Текст книги "Заводная"
Автор книги: Паоло Бачигалупи
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 29 страниц)
В начале улицы возникает несколько человек в форме.
Эмико бледнеет и тянет руки к Андерсону:
– Обнимите меня.
Он пробует стряхнуть девушку, но та держит крепко и сжимает пальцы еще сильнее, когда замечает, что белые кители остановились и смотрят. Андерсон сдерживает порыв скинуть ее с рикши и бежать – это было бы большой ошибкой.
– Я сейчас нарушаю карантин и для них – не лучше японского долгоносика. Увидят мои движения – все поймут и отправят на удобрения. – Она льнет теснее и глядит умоляюще: – Простите меня. Обнимите.
Внезапно поддавшись жалости, он обхватывает девушку, будто защищая – насколько калорийщик может защитить нелегальный японский хлам. Когда министерские, ухмыляясь, окликают их, Андерсон радостно кивает в ответ, хотя по коже у него бегают мурашки. Кители продолжают разглядывать парочку. Один что-то говорит второму и болтает висящей на поясе дубинкой. Эмико с застывшей на лице улыбкой вздрагивает. Андерсон крепче прижимает девушку к себе.
«Не просите взятку. Только не в этот раз, только не сейчас».
Рикша проезжает мимо, и патрульные остаются позади. Слышно, как они хохочут – то ли по поводу фаранга, который обнимает девушку, то ли по совсем другой причине – уже не важно. Главное – Эмико снова в безопасности.
Чуть отпрянув и дрожа от испуга, она шепчет:
– Спасибо. Не подумала – и выглянула. Вот глупая. – Потом смахивает с лица волосы, глядит на быстро исчезающих вдали кителей, сжимает кулаки, бормочет: – Глупая девчонка. Ты кто – чешир, который взял да исчез? – И совсем сердито, будто желая получше втолковать себе, повторяет: – Глупая, глупая, глупая.
Андерсон глядит на девушку, остолбенев: она создана вовсе не для этого душного полузвериного мира. Рано или поздно город ее обязательно съест.
Эмико замечает его реакцию и, грустно улыбнувшись, говорит:
– Думаю, ничто не вечно.
– Да, – отвечает он сдавленно.
Оба молча смотрят друг на друга. Ее блузка вновь раскрылась – видно шею и ложбинку между грудей. Эмико глядит на него серьезно и не спешит поправлять одежду. Специально? Подталкивает? Или такова ее натура – соблазнять? Должно быть, она не может ничего с собой поделать, если эти инстинкты заложены в ее ДНК, как в чеширов – талант к ловле птиц. Андерсон неуверенно придвигается ближе.
Она не возражает. Наоборот, отвечает тем же. Очень мягкие губы. Его пальцы скользят по бедру девушки, распахивают блузку и ныряют внутрь. Эмико с легким вздохом, приоткрыв рот навстречу, льнет к нему – искренне или уступая? Может ли вообще отказать? – прижимается грудью, гладит, руки бегут вниз. Андерсон дрожит – трепещет, как шестнадцатилетний мальчишка. Неужели генетики научили это одурманивающее тело поражать феромонами?
Забыв обо всем – о городе, о Лао Гу, – он притягивает Эмико к себе, осторожно обхватывает грудь и ощущает под пальцами безупречную плоть.
От прикосновения сердце пружинщицы начинает колотиться как бешеное.
11
Чаочжоуских китайцев Джайди в некотором смысле уважает: у них большие, хорошо организованные фабрики, за несколько поколений они пустили корни в королевстве, истово чтят ее величество Дитя-королеву и совершенно не похожи на своих жалких собратьев-беженцев, которые хлынули сюда, на его родину, из Малайи в надежде на поддержку после того, как сами отвернулись от собственных земляков. Последним бы половину расчетливости чаочжоуских – давным-давно приняли бы ислам и нашли место в местном пестром обществе.
Вместо этого китайцы из Малакки, Пинанга и с Западного Берега надменно держались особняком и думали, что прилив фундаментализма их не тронет, а теперь пришли в королевство с протянутой рукой к родне из Чаочжоу, так как спастись своими силами ума не хватило.
Там, где малайским недостает сообразительности, чао – чжоуские не теряются. Они уже почти тайцы: говорят по – тайски, берут тайские имена. Пусть когда-то в роду у них и водились китайцы, но сейчас они – верноподданные граждане этой страны, а такое, если подумать, скажешь не о всяком тайце, а уж тем более об Аккарате и его выводке в министерстве торговли.
