достать и приласкать их; с минуту они потерпели ее нежности, а затем вырвались из рук и помчались к Джинни, от волнения натыкаясь друг на друга.

– Предатели, – проворчала Марсали, невольно любуясь гибкими зверьками. Потом, зная, что этого не избежать, попросила:

– Расскажи мне об отце. Как он там?

– Беспокоится о тебе и твоей сестре, – отвечала Джинни, – но страшно горд Гэвином.

Долго ли осталось ему гордиться, подумала Марсали, если скоро он узнает, что сын все это время обманывал его?

– А с Синклером он говорил?

– Хм-м, – протянула Джинни, подходя к кровати с ласками на руках. – Синклер посылал человека справиться о тебе и Сесили и напомнить отцу, что обещанное надо выполнять.

– Значит, Сесили в безопасности, – прошептала Марсали. Несмотря на уверения Патрика, она все же боялась, что сестру найдут.

– Думаю, своей назойливостью Синклер уже вывел твоего отца из терпения, – продолжала Джинни. – О помолвке он больше не заговаривает, зато послал в парламент и самому королю прошение, чтобы тебя вернули в родительский дом, а Сазерлендов объявили вне закона.

Марсали взяла на руки Тристана, погрузила пальцы в густой мягкий мех.

– Он совсем один, – говорила Джинни. – И беспокоится о тебе.

Марсали вздохнула:

– Я скучаю по Эберни. И по всем вам. Но здешних слуг и особенно кухарку еще учить и учить. И Элизабет…

– Дочь Сазерленда?

– Да, надо пойти навестить ее. Думаю, отец все еще на нее гневается. – Она взяла Джинни за руки. – Пойдем со мной. Увидишь, она тебе понравится. А потом вместе приготовим бульон Патрику, когда он проснется.

Джинни жалостливо смотрела на нее.

– Девочка моя, уже не чаешь, как вырваться к своему Патрику, что тебе со мной, старухой…

– Никакая ты не старуха, – возразила Марсали, прибавив с усмешкой:

– Хирам, во всяком случае, так не думает.

Джинни, казалось, была польщена.

– Он бравый малый.

– Да-да, – согласилась Марсали. – Верный, милый и…

– Милый?

– …Красивый, – весело продолжала Марсали.

– Ты спятила, ей-богу. Что с тобою сделал молодой Сазерленд?

– Он сделал меня счастливой, – улыбнулась Марсали. – Такой счастливой, что мне и не снилось. И я хочу, чтобы весь свет был счастлив, как я. Особенно те, кого я люблю, – ты, например.

Джинни закатила глаза, но Марсали точно знала, что эти слова пришлись ей по душе.

– Пойду посижу с ним немного.

– Ступай, ступай, – одобрительно закивала Джинни.

– Переночуешь сегодня у меня. А завтра утром я найду тебе отдельную комнатку.

Джинни замялась, и Марсали вопросительно посмотрела на нее.

– Хирам уже поговорил обо мне с какой-то женщиной по имени Колли, – нехотя призналась кормилица. – Она, по-моему, на него глаз положила.

– Колли? – наморщила нос Марсали.

– Ну да, – ревниво пробурчала Джинни. Хирам – сердцеед? Эта мысль так развеселила Марсали, что она едва не прыснула.

– Колли пошла к леди Элизабет, – продолжала кормилица, – и та сказала, что я могу поселиться в соседней с тобой комнате, чтобы ты могла позвать меня, когда захочешь. Так что ты обо мне не тревожься. Я пока тут малость приберусь, потом найду, где у них кухня, и сварю бульон. А ты ступай обратно к своему мужу, тебе там место.

Марсали не стала мешкать, вскочила с кровати, наспех обняла Джинни и вприпрыжку побежала к лестнице.

Ей хотелось быть рядом с Патриком, когда он проснется, хотя она и старалась убедить себя, что спешит вовсе не из беспокойства за его жизнь. Все будет хорошо. Ведь Хирам сказал, что у него, как у кошки, девять жизней… И все же Марсали очень хотелось лишний раз удостовериться, что последняя из них не подходит к концу.