Текст книги "Тряпичная кукла"
Автор книги: Паскуале Ферро
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 9 страниц)
«Моя дорогая, я нездорова, простите меня, нас ожидают трудные времена, у меня туберкулёз. У изголовья моей кровати я хотела бы видеть ваши глаза, которые наблюдали бы за тем, как улетает моя жизнь в небо, только так я была бы счастлива даже умереть. Ваша Анна».
Когда я прочитала всё это в присутствии надсмотрщицы и Мачедонии, ярость охватила моё сердце, мой потрясённый мозг заставил меня забыть, что я монахиня, и я излила самое чёрное отвращение на них за предательство и унижение, которые испытывала:
– Достаточно… хватит, вы – мерзкие развратницы, что вы вообще понимаете в настоящей любви, вы не имеете права даже читать строки этих писем, потому что вы не знаете ничего о любви… вы убогие негодяйки… сволочи, сволочи, – я вне себя кричала о своём презрении к ним обеим, а после этого ужасного помутнения тюремщица подошла ко мне и отвесила такую сильную пощёчину, что я упала на пол.
Мачедония побледнела, облокотилась на стену, еле держась на трясущихся ногах, и хотела вмешаться, чтобы защитить меня, да! Я прочла это в глазах Мачедонии, но также в них был и страх. Через несколько дней она должна была освободиться и понимала, что если сейчас вступится за меня, то надзирательница сделает всё возможное, чтобы наказать её, и это станет очередным кошмаром для несчастной Мачедонии.
– Да с чего это ты тут разошлась? Валентина! Не перегибай палку, ты всего лишь монашенка, я вскрою твою башку, как спелый арбуз, и вправлю мозги! Благодари Бога, что я не заявляю на тебя начальнику тюрьмы, – эти слова надсмотрщицы прозвучали как вызов, но я не дала себя запугать:
– Ну давай, сделай это. если хватит смелости, но помни, что тебе тоже есть что терять, я знаю, водятся грешки за тобой и твоими коллегами: вы здесь приторговываете, шантажируете заключённых и даже проносите сюда эти мерзкие пластиковые штуковины, вибраторы, я всем расскажу о ваших грязных делишках!
Надзирательница поняла, что перед ней была отчаявшаяся женщина, а всем известно, что отчаявшийся человек может быть очень опасным. В общем, она правильно сделала, что ушла, оставив меня наедине с перепуганной Мачедонией. Душу мою разрывали противоречивые чувства, с одной стороны – я ненавидела Мачедонию за предательство, с другой – я бесконечно любила эту женщину, несмотря ни на что. И я решилась открыть Мачедонии своё сердце, заговорила с ней, не утаивая ничего:
– Любовь моя, мой милый человечек, ты соблазнила моё сердце, моё тело, я уверена, что ты никогда меня не оставишь и что мы обязательно будем счастливы в своё время.
Возможно, она не поняла моих слов, поскольку её реакция была совсем не той, что я ожидала. Мачедония отошла от стены и набросилась на меня с оскорблениями, с самыми отвратительными словами:
– Ты сильно ошибаешься, я люблю Пекинесу, она единственный человек в моём сердце, в моём теле, она мне и отец, и мать, и любовница, я вся принадлежу ей, глаза, губы, волосы – всё её. Ты всего лишь была разрядкой, отдушиной. Не забывай, я сразу тебе об этом сказала.
Я была потрясена, как же я могла не понять, не услышать её молчание, я сама себя спрашивала, может, я не хотела слышать, может, я не хотела понять, проблема была во мне, а Мачедония всегда была честна со мной? Но я так разозлилась, что с губ моих слетали лишь слова возмущения:
– Ах отдушина? Но ведь я живой человек. Как я могла так ошибаться в тебе?! Как я, решив посвятить всю свою жизнь Господу нашему, могла отказаться от монашеского обета ради тебя? – я прочла в глазах Мачедонии смятение, упрёк за её разоблачение, но настойчиво продолжила мучить её своими словами: – Если я и безумна, то кто меня довёл до этого? Господи Боже, как ты можешь быть такой циничной, поверхностной эгоисткой? Любовь, которую я испытываю к тебе, лишила меня разума, но ты не беспокойся, мне ничего не надо от тебя, только когда-нибудь ты будешь раскаиваться в этом, а вот кого мне действительно жаль, так это… Пекинесу… Несчастная женщина, она не знает, что её ждет.