Поэтому Джайди даже немного сочувствует чаочжоускому заводчику, который расхаживает перед ним в белом балахоне, свободных хлопковых штанах и сандалиях по цеху и возмущается тем, что его фабрику закрыли из – за какого-то превышения нормы угля, хотя он платил каждому белому кителю. А значит, Джайди не имеет права – совершенно никакого права – останавливать его предприятие.
Слышать в свой адрес «черепашье яйцо» Джайди даже лестно, хотя и весьма неприятно – для китайцев это страшное оскорбление. Все же он спокойно выслушивает яростную тираду. Немного погорячиться – так по-китайски. Позволяют себе эмоции, как тайцы никогда бы не посмели.
Тем не менее этот человек ему симпатичен.
Но к тому, кто сыплет оскорблениями и постоянно тычет ему пальцем в грудь, испытывать симпатию Джайди долго не может, а потому уже восседает на груди бизнесмена, пережимает горло дубинкой и объясняет тонкости этикета по отношению к белым кителям.
– Похоже, вы приняли меня за очередного министерского служаку, – замечает он.
Тот хрипит, вырывается, но тщетно. Внимательно глядя на предпринимателя, Джайди поясняет:
– Вы, конечно, понимаете – лимиты на уголь введены из-за того, что город стоит ниже уровня моря. Вы свою углеродную норму превысили еще несколько месяцев назад.
– Гхрхха.
Поразмыслив над таким ответом, Джайди грустно качает головой:
– Нет, мы не можем позволить фабрике продолжать работу. Рама XII повелел, и на том же стоит ее величество Дитя-королева: мы не оставим Крунг Тхеп даже под напором наступающего океана, не сбежим из Города божественных воплощений, как те трусы из Аютии от бирманцев. Вода – не вражеские солдаты, стоит пустить – уже не прогонишь. – Он смотрит на вспотевшего китайца и прибавляет: – Вот поэтому каждый должен делать все, что от него зависит. Если не хотим пустить захватчика в свой город, то надо бороться плечом к плечу. Вы согласны?
– Гххрххгхх…
– Хорошо. Рад, что мы нашли общий язык.
Рядом кто-то вежливо покашливает.
Джайди, скрывая недовольство, поднимает голову и видит юного рядового в новенькой форме. Тот отвешивает почтительный ваи – пальцами сложенных ладоней до лба, – замирает ненадолго и говорит:
– Кун Джайди, мне крайне жаль прерывать вас.
– В чем дело?
– Чао кун генерал Прача изволит просить вас к себе.
– Я занят. Похоже, наш друг наконец согласен вести разговор в приемлемом тоне и с холодным сердцем.
– Я обязан сообщить вам… мне велели передать…
– Ну же!
– …чтобы вы тащили ваш… ваш, простите меня, «тщеславный зад», простите еще раз, в министерство. Немедленно и даже быстрее. – Мальчишка вздрагивает от собственных слов. – Если нет велосипеда, велели взять мой.
– Вон что. Тогда ладно. – Джайди слезает с заводчика и говорит Канье: – Лейтенант, разберешься тут?
Та в замешательстве.
– Что-то случилось?
– Думаю, Прача созрел на меня поорать.
– Пойти с вами? Этот червяк подождет, – кивает она на китайца.
Ее беспокойство веселит Джайди.
– Обо мне не волнуйся, заканчивай тут. Если нас отправят в ссылку на юг охранять лагеря желтобилетников до самой пенсии, я тебе сообщу.
Расхрабрившийся китаец бросает ему вслед:
– Ты у меня еще попляшешь, хийя!
Последнее, что слышит Джайди, выходя из цеха в компании рядового, – удар дубинкой и визг заводчика.
Снаружи печет солнце. Он и без того вспотел, трудясь над китайцем, поэтому отходит в тень кокосовой пальмы и ждет, пока рядовой подкатит велосипед.
Мальчишка смотрит на взмокшее лицо Джайди озабоченно.
– Хотите передохнуть?
– Ха, да ты что. Насчет меня не переживай – просто годы уже не те. Еще хийяпопался не слишком покладистый, а я уже не тот боец, что раньше. Но в прохладный сезон так бы не вспотел.
– Вы во многих боях победили.
