Текст книги "Заводная"
Автор книги: Паоло Бачигалупи
сообщить о нарушении
Текущая страница: 26 (всего у книги 29 страниц)
42
По Тханон Пхошри с грохотом едут грузовики и танки. Хок Сен пережидает в соседнем переулке и с содроганием представляет, что каждая из этих машин жжет топливо – приличную часть государственных запасов дизеля, и все – ради безумства короткой схватки. Жадно поглощая горючее, танки скрежещут гусеницами, улицу заполняет угольный дым. Старик сидит, забившись в кучу мусора. Случился кризис, и все его планы пошли прахом. Надо было выждать и осторожно увести свой отряд на север, а не бросать сбережения и не рисковать ради призрачного шанса.
«Хватить ныть, старый дурак. Если бы не ушел тогда, сейчас горел бы вместе со своими красными банкнотами и друзьями-желтобилетниками».
Все равно он жалеет, что не догадался прихватить с собой хотя бы часть накопленного добра, гарантии будущего, и думает, действительно ли у него настолько плохая карма, что рассчитывать на успех бесполезно.
Старик выглядывает за угол, видит, что «Спринглайф» уже близко, а у входа нет охраны – хорошая новость, повод для небольшой радости. Белым кителям сейчас хватает других забот. Он ведет велосипед через дорогу, опираясь на него как на палочку.
Внутри здания – следы небольшой стычки: у стены лежат три тела. Похоже, этих людей казнили: сорванные с плеч желтые повязки брошены рядом. Опять глупые дети, которые решили поиграть в политику…
Сзади кто-то стоит.
Хок Сен оборачивается и тычет пружинным пистолетом в своего преследователя. Испуганно пискнув, Маи широко раскрытыми глазами смотрит на дуло, вжатое ей в живот.
– Что ты тут делаешь? – шипит старик.
Маи отступает от оружия.
– Вас искала. Кители нашли нашу деревню, а там – больные. – Она хнычет. – А потом еще ваш дом сгорел.
Тут он замечает, что девочка вся в копоти и царапинах.
– Ты была в Яоварате? В трущобах?!
– Да, но мне повезло. – Маи еле сдерживает рыдания.
Хок Сен качает головой.
– А сюда зачем пришла?
– Куда ж мне еще?..
– Много народа заболело?
Девочка испуганно кивает.
– Кители нас допрашивали. Я не знала, что делать, я им рассказала…
– Не бойся. – Хок Сен, успокаивая, кладет руку ей на плечо. – Они нас больше не побеспокоят, у них теперь своих проблем хватает.
– А у вас… – Маи умолкает, потом говорит: – Деревню сожгли. Все сожгли.
Жалкое создание, маленький беззащитный человечек. Старик представляет, как она бежит из гибнущей в огне деревни в свое последнее убежище и вдруг попадает в самый центр войны. Отчасти он хочет избавить себя от этой обузы, но слишком много смертей приключилось возле него, к тому же компания девочки чем-то ему приятна.
– Глупый ребенок. Идем со мной.
В главном зале страшно воняет. Оба прикрывают рты ладонями, стараясь дышать неглубоко.
– Водорослевые ванны, – говорит Хок Сен. – Вентиляция не работает, у пружин кончился завод.
Он шагает на второй этаж и открывает дверь в контору. Там жарко, душно и после нескольких дней без проветривания пахнет не лучше, чем внизу. Старик распахивает ставни и впускает внутрь ночной бриз вперемешку с дымом пожарищ. За крышами видны языки пламени. В небо, словно молитвы, поднимаются искры.
Подходит Маи. На ее лице играют отсветы – на улице ярко горит сломанный газовый фонарь. Так, наверное, сейчас по всему городу. Удивительно, что газопровод не перекрыт – кто-то ведь должен был это сделать. Однако вот он – пылает изо всех сил, отбрасывая блики на девочку. Хок Сен вдруг замечает, что Маи миленькая – хрупкая и красивая. Невинное существо в клетке с дикими зверями.
