Текст книги "Тряпичная кукла"

Автор книги: Паскуале Ферро

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 9 страниц)

Аниту обуревали сомнения, она уже не была той, прежней, самоуверенной и дерзкой, способной противостоять целому миру благодаря своей красоте и коварству. В один из таких вечеров, после того как Поскуале изнасиловал Аниту (потому что это было самым настоящий насилием – то, что он вытворял с ней), и она, как обычно, в изнеможении лежала на ковре, зазвонил телефон. Паскуале встал и ответил: «Добрый вечер, Джанни, подожди, я выйду». Пока его не было, Анита пришла в себя, из комнаты, куда Паскуале удалился поговорить со своим другом, до девушки доносился громкий вульгарный смех. Анита прислонилась к двери, чтобы подслушать, о чём они говорят. «Кто? Эта потаскуха? Откуда я знаю, что там у неё в голове, я время от времени, если хочу трахаю эту шлюху, а потом, ты же знаешь, я познакомился с Салли, решили пожениться… Да, с этой я уже решил, как избавиться от неё. Мы обо всём договорились с нотариусом, она сваливает или по-хорошему, или по-плохому: ей приходят заказные письма – это судебные постановления, она должна была бы явиться в суд по делу о разводе и по моим заявлениям. Но она никогда не получала эти письма, потому что моя домработница забирает их, и тогда все приговоры вынесут заочно… и что она будет делать? Заявит на меня? А как она всё докажет? Откуда возьмёт деньги на адвоката? Что она себе думает: если я с ней сплю, то я всё забыл? Ну что сказать тебе, она просчиталась!» – Паскуале разразился громким, грубым хохотом, усилившимся в сотни раз в голове Аниты, которая больше не могла терпеть эту унизительную ситуацию.

Что-то замкнуло в мозгу у Аниты, будто бы прошёл сильный электрический разряд. Один удар, резкий рывок – она решительно распахнула дверь. От боли и безумия глаза Аниты налились кровью. Плохо соображая, что делает, Анита тихо сказала: «Я люблю тебя». И тут же набросилась на Паскуале, царапая и кусая, ударяя кулаками и пиная ногами, а он, всё ещё не одетый, истекал кровью, но продолжал издевательски смеяться. Анита уже совсем не отдавала отчёта в своих действиях, её болезненная любовь была в агонии… Девушка обезумела, её вопли доносились до самого неба. Понадобились четверо санитаров, чтобы забрать её, и, пока они пытались увести её из дома, она в последний раз увидела лицо Паскуале, похожее на кровавую маску, но с той же его неизменной довольной ухмылкой. Паскуале победил, и это ещё больше сводило Аниту с ума. Она, привыкшая причинять боль и выигрывать всегда, была повержена этим ничтожным мужичонкой! Пока Анита металась по лестнице, изворачиваясь и вырываясь из квартиры доносился всё более громогласный смех. Когда Анита стояла уже внизу, у входа в подъезд, из всех квартир вышли соседи, которые с улыбками на лицах все вместе стали аплодировать происходящему. И тогда же она увидела последнего человека, который смеялся громче всех, это была Перлина, мерзкая колдунья. И неизвестно, что на самом деле стало магическим проклятьем: то, что Анита влюбилась в Паскуале, или то, что она лишилась разума.

Вот такая история у Аниты, моей единственной в жизни подруги. Печальная история одной ненормальной с совершенно больной головой, а с другой стороны, кто же ещё мог быть моим другом? Только такая женщина, как Анита, которая в конце концов по волшебству или по собственному желанию влюбилась. Да, любовь, которая, как мотор, двигает вперёд весь мир, любовь, которая не делает тебя счастливым, даже тогда, когда ты её находишь… Почему? Как только ты обретаешь любовь, то тут же боишься её потерять, и поэтому страдаешь, или ты ревнуешь и от этого страдаешь, или ты влюбляешься в другого человека – и страдаешь… и ты сидишь на стуле, а у тебя под ногами море воды – это слёзы, которые затопили твою квартиру, и их уровень поднимается выше и выше, пока ты не захлебнёшься… и ты страдаешь.