– В некоторых да. И тренировался еще не в такое пекло.
– За вас бы все лейтенант сделала. Вам-то зачем так себя утруждать?
Джайди смахивает со лба пот.
– И что тогда скажут мои парни? Что я лентяй.
– Такого о вас никто и подумать не посмеет!
– Вот станешь капитаном – тогда поймешь, – снисходительно отвечает Джайди. – Люди тебе верны, только если показываешь им пример. Я никогда не заставлю своих обмахивать меня веером или крутить вентилятор, как эти хийяв министерстве торговли. Пусть командую я, но все мы – братья. Получишь капитана, обещай, что будешь делать так же.
Глаза мальчишки сияют, он снова делает ваи.
– Да, кун. Обязательно. Спасибо!
– Вот и молодец. – Джайди садится на велосипед. – Лейтенант Канья закончит и отвезет тебя на нашем тандеме.
Днем в засушливый сезон в самое пекло на дорогу выезжают в основном сумасшедшие и те, кому очень надо. Зато под арками и в укрытых тентами переулках раскинулись рынки, заваленные овощами и кухонной утварью.
Проезжая Тханон На Пхралан, Джайди отпускает руль, делает ваи в сторону Священного столпа и молится за невредимость души Бангкока. Здесь Рама XII заявил, что народ не бросит город под напором наступающего океана. От монашеских распевов во спасение Крунг Тхепа на душе делается спокойно. Он трижды поднимает ладони ко лбу. Море людей вокруг делает то же самое.
Четверть часа спустя впереди возникает министерство природы – покатые крыши из красной черепицы выглядывают над зарослями бамбука, тиковых и дождевых деревьев. Вся в разводах от ливней и в бахроме из мха и папоротников вокруг высокая белая стена, стоят охранные статуи гаруд и сингхов [59]59
Гаруда – в индуизме получеловек-полуптица, на которой летает бог Вишну, Сингх – мифологический лев. Символы Таиланда.
[Закрыть].
Однажды Джайди видел этот комплекс с высоты – его, одного из немногих, в облет на дирижабле взял с собой Чайанучит. Еще в ту пору, когда тот руководил министерством, когда власть белых кителей была непререкаемой, когда по королевству со страшной скоростью катился мор и никто не знал, выживет ли хоть что-нибудь.
Чайанучит помнил (а сказать о себе такое могли немногие), как начиналась та эпидемия. Джайди, тогда еще совсем молодому призывнику, повезло – он попал в министерство курьером.
Чайанучит понимал, чт о стоит на кону и как надо действовать. Если требовалось перекрыть границы, вывести из игры какое-нибудь министерство или сровнять с землей Пхукет и Чиангмай [60]60
Пхукет – остров на юго-западе Таиланда, Чиангмай – крупнейший город на севере страны.
[Закрыть] – он не колебался; когда зараза моментально охватила джунгли на севере, жег их беспощадно и безостановочно. И вот однажды Джайди получил благословение подняться с этим человеком в воздух на дирижабле его королевского величества.
Тогда главной заботой было очистить королевство. Но едва «Агроген», «ПурКалория» и прочие, требуя невообразимых денег, стали присылать невосприимчивые к мору семена, местные генхакеры-патриоты, глядя, как одни за другими сдаются бирманцы, вьетнамцы и кхмеры, взялись ломать ДНК растений, созданных компаниями-калорийщиками, стараясь накормить страну. «Агроген» и им подобные за посягательство на интеллектуальную собственность пригрозили ввести эмбарго, но Тайское королевство держалось, выживало вопреки всему. Остальные ломались под напором калорийщиков, а тайцы стояли.
– Эмбарго! – смеялся Чайанучит. – Именно то, что надо! Никаких связей с ними иметь не желаем.
И встала еще одна стена – к той, что возникла, когда кончилось топливо, и к той, что возвели, обороняясь от гражданской войны и голодных беженцев; последняя преграда угрозам внешнего мира.
Кипучая жизнь министерства природы потрясла юного новобранца Джайди. Белые кители, борясь с тысячами напастей, безостановочно сновали между штаб-квартирой и местами происшествий. Так остро неотложность дел не ощущалась ни в одном другом министерстве. Эпидемии никого не ждали. Единственный долгоносик в каком-нибудь отдаленном районе – и за считанные часы, промчавшись через всю страну на пружинном поезде, белые кители оказывались в центре событий.