Старик отходит от окна, присаживается возле сейфа, начинает рассматривать цифры на наборном диске, массивные замки, рукояти. Шкаф из такого количества стали – недешевая вещь. Одно время – Хок Сен тогда владел компанией, и «Тримаран» царил в Южно-Китайском море и в Индийском океане – у него был похожий, достался в наследство от разорившегося банка, из подвалов которого его с помощью двух мегадонтов привезли прямиком в офис торгового общества «Три удачи». Этот сейф дразнит старика всем своим видом. Надо бы взломать каждый узел, но на это уйдет много времени.
– Идем.
Хок Сен с Маи шагают обратно в цех, но когда девочка видит, что ее ведут в зал очистки, нерешительно замирает на месте. Старик протягивает ей защитную маску:
– Этого будет достаточно.
– Вы уверены?
– Не хочешь – жди здесь.
Однако она следует за стариком – назад, туда, где хранят скрепляющую кислоту. Идут чрезвычайно осторожно. Занавес у входа в зал очистки Хок Сен отодвигает замотанной в тряпку рукой, стараясь ни к чему не прикасаться. Дыхание в маске шумное, хриплое. В цехах беспорядок – белые кители проводили обыск. От гниющих в цистернах водорослей исходит такая вонь, что не спасает даже маска. Старик дышит неглубоко, с трудом сдерживая тошноту и кашель. Под потолком темнеют сетки, полные пересохших водорослей. Некоторые, оборвавшись, свисают вялыми черными щупальцами. Он усилием воли заставляет себя не отпрыгивать от них подальше.
– Что вы ищете?
– Будущее. – Хок Сен подбадривает Маи улыбкой, но тут же соображает, что под маской ничего не видно, потом достает из кладовки перчатки с фартуком, протягивает их девочке и, показывая на мешок с порошком, говорит: – Помоги-ка, – и прибавляет: – Теперь мы работаем сами на себя. Никаких больше заморских хозяев, понимаешь?
Маи хочет открыть упаковку, но старик ее останавливает.
– Смотри, чтобы на кожу не попало. И потом не капни случайно.
Они идут обратно в контору.
– А что это?
– Скоро увидишь.
– Да, но…
– Это – волшебство. А теперь принеси воды из клонга.
Когда она возвращается, Хок Сен осторожно взрезает мешок.
– Давай воду.
Маи пододвигает ведро, окунает туда нож, перемешивает порошок, который начинает шипеть и пениться, а когда вынимает обратно, половины лезвия уже нет, оно просто растаяло.
Девочка, широко раскрыв глаза, смотрит, как с рукояти стекает вязкая жидкость.
– Что это такое?
– Специальная бактерия. Изобретение фарангов.
– Но ведь это не кислота.
– Нет. В некотором смысле живой организм.
Хок Сен водит ножом по дверце сейфа, его орудие быстро тает, и он, недовольно морщась, говорит:
– Надо бы что-нибудь длинное, чем размазывать.
– А вы облейте сейф, а потом посыпьте.
– Вот так да! Какой сообразительный ребенок!
Вскоре железный шкаф блестит от воды, а старик, свернув из бумаги раструб, обдает его тонкой струйкой порошка, который, едва коснувшись металла, начинает шипеть. Хок Сен чуть отходит назад, испугавшись невероятной скорости реакции, и сдерживает порыв отряхнуть руки.
– Не дай попасть на кожу, – бормочет он, глядя на перчатки – если на них есть хотя бы несколько пылинок, и туда попадет вода… Страшно представить.
Маи сразу отошла подальше и теперь стоит у дальней стены, с ужасом глядя на происходящее.
С сейфа облезает металл, отходит толстыми слоями, опадает яркими прошлогодними листьями, падает, потрескивая, скручивается, тает, рассыпается, оставляя на деревянном полу выжженный узор.
– Все проедает и проедает… – ошеломленно говорит девочка.
Старик начинает беспокоиться, не рухнет ли сейф сквозь пол на первый этаж, на конвейер.