Мои безумные бредни

Но вернёмся к моей истории… я продолжала крутиться возле главного входа под сводами галереи в «Сан-Карло», где практически каждый вечер посещала оперные спектакли. В фойе театра все относились ко мне очень уважительно, тепло здоровались, может быть, потому, что они знали, что я настоящая синьора, а может, думали, что я сумасшедшая, может, опасались, что я устрою скандал, потому что они приходят в «Сан-Карло» покрасоваться, но на самом деле ничего не понимают, а я‑то – истинная меломанка, прирождённая. И вот каждый вечер одна и та же история: «О, добрый вечер, синьора Контесса… да… что сегодня дают? Ах, «Дириндина»…» И увешанная драгоценностями графиня отвечает: «Ну да, эта, Пуччини». Я с ангельским терпением вежливо поправляю: «Как это Пуччини? Синьора Контесса, кретинка, «Дириндина» – это Скарлатти… Хорошего вечера!» Я не понимаю, зачем они приходят в театр, если ни в чём не разбираются, идите тогда смотрите оперетки для детишек, невежды! Каких только персонажей здесь не встретишь! Вот, например, есть тут две сестрички, слабоумные принцессы, ещё и старые девы, они всегда ходят вместе, словно сиамские близнецы. Думаю, когда они умрут, их похоронят тоже вместе одну под другой или плечом к плечу, они такие страшные, похожи на газовые баллоны, в общем, две свинки, и я уверена, что они – синьорины девственницы, потому что, кто возбудится, глядя на эти два древних комода? «О дорогой герцог… да, сегодня дают «Отчаявшегося мужа»… Чимароза!» Фамилию композитора назвала я, а то бы герцог опять попал впросак… Знаете, когда проезжает мусоровоз и оставляет за собой зловонный смрад? Вот такое же отвращение я питаю к герцогу, у него есть омерзительная привычка смотреть на меня сверху вниз, а потом он обращается к своей жене (ещё одна ненавистная дура) и в тысячный раз спрашивает: «А кто эта чудачка, которая всегда меня приветствует?» Но однажды я не выдержала и вышла из себя, схватила герцога за бабочку и с решительным видом прокричала прямо в лиц: «Ты в течение стольких лет со мной здороваешься и никак не можешь запомнить, кто я, у тебя старческое слабоумие, что ли?»

Вы хотите знать, кто же я? Я… Анастасия, дочь царя Николая Второго, на самом деле моё настоящее имя Марилена и реальная история Распутина была совершенно другой. В действительности всё было вот так: Распутин – прорицатель, он гадал на картах папе и маме, в общем – порядочная свинья, которая не стеснялась лапать ни мужчин, ни женщин, правда. А вот пожар в доме устроили не большевики, это абсолютная ложь. Дело было так. Моя мать, императрица Александра, вы её знаете? Хорошо. Именно она устроила историческую катастрофу. В тот день императрица готовила пасту и фасоль со шкварками, но тут соседка позвала мою мать: «Александра-а-а, беги к окну, сейчас расскажу тебе свежие-пресвежие сплетни». Моя мать, прирождённая сплетница, безмерно обожавшая всякие пересуды, запыхавшись, подбежала к окну, забыв на несколько часов кастрюлю с фасолью на плите, вот так дворец и загорелся, что привело к многочисленным жертвам. Я спаслась, потому что кувыркалась на сеновале с сыном конюха, а когда мы увидели вспышки огня – тут же сбежали. На самом деле первым сбежал сын конюха, оставив меня со спущенными меховыми стрингами. Все вокруг кричали: «Пожар! Пожар! Бегите!» И тогда я убежала, а сейчас странствую по свету и никому не говорю, кто я, потому что сразу начнутся расспросы о моём спасении. А что мне отвечать? Но герцог смотрел на меня своими глупыми рыбьими глазами, давая понять, что совершенно мне не верит, но я не растерялась и добавила: «Я шучу, синьор Дука, я не Анастасия, по правде говоря, я Луна…» Что вы знаете о Луне? Откуда вам знать, сколько было жертв, сколько споров у меня было с этим нахалом Солнцем. Я расскажу вам историю, которая случилася со мной.

