Текст книги "Роковые поцелуи"
Автор книги: Патриция Кемден
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 23 страниц)
– Этот… заключенный, – продолжала она, – возвратился в свой полк, в свою армию. Как мог Эль-Мюзир найти одного солдата среди сотен тысяч других солдат, разместившихся на половине Европы? Эль-Мюзир, мой волшебный и несравненный Эль-Мюзир знал. Он… захотел… чтобы я помогла ему. И я помогла.
Она перестала расхаживать и тихо застыла у окна, сжав руки и склонив голову, – ни дать ни взять сама добродетель.
– И он почти всегда добивался успеха, пока в разгар лета он… не умер. – Она закрыла глаза, на ее монашеское одеяние начали капать слезы, оставляя мокрые пятна. – И ты родился спустя восемь месяцев и три недели.
Мать повернулась и пристально посмотрела на Ахилла.
– Эль-Мюзир был проницателен и хитер и знал цену лжи. Свет хочет считать Константина твоим отцом, и пусть считает. Он признавал тебя. И ничто не может этого изменить.
– Это уже переделано.
– Нет! Десять лет я провела с этим бородатым стариком – и поэтому ты можешь быть гордым сыном Франции. Именно я наблюдала за твоими иезуитскими наставниками, я сделала так, чтобы каждое твое движение говорило о твоем положении среди парижской аристократии. Я не позволю тебе разрушить все эти годы труда.
А здесь! Я много работала, чтобы получить власть, которую имею, – я держу в своих руках души. Если станет известно, что я родила ребенка от язычника, – я потеряю все это. И я прокляну твою душу в аду, прежде чем позволю этому случиться.
Ахилл наклонился ближе. Элеонора наблюдала, едва дыша. Атмосфера накалилась.
– Твоя ложь уже прокляла мою душу, мама. Ложь для людей, гниющих в земле, потому что я убил их.
– Какие души тебя беспокоят: твоя собственная или чьи-либо другие?
– И твоя тоже, мама. – Ахилл сграбастал портрет Эль-Мюзира и подошел к Элеоноре. – Пойдемте, мадам. До восхода солнца у нас долгий путь. – Он взял ее под руку и повел, спотыкаясь, к двери.
Его мать резко вскрикнула:
– Ахилл! Ты обещаешь, что это дальше не пойдет?
– Как я могу искупить свои грехи и твои, если я не сообщу правду о своем отце всему христианскому миру? Как еще я могу заплатить за его грехи, мама? – Ахилл открыл дверь.
– Нет! – завопила его мать. – Я должна заставить тебя последовать моей просьбе, я остановлю тебя, Ахилл. Я остановлю тебя навсегда, если я должна.
Она оперлась руками на стол и подалась вперед к своему уходящему сыну.
– Эль-Мюзир понял бы, – крикнула она вслед. – Он бы сделал это сам, если бы был жив.
Ахилл потащил Элеонору прочь в коридор, не заботясь о том, чтобы закрыть дверь, потом снова через холод открытой аркады и вниз по каменным ступенькам. Пение прекратилось.
Снаружи туман стал еще гуще и холоднее. Его комки попадали на лицо, как проклятые души, плывущие в призрачной ночи. Элеонора молча молилась, чтобы Ахилл простил ее, в голове снова и снова гудела литания самобичевания, но вслух она не сказала ничего.
Впереди тусклый оранжевый свет позволял увидеть место, где у открытых ворот стояла карета. Туман приглушал их шаги, и когда они появились, Эрве спрыгнул с места, где он и два форейтора сгрудились вместе возле слабого тепла, исходящего от одного из фонарей.
– Господи, – закричал кучер, – вы тихи, словно привидения.
Ахилл открыл дверцу и втолкнул Элеонору внутрь. Она упала на сиденье, ее горло горело.
– Как я могу просить тебя о прощении? – прошептала она, когда Ахилл стоял рядом и смотрел на нее сверху.
– Я передам записку для Боле в деревню, где мы наняли форейторов, – сказал он, словно не слыша ее мольбы. – Он присмотрит, чтобы ваш багаж не потерялся. – Ахилл закрыл дверцу, не сев.
– Ахилл? – позвала Элеонора. Тихий звук заставил ее подергать запор. Заперто. Она отодвинула кожаную шторку.
– Ахилл! Ты не должен… Что ты делаешь?