– Бактерии живые – скоро у них наступит предел насыщения.
– Вон как фаранги умеют… – с благоговейным страхом говорит Маи.
– Не только они, тайцы тоже. И не думай, что все фаранги такие мастера.
Сейф тает и тает.
Надо было старику раньше проявить смелость и начать действовать еще до того, как в городе разразилась война. Он жалеет, что не может отмотать время назад, встретить прошлого себя – того напуганного параноика, который только и думал, как бы его не выслали из страны, как бы не разозлить заморских демонов, как бы сохранить свое доброе имя, – встретить и шепнуть ему, что нет никакой надежды, что надо брать и бежать, что хуже от этого не станет.
Его размышления прерывает чей-то голос:
– Ну-ну, Тань Хок Сен. Как же я рад нашей встрече. – В дверях стоят Собакотрах, Костлявый, а за ними еще шестеро. У каждого в руке по пружинному пистолету. Закопченные, все в ссадинах, но довольные и самоуверенные. – Выходит, мыслим мы одинаково.
Взрыв освещает контору оранжевым заревом, пол дрожит. Трудно сказать, где именно громыхнуло – стреляют, похоже, куда попало, а если кто-то и руководит атакой, то его замысел не понять. Снова взрыв, теперь ближе – скорее всего белые кители защищают дамбы. Хок Сен сдерживает острое желание сбежать. Продолжает потрескивать разъедаемая бактериями сталь, металл большими чешуйками опадает на пол.
– И я рад, – осторожно начинает старик. – Идемте, помогите мне.
– Пожалуй, не станем помогать, – с ухмылкой отвечает Костлявый.
Оттеснив Хок Сена, на чье присутствие, а также на присутствие Маи им наплевать, бандиты подходят к сейфу.
– Но это мое! – едва устояв на ногах, протестует старик. – Это я вам сказал, где все лежит! Вы не можете их забрать!
Никто не обращает на него внимания.
Он достает пистолет, но тут же чувствует прижатый к голове ствол и видит ухмылку Костлявого.
– Не стоит меня испытывать. Одной смертью больше, одной меньше – на мое перерождение это уже никак не повлияет, – с интересом разглядывая старика, говорит Собакотрах.
Хок Сен едва сдерживает ярость. Часть его очень хочет нажать на курок и стереть с этого лица довольную усмешку.
Металл все еще шипит, пузырится, опадает слоями, постепенно открывая последнюю надежду старика.
Нак ленгисовершенно спокойно, с ухмылкой, с любопытством, даже не доставая свое оружие, смотрят на Костлявого и на Хок Сена, направившего на них пистолет.
– Уходи-ка, желтобилетник, подобру-поздорову, пока я не передумал, – советует Собакотрах.
Маи тянет старика за рукав:
– Пойдемте, разве это стоит вашей жизни?
– Она права, – говорит Костлявый. – Тебе нас не одолеть.
Хок Сен опускает пистолет и дает себя увести. Люди Навозного царя, ухмыляясь, смотрят, как эти двое выходят из конторы, шагают вниз по лестнице в цех и дальше за ворота, на заваленную обломками улицу.
Вдали ревет мегадонт. Порыв ветра приносит с собой пепел, политические листовки и запах горящей всепогодки. Хок Сен чувствует себя старым, слишком старым для борьбы с судьбой, которая совершенно очевидно хочет его уничтожить. Мимо пролетает газетный листок, на котором крупным шрифтом что-то написано о пружинщице и убийстве. Удивительно, какой переполох устроила подружка господина Лэйка и как дружно люди ринулись ее искать. Он едва заметно улыбается: этому жалкому созданию сейчас куда хуже, чем ему, желтобилетнику. Стоило бы даже испытывать признательность: если бы не она и не новости об аресте господина Лэйка, старик давно бы умер, сгорел в трущобах вместе со своими бриллиантами, камнями и деньгами.
«Надо радоваться».
