Текст книги "Золотой плен"
Автор книги: Патриция Кемден
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 20 страниц)
Он опустил руки и повернулся к ней лицом.
– Чего ты от меня хочешь? Чтобы я пожертвовала своим сыном ради короля? Ради королевы, императора? Ради жизни одного солдата? Или тысячи?.. – Она не сводила с него глаз. – Или ради тебя?
Бекет, отвернувшись, выругался.
– Я хочу, чтоб ты спасла своего сына... – Он запустил пальцы в волосы. – Господи Иисусе, женщина, то, что ты делаешь, это же безумие!
– Безумие? А как бы ты поступил на моем месте?.. Довольно, Бекет. Я сделала свой выбор. Я хочу, чтобы сын был счастлив, и больше мне ничего не надо.
– Вот, смотри! – Он сорвал с себя мундир, камзол и рубашку. Подошел к ней, схватил за руку и приложил ее к зловещему шраму на своей груди. – Вот он, твой выбор. Ты выбрала человека, который сделал это!
Катье зачарованно смотрела на свою руку, ощущая не рубец на коже, а тепло и бешеный стук его сердца.
– Не мучай меня! – Она вырвала руку. – Оставь нас с сыном в покое!
– Нет! – Он встряхнул ее за плечи. – Я не пущу тебя к дьяволу. Признайся во всем Клоду.
– Ни за что! – крикнула она.
– О Боже! – взревел Бекет. – Да пойми, Клод – ангел по сравнению с Эль-Мюзиром! Ты даже представить себе не можешь, что проклятый турок способен сотворить с твоим сыном!
– Хватит, хватит! Замолчи! – Она заткнула уши и съежилась, точно исхлестанная его словами. – Я устала от твоих безымянных ужасов. Ты был военнопленным, а Петер просто маленький мальчик!
Бекет приподнял ее над полом. Она бешено отбивалась, и он прижал ее к стене.
– Катье, Катье, послушай меня! Да послушай же, черт возьми!
– Ничего я не скажу Клоду! – хрипло кричала Катье, раскачивая головой из стороны в сторону; волосы метались у нее по плечам. – Я знаю то место! Я видела его во сне! Оно мне все время снится! Думаешь, на земле только один ад? И только тебе снятся черные сны? От Эль-Мюзира мне нужен пучок трав и кореньев! Почему ты не даешь мне их получить? Почему? Его лицо было совсем близко.
– Не будь слепой, Катье! Потому что тогда он получит тебя!
Он поцеловал ее. Долгим, страстным поцелуем. Она сопротивлялась, но Бекет уже почувствовал в ней нарастающий жар. Руки зарылись ему в волосы, губы и язык отвечали на его поцелуй, словно бы весь гнев и ужас выплеснулись в желание.
Каждый отклик ее тела был ему знаком. В горле у него возник удовлетворенный клекот, когда он окунулся в уже изведанное однажды блаженство.
Катье оторвалась от его губ.
– Нет! – задыхаясь, прошептала она.
– Да, – сказал он и подкрепил свою уверенность поцелуем.
Ее ноги болтались над полом. Он позволил ее телу чуть соскользнуть вниз, так что их бедра соприкоснулись, и пригвоздил ее к стене своей набухшей плотью.
– О Боже! – крикнула Катье, ощутив сквозь юбки его силу. Глаза сами собой закрылись, и, опираясь о стену, она потерлась об него бедрами. – О Боже! Да!
Он впился губами в ее шею. Руки срывали платье, язык скользил по грудям, вздымающимся над жестким корсетом. Он вытащил их из заточения; пальцы его ласкали, тянули, пощипывали нежно-розовые соски.
Катье застонала, выгнула спину.
– О Боже, Боже мой! – Она гладила обнаженную грудь, упиваясь жаром вынутой из горнила стали.
Для поддержки она ухватилась за его плечи, все неистовее извиваясь под ним.
– Господи Иисусе! – выдохнул Бекет, и его руки скользнули под юбки, поднимая их.
Она опять блаженно застонала и обняла ногами его бедра.