После этих слов Мачедония вышла из себя и обрушила на меня всю свою злобу:
– Ну да! Это я‑то эгоистка… а ты со мной посоветовалась? Ничего не сказав, ты отказалась от монашеского обета?.. Так это твои проблемы, от меня ты чего хочешь? А имя Пекинесы даже не вздумай произносить… Ты меня поняла?
Конечно, я всё поняла! У меня больше не осталось аргументов, чтобы переубедить Мачедонию, я всё перепробовала: нежность, силу, ненависть. Нет, Мачедония не любила меня, но всё-таки у меня ещё были сомнения, её ласки выдавали в ней влюблённого человека, её взгляд говорил не только о животном желании, как я могла этого не понять? Я собралась с духом и ещё раз взмолилась:
– Я опережаю время, оно настигает меня, невероятно, но я быстрее, оно неустанно преследует меня, я бегу без передышки, думаю: «Кто же не выдержит первым? Оно?» Какая разница! Мои сильные ноги поддерживает мой воинственный разум, он укрепляет моё тело. Война без времени, время, которое наступит, когда ты, Мачедония, будешь моей передышкой, моим забвением, ты хочешь стать моим забвением?
Она ответила:
– Я тоже хотела бы стать твоим забвением, если бы знала, что это такое.
Я не поняла, осмыслила она мой вопрос или же, как обычно, постаралась увильнуть, потому что она сама не знала, что делать, что ещё сказать. А я, пожалуй, расстреляла все свои патроны, я сделала всё возможное.
Мачедония свободна
Валентина вышла из камеры, последнее, что я увидела, – её лицо, белое, как фата невесты, я посмотрелась в зеркало: я тоже была совсем бледной. И тогда стали неважны все «почему», на них не было ответов, я схватилась за перила и позвала: «Валенти-и-ина-а-а!» На мой душераздирающий крик прибежала надзирательница и рявкнула: «Что ты орёшь? Ты свободна, ты на свободе, можешь уходить». Я начала собирать вещи и думала, думала: «Как же так, я должна быть счастлива, наконец-то я выйду отсюда, увижу Пекинесу, увижу свободу, так почему же я плачу не от радости?» Пока я шла навстречу свободе, перед глазами пронеслись все эти мучительные истории, которые я услышала в тюрьме, – Нильде, Марии-вонючки, Лауры. Но самой большой болью отзывалось имя Валентины, жестокая мысль, что Валентину я больше не увижу, не давала мне покоя, и, чтобы немного собраться с силами, я думала: «Может, эта монашка была всего лишь тюремной привычкой, защищала меня, баловала, Валентина меня…» Охваченная своими мыслями, я совершенно не заметила, как оказалась на улице. Передо мной стояла Пекинеса, я бросилась к ней в слезах, в отчаянии. Пекинеса оглядывалась вокруг и пыталась успокоить меня: «Эй, ну-ка перестань, люди на нас смотрят, что они подумают, не надо плакать, ты на свободе, ты со мной, чего ты ещё хочешь». С этими словами она взяла меня за руку и повела за собой, сказав, что на время разместит у своей тётки. «А потом посмотрим…» – добавила Пекинеса.
Решение Валентины
Я ждала начальника в администрации тюрьмы и из окна увидела Мачедонию, которую в этот день освободили, и Пекинесу, они садились в такси. Я уже не плакала, мои слёзы закончились, я находилась в таком состоянии, как будто умер кто-то очень близкий: сначала ты без конца плачешь, а потом чувствуешь только усталость, пустоту и ждёшь сна, который принесёт облегчение. Вот, что мне было нужно – дать отдохнуть своей голове… Через окно я разглядела лицо Пекинесы, которое мне совсем не понравилось. «Но, может, это всего лишь неприязнь, ревность», – думала я. Вошёл начальник, и мы долго разговаривали, он сказал, что это не его забота отговаривать меня не отказываться от монашества, но тем не менее предложил остаться работать в тюрьме уже не как монахине. Он попросил меня заменить Нильде. Мне казалось несправедливым занять место человека, которому я, сама того не желая, сделала больно, человека, который из-за моей глупой ревности лишился работы. Директор воспринял моё молчание как церковное сомнение, как кризис веры, и предложил: «Сестра, что вы скажете, если я дам вам немного времени, чтобы всё обдумать? Вы прекрасная сотрудница, за эти несколько месев вы нам очень помогли. Подумайте». Я согласно кивнула и вышла из кабинета с мыслью о том, что лицо Пекинесы мне совсем не понравилось.