Но вместо радости он ощущает тяжесть, чувствует, как его осуждают предки: построенное в Малайе еще отцом и дедом при нем обратилось в прах. Гнет поражения давит невыносимо.
На фабричной стене шелестит листовка: снова пишут про пружинщицу, обвиняют генерала Прачу. Господин Лэйк с ума по ней сходил: трахал не переставая, тащил к себе в постель при первой возможности.
Хок Сен срывает бумажку и задумывается.
– Что случилось? – спрашивает Маи.
«Стар я для всего этого», – думает он, но чувствует, как сердце забилось живее.
– Есть одна идея. Возможно, это шанс.
Пусть надежда безумна, но отказаться от нее нет сил. Даже оставшись ни с чем, он должен рискнуть.
43
От взрыва танкового снаряда ее обдает землей и щепками. Отряд ушел из комплекса – отступил с позиций, как говорит Канья, но на самом деле сломя голову сбежал от танков и мегадонтов.
Они живы лишь потому, что главная задача военных, похоже, – занять территорию министерства, и основные силы сосредоточены там. Несмотря на это, по дороге к южным стенам ее команда наткнулась на три отряда и потеряла половину людей, а прямо у запасного выхода, проломив стену, им навстречу выкатил еще один танк и перекрыл путь к отступлению.
Канья скомандовала отходить в рощу у храма Пхра Себа. Там разруха: бережно возделываемый сад вытоптан боевыми мегадонтами, колоннада сгорела от удара зажигательной бомбы, которая с ревом и свистом, будто яростный демон, пронеслась сквозь лес высохших деревьев. Поэтому теперь они сидят в укрытии на склоне холма среди обугленных пней и пепла.
Неподалеку падает еще один снаряд. В пролом за танком течет поток солдат, которые, разбившись на группы, бегут в глубь министерской территории – похоже, к биолабораториям. Канья думает, не там ли сейчас Ратана и знает ли она вообще о боях тут, наверху. Танк дает еще один залп, и совсем рядом падает дерево.
– Они нас не видят, но знают, что мы тут, – говорит Паи. Словно доказывая его правоту, над их головами, взвизгнув, пролетает очередь дисков. Серебристо поблескивая, лезвия замирают в черных выгоревших стволах. Канья дает сигнал отходить. Кители – формы старательно вымазаны сажей – спешат в глубь дымящейся рощи.
Чуть ниже по склону взрывается снаряд. В воздух летят горящие щепки.
– Слишком близко. – Канья вскакивает и бежит вперед, Паи – следом. Их стремительно обгоняет Хироко, падает за лежащий на земле обугленный ствол и ждет, когда остальные ее догонят.
– Вот как такую одолеешь? – пораженно выдыхает Паи.
Канья только качает головой.
Пружинщица спасала их уже дважды: сначала заметила крадущийся к ним в темноте спецназ, потом успела оттолкнуть Канью за секунду до того, как место, где находилась ее голова, прорезала очередь лезвий. Зрение у девушки острее, чем у людей, а движения молниеносны. Но она уже вся пылает, кожа сухая и горячая на ощупь. Хироко не создана для войны в тропиках, и хотя ее поливают водой и стараются не перегревать, она теряет силы. Когда Канья подходит ближе, пружинщица смотрит на нее воспаленными глазами.
– Мне бы чего-нибудь выпить. Лучше ледяного.
– Нет у нас льда.
– Тогда надо к реке, к любой воде. Я должна вернуться к Ясимото-саме.
– Вдоль всей реки идут бои. – Канья слыхала, что генерал Прача сейчас у плотин, отбивает высадку десанта, ведет сражение со своим старым приятелем адмиралом Нои.
Хироко касается ее раскаленной рукой.
– Я долго не протяну.
Канья смотрит по сторонам, думает, как быть. Кругом сплошь тела, месиво страшнее, чем во время эпидемий: мужчины, женщины – все в клочья, везде оторванные конечности, чью-то ногу забросило на дерево. Трупы лежат кучами и тлеют. Шипит напалм, скрежещут гусеницы, пахнет сжигаемым углем.