В крови его бушевал огонь. Он дрожащими пальцами расстегнул бриджи, стиснул ее бедра и приподнял их повыше.
– О, да, да! – простонала она, сцепив ноги у него на поясе и коснувшись своей мягкой и влажной плотью его фаллоса.
От этого прикосновения он тоже мучительно застонал и почувствовал, как она открывается для него. Тогда, поддерживая снизу и не нарушая ритма ее движений, он вонзился в нее.
– А-а-ах! – выдохнула она, страстно желая еще глубже сесть на кол, сулящий ей блаженство.
Все ее тело напряглось в предвкушении этого блаженства. Входя в нее, он призывал на помощь все самообладание, чтобы не сделать ей больно.
– Бекет, о Бекет, хочу тебя! Всего... О, да, да, еще... Мощным рывком он заполнил ее всю, и слова Катье растворились в стоне. Он снова и снова впивался в нее, едва не теряя сознание от сладостных ощущений. Она стонала и все крепче сжимала его ногами. Так близко, близко. Он бомбил ее своей плотью.
– Боже, Боже... – Она поднялась на гребень волны. – Ах, ах... Бекет!
Ее экстаз подтолкнул его к краю пропасти. Он погрузился напоследок в ее нежную глубину и застыл в полном слиянии с нею.
– Катье! – простонал он, и его тело охватили судороги освобождения.
Они долго не отрывались от стены. В голове у обоих была звенящая пустота.
– Сильфида, – пробормотал Бекет, целуя ее в шею. Катье медленно приходила в сознание, вся дрожа от избытка, чувств. Какое греховное удовольствие – ощущать его тяжесть на своем обнаженном теле и стальную бархатистость его плоти внутри. Он провел ладонями по ее ногам, чтобы опустить их на пол.
– Нет, – прошептала она, – не уходи.
С тихим смехом он чмокнул ее в ложбинку за ухом, медленно скользнул руками по бедрам.
– Моя сильфида...
Она не открывала глаз. Ей казалось, что так она сможет навечно удержать в памяти свои ощущения. Погладила его спину, давая пальцам запомнить могучую силу его мышц.
– Ты вошла в меня, как болезнь, – сказал он, прикасаясь губами к ее щеке, виску, лбу.
– Бекет... – Она увидела свое отражение в синих, уже не затуманенных глазах. – Наверно, я распутница, но мне хочется остаться вот так навсегда. – Она коснулась языком его высокой скулы.
– Не распутница, Катье. Женщина. – Он прикусил ей мочку уха, втянул сквозь зубы себе в рот, заставив ее судорожно вздохнуть. – Страстная женщина.
– Только с тобой, – прошептала она.
Бекет глядел в ее мечтательные, почти не видящие глаза, точно все ее чувства перешли в кончики пальцев. Голова безвольно прислонилась к стене, в волосах играли блики фонаря, раскрытый корсет свисал по бокам, обрамляя высокие груди, которые он вытащил из-под него в приступе страсти. Зрелище было восхитительно эротическим.
– О-о! – Она удивленно взмахнула ресницами. Он лукаво улыбнулся.
– О-о-о! – Глаза ее опустились вниз, как только она сосредоточилась на своих внутренних ощущениях. – Я и не думала, что так скоро... – бедра стали тихонько покачиваться, насаженные на вновь отвердевшую плоть. – Бекет!
Он наклонился и лизнул языком ее опухший сосок. Потом попробовал на вкус ямочку на шее.
– Пожалуй, пора отнести тебя в постель, сладкая сильфида.
Она рассеянно кивнула, блуждая руками по его телу. Разомкнула ноги, и он крепко прижал ее к груди. Она помотала головой, выходя из забытья.
– И как я выдержа... – начала она, но под его поцелуями снова провалилась в бездну.
Катье все таяла, таяла в его объятиях, и наконец он уложил ее на мягкую накрытую одеялом солому.
Они еще дважды поднимались к вершинам блаженства. Их страсть была медленной и раскованной. А когда Бекет наконец заснул, ему снились золотые волосы, алебастровая кожа и любимый непокорный нрав.
Но Катье снов не видела.