Дурачок и Луизелла
Пекинеса отвезла меня к своей тётке – в глухую деревню, названия которой я даже не помню, и оставила меня там, как оставляют ребёнка в школе. После разговора с тётей Пекинеса уехала, даже не попрощавшись со мной.
– Ты будешь жить здесь, – сказала старенькая тетка. – Я буду тебя кормить, за это ты должна убираться в доме, ходить за покупками, готовить и стирать, вот твоя комната.
После этих слов тётка вышла, заперев меня в пыльной, пахнущей затхлостью комнате. Мне хотелось плакать. Но почему? Я на свободе, скоро уеду жить вместе с моей Пекинесой, так почему же в сердце моём такая тоска? Валентина! При чём здесь она, она была всего лишь отдушиной для зечки, и тем не менее Валентина не выходила у меня из головы. В дверь громко постучали, от неожиданности я вздрогнула, спросила:
– Кто там?
– Деточка, как это, кто там?! Это тётушка Луизелла, иди за стол, ужин готов.
Я сказала, что не голодна, но старушка сильно рассердилась и не принимала никаких отказов: еду нельзя выбрасывать. Я вышла из комнаты и села за стол. Спустя несколько минут к нам присоединился сын старухи, которого она мне представила:
– Дурачок – мой единственный сын.
Этот здоровяк сразу мне не понравился, но что было делать, я вынуждена здесь находиться, я думала, что совсем скоро окажусь в красивом месте вместе со своей любимой.
– Дурачок – большой труженик, работает каменщиком, он никогда не хотел заниматься моим делом… знаешь, я продавала квакш, то есть лягушек, но вот сынку моему, до того как я умру, я должна найти жену, – сказала Луизелла и с нежностью посмотрела на своего единственного сына.
Дурачок шумно продолжал есть суп, затем своими томными водянистыми глазами робко улыбнулся мне, в тот момент я заметила, что это был очень привлекательный парень, но какой-то безликий во всём – во взгляде, в движениях, в жестах, в общем, как говорят у нас в Неаполе, был пресным, без соли и без перца. Я встала, собрала посуду, вымыла начисто кухню, собралась уже идти к себе в комнату, но Луизелла властным голосом возразила:
– Ты куда?! Садись на диван, посмотри с нами новости.
Я села, старуха взяла мою руку и вложила в руку Дурачка. На следующий день я с нетерпением ждала Пекинесу, но она не приехала и на следующий день, и на следующий… Прошла неделя, я была в отчаянии, не знала, что и думать, хотела позвонить, но куда? Как? Тем временем тётушка становилась всё более настойчивой, а Дурачок спал на ходу, был потерянным, я так и не смогла понять, чего он хотел от жизни, что у него было на уме. Парень ни разу не заговорил со мной, только однажды я услышала его голос, когда старуха ругала его:
– Да что ты как рыба оглушённая? Сынок, тебе надо шевелиться, разве не видишь, как на тебя смотрит Мачедония? Она только и ждёт, что ты приласкаешь её, ну давай, шевелись!
Наконец-то я услышала голос Дурачка, ворчливый, почти женский:
– Мама эта Мачедония даже не смотрит на меня, я как будто невидимый. Есть я, нет меня – ей все равно, а я не хочу выглядеть идиотом, я вообще хочу всегда оставаться с тобой, наплевать мне на какую-то Мачедонию.
