Текст книги "Золотой плен"
Автор книги: Патриция Кемден
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 20 страниц)
– Вы рискуете, мадам, – произнес он тихим, почти ласковым голосом. – Очень рискуете.
– В жизни без риска не обойтись, – ответила она. (Надо во что бы то ни стало уговорить его!)– Мы примерно в миле от Мааса. Если найдем лодку, то за двое суток доберемся.
– На том берегу Франция. По реке – самый короткий путь к французскому плену. Вы это имели в виду?
– Нет. – Она стиснула зубы. – Я как-то не подумала... Торн молчал, но Катье чувствовала на себе его неотступный взгляд.
– То-то и оно, – бесстрастно вымолвил он. – Ведь ваша участь была бы страшнее моей.
– Страшнее? – Катье удивленно вскинула на него глаза и тут же отвела их: слишком близко от его лица. – Но почему? Филипп сражался и погиб за Францию.
– Воистину. А его вдова путешествует в компании английского офицера, личного поверенного герцога Мальборо.
– Вы меня принудили! Он сжал поводья и склонился к се уху.
– То было прежде. Теперь вы со мной по собственной воле.
– Нет! – Она стала извиваться в его объятиях. – С чего вы взяли? Как я могла по собственной воле бросить сына и поехать с вами? Я пыталась бежать, но вы меня выследили!
Он сплел ее пальцы со своими.
– Но с дуба вы могли позвать на помощь. У вас был выбор, не так ли? Рулон или я. Франция или я. И вы предпочли меня. Бесповоротно.
– Нет! – прошептала она, отворачиваясь.
Да! – кричал ее внутренний голос. Да, ты прав. Но ядолжна была это сделать, должна. Чтобы спасти тебя. И Петера.
Он натянул поводья, свернул с дороги на Серфонтен и лесом двинулся на юг. На глазах Катье появились слезы. Она победила. Но стоит ли радоваться этой победе?
Лиз Д'Ажене прислонилась лбом к ставне, ощущая свежее дуновение ветра и прислушиваясь к разгорающемуся за спиной спору между Онцелусом и Рулоном.
– Ты не должен был возвращаться, пока не найдешь его. – В голосе Онцелуса чувствовалось убийственное хладнокровие.
Глупец, подумала Лиз, слегка повернувшись в сторону француза. Но взгляд неумолимо тянулся к Онцелусу. Острые лучи солнца подчеркивали каждый мускул его обнаженной груди и рук. Он стоял, широко расставив ноги, уперев кулаки в бедра; длинные белые волосы свисали до середины спины.
Она улыбнулась. Глупец. Рулон не заслуживает звания мужчины. В этой комнате мужчина только один.
Рулон пожал плечами в ответ на обвинение.
– После того как я нашел вас... и мы заключили соглашение, я подумал...
– Не ты меня нашел, а я позволил себя найти. Пока твои люди вслепую рыскали по замку, я позволил тебе меня найти. Запомни, французская вошь, все делается согласно моим желаниям.
Онцелус занес руку. Рулон ошарашено уставился на нее.
– Вы осмелитесь меня уда...
Другая рука Онцелуса схватила графа за горло.
– Ты без меня ничто.
Лиз не обращала внимания на хрипы Рулона. Где этому тупице понять, что Онцелус появляется и исчезает как дым! Никто и никогда не нашел бы его, если б он сам того не захотел.
Рулон тщетно пытался высвободиться. Лиз ощутила привычный всплеск желания, как всегда, когда воочию видела власть любовника. Она подошла к столу и с нежностью поглядела на серебряную флягу в форме луковицы. Взяла ее, погладила. Власть Онцелуса тысячекратно увеличится, стоит ему выпустить наружу огненную смерть, что плещется внутри этой фляги.
– Смотри, что делаешь, радость моих чресл! – бросил ей Онцелус. Всевидящие глаза прошлись по ничем не скованным изгибам ее тела.
Лиз поставила флягу на место, подняла с полу его халат, пропустила шелковистую ткань сквозь пальцы. Онцелус чуть ослабил хватку на шее Рулона.
– Француз разочаровал меня. Пожалуй, он пополнит список потерь своей армии в недавней битве.
– Нет!
Онцелус вновь сдавил ему горло, задушив крик.
– Нет? – вкрадчиво произнес он. – Но ведь ты ослушался меня. Что, если это повторится?