Она пробудилась очень рано. Гроза миновала; на востоке брезжил рассвет. Бекет дышал рядом – глубоко и ровно. Перед его теплом отступала предутренняя прохлада. Сильная рука лежала у нее на талии. Она тихонько высвободилась. Он пошевелился, но не проснулся.
Сырость и холод окутали ее, рассеивая остаточный жар страсти. Она торопливо натянула на себя одежду, как можно тише собрала в мешок осколки часов.
Уже у двери остановилась, зажмурила глаза, борясь с соблазном обернуться и посмотреть на него в последний раз.
И все же обернулась. Поласкала взглядом мускулистое тело, запоминая дорогие очертания. Он вытянулся на соломенном ложе, которое они делили этой ночью; руки еще хранили форму ее тела. Подарив ей себя, он пробудил в ней женщину.
Катье чувствовала, как душу переполняет свет этого драгоценного дара. И так трудно, так трудно не расплескать его.
– Я люблю тебя, мой англичанин, – почти беззвучно прошептала она спящему. – Люблю тебя, Бекет. – Повернулась и вышла.
На тропинках после ночного ливня остались глубокие лужи, под ногами скользила липкая грязь. Заброшенный за спину мешок с осколками пригибал ее к земле. Справа маячили темные руины церкви, и Катье направилась к ним.
Высокие каменные стены без крыши возвышались над ней, преграждая путь ветру и сиянию неба на востоке. Тишина обступала ее со всех сторон, когда она прошла вдоль нефа к зияющему пролому, где когда-то стоял громадный алтарь.
Сзади послышался царапающий звук. Холодея, она повернулась на него. Толстенная надломленная ветка старого дуба стучалась в западную стену аббатства, опасно упираясь в один из расшатанных монолитов.
– Не падай, – прошептала Катье, нарушая царящую вокруг тишину. – Не падай. Докажи, что можно удержаться на краю пропасти.
В ответ со стены посыпались камешки. Катье выбежала и заскользила по грязной тропинке, оставив позади свое сердце.
Бекет проснулся от визгливого скрежета камней. В следующую секунду он был уже на ногах со шпагой в руке. Ее нет! Мешок тоже исчез.
Ушла, бросила!
Осознание потери вонзилось в него, как удар шпаги. Господи Иисусе! Минувшей ночью в душе сиял свет, зажженный ею. Даже в юности, до Вены, он не ощущал такого счастья. А теперь...
Ледяной покров внутри опять окреп.
Бекет натянул ботфорты и выбежал. Ее следы четко виднелись на тропинке, пересекающей сад. Он пошел по ним. Вот здесь она поскользнулась, здесь оступилась, а тут свернула к церкви аббатства. Размахивая шпагой, он влетел внутрь.
– Мадам!
Тишина. Шорох ветки и камешков.
– Ты думал, это будет так просто? – повторил он ее слова, сказанные давным-давно у повозки на дороге в Ауденарде.
Громкий надтреснутый скрип дуба ответил ему. Глыба отвалилась от стены нефа и рухнула, проделав трещину в фундаменте. Потом упала другая, третья – с ужасающим грохотом и шипением пыли. Бекет отскочил. Дубовая ветвь в мужскую ляжку толщиной грянулась об пол в нескольких сантиметрах от него. Он яростно взмахнул шпагой и одним ударом рассек ее надвое.
Глава XVIII
Где же Онцелус? Лиз теребила оборки платья, сидя в темном углу музыкальной гостиной и слушая, как мужской голос в сопровождении клавесина исполняет «Младой пастух Тирсит». Час поздний, в гостиной почти никого не осталось.
Он рассердился? Уже три дня прошло с тех пор, как он послал ее поговорить с Катье. Когда она вернулась к себе, его уже не было, и с тех пор он не появлялся.
Он не может знать, что она пока не сказала сестре о его новом условии: лекарство для Петера в обмен на голову английского полковника. Она не хотела и боялась его ослушаться, но что же делать, если он не понимает Катье? Сестра беспрестанно шлет ей записочки, но она оставляет их без ответа и старательно избегает ее.