Тётка не на шутку разозлилась, но увидела, что у сынка глаза на мокром месте, и ласково сказала:
– Дурачок, чудесный мой сынок, я ведь не вечна, и, пока я не померла, пока не истекла кровью, я хочу пристроить тебя. Мачедонии не на что претендовать, твоя двоюродная сестра Пекинеса привезла её сюда, потому что знала, что я должна найти тебе жену. Пекинеса очень обязана мне и это удовольствие влетело мне в копеечку, поэтому не переживай, зажми Мачедонию в укромном уголке.
Я вышла из комнаты и закричала на них обоих, но старая остановила меня одним пальнем, как святой Януарий остановил лаву Везувия со словами: «Остановись, Везувий, Неаполь – мой!», только мегера сказала:
– Стой, Мачедония, или я разобью тебе голову палкой.
Я, как и лава вулкана, остановилась, вспомнив о тюрьме и о том, что случилось бы, если бы я прикоснулась к мерзкой старухе.
– А ты что себе вообразила, – продолжала наступать Луизелла, – что ты будешь здесь на всём готовеньком просто так, бесплатно всю свою жизнь? Пекинеса знала, что я искала девушку для Дурачка и что нужна была такая, как ты, нуждающаяся, скромная и тихая, которая не задаёт вопросов, но которая будет нам полезна. Ты правильно меня поняла – полезна.
Я не верила своим ушам, Пекинеса меня продала, как африканскую рабыню, пелена затянула мне глаза, но я не сдавалась:
– Я лучше пойду просить милостыню к церкви, буду бомжевать на центральном вокзале, но не стану вашей прислугой. Это вам понятно?
Луизелла сделала знак дурачку, чтобы тот оставил нас вдвоём. Безмозглый сынуля ушёл в другую комнату смотреть мультфильмы. Как только мы остались одни, старуха полностью раскрылась передо мной:
– Ты что думаешь, я буду счастлива женить своего сына на первой встречной, чью историю, чью жизнь я не знаю? Но я не могу оставить моего мальчика одного на этой скверной земле, кто присмотрит за ним? Ты видела Дурачка, в нём нет ничего от взрослого мужчины, мой сын родился ребёнком, вырос ребёнком… в общем, отсталый.
Из глаз тётушки текли слёзы, которые она пыталась скрыта.
– Но ведь так не делается, – в замешательстве ответила я, – по крайней мере, надо было меня хотя бы предупредить, ввести в курс дела, и потом я не хочу такой жизни, я хочу… как мне поговорить с Пекинесой?
Луизелла встала, взяла маленький ключик, подошла к телефону и открыта замочек, который блокировал диск аппарата. Она набрала номер и передала мне трубку, не сказав ни слова. Несколько гудков – и мне ответил детский голос.
– Алло, Пекинеса дома? – спросила я.
На другом конце провода я услышала, как ребёнок крикнул:
– Мама, там какая-то тётя тебя спрашивает.
«Сын Пекинесы? – промелькнуло у меня в голове. – Так значит, она вернулась домой, к мужу, к своей семье».
– Алло, кто это? – услышала я голос Пекинесы и даже не смогла ничего ответить, но потом собралась с духом и сказала:
– Это я! Завтра же немедленно приезжай в деревню, иначе я сама приеду к тебе. Поняла? Ты вообще соображаешь, что сделала, как ты могла просто так оставить меня здесь, как мешок с мусором? Тебе все понятно? Завтра ты должна быть здесь!
Я даже не дала ей возможности ответить, потому что если бы развесила уши, то никогда бы уже не увидела свою Пекинесу. Повесив трубку, я ушла в свою комнату, не пожелав спокойной ночи тётушке, уставившейся в потолок в полной тишине.
На следующий день рано утром громко позвонили в дверной колокольчик, я открыла – передо мной стояла Пекинеса. Она бросилась ко мне, рыдала, но я стояла и не двигалась, мне не нужны были её слёзы, я хотела её и своей правды. Когда Пекинеса успокоилась, выплакавшись до конца, мы зашли в дом, старухи не было. Мы остались вдвоём, две храбрые женщины, которые заставили говорить о своем выборе весь Неаполь, Пекинеса под моим вопрошающим взглядом заговорила, держа меня за руки:
– Мой малыш был при смерти… Муж попросил, чтобы я вернулась домой, он простил меня. А ещё я потеряла работу, что мне было делать?