Ахилл стоял позади кареты и отвязывал Широна.
– Отвезешь ее в Регенсбург, затем в Пассау и по Дунаю в Вену, – услышала Элеонора слова Ахилла, обращенные к Эрве. – Смотри, чтобы она доехала живой и невредимой, или ты и все твои родные, где б вы ни были, заплатите мне.
– Д-да, месье, – ответил с явной покорностью Эрве, потом он проворчал команду двум форейторам, и те устремились к передним лошадям. Карета закачалась, когда Эрве взбирался на кучерское место.
Элеонора высунула через маленькое окно руку наружу к Ахиллу.
– Пожалуйста, прости меня.
Удерживая поводья, Ахилл попытался элегантно, по-придворному поклониться, но остановился и поклонился, как слуга. Его глаза казались мертвыми.
В груди Элеоноры бушевали страсти.
– Я не хочу с тобой так расставаться.
Ахилл отступил назад и кивнул Эрве. Карета дернулась и поехала.
– Ахилл! Не оставляй… – зарыдала Элеонора, обращаясь к темной, одиноко стоявшей фигуре, глядевшей вслед удаляющейся карете. Элеонора откинулась на сиденье и закрыла глаза. Она не обращала внимания на капающие слезы. Она приехала во Францию уничтожить сына дьявола и достигла цели.
Спустя два дня Ахилл стоял в выгоревшем дверном проеме постоялого двора вне владений Д'Ажене по дороге в Монтане. Он ударил носком сапога по порогу, резкое движение заставило заржать Широна, стоявшего позади него.
Запах от обгорелого и сгоревшего дерева давно исчез, как и все, что имело хоть какую-нибудь ценность. Шепот дьявольских духов, разжегших огонь, не дал восстановить постоялый двор, но он не остановил ни ветер, разметавший золу, ни сорную траву, разраставшуюся год от года. Сейчас, более чем двадцать лет спустя, остались только почерневшие пеньки, называвшиеся когда-то несущими брусьями.
– С этого места Судьба начала свой путь, приведший к моей нынешней жизни, – обратился Ахилл к развалинам. – И Она прочит мне такой конец? Не будет даже праха, чтобы похоронить?
Ахилл оседлал Широна и направил коня к владениям Д'Ажене. Он думал об Элеоноре, о ее зове к нему из тумана, когда карета увозила ее прочь, и на мгновение ему показалось, что яростная черная пустота в его душе развеялась. Но ярость, как вода, разрезаемая кораблем надвое, скоро вновь накрыла его.
Ахилл скакал через поместье семьи, чье имя он носил с рождения, и повернул к длинной, обсаженной деревьями аллее, которая вела к замку Д'Ажене.
Он должен был почувствовать… что-то. От того здания, которое он помнил с детства, мало что осталось. Старое крыло разрушилось, когда ему было двенадцать. У главного здания был заново отстроен фешенебельный фасад, когда ему было пятнадцать.
А когда ему исполнилось девятнадцать – и он отсутствовал, навещая тетю и дядю в Англии, – его мать снесла последнюю башенку высокой каменной башни, откуда он с такой страстью горланил песенки, которым его научил Константин.
Широн без устали скакал под Ахиллом, пока тот разглядывал место пребывания нескольких поколений Д'Ажене. Но теперь от них ничего не осталось: последний из них умер двадцать три года назад.
Ахилл подъехал, и слуга выбежал поприветствовать его, кланяясь, как если бы домой вернулся владелец поместья. Здесь не было владельца поместья. Был всего лишь временный арендатор.
– Напомни мне, чтобы я послал ренту матери, – сказал Ахилл мужчине. – Я здорово задолжал. А она, может, хочет использовать деньги. В Моравии много разных бабушек у принцесс, у которых она лестью выманит землю.
Бедный слуга выглядел абсолютно обескураженным.
– Месье?
Ахилл направился вверх по широкой лестнице. Он не чувствовал своего тела, будто смотрел на себя издалека. Наверху ждал молодой слуга, переполненный чувством своей значимости.