– Дайте рацию.
– В последний раз была у Пичаи, – отвечают ей.
Но Пичаи убили, и неизвестно, где рация теперь.
«К такому нас не готовили. Учили останавливать пузырчатую ржу, грипп, но никак не мегадонтов с танками».
Наконец Канья находит приемник в чьей-то мертвой руке, заводит пружину, пробует частоты, которыми пользовались во время эпидемий – эпидемий, а не войн. Везде тишина. Тогда она говорит на открытой волне:
– Это капитан Канья. Есть кто-нибудь?
Долгое молчание. Треск пустого эфира. Канья повторяет снова. Потом еще раз. Ничего. И вдруг:
– Капитан? Это лейтенант Апичат. – Голос ее помощника.
– Прием. Где генерал Прача?
Опять долгая тишина.
– Мы не знаем.
– Разве вы не с ним?
Снова молчание.
– Думаем, погиб. – Апичат кашляет. – Они используют газ.
– Кто теперь командующий?
Выдержав паузу, лейтенант отвечает:
– Полагаю, вы.
Она пораженно замирает, потом говорит:
– Не может быть. А где заместитель?
– Неизвестно.
– Генерал Сом?
– Его нашли у себя дома убитым. Карматху с Пхаилином тоже.
– Это невозможно.
– Так говорят, но их действительно здесь никто не видел, а когда нам об этом рассказали, генерал Прача поверил.
– Еще капитаны есть?
– Пиромпакди был на якорных площадках, но мы видим там только пожар.
– Где вы?
– Возле башни, рядом с Пхрарам-роад.
– Сколько вас?
– Человек тридцать.
Она окидывает свою команду тревожным взглядом: мужчины, женщины – все раненые. Хироко привалилась к разбитой в щепки банановой пальме – глаза закрыты, лицо пылает, как китайский фонарь. Может, уже умерла. Канья на мгновение задумывается, жаль ей это создание или…
Отряд выжидающе смотрит на своего капитана. Она оглядывает их жалкую амуницию, их раны. Почти никого не осталось.
– Что нам делать, капитан? – трещит радио. – Пистолеты против танков бесполезны. Мы никак… – Голос лейтенанта Апичата обрывают помехи.
Со стороны реки доносится мощный взрыв.
С дерева слезает рядовой Саравут.
– Бомбить доки перестали.
– Мы теперь одни, – тихо произносит Паи.
44
Она просыпается от тишины. Эмико провела вечер в тяжелой дреме, постоянно прерываемой эхом гулких взрывов, пронзительным воем мощных пружин и скрежетом жгущих уголь танков. Но все эти звуки далеко, бои идут в других кварталах. После стычек улицы завалены телами, о которых теперь, переключившись на настоящую войну, уже забыли.
Над городом повисло странное затишье. Редкие свечи мерцают в тех окнах, из-за которых следят за происходящим в истерзанном полночном городе. Газовые фонари не горят ни на домах, ни вдоль улиц – кругом сплошная тьма. То ли весь метан вышел, то ли кто-то наконец перекрыл трубы.
Эмико встает из кучи мусора, морщась от запаха банановой кожуры и дынных корок. В отсветах огненной зарницы видны лишь несколько столбов дыма – и больше ничего. Улицы пусты. Лучше времени не придумаешь.
Она смотрит на башню. Там, на шестом этаже – квартира Андерсона-самы. Вот куда бы ей попасть. Поначалу рассчитывала просто пробежать через центральный вход и подняться по лестнице, но двери заперты, рядом ходит охрана, а сама она теперь слишком хорошо известна, и потому прямого пути ей нет. Зато есть непрямой путь.
Ей жарко, страшно жарко. От зеленого кокоса, найденного и разбитого еще вечером, осталось лишь дразнящее воспоминание. Подняв голову, она снова пересчитывает балконы – там вода и воздух посвежее, там спасение и временное укрытие. Осталось залезть.