Я была в бешенстве и обрушила на рыдающую Пекинесу всю свою ярость:
– И не надо мне тут лить неаполитанские слёзы… «мой малыш при смерти»! «муженёк меня простил»! Простил за что? За то, что мы любили друг друга? Послушай, Пекинеса, если ты хочешь вернуться домой к сноси семье, я не против, но не надо морочить мне голову, я должна знать, чего ты хочешь от жизни, потому что я тоже хочу жить своей жизнью, но определённо моя жизнь – это ни Дурачок, ни его мамаша.
Пекинеса отпустила мои руки, перестала плакать и вновь стала той женщиной с сильным характером, которая так нравилась мне.
– Что ты такое творишь, Мачедония, ругаешься? Я хочу тебя. Всё, что я писала в письмах, правда, но ты должна дать мне время, мой сынок чувствует себя лучше, я ищу работу себе и тебе, тем временем мы можем продолжить погашать кредит, который я взяла, когда меня уволили, мы снимем дом, но ты должна дать мне время, любовь моя, – сказав это, она со всей страстью поцеловала меня, прошлась руками по всем моим слабым местам, прижалась всем телом, но я была слишком раздражена и разочарована. – Любовь моя, вот увидишь, всё устроится, надо только немного потерпеть, ты столько времени провела в тюрьме, мы долго ждали, я прошу тебя потерпеть ещё, – с этими словами Пекинеса сунула мне в карман немного денег и ушла.
Не знаю, что со мной происходило, но я не сердилась на неё из-за того, что она меня бросила и практически продала, наоборот, я была расстроена, потому что не понимала, почему её ласки не действовали на меня, как прежде, я так мечтала об этом, так сильно желала их – и ничего! Что же случилось? Возможно, пока я была в камере, всё это было лишь желанием почувствовать дыхание Пекинесы, тепло прикосновений, услышать нежные слова, но не любовью, а я не понимала, хотя мы противостояли целому миру, злым языкам всего района, которые никогда не прекращали судачить о любви между Мачедонией и Пекинесой. И вот! Что же творилось в моей голове?
Луизелла вернулась, она не очень хорошо себя чувствовала – поднялась температура. Я уложила тетушку в кровать, приготовила лягушачий бульон и, когда приехал Дурачок, сказала, что маме нехорошо. Ничего подобного я не ожидала: Дурачок завопил так, что на его крик сбежалась вся деревня. Я пыталась объяснить, что ничего страшного не произошло, но парень стал биться в конвульсиях, и у него тоже подскочила температура, я и ему налила бульона из лягушек. Вся эта история с лихорадкой растянулась на неделю, я ухаживала за матерью с сыном, как за двумя малыми детьми, а что мне было делать? Между тем от Пекинесы не поступало никаких известий, и я не знала, что предпринять, хотела позвонить, но старуха опять повесила замок на телефон, и к тому же я была слишком гордой: почему Пекинеса сама мне не звонила? Дурачок вернулся на работу, после того как спала температура, Луизелла поправилась, а я продолжала обслуживать их. Однажды, пока я чистила брокколетти, старушка промолвила:
– Ты видела реакцию Дурачка? Теперь-то ты понимаешь, почему я так обеспокоена? Если я умру, где окажется мой несчастный сынок? Я совсем не злая, а думаю только о благополучии моей кровинушки, как и все мамы на свете… как и Пекинеса.