Однажды вечером я ждала Солнце, которое, как обычно, появлялось опозданием на час-другой, и думала: «Это как всегда! Бог его знает, в какой траттории или забегаловке оно сейчас напивается, как старый непросыхающий пьянчуга. Никакого уважения к окружающим! Ведь оно же Солнце! Да что оно себя возомнило императором Вселенной, что ли? Ну уж, когда оно придёт, я ему устрою!» И пока я размышляла… вот он – нахальный луч, озаривший небо. Я была раздражена, находилась просто в бешенстве! Я провела бессонную ночь из-за дискотеки с оглушающей музыкой, а когда я не высыпаюсь, то становлюсь невыносимой. Я набросилась на синьора Солнце: «Ну добро пожаловать! Кофейку-то уже выпили? А сигаретку не хотите?.. Так вот, уважаемый, всему этому должен прийти конец, у меня есть свои дела. Ты кем себя возомнил, что позволяешь себе появляться, когда и как тебе вздумается, в следующий раз я так вспылю, что у меня звёзды забегают…» Но, как всегда, он чувствовал себя всемогущим своевольным самцом и поэтому ответил мне без всякого уважения, по-хамски: «Хватит! Каждое утро одно и то же… чего ты хочешь? Может, исчезнешь уже? Давай, давай, иди отсюда, мир сможет и без тебя обойтись, ты же знаешь, все мы приносим пользу, но незаменимых нет, если хочешь, я скажу тебе всё, что думаю… Ты – холодная, ледяная, когда у тебя месячные, ты даже Землю не освещаешь. Да и вообще, когда ты работаешь, люди спят, спят и ждут меня, ведь я дарю им тепло, свет, чтобы они могли жить, чем-то заниматься, смотреть друг другу в глаза». Солнце всегда было высокомерным, заносчивым антифеминистом. Тем временем всё население Земли собралось, чтобы поприсутствовать на этом эпическом скандальном выяснении отношений вселенского масштаба, но я не стала уступать Солнцу и без промедления ответила: «Ах так! Но если я уйду, что же будут делать люди? А волки – на что будут выть? Ты видел хоть одного волка, который выл бы при солнечном свете? А влюблённые, поэты – как будут стихи и песни писать? Лучше мне уйти, а то я оттаскаю тебя за волосы и повыдергаю все лучи из головы – тебе и этой кретинке Венере».

Тогда я созвала все звёзды и ушла, спряталась за тучей, моей подружкой, чтобы посмотреть на реакцию Солнца… оно вело себя как сумасшедшее. «Да вы понимаете, кто я такой? – кричал синьор Солнце. – Я – двигатель мира! Я – Солнце! Даже не так, я – бог Солнце!» Он был очень взволнован, кричал и ругался, он раскалился докрасна и громко продолжал повторять, что он – бог Солнце. И именно в этот момент недра Неаполя разродились старухой, лёгкой, как паук. Она вскарабкалась на холм Вомеро, подняла руку и провозгласила: «Ты – бог-засранец! – голос старушки прогремел, заставив замолчать Солнце и всех людей. – Луна права, я вижу тебя каждый вечер в ночных заведениях в компании потаскух, ты напиваешься, сидишь там допоздна, потом наутро не хочешь просыпаться, а эта бедняжка вкалывает за тебя… мужлан, шовинист… придурок!»

Другие присутствующие тоже набрались смелости и стали оскорблять Солнце. Бедолага понял намёк и тоже спрятался за облаком, там же, где была Луна, которая, увидев унижение Солнца, сказала ему: «Ну не злись, я и ты – друзья уже тысячи и тысячи лет, давай начнём сначала. Ты пока что запишись в группу анонимных алкоголиков, я же схожу в салон к косметологу, сделаю маникюр, педикюр, приму несколько сеансов в солярии, а то я совсем бледная, а потом посещу психолога, и, когда вернусь, мы всё начнём сначала. Что ты об этом думаешь?» Солнце кивнуло, поцеловало Луну в щёку, а Луна в бешенстве заорала: «Чтоб тебе пусто было! Ты обжёг мне щёку… я сто раз тебе говорила не целовать меня, ты постоянно оставляешь на мне ожоги, теперь придётся идти к дерматологу… пьяница!» Солнце улыбнулось, крепко обняло Луну, и они занялись любовью, забыв о ненависти и пообещав друг другу, что оба изменятся.

«Поэтому, дорогой герцог, – сказала я, – не слишком задавайтесь, вы же слышали: «Все мы приносим пользу, но незаменимых нет!». Вы помните «Ла Ливелла» Тото? Подумайте хорошо и прислушайтесь к моим словам, сдайте пару анализов крови: у вас лицо бледное, морщинистое». Обиженный герцог резко возразил: «Плебейка! Базарная баба! Хабалка!» Но все эти оскорбления я даже не поняла, кроме «хабалки», просто схватила его за шиворот и вышвырнула из театра, потом вцепилась в волосы герцогине и протащила её через всю галерею «Сан-Карло». Несколько минут – и завыла сирена скорой помощи, двое здоровых медбратьев связали мне руки и в который уже раз увезли в лечебницу. Я ведь в стольких заведениях побывала, где-то со мной хорошо обращались, где-то – не очень, но по крайней мере у меня была крыша над головой, пристанище для моей больной башки.