– Добро пожаловать, месье. Я – Жерар. Монсеньор Боле наказал мне… – Ахилл стянул перчатки для верховой езды и бросил слуге в руки, а тот продолжил: – Нашел ли вас курьер от полковника Жийона в замке Дюпейре, месье? – важно спросил Жерар. Ахилл не ответил. – Кажется, он больше был озабочен тем, как бы поскорее вернуться в Баварию, – продолжал говорить слуга, – особенно сейчас, когда война началась. Вроде бы они выступили маршем в епархию Пассау, и курьер планировал пус… э-э, то есть… а-а, исследовать владения епископа.
– Ну, хорошо, – сказал Жерар спине Ахилла. Парень жестом позвал другого слугу следовать за ним, а сам понесся за Ахиллом.
– Может быть, месье пригубит стаканчик вина? – спросил он, часто и тяжело дыша, стараясь идти в ногу с широко шагающим Ахиллом. – Чтобы промыть горло от дорожной грязи.
Ахилл резко остановился, слуга почти столкнулся с ним. Другой слуга выбежал вперед и протянул поднос для писем с качающимся бокалом плещущегося вина. Ахилл взял бокал и опустошил одним глотком.
– Это любимое вино вашей матери, – сообщил управляющий с глупой улыбкой. – Я подумал, возможно, вам понравится.
Ножка бокала хрустнула в руке Ахилла. Он стряхнул осколки на пол и пошел дальше.
– Месье! – позвал управляющий. – Месье, ваша рука. Она кровоточит.
Ахилл остановился. Посмотрел на ладонь и пробормотал себе:
– Да, именно так. Это моя кровь, как ты думаешь?
– Месье?
– Сколько бочек этого вина в подвалах?
– Ч-четыре с половиной, месье.
– Разбейте их. Вино не пейте и никому не давайте. Вылейте.
– Как скажете, месье.
Перепрыгивая через три ступеньки, Ахилл поднялся по главной лестнице. Сверху он позвал:
– Жерар! Мне потребуется огонь.
У основания лестницы появился молодой слуга.
– Я сразу же разжег один камин в ваших комнатах, месье.
– Ну, и почему мне это нужно в такой прекрасный теплый весенний день?
Жерар открыл рот, заколебался, посмотрел назад через плечо и наконец выдавил:
– И где месье требуется огонь?
Ахилл посмотрел вниз на невысокого парня:
– Под окном бывшей спальни моей матери.
Ахилл прошел по длинному коридору к комнатам, которыми пользовалась его мать. Он распахнул дверь, чем напугал вытирающую пыль горничную. Та вскрикнула, потом, шатаясь, присела в запоздалом реверансе.
– Пошла вон, – сказал Ахилл. Горничная выбежала. Дыхание Ахилла становилось глубже и порывистей. В глазах сверкало красное и серое. Он влетел в спальню матери, начал вытаскивать ящики из будуара и сбрасывать их в кучу под окном. Опрокинул стулья и сундуки. Дерево ломалось о дерево, расщеплялось, раскалывалось. Позолоченная нить разматывалась по комнате. Обивка мебели, обтянутой легко рвущимися бархатом, атласом и парчой, разлеталась в воздухе.
Ахилл не видел ничего, кроме того, что должно исчезнуть отсюда. Все, чем пользовалась его мать, чего она касалась, оскверняло имя Д'Ажене. Он поднял скамеечку, на которую мать когда-то клала ноги, и резко оторвал у нее ножки, одну за другой. Большое зеркало в подвижной раме отражало высокого черноволосого механически движущегося человека. Все должно быть уничтожено. Ахилл бросил скамеечку в зеркало, которое взорвалось мелкими осколками.
Он прошел в гостиную к письменному столу возле камина. Смахнул все с его поверхности. Письменный прибор разлетелся на части, попав в мраморный постамент каминной доски. Ахилл поднял стол, приготовившись швырнуть его в камин.
Из очага раздался испуганный вопль:
– Пожалуйста, месье!
Ахилл удержался от броска. Маленький трубочист, покрытый сажей и пеплом, выскользнул из топки.
– Месье, пожалуйста, не убивайте меня! Экономка приходит сюда, чтобы погреться. Я только чистил…
Ахилл бросил стол в дальний угол. Мальчик испуганно отшатнулся при треске ломающегося дерева.
– Найди себе для чистки другую трубу, – посоветовал Ахилл холодным и отчужденным голосом. – Сейчас же. – Трубочист поспешил исчезнуть.