«При чём здесь Пекинеса?» – подумала я. Старуха явно мне чего-то недоговаривала, как и по поводу телефона, почему уже несколько дней не было слышно звонков? А когда она болела, он не умолкал ни на секунду – один непрекращающийся звонок, это была какая-то пытка, я не знала, заботиться мне об этих двоих или рассказывать родственникам о здоровье тётушки! Когда я хорошенько присмотрелась, то увидела, что провод выдернут из розетки. Я пошла к старухе и спросила, почему она выдернула телефонный провод, и вообще, что ей было нужно от меня, а ещё сказала, что должна позвонить Пекинесе. Луизелла не ответила, тогда я вышла из дома – первый раз за всё время пребывания там – и огляделась. Это была типичная деревушка, несколько домов, скорее даже лачуг. Я увидела синьору, которая сидела, задумавшись о чём-то своём, и, пока она смотрела куда-то вдаль, я попыталась узнать у неё, где найти телефон-автомат, а она всё показывала мне пальцем со словами: «Вот там, в сельпо. Не понимая, что это за «сельпо», я направилась в ту сторону, куда синьора указала мне пальцем, и обнаружила что-то вроде магазина. Там было очень пыльно, тысячи запахов старого мыла, металла, листы джута… Потом беззубый старик поинтересовался, что мне надо, я попросила у него телефон, старик странно посмотрел на меня, как на иностранную туристку, и я наконец-то получила то, что искала. Набрала номер, и мне ответила сама Пекинеса:
– Ты с ума, что ли, сошла? А если бы тебе ответил мой муж? Ты хочешь поставить меня в неловкое положение, хочешь чтобы у меня были проблемы?
И тут я выплеснула на неё всю свою обиду, отчаяние, злобу и презрение, а под конец сказала:
– Завтра в двенадцать я тебя жду у Порта Капуана, и не говори мне, что не сможешь прийти, твой сын будет в школе, а муж – на работе, в общем, не ищи отговорок.
Я слышала рыдания Пекинесы, она всё повторяла:
– Я люблю тебя, завтра приеду, и ты увидишь, как я тебя люблю.
Странно, но почему-то все эти слёзы не произвели на меня никакого впечатления. Я вернулась домой, сейчас придётся столкнуться со старухой, что сказать ей, почему мне надо в Неаполь?
– Мне надо к гинекологу, – объявила я, как только вошла в дом.
Мегера, нисколько не смущаясь и продолжая готовить, ответила, не глядя на меня:
– А нужно непременно ехать в Неаполь? У нас здесь есть деревенская акушерка.
На этот раз я разошлась не на шутку:
– Ну уж нет, моя дорогая! Это серьёзные вещи, и я не позволю осматривать себя какой-то невежественной деревенщине! Вы меня поняли.
Луизелла остолбенела, но, увидев такую мою решительность, ничего не ответила. На следующий день в условленное время я стояла у Порта Капуана, ждала час, два, три… потом зашла в бар и позвонила Пекинесе, никто не ответил. Я направилась было на вокзал, где должна была сесть на автобус, но вместо этого поехала на метро в Поццуоли, добралась до тюрьмы и попросила вызвать начальника, который принял меня через несколько минут.
– Я хотела узнать, сестра Валентина может со мной поговорить? – спросила я.
Начальник долго смотрел на меня, а потом сказал:
– Но разве ты не знаешь, что сестра Валентина отказалась от своего монашеского обета? И вообще, что тебе надо от неё? Зачем ты сюда явилась?
Я встала и вышла, не ответив, потому что и сама не знала зачем поехала в тюрьму Поццуоли, я сама не знала, что мне нужно от Валентины. И вдруг услышала:
– Она уехала навсегда, говорят, она теперь в Бразилии. Ты потеряла её, Мачедония, ты навсегда потеряла Валентину! Но ты так легко теряешь дорогие сердцу вещи, будто это копеечные монетки, ты ничего не умеешь беречь, ты всегда была и останешься злобной душонкой.
Я обернулась, это была надзирательница, я хотела было ответить на её шипение, но подумала, что, может быть, начальник прав, может, надсмотрщица тоже права, я злобная душонка. Зачем я приехала сюда, чего хотела от Валентины?
Всё время я проводила в обществе Дурачка и старой торговки лягушками. Дни уносились прочь, а я даже не замечала их и не отдавала себе отчёта, что больше уже не думаю о Пекинесе, я больше ни о чём не думала. Однажды утром «лягушатница» (наверное, так можно назвать человека, который продаёт лягушек) сделала мне предложение:
– Почему бы тебе не выйти за Дурачка замуж?
«Да она сумасшедшая», – подумала я, но промолчала. Если бы я и хотела настоящую семью, разве выбрала бы этого полудурка? У старухи явно не всё в порядке с головой. Но оказалось, что голова у неё работала даже слишком хорошо.