Англичанин ничего для нее не значит. Прикажи ей Онцелус, она бы нарезала ремней из его кожи. Но Катье... Лиз пожала плечами. Может, оттого что однажды, очень давно, еще до отчима, до того, как внутри у нее разгорелся этот огонь, они были сестрами.
Не заставляй меня страдать! Ах, я попался в сети...
У певца был приятный тенор, но сентиментальные слова вызвали у нее на губах горькую усмешку. Она поерзала на неудобном стуле и подумала об Онцелусе, о том, что он может с ней сделать. Вспомнила его силу и содрогнулась от сосущего голода. Между ног ощущался непроходящий зуд, и она крепко сжала колени, отчего зуд только усилился. Она не видит, не слышит, не чувствует ничего, кроме Онцелуса... Mon dieu![6]6
Боже мой! (франц.).
[Закрыть] Ее тело томится по тому, что он с нею творит. В дверь тихонько вошел лакей. Поклонился Лиз и на серебряном подносе подал запечатанное письмо.
– Мадам Д'Ажене?
Лиз схватила письмо, сорвала печать и прочла. Дыхание ее участилось, и она нетерпеливо замахала лакею, чтоб уходил.
Шурша атласной юбкой, она поспешила из музыкальной гостиной на призыв Онцелуса. Звуки пасторали следовали за ней. С подсвечников на галерее ее провожали взглядами херувимы, точно знали ее секрет – это горящее между ног плотское желание. Ее глаза прощупывали каждого встречного. Лиз мысленно проклинала их длинные сюртуки, прикрывающие то, к чему она стремится всем телом. Да что мне в них? Все вялы, слабы, неумелы. Только Онцелус знает ее. Только он умеет ее любить. Нет, Константин, конечно, тоже ее любит, даже теперь, но...
Она зацепила каблуком кружевную оборку и споткнулась. Закусила губу и на миг сомкнула трепещущие веки. За собой она слышала придушенный смех, но не обращала на него внимания. Подхватила юбки и полетела. Ничто не имеет значения, ничто и никто, кроме Онцелуса.
Отперев засов, она толкнула дверь и резко захлопнула ее за собой.
– Онцелус! – выдохнула она. И увидела его у холодного камина; волосы и лицо прикрыты темными одеждами. – Онцелус, я так спеши...
Он шевельнулся, и позади него со стула поднялась еще одна мужская фигура.
– Рулон, – презрительно выговорила Лиз.
Ее кольнула тревога. Онцелус явно привечает этого француза. Рядом с ним на низком столике стояли стакан вина и ваза свежей малины.
– Что ему здесь нужно?
– О, мадам Д'Ажене, я, кажется, впервые вижу вас не в горизонтальном положении. – Рулон насмешливо поклонился ей.
– Довольно, – сказал Онцелус.
От его тягучего голоса у обоих перехватило дыхание. Высунувшаяся из-под черного шелка рука с такой силой опустилась на плечо французу, что граф не удержался и упал на колени.
– Довольно, не обращай внимания на женщину. Она того не стоит. Расскажи мне снова про твоих людей на берегу Геспера. И чтоб без обычного вранья.
То, как небрежно он отозвался о ней, задело Лиз, и она повернулась к нему спиной. Ревность терзала ей душу. Она проклинала Рулона, вспоминая его неуклюжесть в постели. От обиды и унижения она не находила себе места. Руки невольно потянулись к животу: там ощущалась знакомая блаженная слабость. Она незаметно потерла рукой то место.
Рулон что-то возражал на замечания Онцелуса, но его жалкие протесты были тут же подавлены властным голосом турка. Скорей бы этот француз ушел!
Она услышала, как Онцелус приказывает Рулону удалиться и как тот шелестит бархатным сюртуком. Повернувшись, увидела, что граф склонился перед Онцелусом в глубоком поклоне и направился к двери.
Мимоходом он бросил ей:
– А вы, я вижу, высоко поднялись, лежа на спине.
– Зато вам так и не подняться с колен, – не глядя на него, ответила Лиз.
– Putain![7]7
Шлюха! (франц.).