Над камином висел портрет отца и сына: Константина и Ахилла. Ахилл стоял и смотрел на доброе лицо пожилого человека, которого он называл отцом. Умелый художник поместил светлые волосы Константина в тень, а темные пряди мальчика освещались солнцем, уменьшая вероятное различие между ними.
– Нет сомнения, мама, что это тоже дело твоих рук, – громко произнес Ахилл в пустой комнате. Тяжело и прерывисто дыша, он достал нож из сапога для верховой езды.
Снял картину и приставил острый как бритва нож к полотну, готовый исполосовать ее, вырезать себя из фальшивой и лживой картины.
Воспоминания заплясали перед глазами Ахилла. Мягкое наставление Константина, когда Ахилл случайно ранил слугу, его удивленный смех по поводу смекалистости маленького Ахилла, его неподдельное восхищение неумелыми попытками сына стрелять из лука и фехтовать.
– Папа, смотри, я опять Тристан.
– Вижу, мой храбрый рыцарь, вижу. Осторожней, осторожней, не порви тетиву. Не забывай, я уже старый. Сейчас моложе, чем ты, но годы дают о себе знать. Но что это, сэр Тристан? Я не вижу Изольды.
– Э-э, она ему не всегда нужна, так ведь?
– За что еще, кроме своей дамы, может сражаться рыцарь?
– Существует огромная масса таких вещей.
– Разве?
– Конечно! Земля, честь и… и… король!
– А разве настоящий рыцарь не отдаст все это за знак внимания своей дамы? За локон ее волос или мягкую улыбку на розовых губах?
– Ах! Ты смеешься, мой мальчик? Ну хорошо, сэр Тристан, однажды какая-нибудь дама войдет в твое сердце, и когда ты почувствуешь боль любви, а потом освободишься от нее, тогда ты засмеешься – над собой.
– Тебя украли у меня, папа, – с болью прошептал Ахилл. – Я не твой сын. Я сын человека, воплотившего в себе все, с чем ты учил меня бороться.
Как укол шпаги, эта мысль пронзила его сердце. Его лишили детства, крови, земли, титула – и даже король был больше не его.
– Скажи мне, что это только колдовские чары на мне, как те, в книгах. Чары прекрасной ведьмы, посланной уничтожить меня. Ей не потребовались снадобья или заклинания, достаточно было ее уничтожающих глаз… и злой энергии.
Образ светлых глаз Константина трансформировался в голове Ахилла в холодные темные глаза с рисунка Элеоноры, и опять он услышал ужас, звучавший в словах его матери.
– И теперь для меня не осталось радости, – произнес Ахилл вслух. – Ничего не осталось.
Он зажмурил глаза, защищаясь от пустоты. Его разум заполнили зеленые глаза, и послышался шепчущий голос с мягким акцентом. Некоторое время назад он думал, что ему почудилось, что, возможно, ему удалось найти решение и он мог бы вернуться к Элеоноре и предложить ей руку и сердце.
Но один проклятый портрет забрал у него все. Его прошлое, связанное с Константином, оказалось ложью. И хотя в последние дни с Элеонорой он осмеливался мечтать о будущем, теперь это будущее тоже ушло. Оно уехало в карете на восток, через Пассау в Вену.
Пассау. Это слово принесло свет здравого смысла. Что тот слуга говорил о Пассау? Курьер… нетерпеливый… война… маршем в Пассау.
Ахилл снова посмотрел на доброго пожилого человека на портрете. Внутри него чиркнул кремень и высек искру. За что еще может сражаться рыцарь…
– Я больше не рыцарь, папа. Я больше не могу просить руки дамы и даже знака ее внимания. – Голос Ахилла сорвался, но он стиснул зубы, сопротивляясь переполнявшим его чувствам. – Но я нужен даме, папа. Она едет в Вену через страну, которой грозит война.
Ахилл отставил картину в сторону и встал.
– Я нужен, чтобы обеспечить ее безопасность и доставить невредимой к семье. Сейчас меня ничто не держит. Только дьявольское наследие. Ни имени, ни титула, ни земли. Я ничего не могу предложить ей, кроме этой безопасности.
Ахилл вышел из комнаты, спустился по лестнице и приказал привести коня.
Он взобрался на Широна, обернулся, чтобы в последний раз взглянуть на замок. Он увидел его, каким он был давным-давно: облупленный каменный фасад, разбитые окна старого крыла, возвышающаяся башня с башенкой… и мальчик, стоящий на крепостном валу рядом со светловолосым пожилым мужчиной, и ветер, развевающий их волосы, темные и светлые.