– Я прекрасно знаю, о чём ты думаешь, что Дурачок – тупица, простофиля, и ты права, но раскинь мозгами: у тебя нет ни семьи, ни дома, ни родных… Пекинеса так больше и не объявлялась… В глубине души мой сынок – хороший парень, он не будет просить завести детей, и вообще, он трудяга… подумай, Мачедо́, подумай как следует.
Пока Дурачок рассматривал фигурки футболистов, я рассуждала… всю свою жизнь провести рядом с мужчиной, который больше похож на ребёнка? Но почему? Моя судьба – Пекинеса, с которой у меня была бы прекрасная жизнь, наполненная любовью, а теперь мне приходится обихаживать старую каргу и перезрелого юнца. Вероятно, каждый рождается со своей судьбой, как говорила Нильде: «Это – карма». Но, безусловно, моя – самая дрянная из всех карм. Я всё думала и думала, а между тем шло время, и я практически свыклась с этим тоскливым ритмом деревенской жизни. Однажды вечером, когда мы с Луизеллой готовили вату для набивки матрасов, старушка показала мне всё приданое, которое сшила для своего единственного сына.
– Посмотри, девочка моя, – говорила Луизелла, – ведь ты мне в дочери годишься, шёлковые халаты, покрывала, расшитые кружевом канту, шерстяные пледы, скатерти, кухонные полотенца, простыни из голландского полотна, атласные расшитые одеяла из Дамаска, парча, сицилийская вышивка, блестящий шёлк с вышивкой и, наконец, недорогое постельное бельё из муслина, видишь, сколько божьей благодати? Девочка моя, ведь ты мне в дочери годишься… – она всегда приговаривала так, только я не понимала, что она имеет в виду.
И пока я смотрела на всё это добро, какой-то мужчина вбежал в дом с криками (тот факт, что в деревне никто не закрывал входные двери, меня страшно нервировал): «Бегите, бегите, синьора Луизелла, Дурачок упал с высоты…» Несчастная старуха рухнула на пол, даже не узнав, что хотел сказать этот человек… Я не понимала что мне делать, помогать ей или бежать к её сыну. Недолго думая, я помчалась к бедному Дурачку, оставив тётку лежать на полу. Я обнаружила здоровяка всего в крови, у него было опухшее лицо, кто-то крикнул: «Давайте отнесём его к медсестричке». Кроме того, что эти деревенские были невеждами, так ещё и идиотами, они хотели отнести травмированного человека к простой «медсестричке». Тогда я взяла ситуацию в свои руки: остановила машину и отвезла Дурачка в ближайшую больницу, и совершенно правильно сделала, потому что у него оказались сломаны носовая перегородка и несколько рёбер. В больнице сказали, что нужно понаблюдать за ним ещё какое-то время, поэтому я вернулась в деревню, чтобы привезти парню пижаму. Стоит ли говорить, что я увидела в доме: сюда сбежались почти все женщины деревни, а Луизелла безутешно рыдала в кресле, и то одна сердобольная соседка держала тётушку за руку, то другая вытирала нос и слёзы. В общем, какой-то карнавал с шутами.
– Эй, что это за трагедию вы тут разыгрываете, – крикнула я, – ну-ка вон все на улицу, что за дела? Луизелла, давайте соберите-ка мне вещи: пижаму, трусы, носки, зубную щётку, – мне надо отвезти всё это в больницу.
Луизелла поднялась с невероятным воплем:
– Мой сыночек умер, моё сердце не выдержит, меня сейчас хватит удар, – и упала на пол, как спелая груша.
– Да вы совсем, что ли, одурели, – не вытерпела я, – как это Дурачок умер, а зачем тогда я собираюсь отвезти ему зубную щётку?
Спустя полчаса старуха опомнилась и собрала мне сумку, я поехала в больницу, провела весь день и всю ночь рядом с сыном Луизеллы. На следующее утро, после всех необходимых анализов и осмотров, парня выписали. Я привезла сыночка домой, мамаша, как только увидела его, завизжала, как ненормальная, и опять сбежалась вся деревня. Луизелла и Дурачок крепко обнялись и долго плакали. Я решила приготовить немного овощного бульона с пастой звёздочками, как нравилось Дурачку, а позже, опять же, как очень любил сын Луизеллы, пасту «Роза Мария» с помидорами. А назавтра парень уже хотел пойти на работу, сказал что если не появится там, хозяин его выгонит.
– Не беспокойся, я пойду поговорю с ним, ты пока еще не в состоянии работать, – сказала я Дурачку и отправилась на стройку.
Хозяин принял меня в лачуге из жести и картона, я рассказала ему про Дурачка и добавила, что надо немного подождать, пока парень окончательно поправится. Хозяин был вежлив, но заметил, что пропущенные дни не будет ему оплачивать.
– Хорошо, скажите, сколько вы ему платите, я дам вам эту сумму, а вы отдадите ему, тогда он не будет переживать, – предложила я.
Когда хозяин назвал мне цифру, я пришла в бешенство! Я знала, что дурачок – хороший работник, и, даже если у него и были проблемы в общении, он был внимательный, отрабатывал свои восемь часов в день и даже больше.
– Десять евро в день?! – воскликнула я. – Да вы в своём уме? Вы просто кровопийца какой-то! С завтрашнего дня он прекращает на вас работать.
Я уже собралась уходить, но хозяин вдруг стал умолять, чтобы парень остался работать, потому что тот действительно хорошо справлялся со своими обязанностями, был прекрасным каменщиком. Хозяин заверил, что оплатит ему больничный, мы договорились о зарплате, а когда я вернулась домой и всё рассказала матери и сыну, Дурачок обнял меня сильно-сильно, целуя мои щёки и руки, я почувствовала себя крайне неловко и ушла к себе.
События последних дней дали мне понять, что на самом деле это и была моя настоящая семья – два не знакомых мне раньше человека… Мои мыслями прервала вошедшая в комнату Луизелла.
– Спасибо, Мачедония, ты мне больше чем дочь, никто не делал для нас столько, сколько сделала ты. Можешь жить в моём доме всегда и когда хочешь, я уже смирилась с тем, что ты не выйдешь за Дурачка, – старушка сказала мне это с глазами, полными слёз, и я ответила ей:
– Когда я услышала, что он упал, то почувствовала, будто умираю, я ведь тоже очень привязалась к вам… но я не выйду за него замуж! А кстати, как его зовут, как его настоящее имя?
– Армандо, – ответила старушка.
– Ну хорошо, я не выйду замуж за Армандо, но я обещаю вам, что никогда не оставлю его.
Луизелла обняла меня и улыбнулась, я в первый раз увидела ее улыбку. Вечером мы весело поужинали, после ужина Луизелла уложила «малыша» спать, а потом пришла и попросила пойти с ней. Она привела меня в комнату, которая всегда была закрыта и в которую я никогда не заходила, старуха просила не убирать там, потому что делала это сама. Я открыла дверь и увидела старинную, но очень красивую комнату, и первое, что поразило меня, была огромная кукла Ленчи в центре кровати, одетая в свадебное платье. Луизелла открыла ящик стола, вынула оттуда старую банковскую книжку на имя Армандо и показала мне её, я увидела цифры – сумасшедшую сумму, хороший мальчик Армандуччо смог бы прожить семь жизней на такие деньги. Вся эта сцена происходила в абсолютной ужасающей тишине, а потом, мы пошли на кухню, и Луизелла, долго взъерошивая волосы, наконец заговорила:
– Ты видела сумму в сберкнижке, видела мебель и этот прекрасный дом с участоком? Так вот, если однажды я умру и всё останется Дура… э-э-э… Армандо, как, по-твоему, мои родственники и племянники что сделают?
– Что сделают? – повторила я с любопытством.
– Они вышвырнут тебя, как старый башмак; Мачедо́, ты такая сообразительная, ты из Неаполя, не дай себя обвести вокруг пальца. Эти мои родственнички только и ждут, как я со дня на день помру, ты разве не видишь, какие они порядочные? Они звонят мне каждый час и каждую минуту. Почему? Чтобы удостовериться, что я наконец издала последний вздох. Вот я и хочу, чтобы ты вышла за моего сыночка, потому что уверена, ты не упечёшь его в какой-нибудь интернат для психбольных.