[Закрыть] – выплюнул он и вышел, хлопнув дверью.
– Зачем тебе нужен этот недоносок? – спросила она Онцелуса.
Он чуть повел головой, стряхивая капюшон, и ничего не ответил. Черные глаза устремились на нее; она почувствовала, что вся горит.
– Ты можешь один победить армию! К чему тебе жалкая кучка дезертиров, слетевшихся к Рулону, точно мухи к мертвечине?
– Почему ты не сказала сестре, какова новая цена за лекарство для ее щенка? – Его халат соскользнул с плеч и полетел на пол. Он приближался к ней, держа прямо перед собой черное лезвие ножа.
Лиз опрометью бросилась в спальню.
Она пятилась, зажимая рукой горло, пока не наткнулась на свой туалетный столик. Онцелус развязал шаровары и они сползли на пол. Затем взрезал ножом все ее одежды, отшвырнув их. Опрокинул ее на столик, и хрустальные пудреницы и флаконы со звоном посыпались на пол.
Он вошел в нее одним мощным ударом.
– Я должен поставить на колени моего эзира. Он будет молить о смерти, а я откажу ему в этом последнем утешении. Один раз твоя сестра не пустила меня к нему. Теперь я заставлю ее предать любовника.
Столик отчаянно скрежетал по полу с каждым стремительным толчком Онцелуса.
– Нет! – Лиз в ужасе вцепилась ему в плечи. Но бедра се уже начали двигаться вместе с ним, а нутро охватило неугасимое пламя. – О-о-ах! – стонала она, и голова ее металась по деревянной столешнице.
Он все наращивал скорость движений.
– Я снова заманю эзира в Серфонтен, где никто не услышит его криков о помощи. Я хочу насладиться его унижением, испить его страх полной чашей жертвенной крови.
Рывки стали еще яростнее, настойчивее.
– Я не стану его убивать. Я его уничтожу – и плоть, и ум, и душу.
– Нет! – выдохнула она.
Все произошло слишком скоро. Слишком скоро... Пальцы Онцелуса вонзились в ее бедра, и на миг он пригвоздил ее к себе.
– Нет! Нет! – кричала она.
Зловещее шипение была единственным звуком вливающейся в нее страсти.
Он отодвинулся, оставив Лиз распластанной на столике.
– Почему? – всхлипнула она, ощущая дрожь в ногах. – Я не понимаю... – Все внутри сжалось от неудовлетворенного желания.
– Не понимаешь? Разве не этого ты хотела, радость моя?
Она потерла низ живота.
– Но ты ушел...
– Удовлетвори себя сама.
Лиз отвернула голову, слабо перебирая пальцами в воздухе.
– Ты жесток.
– Наоборот, я безмерно снисходителен. Совершенно голый, Онцелус прошел в гостиную и запустил пятерню в вазу с малиной. Потом вытащил руку; по ней струился кровавый сок.
Он столкнул на пол две диванные подушки и уселся, скрестив ноги.
– Ты меня огорчила, – сказал он, поднося пригоршню малины ко рту. – Ты заслуживаешь того, чтобы заживо содрать с тебя кожу.
Лиз остановилась в дверях и неотрывно глядела на обагренную соком руку.
– 3-за что?
– За сестру. – Он языком слизал с ладони малину.
– Я... я ее не видела.
– Лжешь. Я был чересчур добр к тебе. – Он положил в рот оставшиеся ягоды. – И ты перестала бояться навлечь на себя мой гнев. Говори, отчего не сказала сестре?
– Я вообще не должна была втягивать ее в это, – ответила Лиз и спрятала лицо в ладонях. – Она права. Я не сестра ей.
– Ты – моя рабыня, – заметил Онцелус, глядя на нее с пола. – Ты станешь тем, чем я велю тебе стать. Иди ко мне.
На нетвердых ногах Лиз двинулась через комнату; душный воздух так и лип к ее коже.
– На колени! – приказал он, сцепившись с ней глазами.
Она повиновалась. Обхватила руками его широкое запястье и принялась посасывать сладкую кожу.