– Я хорошо усвоил ваши уроки, шевалье, – прошептал Ахилл. – Уроки последнего из рода Д'Ажене забыты не будут.
Он дернул поводья и направил своего коня прочь. На восток, к Элеоноре. В Пассау. И в Вену.
Глава 18
Экипаж Элеоноры с головокружительной скоростью пронесся через один французский городок, потом другой, третий, пока ее голова безвольно не опустилась от мерного стука копыт и переливистого сумасшедшего смеха Эрве. Но Элеонора даже была рада, поскольку это помогало отвлечься от насмехающегося сознания. Семья ждала ее в Вене, ждала – и напрасно, – что она приведет к ним сына дьявола.
Она подвела свою семью. Она подвела Ахилла. Нет, то, что она сделала, было гораздо хуже, чем не оправдать ожиданий. Она могла лишить жизни сына дьявола во спасение своей семьи, но сейчас жизнь Ахилла была бесцельно разрушена. Элеонора вспомнила тело Балинта и вздрогнула. Ну хоть Ахилл остался жив и невредим.
«Но члены моей семьи никогда не остановятся, – подумала она в отчаянии, – они будут медленно изводить себя – и все потому, что я согрешила с черным ангелом». Раны ее семьи никогда не заживут, как и раны Ахилла.
Первый день, после того как Ахилл выпроводил ее, она провела, глядя назад, на дорогу, ища намек на стук копыт быстро скачущей лошади. Но Ахилл не прискакал ни в тот день, ни на следующий, ни потом, и ее спокойствие боролось с разочарованием. Ее привела вера, что он – воплощение дьявола, но вместо этого она оказалась брошенной человеком, чьей страсти она безумно желала и кем одновременно пренебрегала.
Элеонора ожидала неприятностей при пересечении границы Баварии, но экипаж с гербами французского графа на дверцах безо всяких трудностей въехал на чужую территорию. В Регенсбурге Эрве предложил подыскать баржу, чтобы плыть по Дунаю. Он обещал, что будет охранять ее, и, несмотря на его сумасшествие, Элеонора верила ему.
Одиноко путешествующая женщина всегда вызывает подозрения. Но кучер Ахилла умел говорить и уговаривать владельцев постоялых дворов, где они останавливались на ночь, чтобы те давали ей лучшие куски мяса на ужин и самые мягкие кровати для сна. Кучер Эрве был крепко верен своему хозяину и его приказам.
Элеонора отклонила предложение Эрве плыть, и они продолжили свой путь по дорогам через долины и холмы, покрытые пышной зеленью и вольно тянувшиеся вдоль Дуная. Спустя неделю после ночного кошмара в монастыре Святой Валерии они достигли земель епархии Пассау в Восточной Баварии, возле границы с Австрией.
Напряженность здесь, ближе к врагу, была выше, люди менее дружелюбны. Мария-Тереза, эрцгерцогиня Австрийская, скоро будет коронованной королевой Венгрии, и Элеонора не питала никаких иллюзий относительно своей судьбы, если бдительные офицеры французской армии, патрулирующие дороги, откроют, кто она есть.
Дорога, по которой они ехали, вилась вдоль опушки леса, не давая видеть, что впереди. Это случилось к концу дня, когда солнце отбрасывало на дорогу длинные тени деревьев. Хотя Элеонора не видела ничего, кроме деревьев и их теней с обеих сторон дороги, легкий ветерок донес обрывки грубой немецкой солдатской песни. Эрве начал насвистывать свою немузыкальную мелодию, служившую ей сигналом, который он придумал, чтобы сообщить, что надо опустить кожаные занавески, потому что впереди возможны неприятности. Что Элеонора и сделала.
Карета замедлила ход, чего по собственной воле Эрве почти никогда не делал. Элеонора старалась выглядывать в щелку между занавеской и окном. Длинная цепочка солдат двигалась в попутном направлении – к Пассау.
Элеонора задрожала и откинулась на сиденье. Их офицеры, должно быть, впереди на лошадях, последние, мимо кого она должна пройти перед границей, и самые опасные, так как они с наибольшей вероятностью могли остановить ее карету.