Однажды, во время моего пребывания в больнице, я хорошо помню, это был канун Рождества, врачиха попросила меня написать письмо младенцу Иисусу и положить потом под ёлку, я могла написать всё, что хотела, так сказала докторша. Я ответила: «Ты уверена, что я могу написать всё, что мне придёт в голову?» Врачиха растерянно посмотрела на меня и отрезала: «Да… но не переусердствуй!» Тогда я взяла бумагу и ручку и принялась писать: «Дорогой Иисус, мы с тобой должны немного поговорить… неужели тебе кажется нормальным, когда умирает наш близкий человек, мы, удручённые, обращаемся к священникам и просим их объяснить, а они отвечают нам в замешательстве, хотя на самом деле видно, что им совершенно плевать на это: «Ведь Господь забирает лучших, чтобы они стали ангелами». Я вот этого просто терпеть не могу. Но как, спрашиваю я, уже миллиарды лет ты впускаешь в свои небеса столько этих ангелов, разве там ещё не случилось давки? Куда ты всех деваешь? А вообще, ты знаешь, во сколько они тебе обходятся? Учти, что те ангелы, которые приезжают к нам из бедных, охваченных войнами стран, влетают нам в копеечку, а ты-то как справляешься?

И ещё один вопрос: а что ты делаешь с детьми, с молодыми людьми? Я могу ещё понять – старики, это естественно – терять родителей, но совершенно немыслимо – забрать ребёнка, а мать лишить разума. Как бы то ни было, сделай две вещи: во-первых, постарайся забирать как можно меньше детишек и молодых, а во-вторых, скажи своим священникам, чтобы придумали какую-нибудь другую отговорку, потому что эта, с ангелами, совсем не работает. Ну и так как мы уже разговариваем… почему ты потакаешь всей этой ненависти и злобе по отношению к женщинам? Только потому, что эта швабра Ева съела яблоко? Почему за это должны расплачиваться все женщины на свете? Ты разве не мог сказать Еве: «Если ты съешь это яблоко… ты будешь мучиться хронической диареей». И тогда, когда возбуждённый Адам подошёл бы к ней, она романтично ответила бы: «Нет, любимый, не могу, у меня понос». А ты, как всегда, перебарщиваешь, как и в истории с зачатием. Ну как так, это что, нормально: мужчине, чтобы заделать ребёнка, достаточно нескольких минут, а женщине потом страдать целых девять месяцев, с токсикозом, больной спиной и всем остальным в комплекте. Если бы ты был богом-коммунистом, то мог бы распределить всё по справедливости: один раз беременеет женщина, другой раз – мужчина, один раз рожать тебе, другой – мне, тогда никто не раздражался бы, мужчина даже стал бы более чутким, так как понял бы, что значит ходить широко расставив ноги в течение многих месяцев.

А сейчас давай поговорим о расах. Ну зачем, зачем, спрашиваю я, ты сотворил людей со столькими цветами кожи? Неужели нельзя было оставить только один оттенок? Ну я не знаю, цвет глицинии, тёмно-лиловый, цвет звёздного неба, нет?! Тебе вздумалось сделать по максимуму: белый, чёрный, жёлтый, красный, таким образом ты создал и расовую ненависть. Тебе ведь известно это? Я могу понять историю с Вавилонской башней, когда ты перемешал все языки, потому что люди хватили лишнего, но с цветом кожи тебе надо было быть поаккуратнее. Прости меня великодушно, что мне приходится это говорить, но тебе надо брать ответственность за свои поступки, и не делай вид, что тебе всё равно, подумай хорошенько, не строй из себя, как обычно, упрямого осла. Прошу тебя, веди себя хорошо и счастливого Рождества!».

Закончив письмо, я вручила его докторше, она внимательно прочитала, потом посмотрела на меня и воскликнула: «Ты сделала всего одну ошибку – обратилась к Господу на ты…» Она положила письмо под ёлку и ушла, а я подумала: «Кто из нас более сумасшедший… как же так, мне хотелось сделать по-другому, перевернуть всё вверх дном, сбить с толку, а докторша удостоила меня таким странным комментарием? Может, она приняла меня за ненормальную?» Тут мне пришло в голову, что я забыла написать адрес получателя на конверте. Тогда я обратила к Господу молитву, правда, представившись другим именем, мне не хотелось рисковать, встала на колени и, как и все воспитанные люди, сказала: «Приятно познакомиться, Роза Спина».