Вдали слышен гул, потом треск, будто от фейерверков. Эмико понимает, что ждать больше нельзя, и лезет на первый из двух нижних балконов – оба забраны решеткой, рукам есть за что ухватиться.
Она замирает на третьем, открытом, тяжело дышит, борясь с растущим в ней жаром и головокружением, смотрит вниз, на манящую мостовую, потом поднимает голову, глядит на четвертый балкон, собирается, прыгает – рука, к счастью, нащупывает удобный выступ – и тянет себя наверх. Здесь некоторое время сидит на перилах – внутренний жар от физических усилий все нарастает, – затем делает глубокий вдох, прыгает снова – пальцы находят, за что зацепиться, – повисает над пустотой, смотрит вниз и тут же об этом жалеет: теперь улица совсем далеко. Часто и тяжело дыша, она влезает на балкон.
В квартире за окном темно, все неподвижно. Эмико наудачу дергает прутья решетки, но та на замке. Что угодно отдала бы сейчас за воду – ей бы попить, облить лицо и тело, но ограда устроена так, что не сломать.
«Значит, еще один прыжок».
Она подходит к краю балкона. Ладони – единственное, что потеет, как у обычных людей, – скользкие, будто смазаны маслом. Пружинщица старательно трет их об одежду, пытаясь высушить. Жар, который не находит выхода, охватывает ее целиком. Покачнувшись от головокружения, Эмико встает на самую кромку. Приседает. Замирает. Прыгает.
Пальцы царапают выступ и соскальзывают.
Она сильно ударяется о перила – ребра пронзает боль – и падает на горшки с вьющимся жасмином. Сильная резь в локте.
Эмико лежит среди черепков, вдыхает аромат цветов, смотрит на чернеющую на ладонях кровь и беспрестанно стонет. Тело, вымотанное прыжками и карабканьем, пылает. Наконец она кое-как встает, придерживая поврежденную руку, смотрит на окно и ждет, что сейчас кто-нибудь выскочит из-за решетки. Однако в квартире по-прежнему темно.
Эмико ковыляет к перилам и, облокотившись о них, смотрит на свою цель.
«Глупая девчонка. Ради чего стараешься спасти свою жизнь? Прыгни вниз и умри – так будет проще».
Пружинщица смотрит на чернеющую улицу и не находит ответа. Что-то в генах, заложенное так же глубоко, как желание угождать, не дает ей убить себя.
Она с трудом залезает на перила, неуклюже балансирует, придерживает ноющую руку, смотрит наверх, молит Мидзуко Дзидзо, бодхисаттву пружинщиков, смилостивиться, вытягивает вверх здоровую руку и прыгает, надеясь спастись.
Пальцы цепляют выступ… и соскальзывают.
Эмико выбрасывает вверх раненую руку, хватается, связки в локте трещат, потом одна от другой с хрустом отходят кости. Она скулит, судорожно втягивает воздух, хрипит, давясь слезами, тянет вверх другую руку, впивается в выступ, разжимает раненую ладонь. Порванная конечность – сгусток пылающей боли – безвольно падает. Пружинщица повисает над пустотой, тихо стонет, готовясь к новой пытке, потом хрипло вскрикивает, выбрасывает наверх больную руку и хватается ею за перила.
«Давай, давай, еще немного».
Она переносит вес на истерзанную конечность – в глазах искры от боли, – с яростным стоном закидывает ногу, нащупывает железную опору и, сжав зубы, тянет себя наверх, борясь с желанием упасть на землю.
«Еще чуть-чуть».
Ей в лоб тычут стволом.
Эмико открывает глаза. Это девочка – держит пружинный пистолет дрожащими руками, смотрит испуганно и шепчет:
– Вы были правы.
За ней темнеет силуэт старого китайца. Лица не разглядеть. Оба, склонившись над краем балкона, глядят на повисшую над пустотой Эмико.
Ладони пружинщицы начинают соскальзывать. Боль делается почти невыносимой.
– Пожалуйста… Помогите.