Элеонора почувствовала, что Эрве старается набрать скорость. Позднее время может дать хорошее объяснение их нежеланию попусту терять время. Солнечный свет отражался от золотого шитья и бренчащих серебряных уздечек и, к ее удивлению, от яркого белого креста. Эти люди были офицерами епископской гвардии. Элеонора вжалась в сиденье, чтобы ее не заметили. Через щель она увидела нескольких человек, лейтенантов и капитанов, как она предположила, поднимавших свои шляпы, когда их карета проезжала мимо, салютуя титулу на карете и ее владельцу в ней. Они проехали мимо майора, который, сощурив глаза, изучал крест на дверце. Он не поприветствовал карету.
Элеонора молилась. Майор пришпорил коня, чтобы догнать их.
– Куда вы так торопитесь? – спросил он Эрве на немецком языке. Кучер пробормотал что-то в ответ.
Элеонора осторожно открыла окошко к кучеру. Майор снова повторил свой вопрос. Она тихонько свистнула и увидела, что Эрве еле заметно кивнул.
– Скажи «ужин» – abendessen, – прошептала она. – A-bend-ess-en. Это, по крайней мере, офицер поймет.
Эрве повторил слово. Майор засмеялся и махнул рукой. Они свернули и скоро оставили идущих солдат позади.
Кучер посмотрел на Элеонору через все еще открытое окошко и сказал:
– Что-то не так, мадам. Не знаю, что именно, но что-то плохо.
– Что ты имеешь в виду? Что плохо?
– Тот майор, мадам. Он долго смотрел на крест монсеньора. Не так, как незнакомцы обычно смотрят. В большинстве случаев люди просто глядят на него, как бы понимая, что внутри находится персона, соответствующая титулу.
– Но что он высматривал? Ты думаешь, он знает месье Д'Ажене?
Эрве пожал плечами, хотя единственное, что Элеонора могла видеть, – это движение его огромного пальто из бычьей кожи, как если бы налетел внезапный порыв ветра.
– Трудно сказать, мадам. Месье мог драться с этим майором. Мог драться против него.
– Ты хочешь сказать, что это его прежний противник? – спросила Элеонора, думая о том, что, если бы майор был таковым, он был бы не один. Смогла бы она объяснить, что она лишь… кто?
Эрве хихикал в маниакальном веселье.
– Старый враг намного вероятнее, чем старый друг, я бы сказал. Монсеньор – он не такой человек, который сразу понравится. – Кучер щелкнул кнутом, как бы говоря, что он думает о подобных людях.
– Ну я бы сказал, – продолжил он, – никому из них, легких людей, не удалось бы вытащить герцогского хирурга из-за стола с коньяком, взяв за шиворот, и бросить на поле в грязь, где мы были все в дырах и распростерлись, как перед священником, нуждаясь в лекарствах. – Эрве снова щелкнул кнутом. – Нет, говорю я вам, нет, нет, нет, месье не из тех легких людей.
Элеонора искоса посмотрела на Эрве.
– Я рада, что ты помог мне разобраться в месье Д'Ажене. Я – до сих пор, конечно, – часто заблуждалась по поводу него из-за сплетен виконта де Виньи.
Эрве откинул голову назад и разразился смехом:
– Хо, хо-о-о, вы молодец! Неудивительно, что месье выбрал вас.
Элеонора успокоилась и потянулась, чтобы закрыть окошко.
Кучер фыркнул.
– Все, что я могу сказать, если вернуться назад к реке… если Господь решит, что настало время встретиться с ангелами, монсеньор сам отопрет небесные ворота, чтобы отговорить Его от этого. Разрази меня Господь, он так поступит. Никогда не слышал, чтобы раньше он так поступал. Будь проклято все, кроме Судьбы, конечно.
Элеонора закрыла окошко. В Пассау она щедро заплатит Эрве за потраченное им время и неожиданную доброту, затем сама наймет лодку вниз по Дунаю до Вены. Она улыбнулась, представив, как сумасшедший кучер пытается защитить ее от членов ее семьи с тем же успехом, как он защищал ее от ненасытных хозяев постоялых дворов.
Раздался легкий стук в окошко.
– Прошу прощения, мадам, – сказал Эрве, когда Элеонора открыла его. – Не хочу тревожить вас, но нам придется проехать еще одну горную гряду, прежде чем мы достигнем Пассау, а сзади к нам быстро приближается всадник.