Враньё!

«Аве Мария, мать моя и Матерь Божья.

Аве Мария, слава Богу, Господь с тобой.

Почему иногда тебя нет рядом со мной?

Ты Благословенная среди всех благословенных, и Благословенен сын твой, Иисус.

Санта-Мария, мать моя и Матерь Божья, помолись за меня, за себя, и за всех грешников, и за смерть нашу, да будет так… Аминь.

Во имя Отца и Сына и Святого Духа».

Я всегда была очень религиозной католичкой, но попы… священники всегда выставляли меня из дома Господа нашего. Они говорили: «Ты странная, непонятно, кто ты, слизень? Аморфное существо, кривое и уродливое, верблюд без горба? Ты кто? Изыди, сатана».

На это я отвечала, что я хорошая девушка, добрая и нежная малышка, но они молчали… Обитатели колоколен прогоняли меня, как бешеную собаку с чесоткой, и я, как больная собака, говорила, что только хотела помолиться Господу нашему, молитва помогала выйти из моей головы всем дурным и тяжёлым мыслям… вон, уходите прочь, дурные мысли, вон, вон. Но священники не проявляли милосердия. И вот тогда я превращалась в коварную, жестокую… а они говорили: «Уходи отсюда, а не то мы вызовем полицию – и тебя арестуют, мы отправим тебя в тюрьму, как грязное животное, мы надолго упечём тебя туда».

Лучше слушать лязг решётки, чем звон колоколов… фальшивых, как и вы, колоколов. Лицемерные хитрые людишки, когда вы проповедуете этим своим трубным голосом, меня всю выворачивает наружу… Но мысленно я успокаивала себя тем, что не все вы одинаковые… вы не все такие. Я уверена, что есть священники, которые не просто выполняют свою работу, для них это страсть, миссия, они не служители церкви. Я хочу только любви и прошу о ней на коленях перед вами…

«Слёзы мои катятся из глаз, спускаются по коже, скользя по лицу в рот, по языку, и попадают прямо в сердце. И тогда они становятся красными, а потом совершенно разных цветов и вдруг оказываются чёрными. Слезами своими я оплакиваю любовь, которой никогда не было, плачу по сдавленному вздоху, в тишине, от стыда за людей, не понимающих чувств тех, кто не хочет одиночества. Того одиночества, что превращает ночь в черноту, если ты не любишь ночь, если ты не умеешь жить с ней. Как тебе может нравиться ночь без света, без единой звезды? Мои слёзы иногда текут прямо из сердца, снимают чёрную маску и вновь оживают ради принца, ради принцессы, ради того, кто заставляет тебя дышать, и тогда ты веришь в это и говоришь самой себе: «Я люблю тебя, я всегда хочу быть рядом с тобой, я люблю тебя, как любят друг друга камни, из которых строят дома, я люблю тебя с той же силой, с какой глубоко ненавидят мир, я люблю тебя с той же страстью, с какой ненавидят любовь те, кто убивают без сожаления и развязывают войны, Вифлеемские войны, войны, устроенные безумцами с оружием в руках. Представь, любимый, как я могла бы любить тебя, если бы у меня была любовь! Я хотела бы дружить с крылатым конём, чтобы прилететь и забрать тебя с собой – подальше от всех этих ужасов, которыми пугают нас наделённые властью люди. Молю тебя, любовь моя, если ты существуешь… ответь мне взаимностью».

Тем не менее всё время в моей голове вертятся тревожные мысли, которые не дают мне уснуть всю ночь, а если всё-таки разум ищет умиротворения и я на секунду проваливаюсь в дремоту, дурные сны не дают мне покоя, но какие это сны! Пустые видения, бессмысленные фильмы, кажущиеся бесконечными сериалами, низкопробная ерунда. И тут я просыпаюсь, и оказывается, что прошло всего несколько минут, я чувствую себя уставшей и совершенно измотанной.

Один и тот же повторяющийся сон – о цыганке. Доктор сказала, что это проекция мышления.