– Надо все-таки надеть тебе на шею цепь. – Свободной рукой он промерил длину ее тонких ключиц. – Золотую. Сделанную из всех подарков, которыми осыпал тебя Константин.
Он закрыл ей лицо ладонью; Лиз начала ее целовать.
– Ты видишь, радость моя? Я отточил свое искусство с тех пор, как мой эзир покинул меня. – Пальцы его сжались, и у Лиз вырвался крик. – Полижи языком между пальцев. Вот так, так. В этом ты почти достигла совершенства. С течением лет мое мастерство становится все изысканнее, изощреннее. Прежде, узнав, что ты осмелилась пойти наперекор моей воле, я бы просто подвесил тебя к стене моей цитадели и наслаждался бы тем, как ноги твои дергаются в воздухе, точно крылья умирающей бабочки. А теперь – нет, теперь я придумал для тебя более утонченное наказание.
– Ты меня бросаешь? – прошептала она.
Его плоть опять вошла в силу и высоко вздымалась между ног. Он за руку потащил Лиз в спальню, намеренно не давая ей удерживать равновесие.
– Что ты... задумал?
Вместо ответа он оторвал от полога кровати длинную полоску кружев.
– Нет, прошу тебя! – в ужасе вскрикнула она. – Что ты...
Онцелус толкнул ее ничком на обитый парчой стул; низкая спинка вонзилась ей в живот. Зубами он разорвал надвое материю и накрепко привязал запястья Лиз к передним ножкам стула.
Она пыталась освободиться.
– Нет! Развяжи меня, Онцелус, умоляю!
Он оторвал еще две длины от полога и приторочил ее щиколотки к задним ножкам.
– Ты так соблазнительно извиваешься, радость моя. – Он помассировал ей ягодицы, бесстыдно круглящиеся над спинкой стула. Потом больно шлепнул и отстранился.
Судорожно дыша, она изогнула шею и посмотрела на Онцелуса, величавого в своей наготе. Он кружил возле нее и с удовлетворением разглядывал результат своих трудов.
– Онцелус, прошу тебя! – шептала она, леденея под его пристальным взглядом.
– Отменно. – Он стал медленно поглаживать пальцами свой мощный фаллос. – Неисповедимы пути наслаждения, – пробормотал он, затем оценил взглядом свое мужское достоинство, улыбнулся и отвел руку. – Однако теперь не время попусту разбрасывать семена свои. – Он прошелся рукой по шее Лиз и потянул за волосы, вынудив ее чуть приподнять голову. – Я следил за твоим лунным циклом, радость моя, и давно ждал этого момента.
– Что?.. Чего т-ты х-хочешь... Он усмехнулся.
– Ты ловка, любовь моя, не так ли? У тебя множество уловок, позволяющих не зачать от твоих любовников. Они догадывались, что твои разнообразные позы при совокуплении направлены не на то, чтобы доставить им удовольствие, а чтобы помешать набить ублюдками твое чрево? – Он склонился к ее уху, очертил его языком. – Я давно догадался. Но позволял тебе играть со мной в эти игры, чтобы проверить, как далеко ты зашла в своем умении. Но теперь дам Тебе последний урок. – Он выпустил ее волосы и начал вновь кружить вокруг стула.
Неподдельный страх сдавил все ее внутренности.
– Онцелус! Для чего? 3-зачем тебе это? – Вертя головой, она затравленно следила за ним.
– Это будет вершина моих наслаждений. Мне приятно представлять, как твой живот раздувается, набухает, вынашивая мое дитя, как ни один из твоих любовников не хочет больше глядеть в твою сторону, как ты остаешься одна со своим дряхлым Константином. Не бойся, он примет тебя обратно и скрасит твое одиночество. А ты достаточно хитра, чтобы убедить его, что ублюдок в твоей утробе станет почетным пополнением рода Д'Ажене. – Он подсунул руку под ее живот и погладил его. – Неужели страх заставляет тебя так дрожать? Отменно! – Он схватил ее за грудь, покатал сосок между большим и указательным пальцами. – Но одного страха мало, радость моя. Ты должна испытать все необходимые ощущения. Ужас, боль, потом экстаз... Ну вот, душа моя. Твоя плоть уже начинает трепетать. Твое тело предает тебя, как всегда. – Он обошел стул и поместился между ее расставленными ногами, убеждаясь, что спинка стула удерживает разверстое влагалище на нужном ему уровне. Потом обхватил пальцами представшую его взору женскую припухлость. – Маленькое обжитое гнездышко, – вымолвил он, проверяя пальцем, довольно ли влаги в ее лоне. – Все части твоего тела так же обжиты мною, как эта. – Он поскреб ногтем у нее внутри. Лиз вздрогнула.