– Майор! – вскрикнула Элеонора. – Я с ним управлюсь, Эрве. Возможно, он стремится к своему ужину. Если нет, не препятствуй ему. Он может заставить тебя пожелать вернуться к тому хирургу, а я, по крайней мере, могу заставить его поколебаться, прежде чем он нападет на графиню. – Эрве кивнул.
Карета увеличила скорость, хотя Элеонора не была уверена, можно ли это было сделать. Дорога пошла на подъем и ухудшилась. Выбоины после последней бури не были заделаны, и карету бросало из стороны в сторону, когда Эрве старался въехать на гору.
Элеонора слышала, как он кричит на лошадей, ругает их, уговаривает, стараясь добиться большей скорости. Она повисла на кожаном ремне, придумывая и отвергая одно объяснение за другим в ожидании того, что ее остановят и станут задавать вопросы. Может ли она быть очень дальней кузиной Д'Ажене? Отвергнутая любовница, не имеет значения, насколько это верно, может породить какие-то мысли, но что касается жены…
Она отбросила эту идею. Нет, это должно быть проще, чтобы легче верилось. Она была венгерской графиней, возвращающейся домой, и монсеньор Д'Ажене был так великодушен, что предложил ей свою карету. «Это сработает, – говорила Элеонора себе. – До тех пор пока майор не спросит почему», – добавил внутренний придирчивый голос.
Карета начала замедлять ход – гора оказалась слишком крутой. Не стук ли подков она слышала? Элеонора вспомнила о пистолете, который потеряла в лагере угольщика. Надо будет поручить Эрве купить новый.
Элеонора напряглась. Всадник был уже близко, потом он резко послал свою лошадь вперед. Элеонора выпрямила спину, сложила руки на коленях, подняла подбородок и надменно уставилась в точку высоко над головой. Дверца кареты распахнулась.
– Wie konnen Sie sich unterstehen? – требовательно спросила она. – Как вы посмели?
Элеонора услышала мужской смешок. Подобный она уже слышала раньше. Она сглотнула комок в горле и опустила взгляд.
– Ахилл! – выдохнула она. Ахилл стоял в открытом проеме дверцы, рукой держась за крышу снаружи и слегка подавшись к ней. Лучи заходящего солнца окрасили в золотистый цвет все позади Ахилла. Он был в грязи и обветрен после скачки, но глаза смотрели на Элеонору с тревогой и напряжением. – Ахилл, ты здесь!
– Как видишь, – ответил он и влез в карету. – Хотя мне потребуется некоторое время, чтобы согреться после твоего приветствия.
Вздрогнув, в свою очередь, Элеонора подобрала юбки, чтобы они не касались Ахилла.
– Что ты здесь делаешь? Зачем ты приехал?
– Я приехал, чтобы сопровождать тебя до Вены.
Холодные паучьи пальцы ночных кошмаров Элеоноры вернулись.
– Нет, ты не должен! Меня не нужно сопровождать.
Со мной будет все в порядке. У меня не было неприятностей по пути во Францию.
– Это было до объявления войны, – ответил Ахилл с яростным спокойствием.
– Правда, Ахилл, мне не нужно…
– Тогда давай скажем, что у меня есть кое-какие незаконченные дела с твоими братьями.
– Нет! – закричала Элеонора. – Это закончилось.
– Твоя часть, по крайней мере, – заметил он. – Меня вызвали на дуэль, ты ведь так говорила? А ты – секундант своих братьев. – Ахилл приложил руку к груди и поклонился. – Туше, мадам. Я признаю, первая кровь – ваша. И вы получили ее так успешно, что я предполагал, что это не было кровью. Возможно, теперь я встречу ваших братьев на коленях, предлагая свою шпагу и жизнь в обмен на их милость.
Ахилл говорил в прежней манере, которую Элеонора помнила с той первой ночи на балконе замка Дюпейре, – провоцирующей, язвительной, отчужденной. Человек у камина, которого она узнала так близко, ушел.
– А возможно, нет, – произнесла Элеонора, зная, что Ахилл никогда и ни перед кем не встанет на колени.
– А возможно, нет, – согласился он. – Но я могу проследить, чтобы ты добралась до Вены в безопасности.