Всякий раз у министерства возникали новые обязанности. Мор стал лишь очередным бедствием. Сперва королевству угрожал подъем моря – пришлось строить плотины и дамбы; потом из-за недосмотра за контрактами на энергию и загрязнение и за квотами на выбросы кители стали сами раздавать лицензии на производство метана; затем занялись рыболовством – следили за уровнем токсинов в этом последнем источнике калорий для всего королевства (счастье, что мысли фарангов крутились только вокруг суши и потому рыбным запасам они вредили походя). И наконец, нагрянули человеческие болезни, вирусы и бактерии: H7V9, цибискоз-111Ь, с и d, фаган, а еще морские моллюски, которые, заразившись, мутировали и легко перебирались на землю, а еще пузырчатая ржа… Заботам не было края.
Джайди проезжает мимо торговки и, хотя очень спешит, покупает банан. Новый сорт, из министерского отдела срочных разработок: скороспелый, стойкий к клещам – макмакам, чьи яйца заражают цветы быстрее, чем те успеют раскрыться. Ведя велосипед за руль, он жадно проглатывает банан и, думая, что неплохо бы нормально перекусить, оставляет шкурку возле дождевого дерева.
Все живое производит отходы. Жизнь – вообще сплошные затраты, риск и вечный вопрос, куда девать мусор, поэтому министерство оказалось в самом ее центре. Оно постоянно следит, правильно ли и насколько безопасно простые люди выбрасывают ненужное, а еще разбирается с жадными и недальновидными – с теми, кто хочет быстрой наживы, пусть даже ценой чьей-то жизни.
Символ министерства природы – глаз черепахи, который означает прозорливость, понимание того, что быстро и дешево не бывает и что у всего есть скрытая цена. Остальные зовут их министерством черепах? Пусть. Чаочжоуские китайцы обзывают черепашьими яйцами за то, что не дают выпускать столько пружинных мотороллеров, сколько хочется? Пусть. Фаранги шутят над черепахами за медлительность? Пускай шутят. Королевство выжило благодаря министерству, и Джайди благоговеет перед его былыми победами.
Но когда у ворот он слезает с велосипеда, какой-то человек бросает сердитый взгляд, а незнакомая женщина отступает. Даже тут, а может, и внутри здания, люди, которых он защищает, сторонятся его.
Хмурясь, Джайди проходит мимо охраны.
Жизнь в министерстве бурлит по-прежнему, но совсем не так, как в первые годы. На стенах грибок и трещины от прорастающих лиан, к ним привалилось дерево бо – гниющий символ поражения. Оно лежит так уже десять лет, и его никто не замечает, как и остальные признаки умирания. Здесь царит атмосфера разрухи, джунгли пытаются захватить свои прежние земли. Если не убрать лианы, министерство скоро в них утонет. Раньше все было иначе: кители считались героями, люди вставали перед ними на колени и, словно перед монахами, трижды делали кхраб до земли, а белые формы внушали уважение и восхищение. Теперь же, когда Джайди проходит мимо, люди вздрагивают. Вздрагивают и убегают.
«Я для них – хулиган», – с грустью думает Джайди.
Всего лишь хулиган, шагающий среди буйволов, который как ни старается вести стадо лаской, всякий раз прибегает к кнуту, к страху. Все министерство такое – по крайней мере те, кто осознает опасность, те, кто верит в то, что должны беречь ярко-белую линию, ограждающую от беды.
«Хулиган».
Вздохнув, он ставит велосипед перед административным зданием: тому отчаянно необходима побелка, но на нее не хватает денег. Джайди размышляет: министерство пришло в упадок оттого, что переоценило свои возможности, или из-за невероятных успехов? Люди совсем потеряли страх перед внешним миром. Торговле каждый год увеличивают бюджет, а им, «природе», урезают.
Он устраивается возле генеральского кабинета. Проходящие мимо белые кители старательно не обращают на него внимания. Джайди ожидает приема у самого Прачи и даже чувствует некоторую гордость: нечасто его вызывают к высокому начальству. В кои-то веки он совершил настоящий поступок.
Нерешительно подходит молодой человек. Кланяется.
– Кун Джайди?..
Тот кивает, и на лице юноши возникает счастливая улыбка. Он коротко острижен, брови едва проступают – недавно из монастыря.