– Так, так, – приговаривал он, сжимая ее плоть. – Ну, еще! – Ноготь снова поскребся о внутреннюю стенку.
Она сократила мышцы промежности в попытке отодвинуться, но рука держала ее крепко. Краем глаза Лиз увидела в другой его руке кнут.
– Нет! – завопила она и тут же почувствовала во рту обрывок кружев от своей нижней юбки. – Нет, нет, нет, только не это! Прошу тебя, только не это! – Вместо слов у нее вырвалось нечленораздельное мычание.
Прилагая невероятные усилия, она чуть отползла от него, царапая стулом пол.
Кнутовище было жесткое, почти негнущееся, кожа на конце завязана плоским узлом. Он легонько провел им по внутренней поверхности ее бедра, и она дернулась, будто от сильного удара.
– Ты должна кончить за миг до того, как я извергну в тебя свое семя. – Он взмахнул кнутом и ударил по голой ягодице.
Вжик! Кнут оставил на коже багровую полосу.
– Ты живешь в дикой стране, радость моя. Дома я бы приковал тебя цепями к стене моей опочивальни, чтобы и плеть, и плоть всегда были наготове, как только я почувствую тяжесть в чреслах.
Вжик! Снова взвился над ней кнут.
– Я бы стегал тебя сколько мне угодно, а потом подтягивал бы к себе твои бедра и сажал их на свой кол – просто, без хитроумных уловок.
Вжик, !
– Или приводил бы совсем зеленого юнца и смотрел, как он входит в твое гнездышко – быстро, неумело, первый и последний раз в жизни и чересчур поспешно осеменяет тебя. Это была моя любимая забава.
Вжик!
Жгучая боль опоясала ниже талии тело Лиз. Сознание меркло. Он управлял всеми ее страстями, каждым всплеском ее ощущений. Он превращал ее в ничто.
– Это твой заключительный урок, сука. Власть – высшее проявление экстаза. Власть, навлекающая боль и ужас, которые не забываются никогда.
Вжик!
Удары прекратились, и спустя мгновение он проник в нее.
Пальцы утонули в ее бедрах, в то время как его собственные бешено раскачивались взад-вперед.
– Та-ак, хорош-шо, я чувствую, кнут разогрел твою кровь, и тело опять подводит тебя. Так, так.
Сквозь дымку забытья Лиз почти не ощущала липких волн приближающегося оргазма. У нее уже не осталось сил владеть собой и своим телом. Онцелус начисто лишил ее воли. Теперь она не что иное, как пустой колодец для удовлетворения его похоти.
Стул отчаянно скрежетал по мрамору. Из глаз ее бежали слезы. Спазмы вначале охватили ее колени, потом зигзагом молний переместились к бедрам. Она обрадовалась им, приняла их всем своим существом.
Онцелус вонзился в нее в последний раз и застыл, плотно прижимая к себе.
– Айа-а, айа-а... – Он рухнул на нее. Удовлетворенная улыбка тронула его губы. – Вот хорошо. Хорошо. Сука понесла. Скоро ощенится.
Он отстранился и пошел за ножом. Перерезал путы на ее руках и ногах, вытащил кляп изо рта. Лиз едва доползла до кровати.
– Оставь меня! – приказал он.
– Онцелус, – прохрипела она.
– Иди! Скоро рассвет. Иди к сестре, моя маленькая putain, а то она заждалась от тебя известий.