Карета дернулась в выбоинах и начала взбираться на гору. Немного погодя Эрве снова постучал в окошко. И Элеонора, и Ахилл потянулись открыть его, и когда их пальцы соприкоснулись, Элеонора вспыхнула и отдернула руку назад.
– Еще один всадник быстро скачет, – сообщил кучер Ахиллу. – И на этот раз, конечно, майор. Все это золотое шитье почти ослепляет меня.
– Чертов немец. Святой Стефан, забери его, – выругалась Элеонора.
– Майор? – спросил Ахилл, бровь его криво поднялась. – А он что сделал вашим братьям? Я подумывал пару раз спросить о его происхождении. У немцев более отвратительный характер в отношении этого вопроса, нежели у французов. – Ахилл поднял руку и добавил: – Говоря абстрактно, разумеется, поскольку я, кажется, не отношусь ни к тем, ни к другим.
– Как ты можешь так клеветать на моих братьев, когда здесь именно ты – главная проблема! Этот майор долго-долго смотрел на крест на дверце кареты. Без сомнения, он часть твоего пользующегося дурной славой прошлого. Я почти ждала, что он распахнет дверцу, приставит мне к горлу шпагу и закричит: «Вспомни Страсбург!»
Мгновение Ахилл смотрел на Элеонору темными, сверкающими, словно сигнальный огонь, глазами, потом уголки его рта приподнялись.
– Я не был в Страсбурге с тех пор, как мне исполнилось семь. И он во Франции.
Элеонора скрестила руки, обиженно откинулась на спинку сиденья и резко бросила:
– Тогда в Хейджельберге. – Понимание и смущение заставили ее потерять самообладание. – Хотя я не сомневаюсь, что и в семь ты был так не по годам развит, что мог так оскорбить любое количество будущих майоров. Как бы то ни было, иметь с ним дело тебе. Он интересовался твоим крестом. Меня это не касается.
Карета добралась до вершины холма, натяжение подпруги исчезло. Эрве дико и ликующе закричал, и они понеслись вниз по холму к воротам города Пассау. Элеонора ухватилась за ремень и приготовилась к сумасшедшей езде, как она уже делала неоднократно прежде.
– У ворот мы будем первыми! – услышала Элеонора крик Эрве.
Карета повернула, опасно накренившись на два колеса. В душе Элеоноры поднялся страх. На секунду кожаный ремень качнулся, и она увидела, что там, на востоке, факелы на воротах Пассау состязались с оранжевым светом сумерек, который окрашивал воды Дуная в цвет мерцающего золота.
Но Элеонора вряд ли видела золотую реку – ее взгляд застыл на отряде стоящих в карауле солдат. Элеонора перевела глаза на человека, сидевшего напротив нее. До нее дошло, что он вместо солдат изучает ее профиль.
– Есть какие-нибудь предложения? – спросила Элеонора.
– Одно или два, – ответил Ахилл бархатным голосом.
– Относительно солдат. А что, если они ждут нас? Крик на немецком позади кареты послужил ответом:
– Не пропускайте их!
Ахилл отряхнул штаны и поправил кружевные манжеты.
– Святой Стефан, что ты делаешь? Нас почти арестовывают, а ты…
Ахилл развалился на сиденье, натянул шляпу на глаза и принял невыразимо скучающий вид.
– Извините меня, что оторвала вас от послеобеденного сна.
– Так ты ничего и не усвоила из того, чему я учил тебя? – спросил Ахилл.
– Я поняла, что ты испорченный, эгоистичный…
– С претензиями и абсолютно невозможный, – закончил за нее Ахилл. – Все это делает французских аристократов самыми замечательными созданиями в мире – и очень трудно арестовываемыми.
Навязчивый зуд оскорбленности Элеоноры рассеялся как комариное облако. Она расправила свои юбки так, что они целиком заняли сиденье, затем откинулась на спинку, надув губы.
– О да! Эта поездка так утомительна. Вода для моей ванны вчера вечером была холодной, говорю я вам. Несчастному мальчишке пришлось бегать четыре раза, чтобы сделать ее нормальной. – Элеонора изящно вздрогнула. – Представьте себе, что холодная вода могла бы сделать с моей кожей. Я бы выглядела в два раза старше. – Она элегантно повела плечами и посмотрела на Ахилла из-под опущенных ресниц. – Я хочу сказать, в три раза.