– Кун, как я рад, что это вы! – Новобранец робко протягивает карточку, расписанную в старосукхотайском стиле. На ней поединок: молодой боец с окровавленным лицом сбивает противника на ринг. Черты прорисованы схематично, но Джайди с радостью узнает рисунок.
– Где взял?
– Я был там, кун. Тогда, в деревне. Еще во-от таким… – Показывает себе по пояс и смущенно смеется. – А то и меньше. Посмотрел тогда и захотел стать таким же. Дитхакар вас мощно сбил – кровь кругом, думал, уже не встанете. Думал, не сладите – он крупнее, вон какие мышцы… – Юноша замолкает.
– Помню. Хороший был бой.
– О да, кун, потрясающий! Я решил – тоже стану бойцом.
– Похоже, не стал.
Тот смущенно трет ежик своих волос.
– Ну да… Жесткое это дело, оказалось… но… Подпишете? Вот, карточку. Отцу подарю – он любит про ваши бои рассказывать.
– Дитхакар, помнится, не самый хитрый соперник. Но сильный, конечно. Все бы поединки были такие понятные.
Тут его обрывают.
– Капитан Джайди. Вы закончили встречу с поклонниками?
Юноша торопливо делает ваи и исчезает. Джайди глядит ему вслед и думает, что еще не вся молодежь потеряна. Может… Он оборачивается к генералу.
– Да просто мальчишка подошел.
Прача смотрит на Джайди строго, и тот, ухмыльнувшись, прибавляет:
– Не виноват я, что был хорошим бойцом. Министерство же меня тогда и спонсировало. Надо думать, заработали неплохие деньги и благодаря мне завербовали немало ребят, кун генерал, сэр.
– Брось ты мне «генералить». Сто лет уж друг друга знаем. Заходи.
– Есть, сэр.
Прача делает недовольную мину и показывает на кабинет:
– Марш!
Генерал закрывает дверь и идет к своему месту за большим рабочим столом красного дерева. Под потолком большого кабинета гоняют воздух механические вентиляторы. Ставни приоткрыты так, что пропускают свет, но не прямые лучи. В щели видны запущенные деревья. На стене – картины и фотографии. На одной – министерские кадеты, выпускной курс Прачи. Рядом – Чайанучит, создатель современного министерства. На третьей – ее королевское величество Дитя-королева на троне – такая крохотная и до жути беззащитная. В углу – небольшой алтарь в честь Будды, Пхра Канета и Себа Накхасатхиена, заставленный палочками благовоний и бархатцами.
Джайди делает ваи в сторону алтаря и садится на ротанговый стул ровно напротив Прачи.
– Откуда выпускное фото?
– Что? – оглядывается генерал. – А, это. Какие же мы были молодые! Нашел у матери в вещах. Надо же – столько лет прятала в шкафу. Такая сентиментальная – никогда бы не подумал.
– Приятно посмотреть на этот снимок.
– На якорных площадках ты зашел слишком далеко.
На столе в потоках воздуха от вентиляторов шелестят страницами разбросанные газеты: «Тай Рат», «Ком Чад Лык», «Пхучаткан Рай Ван». На первых полосах многих портрет Джайди.
– Пресса считает иначе.
Прача хмурит брови и спихивает газеты в корзину на переработку.
– Еще бы им не любить героев – так тираж больше. Не верь тем, кто называет тебя тигром за борьбу с фарангами. В фарангах наше будущее.
– Он бы с тобой не согласился. – Джайди кивает на портрет Чайанучита, который висит под фотографией королевы.
– Другие времена настали, друг мой. На тебя идет охота.
– Ты меня сдашь?
– Нет, – со вздохом отвечает Прача. – Мы слишком давно знакомы. Я знаю, ты – боец. И еще у тебя горячее сердце. – Заметив, что Джайди уже готов возразить, он предупреждающе поднимает руку. – Доброе, как и твое имя, но горячее – джайрон.Тебе бы лишь с кем-нибудь схлестнуться. – И добавляет недовольно: – Если поприжму тебя – взбрыкнешь. Накажу – то же самое.
– Тогда дай мне делать свое дело. От моей непредсказуемости министерству одна польза.
– Твои поступки многих злят. И не только фарангов. Не они одни теперь используют перевозку дирижаблями. У нас и за границей есть свои интересы. Наши, тайские интересы.
Глядя на стол, Джайди говорит:
– Не знал, что министерство проверяет грузы только когда это кому-то удобно.