Катье вся словно окаменела. Прошло три дня с тех пор, как она оставила Бекета в аббатстве. Перед рассветом она без сна лежала в постели и строчила еще одну записку сестре. Еще одно послание, на которое Лиз не ответит.
Перо громко скрипело по бумаге. Она старалась припомнить свет в глазах Бекета. Впрочем, теперь это уже ни к чему. Теперь в этих синих глазах она не найдет ничего, кроме ненависти.
Нить жизни ускользала из-под ее пальцев. Клод позволяет лишь мельком, из дальнего угла комнаты увидеть сына – во время уроков музыки или танцев. А на занятия фехтованием и верховой ездой ее не допускают.
Рука дрогнула, и на последнем слове расплылась клякса. Она скомкала лист в кулаке и откинулась на подушку, чувствуя на щеках горячие гневные слезы.
Черт бы тебя побрал, Лиз! Почему ты не отвечаешь на мои записки? Какую новую пытку выдумал для меня твой Эль-Мюзир?
Кто-то поскребся в дверь. Катье взглянула в окошко на слабые отблески, разгоняющие ночной сумрак. Отложила лежавшую на коленях подставку для письма, выбралась из постели и в одной прозрачной батистовой рубашке подошла к запертой двери.
– Кто там?
В ответ послышалось неясное бормотанье. Катье нахмурилась и приоткрыла дверь. Лиз в халате привалилась к наружному косяку.
– Боже! – Катье распахнула дверь и втащила сестру в гостиную.
Лиз рухнула в кресло. Поморщилась и тихо застонала. Потом съежилась, обхватив себя руками за плечи. Катье присела перед ней, погладила по плечу.
– Что с тобой, Лиз? Где болит? Тебя кто-нибудь обидел?
Лиз упорно отводила глаза.
– Все заслуженно, – вымолвила она трясущимися губами.
– Что, Лиз? Что заслуженно?
Сестра махнула рукой, веля ей замолчать.
– Катье... – начала она и, запнувшись, проглотила ком в горле. В уголках ее губ запеклась кровь. Она шевелила ими осторожно, как если бы каждое слово причиняло невыносимую боль. – Прости меня, сестренка. Онцелусу уже не нужны часы.
Катье опустилась на пятки, не сводя с нее глаз.
– Что ты этим хочешь... Ему нужно что-то другое, да, Лиз? Я все отдам за лекарство. Скажи, что ему нужно?
Сестра встретилась с ней взглядом, Катье ахнула, увидев в ее глазах почти осязаемую смесь боли, страха, отчаяния. Лиз медленно перевела глаза на шахматный столик. Потянулась рукой к белому королю.
– Вот, – прошептала она, протягивая Катье искусно выточенную фигурку Карла Великого. – Вот что хочет Онцелус за лекарство для Петера. Твоего англичанина. Лекарство в обмен на человека.
– Нет! – Катье выбила фигурку из руки Лиз; король упал на мраморный пол и разбился. – Нет! – пронзительно крикнула она и, вскочив, отшатнулась от сестры. – Его он не получит! Я не... – Пятясь, она дошла до спальни и споткнулась о туалетный столик, смахнув флаконы. – Вон! Вон! Я тебя не знаю. Вон! – Она схватила письменный прибор и швырнула его в дверь гостиной.
Чернильница разлетелась на тысячу осколков и точно черная кровь забрызгала дверь и пол.
– Катье! – Лиз, пошатываясь, встала. Чтоб не упасть, схватилась за спинку стула.
– Ты не сестра мне! Ты мне никто! Ступай к своему дьяволу! Вон!
Она запустила в Лиз стоящим на столике серебряным подсвечником. Он звякнул о ножку шахматного столика. Лиз быстро засеменила к двери.
– Катье, послушай...
– Вон!
Лиз тенью выскользнула в коридор.
Катье стояла в спальне, переводя дух. Перед глазами стелился черный туман. Судорожные вздохи вскоре перешли в рыдания.
– Нет! Нет! Нет! – все повторяла она, медленно оседая на пол. Свернулась в комочек, пальцы лихорадочно теребили ночную рубашку, слезы мешались с пылью ковра. – Бекет, мой Бекет! Я погибла!