Цыганка

Сон всегда начинается так: я на улице, рядом со своим подвальчиком, прибираюсь в саду, пока я подметаю, невероятно красивый мужчина подходит, улыбается, не произнося ни звука, задирает мне юбку и лишает меня девственности. Затем пылко целует меня, и больше я ничего не понимаю… вот этот мужчина уже зажимает меня у дерева в висячем саду – напротив моего дома. Я чувствую, как мои ноги становятся мокрыми. Не могу сказать, было ли это прекрасно или отвратительно, потому что я просто не знала, что такое хорошо и что такое плохо, я была слишком юной. Когда я вернулась домой, то всё рассказала маме, и она поставила меня перед выбором: «Либо ты выходишь за него замуж, либо я запираю тебя в женской исправительной колонии, либо ты станешь монахиней затворницей… в общем, решать тебе».

Я хотела замуж за этого мужчину. Он, довольный, снял квартиру-подвал на улице Седиль Капуано, и мы поженились. А потом начался настоящий ад: муж избивал меня с утра до ночи, я вся была в кровоподтёках, превратилась в сине-фиолетовую девушку. А всё почему? Потому что у меня не получалось забеременеть. Однажды, пока я убиралась во дворе, мимо проходила старая цыганка, которая против моей воли взяла меня за руку.

– Курочка моя, сколько же страданий ты носишь в своём сердце. А почему? Из-за кого? Из-за отвратительного, злобного, драчливого засранца, да и в придачу… женатого на бесплодной женщине, и это не ты, – сказала цыганка, глядя на мою лодонь.

Отдёрнув руку, я резко оборвала цыганку:

– Да ты что, старая ведьма, такое говоришь? Мой муж, может, и драчун, но он женат на мне.

Цыганка с нежностью посмотрела на меня.

– Ты права, я старая ведьма, но у твоего мужчины сердце из чёрной смолы и паршивое семя, а знаешь, скольких он зарезал в переулках Неаполя? Иди домой, дочка, посмотри под матрасом, там найдёшь доказательства, потом поезжай в Санти-Апостоли, спроси синьору Адолорату, это богатая толстуха, которая всегда одна, потому что её муж работает за границей, этот муж… твой мужчина.

Я с ненавистью взглянула на старуху.

– Зачем ты всё это мне говоришь, старая?

Но цыганка совсем не разозлилась на мои оскорбления, напротив, ласково ответила:

– Потому что я умею читать правду. У мужа твоего не получаются дети, он бесплодный, но винит во всём жену, уродину, которую не может бросить. Она дочь нехороших людей, и, если он её оставит, они оторвут ему голову и бросят в сточную канаву с дерьмом… в общем, они договорились, что он обрюхатит какую-нибудь хорошую девушку, а потом заберёт себе ребёнка. Эта семья во всей окрестности слывёт бессовестной и бессердечной. А что же будет с девушкой? Её убьют, вырежут язык, чтобы она даже мёртвая не смогла заговорить… беги, дочка, беги… я вижу и твою смерть, – сказав это, старуха пошла своей дорогой, оставив меня стоять посреди двора, окаменевшую, с метлой в руках.

Я была совершенно ошеломлена, мысли переполняли мою голову.

– Но кто ты такая? – только и смогла прошептать я.

– Я добрая душа, – донеслось издалека.

Мечущаяся душа из чистилища?

Я была в шоке, на автомате добежала до кровати и между матрасом и ящиком для белья обнаружила нож – он был чёрно-красным, в запёкшейся крови. Я оставила всё на своих местах, потом схватила шаль и отправилась в Санти-Апостоли. Выглядела я абсолютно обезумевшей. Приехав на место, разыскала квартиру синьоры Адолораты, известной в районе как «жена мерзавца», дёрнула за шнурок звонка, сердце бешено стучало. Мне открыла девушка, я попросила отвести меня к хозяйке, девушка ушла, вернулась и велела идти следом. Я оказалась перед семью хорошо одетыми дамами, которые вели себя очень вульгарно. Та, что походила на хозяйку, спросила: «Ну, милая девица, ты пришла просить милостыню?» Я почувствовала себя оскорблённой, я была из порядочной семьи, а со мной обращались как с нищей оборванкой, да ещё и кто – эта ничтожная чёрствая душонка! Тогда я со всей злостью обрушилась на этих лицемерных хамок, слушавших меня с фальшивым безразличием. Закончив рассказ, я ожидала негативной реакции, но получила самую настоящую пощёчину от дружного хохота и слов хозяйки: «Уже третья в этом месяце приходит сюда, выдвигает требования и говорит кучу глупостей! Детка, иди-ка ты отсюда на своих двоих, а не то пролетишь вниз по всем ступенькам, и впредь не смей поливать грязью достойных людей, таких как мой муж. Рителла, дай ей ломоть хлеба и вышвырни эту нищенку на улицу».