– Я же с тобой по-хорошему. У меня горящих дел – по горло: пузырчатая ржа, жучки, угольная война, шпионы из министерства торговли, желтобилетники, парниковые квоты, вспышки фагана… А тут еще ты.
– Ну и кто это?
– В смысле?
– Кого я так разозлил, что ты наложил в штаны и просишь меня бросить борьбу? Торговля? Да, кто-то из их министерства держит тебя за яйца.
Немного помолчав, генерал говорит:
– Я не знаю, кто именно. И тебе лучше не знать – не с кем будет войну устраивать. – Тут он протягивает фотокарточку и смотрит на Джайди так, что тот не может отвести взгляд. – А вот это я нашел утром под дверью. Здесь, в своем собственном кабинете. В министерстве. Понимаешь? Они даже сюда проникли.
Джайди переворачивает фотографию.
Ниват и Сурат – хорошие мальчишки. Одному – четыре, другому – шесть. Маленькие мужчины. Уже бойцы. Ниват как-то пришел домой с разбитым носом и горящими глазами, сказал – дрался с честью и был жутко побит, но теперь станет тренироваться и в другой раз поколотит того хийю.
Чайя ужасно недовольна, говорит – Джайди забивает им голову несбыточными мечтами. Сурат хвостом ходит за Ниватом, подбадривает, говорит, что того не победить, что он – тигр, лучший из лучших, что будет править Крунг Тхепом и прославит всю семью. Себя Сурат называет тренером и учит Нивата в следующий раз бить сильнее. А Ниват не боится драк, вообще ничего не боится. Ему четыре года.
В такие моменты у Джайди щемит сердце. На ринге ему только раз было страшно, а на работе – постоянно. Страх – часть его жизни, часть жизни министерства. Что, если не страх, заставило закрыть границы, сжечь несколько городов, а однажды забить пятьдесят тысяч кур, пересыпать щелоком и похоронить под слоем обеззараженной земли? Когда в Тонбури разразилась та эпидемия, Джайди с парнями из всей защиты носили одни тоненькие масочки из рисовой бумаги и сами закапывали птиц в общем могильнике, а рядом, будто пхи, кружил страх: как вирус смог забраться так далеко и так стремительно? Пойдет ли дальше, пойдет ли еще быстрее? Убьет ли он их? Команду тогда отправили на карантин, месяц они сидели и ждали смерти, и единственным их спутником был страх. Джайди работает на министерство, которое не может устоять перед каждой угрозой. Ему всегда страшно.
Не борьбы он боится, не смерти, а ожидания и неопределенности. Поэтому и щемит сердце от мысли о том, что Ниват не подозревает о подстерегающих его опасностях. А те – повсюду. Многое можно победить только ожиданием, но Джайди предпочитает действовать. Он надевал на удачу амулет с Себом, освященный в Белом храме [61]61
Буддийский и индуистский храм на севере Таиланда. В отличие от других построен из белого камня.
[Закрыть]самим Аджаном Нопадоном, и шел вперед. С дубинкой наперевес врезался в толпу и, орудуя одной рукой, подавлял мятеж в Качанабури [62]62
Город, столица одноименной провинции на западе Таиланда.
[Закрыть].
И все же настоящие битвы – это битвы терпения: в одной, кашляя легкими, от цибискоза умирали мать с отцом; в другой руки его сестры и сестры Чайи распухали и трескались от кустистых опухолей фагана – к тому времени министерство еще не выкрало у китайцев генетическую карту вируса и не создало хоть какое-то лекарство. Каждый день они молились Будде, учили себя непривязанности, надеялись, что их родные переродятся в лучшем мире, чем тот, что превращал их пальцы в толстые сучья и пожирал суставы изнутри. Молились и ждали.
Сердце щемит от того, что Ниват не знает страха, а Сурат ему потакает, от того, что Джайди не находит сил вмешаться и проклинает себя за это. Почему отец должен разбить веру ребенка в свою несокрушимость? Он не желает себе такой роли.
Напротив, когда дети устраивают с ним шуточную потасовку, рычит:
– Рррр! Вы – дети тигра! Свирепые! Стррашно свирепые!
Сыновья хохочут, возятся, он позволяет им победить, показывает приемы, которые выучил, когда выступал на ринге, – такие должен знать каждый, кому предстоят драки на улицах, где нет правил и где даже чемпион узнает много нового. Джайди делится с ними тем единственным, чем хорошо владеет сам, – навыками боя. А подготовить их к той, другой битве – битве терпения – невозможно.
Так он думает, переворачивая фотографию.
Сердце обмирает и тут же камнем падает куда-то вниз – словно летит в глубокий колодец, тянет за собой все, что есть внутри, и оставляет Джайди абсолютно опустошенным.
Чайя.
Глаза завязаны, на щеке синяк, руки за спиной, колени стянуты веревкой, сжалась у стены, на которой наспех чем-то бурым – видимо, кровью – накорябано: «Министерству природы с уважением». На ней тот самый голубой пасин, в котором еще утром готовила ему генг кью ван [63]63
Блюдо из курицы или рыбы, овощей и пряностей.
[Закрыть]и, смеясь, провожала на работу.
Джайди, окаменев, смотрит на фотографию.
Сыновья – бойцы, но с такими методами не знакомы. Он и сам не знает, как вести подобные войны – с безликим врагом, который хватает за горло, цепляет челюсть приемом «когти демона», шепчет «будет больно», но остается невидимым, и ты не понимаешь, кто на самом деле твой враг.
Поначалу связки отказывают, но он кое-как хрипло выдавливает:
– Жива?
– Неизвестно, – вздыхает Прача.
– Кто это сделал?
– Не знаю.
– А должен!
– Знали бы – уже сидела бы тут, рядом с тобой! – Генерал яростно трет виски и, сверкнув на Джайди глазами, добавляет: – У нас на тебя куча жалоб! Отовсюду! Так как тут поймешь кто? Кто угодно!
Накатывает новая волна страха.
– А сыновья? – Джайди вскакивает. – Я должен…
– Сядь! – Прача тянется через стол и хватает его за руку. – Мы послали за ними в школу. Отправили твоих парней – тех, которые слушают только тебя. Кроме них, доверять некому. С детьми все в порядке, их уже везут сюда. А теперь остынь и все обдумай. В твоих интересах действовать тихо. Никаких поспешных решений. Чайю надо вернуть целой и невредимой. Поднимем шум – кое-кто потеряет лицо, и тогда нам ее привезут по частям.
Джайди бросает взгляд на фотографию, встает и начинает расхаживать по кабинету.
– Это Торговля. – Он припоминает ночь на якорных площадках и человека, который сначала издалека – как бы случайно, чуть презрительно – наблюдал за белыми кителями, потом сплюнул кровавой струйкой бетеля и пропал в темноте. – Точно Торговля.
– Или фаранги, или Навозный царь – ему никогда не нравилось, что ты не идешь на договорные бои. Или еще кто из крестных отцов и джаопоров, чью контрабанду ты перехватил.
– До такого никто из них бы не докатился. Это точно Торговля. Был там…
– Хватит! – Прача изо всех сил ударяет ладонью по столу. – Любой бы с удовольствием докатился! Ты очень быстро нажил себе кучу врагов. Ко мне из-за тебя даже из дворца приходил один чаопрайя. Поэтому похитить мог кто угодно.
– Думаешь, я сам виноват?
– Сейчас уже нет смысла кого-то виноватить, – вздыхает генерал. – Ты зарабатывал врагов, а я тебе не мешал. Он берет Джайди за руки. – Надо, чтобы ты публично извинился – пусть будут довольны.
– Ни за что.
– Ни за что? – Прача грустно усмехается. – Спрячь – ка эту свою дурацкую гордость. – Потом показывает на фотографию Чайи и говорит презрительно: – Что, по-твоему, они сделают дальше? Мы с такими хийяне сталкивались с самой Экспансии. Для них главное – деньги, богатство. Сейчас ее можно спасти. А вот если ты не угомонишься – точно убьют. Это звери. Итак, ты публично попросишь прощения за якорные площадки, потом тебя разжалуют и переведут – скорее всего на юг, будешь работать в лагерях желтобилетников. – Он снова вздыхает и, глядя на фотографию, прибавляет: – И если действовать очень – очень тонко, и если нам невероятно повезет – есть шанс, что вернем ее. Не надо на меня так смотреть. Будь это поединок на ринге – поставил бы на тебя все свои деньги. Но в этом бою другие правила. – Прача почти умоляет: – Пожалуйста, сделай, как я сказал. Прогнись под этим ветром.