Рулон обеими руками ухватился за темную жилистую кисть и прохрипел:
– Нет. Я буду делать то, что вы прикажете.
– Смотри, граф, – улыбнулся Онцелус Исполняй в точности мои приказы, и я заплачу гораздо больше, чем твой король. И не вздумай шельмовать, иначе платить придется тебе.
Кивок у Рулона не получился; рука Онцелуса сковала его движения.
– Так где он... англичанин?
Лиз, улыбаясь, уткнулась в халат, вдохнула острый мужской запах.
– Катье наверняка повезла его к Клоду, мой демон. Сестренке больше некуда бежать, кроме как в Геспер-Об.
Астролог уставился на грудь любовницы. Глаза их встретились; она поцеловала шелк, натянутый на ладонь. Раздувая ноздри, Онцелус отбросил Рулона к двери.
– Жди со своими людьми на реке, – приказал он, не отрывая взгляда от Лиз.
– Перед въездом в город с севера есть постоялый двор, – проговорила она, сверкая глазами. – Когда они будут проезжать мимо, вы их схватите.
– Англичанина доставить ко мне, – добавил Онцелус. – С женщиной делай что хочешь.
– Нет. – Сердце Лиз кольнула незнакомая тревога. – Вы не причините ей вреда.
Онцелус задумчиво поглядел сперва на нее, потом на Рулона.
– Желание моей женщины – закон. Оставь нас. Рулон кивнул и, точно краб, пополз к двери. Не чуя ног, выскочил на лестницу. Дверь за ним захлопнулась.
Устыдившись своей слабости, Лиз быстро глянула ему вслед и потупилась. За спиной она услышала шарканье шлепанцев. Онцелус приблизился, схватил ее за плечи, притянул к себе, провел руками по телу.
– Стало быть, ты не полностью отрешилась от мыслей о других? – пробормотал он ей в волосы.
Сквозь тонкий батист рубашки он коснулся ее груди, потер ладонями соски. Со сладострастным стоном она припала к нему.
– Видишь, как хорошо думать только обо мне? – Он оставил в покое ее груди и потянулся за флягой.
Его пальцы коснулись пробки так, будто это была ее грудь. Другой рукой он вцепился Лиз в волосы, оттянул ей голову назад и присосался к губам, пропихивая свой язык все глубже и глубже. Оторвался и снова сосредоточил взгляд на фляге.
– Она солгала мне, твоя Катье. – Онцелус обрисовал флягой контуры ее грудей, еще сильнее потянул за волосы, словно бы намереваясь сорвать скальп. – Мне – солгала!
Опять завладев ее губами, он просунул ей флягу между ног. Услышав плеск адской жидкости, Лиз выдохнула свой ужас ему в рот.
Онцелус поставил флягу и засмотрелся в глаза Лиз, посмеиваясь над ее испугом.
– Не надо было выпускать ее живой из этой комнаты, – прошептал он ей на ухо.
Он приподнял ее подбородок, медленно пошарил языком под ее верхней губой, пробуя ее кожу на вкус. Пальцы так вцепились в волосы, что она закатила глаза.
– Моя roulure. Моя маленькая шлюшка. Тебе удивительно, что я так стремлюсь к своему полковнику Бекету... Удивительно, да? Он единственный, кого мне до сих пор не удалось сломить. Единственный, кто смог ускользнуть от меня. Но скоро мой эзир опять встанет передо мной на колени. – Он как бы перекатывал в горле последние слова.
Разум Лиз туманился от желания. Только он умел заставить ее так чувствовать, только он мог полностью, безраздельно подчинить своей власти. Поначалу это ее тревожило, но теперь она привыкла.
Онцелус, придавив руками голову Лиз, вынудил ее опуститься на колени.
Черный шелковый халат распростерся у ее ног. Онцелус глядел на нее сверху; солнце золотило его мускулистый торс.
– Теперь, – шептал он, – я добьюсь того, в чем прежде он отказывал мне.
Лиз обхватила его колени. Перебирая шелк шаровар, кончики пальцев поднялись выше, к бедрам, ягодицам.
– Он будет стоять передо мной, как ты сейчас, и умолять, чтобы я сохранил ему жизнь.
Лиз потерлась лицом о внутреннюю поверхность его бедра, оставив языком мокрый след на черном шелке. Он прижал ее голову к фаллосу, выпирающему из-под шаровар, и начал медленно, ритмично раскачивать бедрами.
– А я... – голос его звучал низко, тягуче, – я откажу ему.
Кончиком языка Лиз прошлась по всей длине твердого цилиндра. Натянула ткань, чтобы обрисовать его еще плотнее. Облизала один мужской мешочек, затем другой. Ощущение гладкого шелка, елозящего по твердокаменному стволу, добавляло остроты желанию, раздирающему развилку ее тела. Она уткнулась в жаркий пах, захватила губами восстание его плоти.
Он поднял ее за локти. Накрепко придавив к своему телу, ощупал ее сквозь юбку своим острием. Снова поцеловал, ввинчиваясь в рот.
– Ты когда-нибудь видела смерть? – прошептал он, почти не отлепляя губ.
Она задрожала. Он обнимал ее ягодицы, шурша шелком о полотно. Его пальцы обследовали впадину меж выпуклостями ее зада, а зубы прикусили нижнюю губу и втянули ее к нему в рот.
– Если палач знает свое дело, человек может умирать долго и медленно. Утонченно-медленно.
Веки ее затрепетали, она вдохнула горячую струю его дыхания.
– Когда я наконец изловлю Торна, то дам тебе полюбоваться на его агонию.
Лиз стонала, ввергнутая в пучину его власти над ней. Он неторопливо провел ее пальцами по своим бедрам, потом поднес их к паху. Он управлял ее прикосновениями, и сам двигался им в такт. Она целовала и покусывала его грудь.
Одна рука Онцелуса, задрав юбку, погружалась во влажный соболий мех над ее лоном, другая потянула за набухший сосок левой груди.
– Только помани их обещанием свободы, – продолжал он, – и все они станут умолять тебя.
Пальцы его скрылись у нее между ног, и Лиз отчаянно заверещала.
– Даже когда ты сжимаешь руки у них на горле, когда чувствуешь последние удары их сердца, они все еще надеются тронуть тебя мольбами о милосердии.
Пульсирующий жар в ее теле нарастал от контраста двух ощущений: костистых пальцев на груди и дразнящих – под юбкой.
Он растягивал ей нутро, проникнув туда настолько, чтобы держать ее в агонии, но не доводить до исступления.
– Прошу тебя... – шептала она, стараясь глубже вобрать в себя его пальцы, но он не позволял ей этого. – Пощади...
Где-то в глубине меркнущего сознания Лиз отдавала себе отчет, что он наблюдает за ней, нарочно продлевая свою медлительную пытку, снова и снова удерживая ее от экстаза, к которому она так близка.
Голова ее упала ему на грудь. Она металась и стонала от наслаждения, граничащего с изощренной болью. Руки то стискивали его плечи, то снова безвольно разжимались.
Он ловко распустил шнурок, и шаровары, зашуршав, соскользнули вниз. Опрокинув Лиз на стол, широко развел в стороны ее ноги. Поглаживая ей живот, второй рукой снова потянулся к фляге. С выпученными глазами она мотала головой из стороны в сторону на твердой дубовой столешнице.
– Не-ет! – взвизгнула Лиз и попыталась вырваться, но Онцелус не выпустил ее.
– Я чувствую твой страх, моя roulure. Он бьется у тебя под кожей, как сердце.
Холодная фляга прикоснулась к ее разгоряченной коже. Сквозь бешеный стук крови в ушах она слышала, как плещется жидкость в сосуде. Его пальцы возобновили умопомрачительный танец. Она закрыла глаза, со стоном выгнулась ему навстречу. Но он тут же убрал руку, заменив ее гладкой серебряной пробкой.
– Нет! Господи Боже! Не-е-е-е-ет! – дико завопила Лиз, но было уже поздно.
Волны экстаза нахлынули на нее, и тело забилось в конвульсиях.
Еще не успев прийти в себя, она ощутила в своем лоне давление Онцелусовой плоти. Его толчки были мощны, грубы, руки до боли сдавливали ее бедра. Она открыла глаза, но увидела только черный туман. Ужас подкатил к горлу, прежде чем она поняла, что Онцелус набросил ей на голову свой халат. Движение бедер непроизвольно согласовывалось с его ритмом, к тому же он понукал ее резкими, как удар хлыста, турецкими словами.
Вскоре новая пружина стала закручиваться у нее внутри. Сквозь шелк его язык вонзался ей в рот, и она откликалась на эти поцелуи. Старое дерево жалобно скрипело под тяжестью двух тел.
Упираясь в плечи Лиз, он ушел в нее полностью.
– Умри, эзир! Умри, раб!.. – Тело его содрогалось.
Лиз вторила, освобождаясь:
– Умри! Умри-и-и-и!
Онцелус отскочил, оставив ее на столе почти бездыханную. Проворно натянул шаровары, завязал шнурок.
– Пойди вымойся. Поедешь с этой французской крысой в Геспер-Об, навстречу своей сестре.
Он подошел к окну, откинул ставню.
Лиз не сразу поняла, что он ей приказывает.
– Что? – переспросила она, приподнимаясь на локте и убирая с лица халат, – отсылаешь меня? С этим... Рулоном? – Она отвернулась, заморгала, стряхивая с ресниц горечь набежавших слез. – Я тебе наскучила? Так скоро?
Стоя у окна, он медленно поднес к носу пальцы, понюхал их, потер друг о друга.
– Запах твоей страсти впитался в мою кожу. – Он засунул два пальца в рот. – Нет, радость моя, ты мне не наскучила.
– Не отсылай меня! – взмолилась она.
– Я так хочу.
– Но почему? Едва ли Катье захочет стать приманкой в твоей ловушке.
Онцелус засмеялся и повернулся спиной к окну.
– Захочет, мод roulure. Твоя сестра знает, что у меня и для нее есть приманка. С ее помощью я заставлю пса повиноваться. Поедешь вместе с сестрой к маркграфу. Если мой эзир последует за вами, мы там встретимся.
– Но Онцелус...
Он резко захлопнул ставню.
– Без разговоров!
Глава IX
Они долго ехали по лесистым склонам Арденн, продвигаясь к летнему перевалу, бывшему границей между областями Брабант и Геспер-Об. Катье чувствовала усталость и ломоту в костях, но они не шли ни в какое сравнение с муками совести. В воздухе клубились восхитительные ароматы лета, а Катье, сидя в объятиях англичанина, их даже не замечала.
Она солгала ему, что ей было делать? Не могла же она позволить полковнику найти Лиз и Эль-Мюзира? Он хочет убить турка. А как же тогда лекарство? Что будет с Петером?
Она солгала, и – самое удивительное – он поверил ей. Теперь страшно подумать, что будет, когда они приедут в Геспер-Об.
Катье попробовала пересесть так, чтобы плечо не касалось его груди, но в этом седле она словно в ловушке. К тому же ноющая тревога постоянно заставляет забывать обо всем.
Вспорхнувшая над ними сойка на своем языке обругала скачущую верхом парочку: длинными пружинистыми прыжками дорогу пересек пятнистый заяц.
Она встрепенулась, обнаружив, что опять прижимается к Торну. Шерсть алого мундира слегка покалывала щеку. Крепкая теплая рука поддерживала ее за талию.
Легкий ветерок обдувал лицо. Она выпрямилась, беспокойно огляделась вокруг с ощущением какой-то потери и вспыхнула, поняв, что уже не может обходиться без четкого и уверенного стука его сердца.
После полудня ветер усилился и пригнал с запада тяжелые тучи. Воздух набухал влагой.
На лугу, где паслись овцы, навстречу им бросился пастушонок лет девяти. Вихры его трепал ветер; в глазах светилось лукавство.
– Отдохнуть не желаете, вельможные? – Он поклонился и кивнул на ветхую хижину невдалеке.
– Пожалуй, нет. – Торн выудил из кармана три стивера и бросил их мальчугану. – Нам бы головку сыра и немного хлеба.
Пастушонок на лету подхватил монеты, крепко зажал их в кулаке. Пробормотал еще что-то и бегом кинулся в хижину.
Спустя минуту на пороге появился коренастый мужик и прицелился в них из лука. Катье ахнула. Торн прижал ее к себе, и она почувствовала, как сразу напружинились его мышцы.
– Сыра и хлеба, – негромко, но властно повторил он. – Мы уже заплатили мальчику.
Катье поспешно подобрала юбки, чтобы выставить напоказ пистолеты в чехлах. Взрослый пастух вылупил глаза, грубо выругался и бросил наземь лук со стрелой.
– Эй, парень! – заорал он.
Пастушонок показался в дверях, скорчив рожицу.
– Они дали тебе денег?
Мальчик смерил Катье и Торна полным ненависти взглядом и кивнул. Старший отвесил ему оплеуху, и тот растянулся в дверном проеме.
– Сдурел совсем? Тащи хлеб и сыр!
Катье приняла из рук мальчика еду. Вскоре они миновали пастбище и скрылись за деревьями, направляясь на юг. Рука Торна по-прежнему крепко обнимала ее.
Едва свечерело, начался дождь. Катье пригнулась, покрепче сжав гриву; Торн все погонял Ахерона по неровной каменистой дороге. Сверкнула молния, и тотчас рассыпался по небу гром. Во время короткой вспышки перед глазами Катье мелькнуло что-то похожее на мираж.
– Вон там, на склоне! – крикнула она Торну. – Я почти уверена, что это пещера.
Торн натянул поводья и направил коня грязной оленьей тропой вверх по скале. Им открылся широкий полукруглый проем, уходящий глубоко в чрево камня. На одном краю пещеры из трещины сочилась струйка, образовавшая в каменном углублении небольшое озерцо.
Они влетели внутрь, укрывшись от ливня. В последних отблесках дневного света полковник ссадил Катье с коня и поставил перед собой.
– Надо же, как льет! – Она захлопала мокрыми ресницами.
Он стащил перчатку и голой рукой смахнул с ее лица капли. Пальцы вытерли ей щеку, потом сползли на шею, словно прослеживая путь ее слов.
– За... за минуту облака набежали – и вот вам, уже настоящий потоп.
Он коснулся тонкой кожи у нее под глазами.
– Вы плакали... Она отвернулась.
– Нет, что вы. Это дождь...
Платье промокло насквозь – выжимать бесполезно. Светло-желтый атлас потемнел от воды, а батистовая нижняя рубашка прилипла к телу.
– Мадам... – начал он, положив руку ей на плечо. Катье поежилась и отстранилась.
– Простите, полковник, – дрожащим голосом проговорила она, – я чуть не упала в обморок там, на лугу. Прежде я не была такой трусихой.
– Вы и теперь не трусиха. Просто умеете быть начеку в нужный момент. – Торну очень хотелось коснуться завитка волос, прилипшего к ее щеке, но он сдержался – не оторвал руки от бедра. – А насчет обморока, по-моему, слишком сильно сказано.
Она бросила на него взгляд через плечо. Ни у кого еще он не видел таких огромных ясных глаз. Они вселяют в душу какое-то непривычное ощущение: словно далекий свет, словно солнце, проглядывающее сквозь туман.
– Вы озябли. У меня в мешке чистая рубаха. Наденьте ее, пока ваше платье сохнет. Наверняка в сухом полотне вам будет уютнее, чем в мокром атласе.
– Да нет, – смутилась Катье. – Все в порядке, я и так обсохну, правда. – Она снова поежилась и как-то странно поглядела на него. – Спасибо. Вы очень добры.
Он разгадал смысл этого странного взгляда. Удивление – она удивлена его добротой.
Порывшись в мешке, он достал чистую рубаху.
Ей видно и в голову не приходило, что он может быть добр к кому-то.
Вспомнилось знакомое: Нйг adam, holeolmiyan. Я человек, а не раб. Но Боже, в какого человека он превратился!
Мягко, но требовательно он развернул ее к себе лицом. В словах прозвучала насмешка над самим собой:
– Доброта, мадам, не принадлежит к числу моих достоинств. Я просто не хочу подхватить от вас лихорадку.
Катье смотрела на него, не зная, как отказаться. Ее бросило в жар, едва она представила, что почувствует на теле его рубашку так же, как свою, мокрую.
Снаружи молотил дождь, затянув плотной, ревущей завесой вход в пещеру. При свете молнии на миг стало светло как днем, но тут же их убежище погрузилось в еще более глубокий мрак.
Последняя вспышка застигла Торна врасплох, и Катье разглядела то, что ему обыкновенно удавалось скрыть непроходящую муку в глазах. Она мелькнула перед ней еще прошлой ночью, когда он заговорил про Эль-Мюзира, а теперь Катье до конца измерила глубину его раны. Шрамы от кнута и цепей затянулись, а как исцелить рану в душе?
Потрясенная, Катье взяла рубашку, пробормотала что-то в знак благодарности и отошла в другой конец пещеры, к воде. Дрожащими руками потянула за шнуровку мокрого корсажа.
Торн принялся обтирать коня горстью сухих листьев, которые нанесло в пещеру сезонными ветрами. Он стоял, слегка расставив ноги; рост и ширина плеч были под стать его исполинскому коню.
Катье поднесла к глазам рубашку, и решимость сразу же изменила ей. Из тончайшего полотна, с вышитым гербом. Она коснулась пальцами вышивки: такой же герб, как на рукоятке пистолета.
Кто это вышивал? Женщина, которая его любит? Мать? Сестра? Ткань на руке прохладная и все же согревает. Кто-то много раз стирал полотно, чтобы сделать его мягким, приятным на ощупь.
Она оглянулась на Торна. От дождя его длинные темные волосы закурчавились, что немного смягчило гордый профиль.
Он ведь не только полковник, но и лорд. Она пыталась представить его в таком же платье, в каком впервые увидела Филиппа при дворе его брата, и не смогла. Англичанин рисовался ей только в алом мундире.
– Вы готовы, мадам? – нетерпеливо спросил он, не поворачиваясь.
– Одну минуту, полковник, – откликнулась она и стала поспешно стягивать мокрую одежду.
После нескольких мучительных попыток ей удалось наконец освободиться от корсажа и юбок. Она помедлила – снимать ли корсет, но он тоже промок и леденил кожу, поэтому она быстро расшнуровала и сбросила его.
Натянула рубашку Торна поверх своей нижней. Какой ужас, она доходит лишь до середины бедра! Катье растерянно взглянула на спину полковника – нельзя же показываться ему в таком виде? Даже Филипп никогда не видел ее такой раздетой. Она потянула за края рубашки, пытаясь прикрыть колени, и с губ едва не слетело громкое проклятие.
Думай! – приказала она себе. Еще одно затруднение, сколько их ты уже преодолела в Сен-Бенуа, чтобы не дать дому развалиться ?
Катье пощупала нижнюю юбку. Не полотняная, а муслиновая, тонкая, как носовой платок. Но выбора нет. Как могла, выжала ее, натянула мокрую ткань через голову, завязала тесемки. Сойдет, решила она, приподняв материю и глядя сквозь нее на просвет.
– Я сейчас, полковник. – Катье наклонилась над озерцом, намочила платок и стерла с себя дорожную пыль, которую не удалось смыть дождю.
Бекет провел рукой по высушенному крупу коня и прислушался к шуршанию одежды за спиной. Весь день он предвкушал сладость своей мести и мысленно отрабатывал удар шпаги, что пронзит сердце Эль-Мюзира. Но эта женщина... Эта женщина все время стоит на пути его жестокости.
Смутно он понимал, что навлек на нее нелегкие испытания. Как ни тяжела ее жизнь, она все-таки знатная дама. Его вдруг пронзила внезапная, как вспышка молнии, мысль, что он даже отдаленно не может себе представить, что она чувствует.
А представить хочется... и не отдаленно, а вблизи. Этой ненастной ночью ему вновь не терпится искупаться в ее гневе, в ее страсти.
Непрошенные думы выводили его из равновесия, и он резко обернулся, чтоб избавиться от них.
– В конце концов, мадам, сколько можно натягивать рубаху?!
Она сидела перед струйкой воды, склонив длинную стройную шею в обрамлении нескольких золотистых прядей. Рубашка липла к еще не высохшему телу и казалась почти прозрачной. Сквозь нижнюю юбку тоже все видно, как сквозь вощеную бумагу. Он вообразил, как плавно эти просвечивающие стройные лодыжки и розовые икры переходят в мягкие уютные бедра, и кровь его вскипела.
– Господи Иисусе! – прошептал он.
Катье подняла голову и зачарованно посмотрела на него. Потом заморгала и, кажется, взяла себя в руки.
Повернувшись спиной, она снова опустила в озерцо платок.
– Еще секунду, полковник, – откликнулась она спокойным голосом, но Бекет видел, как дрожит в воде ее рука.
– Простите, мадам. – Он повернулся к Ахерону.
Во всем теле ощущались беспокойство и напряжение; Бекет закрыл глаза и взъерошил волосы.
– Господи Иисусе! – повторил он, чувствуя, как безумие все больше овладевает им.
Прежде потребности его тела удовлетворить было проще простого – мало ли куртизанок или полковых маркитанток? Но теперь мысль об этих женщинах внушала отвращение. Теперь ему требовалось нечто большее, изнутри его точил более сильный голод.
В уме он проклинал ее: лгунья, изменница... но проклятия казались какими-то слабыми, бесцветными. Он стиснул кулаки и завел песнь, что так долго питала его жгучую ненависть: Hiiradam... Однако ненависть и гнев тоже не откликались на его зов. Перед глазами стоял только золотистый образ. Образ... его безумия.
– Я готова, полковник. Торн повернулся.
Она сидела на ворохе листьев, обхватив руками колени, как следует подоткнув юбку. Бекет безжалостно подавил бушующий в крови огонь и ушел в себя, точно готовясь к битве.
– Мадам. – Он поклонился. Потом снял мундир и камзол.
Глаза ее сузились, когда он начал медленно приближаться к ней с провизией, купленной у пастухов. Почти стемнело, но он все еще видел се глаза. Катье чувствовала явную неловкость, его резкие движения стесняли ее.
Бекет бросил ей хлеб и сыр.
– Ужинать пора.
Он набрал охапку сухих веток и листьев и опустился на колени рядом с ней. Ощущая на себе ее взгляд, он заставлял себя думать только о том, как бы половчее разложить костер.
Вытащил из мешка огниво, чиркнул о кремень, и по сухим листьям побежал крохотный огонек. Откинув упавшую на лицо прядь, смерил взглядом Катье.
– Тепла большого не даст, но хоть немного обсохнем.
– Чудесно, – отозвалась она, глядя в огонь. – Как раз то, что надо сырой летней ночью.
Она улыбнулась ему. Золотистые локоны соблазнительно свисали по обеим сторонам лица, а серые глаза светились доверчиво и ясно. Полотняная рубаха, не созданная для женских форм, облепила высокую грудь и влажно поблескивала в свете костра.
Катье вдруг нахмурилась.
– Опять у вас на виске кровь. – Она привстала на коленях и промокнула висок влажным платком. Потом, чуть наморщив лоб, тщательно убрала волосы с его лица. – Наверно, веткой зацепило. Как я раньше не заметила?
От ласкового прикосновения голова у него пошла кругом. Ни грана кокетства – одна материнская забота. Никто и никогда к нему так не прикасался. Он сдержанно выдохнул и отстранил ее руку.
– Я не калека, мадам. – Впрочем, в голосе не слышалось обычной жестокости.
Она посмотрела ему прямо в глаза.
– Я знаю. – Снова села на пятки, обхватила себя за плечи, ощущая на спине влагу рубашки, и произнесла так тихо, что он едва расслышал слова за шумом дождя: – Простите, полковник. Мне следовало бы запомнить, что вы не любите, когда кто-то касается... ваших ран.
Глаза его затуманились, лицо казалось высеченным из камня.
– Я слишком долго провел в обществе солдат, мадам, и не привык...
– К чему? – вырвалось у нее, но она сразу пожалела об этом. – Не надо, не говорите!
Она устала, измучилась, но не могла отделаться от непонятного подъема и возбуждения. Новое странное чувство смущало и тревожило ее, потому она поспешно взяла мешок с провизией и принялась хлопотать над ворохом листьев. Но пальцы мгновенно онемели при звуках его голоса.
– Не смущайтесь, мадам. Тут и говорить-то не о чем.
Не ответив, она продолжила свое занятие, но впервые в жизни руки не слушались, а ум отказывался сосредоточиться на повседневных обязанностях владелицы замка. Проклиная себя за неуклюжесть и стараясь не показать ее Торну, она пыталась расчистить место для «стола». Надо все как следует устроить, думала она. В Сен-Бенуа хлопоты по хозяйству всегда помогали ей отгородиться от страха. Но, видно, этот англичанин внушает ей не только страх, коль скоро теперь у нее ничего не выходит.
– Стоит ли так хлопотать? – спросил он. – Камни и листья при всем вашем желании не превратятся в красиво накрытый стол, да и сыр не станет жареным каплуном. Смешно есть пищу пастухов при свете бронзовых канделябров. – Торн не сводил с нее пристального взгляда.
Она повернулась к нему, зажав в руке камень.
– Я хлопочу, потому что мне не посчастливилось родиться пастушкой. Род моей матери берет начало от герцогов бургундских. А фамилия моего отца – Ван Стаден – такая же древняя, как сама Фландрия. И в жилах моего сына течет кровь знатных рыцарей, поэтому он ничуть не похож на того маленького звереныша на лугу. Он спит на пуховых подушках, а не на мешке овечьей шерсти, и постель его пропитана запахом ароматических трав. Его рубашки сшиты из такого же тонкого полотна, как ваши, а не из рваной холстины...
Катье осеклась. Что я такое говорю? Поглядела на зажатый в руке камень, не понимая, как он там очутился.
Торн поднялся и мягко разжал ее пальцы. Камень покатился по полу.
– Я все время задаю себе вопрос, знаю ли я вас хоть немного. Вас – владелицу замка, жену рыцаря, вдову, мать... – Пальцы стали поглаживать ее плечо сквозь полотно рубашки. – Наконец, женщину?
Внутри у Катье все кружилось вихрем. Его прикосновение было теплым, успокаивающим, как лекарственный отвар.
– Я сама ее не знаю, – выговорила она. – Вы пугаете меня, полковник. И заставляете бояться самой себя. Я не знаю, что делать, как себя вести. Я никогда не проводила так много времени наедине с мужчиной. Даже с Филиппом.
– Но ведь он был вашим мужем. Наверняка...
– Что – наверняка? Он зимовал в Сен-Бенуа. – Она отстранилась и стала дрожащими руками выкладывать из мешка хлеб и сыр. – Но Филипп был не тот человек, чтобы проводить с женой и сыном идиллические вечера у камина. – Она в третий раз переставляла с места на место оббитые кружки. – Я заботилась о нем, полковник Торн. О его доме, еде, одежде, о его... – Она покраснела, тряхнула головой, как будто это движение могло согнать предательский жар со щек. – Словом, делала все, что полагается жене.
Снаружи сверкнула молния и раскатился гром. Бекет присел рядом, накрыл ее руку своей.
– И женщине? – спросил он.
От простого прикосновения его пальцев Катье вдруг показалось, что годы, прожитые в Сен-Бенуа, отодвинулись куда-то очень далеко в прошлое.
– Женщине, жене, вдове, матери... Все это одно и то же.
– Разве?
Она не ответила, и он убрал руку.
– Мне кажется, нам обоим в жизни довелось сражаться.
– И мы оба устали, полковник, – тихо подтвердила она, ощущая кожей тепло его руки.
– Душой и телом.
Торн отошел к маленькому водопаду, плеснул себе в лицо, провел руками по волосам.
Несмотря на промозглую сырость пещеры, в теле Катье разгоралось яркое пламя. Интересно, каково, просыпаясь, чувствовать на шее эти волосы? Филипп всегда коротко стригся под парик, и без него голова походила на волосяную щетку. Изредка засыпая после супружеских визитов, он колол ее своими волосами.
А волосы полковника, наверное, ласкали бы ее кожу, как черный бархат, если б, он сейчас склонился к ее уху и прошептал: Сладкая... изменница. Катье опять вспыхнула. Если он узнает, что она ему солгала, то уже не будет ни жены рыцаря, ни вдовы, ни матери... ни женщины. Только изменница. Тогда его руки не согреют и не приласкают, а губы не сотрут поцелуями ее ложь.
Огонь затрещал, напомнив ей об ужине. Надо пережить еще одну ночь, сказала она себе, приходя в отчаяние от того, как далеко завлекли ее мечты.
Ей вспомнилась ночь в амбаре, его поцелуи. И ночь у костра – ощущение его кожи, скользящей под пальцами. Нет, Катье. Это началось раньше. До Торна. И до того, как ты перестала видеть нехитрые сны.
В холодную вьюжную зиму у них вышли все дрова. Они с Петером прижались друг к другу у камина, вообразив, что зола – это догорающие угольки, и вдвоем пели песни, которым научил ее отец.
Она расправила юбку и начала напевать бодрый марш. Дай Бог, чтоб ей надо было сражаться только с холодом!
Бекет опустился на колени поправить костер и не поверил своим ушам. Неужели она поет? В горле защекотал смех.
– Колыбельная?
Она взглянула на него широко открытыми глазами, удивленная этой добродушной усмешкой.