Я хотела было ответить, но Рителла схватила меня за шаль, вытащила на лестничную площадку и, перед тем как вернуться обратно, шепнула: «Беги, дочка, беги и не возвращайся домой, а то с тобой случится то же, что и с другими девочками, которых нашли утонувшими в выгребной яме. Беги, жена с ним заодно, она всё знает!» Горничная захлопнула дверь у меня перед носом, я была потрясена и растеряна. «Что же мне делать?» – блуждая по городу, думала я. В подвальчик на Седиль Капуано возвращаться было нельзя: этот ублюдок избил бы меня до смерти. В конце концов я очутилась на валу у Кастель-дель-Ово и не раздумывая бросилась головой вниз. Я не почувствовала никакой боли…

Потом я оказалась в красивой комнате, хорошо одетая, я лежала на кровати с балдахином, на покрывале из дамаста. Вдруг зашла синьора Адолората вместе с ним, моим мужем, я попыталась спрятаться, но они разговаривали, не замечая меня… ну да, не замечая меня… потому что я была мертва, я была призраком.

– Эту историю надо заканчивать! Сегодня пришла ещё одна, и я оскандалилась перед своими подругами. Если у тебя не получается никого обрюхатить, брось всё это, так дальше не может продолжаться… Хватит! – сказала Адолората.

Мой муж бросился в ноги своей хозяйке и принялся рыдать, обливаясь горючими слезами:

– Нет, прошу тебя, жена моя, если мы не сделаем ребёнка, твой отец конченая скотина, убьёт меня, дай мне ещё один шанс, я уверен, что смогу сделать ребёнка с кем-нибудь, а потом убью мамашу и принесу тебе малыша.

Кровь ударила мне в голову, я вскочила с кровати с проклятиями:

– Ты, бесплодная, никчемная самка, будешь рожать по три ребёнка в год, ты будешь рожать до самой смерти, а от тебя, ничтожный самец, каждая женщина, к которой ты прикоснёшься, будет беременеть, и твои же собственные дети тебя убьют!

После этого проклятия я вновь оказалась на скалах у Кастель-дель-Ово. Как сирена Партенопа, я всегда стояла там, по вечерам до меня долетал шёпот, сообщавший о том, что происходило в Сант-Апостоли. Адолората родила тройняшек на радость всем, а через год ещё троих, и так происходило последующие три года, всего девять детей, она рожала до тех пор, пока не умерла при родах. Он – мой муж – чуть не сошёл с ума, но в этом своём сумасшествии прикоснулся к горничной, которая родила ещё троих детей одновременно. Затем прикоснулся к дочке консьержки, к соседке, в общем, все женщины, соприкасавшиеся с моим мужем оказывались беременными. Мое проклятие настигло и его. И я каждую ночь стояла у кровати своего мужа, изводя его своим присутствием и своими речами. За несколько лет он умудрился зачать более тридцати детей, и его стала разыскивать жандармерия и его тесть. Иногда я слышу, как муж бормочет: «Прости», – потом, будто раскаиваясь в этом извинении, прикусывает себе губу до крови. Я так ни разу и не поняла, слышит ли он мои слова, но тем не менее отвечала: «Как я могу простить тебя? Ты никогда не думал обо мне, ты всегда был эгоистом, и однажды вечером овладел мною у дерева в саду, возле моего дома… Ты просишь прощения? Просишь оставить тебя в покое? Я не могу этого сделать. А кто мне подарит этот покой? Ты забрал всё, что у меня было: надежды, мечты, красоту, забрал всё… и даже мою жизнь, а теперь ты хочешь прощения, и именно от меня? Ну уж нет! Нет! Нет! Я умерла, а ты должен жить в муках и страданиях, какие в своё время причинил мне сам. Я была хорошей девушкой из приличной семьи, которая меня любила, я училась, работала помощником у нотариуса, у меня вся жизнь была впереди». Я рассказывала ему всё это, он плакал и продолжает плакать сейчас, слоняясь по улицам города, гонимый людьми, но не своим чувством вины за то, что погубил столько несчастных женщин. Мне казалось, что эта месть принесёт мне успокоение, но я всё время слышу плач тысяч новорождённых и стенания своего безжалостного мужа. Я приговорена к смерти, которая и не смерть вовсе, а своего рода чистилище, которое кажется адом, приговорена слышать голоса, стоны и мольбы. Но почему? В чём моя вина? В том, что я родилась? И сразу была приговорена… Заканчивается сон, и я внезапно просыпаюсь вся в поту, тысяча вопросов разрывают мою голову, и я больше не могу заснуть.

Любовь в моей жизни

Я, когда немного выпью, всегда говорю правду, но, если честно, чтобы отпраздновать прекрасный момент в своей жизни, я выпила несколько литров вина и теперь хочу признаться во всём… во всём. Помимо Китайского идола и каких-то ещё историй… у меня была настоящая любовь. Да, любовь, которая перевернула всю мою жизнь, свела меня с ума, это такое чувство, как будто собака покусывает тебе сердце. А потом я превратилась в потерянную куклу с растрёпанными волосами, убитую тысячу раз, как те куколки вуду, пронзённые сотней, тысячей булавок, не пролившую ни капли крови, но осознающую свою тоску, смерть души. Почему? Потому что я любила его больше жизни, но давайте всё по порядку.

Моя бабушка аристократка рассказывала, что, когда я появилась на свет, вся больница сбежалась – такая я была красивая, а ещё потому что, когда меня отмыли после рождения, не могли определить мой пол, странно, но у меня был малюсенький половой член, почти как пуговка. «Не беспокойтесь, синьора герцогиня, со временем мальчик будет развиваться хорошо, вырастет здоровеньким», – говорил профессор, но, казалось, не был до конца убеждён в своих словах. И в самом деле, я росла, но «приборчик» – никак, я становилась всё более женственной, у меня были длинные светлые кудрявые волосы. Когда мы с бабушкой прогуливались, люди останавливались и говорили: «Какая красивая девочка, будто лучик солнца!» Бабушка улыбалась, и я тоже, ведь для мира, для людей, но самое главное – для себя самой я была девушкой, девушкой благородного происхождения, из семьи, в генеалогическом древе которой были папы, епископы, кардиналы, даже один князь и король. Моя бабушка была единственной, кто не важничал и не зазнавался. Моя мать, герцогиня, и мой отец, герцог, вели себя высокомерно… Только представьте себе, иметь ребёнка – что-то вроде гермафродита, недоразумение какое-то, но самое главное, что чем старше я становилась, тем больше чувствовала себя девушкой, во мне не было ничего мужского, только эта маленькая запятая в трусиках. Пока моя бабушка была жива, никто меня не обзывал и не дразнил, мои родители предпочли переехать в поместье в сельской местности и нанять мне домашнего учителя. Я была настолько большим позором для них, что они хотели запереть меня в психушке, но моя бабуля пригрозила лишить их наследства, и тогда они отступили, приняв условия бабушки – обращаться со мной хорошо и дать мне возможность учиться. Всё шло нормально, я росла и становилась всё более красивой, гораздо красивее, чем эта прыщавая швабра – моя сестра – и чем этот тупица мой братец, но потом случилось несчастье. Моя бабуля умерла на радость всей семейке, которая терпеть не могла мою бабушку. Я помню, что в день похорон меня заперли в комнате, как Золушку, никто не должен был видеть эту позорную красоту. Из окна я смотрела на гостей, которые пришли выразить свои соболезнования, они подъезжали на шикарных автомобилях, были одеты в роскошные костюмы, все дамы разряженные, будто в театре. Я плакала, а снизу доносился пошлый смех и тупые шуточки про смерть бабушки. «И вот это – аристократы… может, титул даёт им такую свободу поведения… Но настоящий аристократ должен обладать благородством сердца и широтой души», – думала я, слушая скользкие смешки этих так называемых представителей высшего общества и понимая, что никто из них так и не поинтересовался, где же юный герцог Артуро, как будто меня вычеркнули из памяти людей, но я существовала, о чём явственно напомнил нотариус, когда вскрыл завещание. Я не присутствовала при этом, потому что по-прежнему была заперта в своей комнате, но по возвращении семейства услышала жуткие вопли матери: «Я не могу в это поверить! Эта старая свинья всё завещала Артуро, а если мы отправим его в интернат, то лишимся поместья – единственного, что она нам оставила. И кроме того, завтра приедет нотариус, чтобы познакомиться с Артуро… он будет навещать его раз в месяц и проверять, что мы действительно хорошо обращаемся с ребёнком, и так – пока Артуро не достигнет совершеннолетия…» Потом началась истерика, слёзы и проклятия. На следующий день наша горничная вошла в мою комнату вместе со старым господином, они одели меня в костюм, завязали галстук, отрезали мои кудри, затем отвели в гостиную, я уселась на диване, скрестив ноги. Моя мать косо посмотрела на меня и сказала: