Текст книги "Шкатулка, полная любви"
Автор книги: Паола Стоун
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 19 страниц)
Глава 13
Только проводив Карла, Божена вспомнила о празднике: «Ну надо же – чуть Новый год не прозевала! Похоже, в Венеции не прожить и дня спокойно!»
И она, не в состоянии и дальше сидеть дома наедине со своими мыслями, отправилась на прогулку – что‑что, а гулять по Венеции ей никогда не надоедало!
Но стоило увидеть лилии в витрине цветочного магазина, как у нее екнуло сердце и все подозрения относительно Луиджи внезапно вернулись. И дальше она уже шла, беспокойно оглядываясь по сторонам, будто кто‑то мог за ней следить. «Как же мне быть, куда бежать от себя самой? Я влюблена в человека, который опасен для меня». Мысли Божены путались, подобно переплетающимся в немыслимые узелки каналам, а ноги несли дальше и дальше, пока она не оказалась наконец на узенькой набережной, на которую выходили ворота маленькой аккуратной церквушки. Некоторое время Божена постояла возле них в нерешительности, а затем толкнула легко поддавшуюся скрипучую створку и вошла.
Проходя маленьким церковным двориком, Божена увидела, что в глубине его на скамье сидит священник и молча наблюдает за ней.
Божена подошла к нему и склонила голову.
– Здравствуйте, падре. Я хотела бы исповедоваться, – сказала она тихо.
Во дворе стояла такая тишина, что Божене показалось, будто она поглотила ее слова – и сомкнулась снова.
Белый как лунь священник улыбнулся ей, потом поднялся и, ни слова не говоря, скрылся внутри церкви. Божена пошла за ним.
Когда она ступила под старые своды, кабинка для исповеди уже была готова. Но Божена остановилась у каменного надгробия, почему‑то не решаясь пройти в кабинку.
– Я понимаю, что это не по правилам, но позвольте мне поговорить с вами там, во дворе, – вдруг сказала она.
Потом она не раз думала о том, почему ей захотелось сделать именно так. И почему падре вдруг согласился, сказав ей:
– Хорошо, но имейте в виду: наш разговор уже не сможет именоваться исповедью. Это будет просто беседа… – и священник вышел из‑за темной загородки.
В церковном дворе они вместе вошли под своды низкой сырой галереи, подпираемой потрескавшимися от времени и потемневшими от сырости мраморными колоннами, которые вставали почти из самой воды. Божена слышала, как капает вода, и ей казалось, что в таинственных темных углах галереи прячется сама бесконечность.
И она стала рассказывать падре все, что так беспокоило ее в последнее время, и чем больше она говорила, тем спокойнее становилось у нее на душе. А седой старичок с удивительно живыми глазами неслышно двигался следом за ней и молча слушал ее рассказ: о дедушке Америго, о его бегстве из Венеции и о странной бриллиантовой лилии, которая, словно вырвавшись из небытия, так таинственно вошла в жизнь Божены. Она нисколько не стесняясь говорила и о том, что боится и в то же время любит человека, так внезапно вошедшего в ее жизнь и заказавшего ей дедушкин перстень. И, чуть не заплакав, произнесла наконец и то, что опасается расплаты. Но если ей так суждено, то она готова не прятаться от своей судьбы.
Божена замолчала, а падре подошел к ней и ласково положил свою легкую руку на ее голову. Некоторое время он постоял так, медленно шевеля губами – будто читая молитву, затем улыбнулся Божене и заговорил. Голос его был тихим и бархатным, он шел откуда‑то из глубин его дряхлого тела, наполняя его силой и жизнью:
– Ничего не бойся, дитя мое. Постарайся услышать голос своего сердца и сделать так, как оно велит. Не старайся узнать будущее. Ты рождена для большого счастья. А каким ему быть, зависит от тебя самой. Главное, не пытайся обвести вокруг пальца само Провидение. Ступай.
Старик снял свою руку – Божене показалось, будто с ее темени вспорхнула маленькая птичка, – повернулся к Божене спиной и пошел, но не назад, в церковь, а куда‑то в сырую полутьму галереи. А просветленная Божена вернулась назад и закрыла за собой скрипучие створки ворот.
В какое‑то мгновение она заметила, что за одним из поворотов канала мелькнула черная тень гондолы с сидящим в ней длинноволосым мужчиной – и скрылась. Но слишком спокойной была вода, и слишком тихо было вокруг: ни всплеска, ни шепота. «Показалось», – успокоила она себя и попыталась вспомнить, с какой стороны пришла сюда.
Луиджи чувствовал, что его отношения с Боженой все‑таки идут не совсем так, как ему бы хотелось. Эта великолепная женщина опять отдалась ему страстно, безо всякого кокетства, и он угадал в ней потрясающую глубину, готовую раскрыться ему навстречу. Но еще в рождественскую ночь, в самые первые минуты их близости, он безошибочно почувствовал, что какая‑то часть ее женского существа относится к нему с опаской… Глядя в широко распахнутые глаза Божены, он понял, что она и желает его, и одновременно боится. И этот непонятный ему страх заставил Луиджи, который был настоящим венецианцем, заподозрить, что тут скрывается какая‑то тайна. И его воображение не воспротивилось такой догадке: Луиджи решил во что бы то ни стало разгадать эту тайну и тем самым избавить Божену от ее страха.
«Эта женщина склонна жить в мире, полном догадок и выдумок. И можно себе представить, что она подумала, узнав во мне, своем заказчике, того сумасшедшего с камерой наперевес, что донимал ее на Сан‑Марко… А чего стоит эта история с ее чешским приятелем!» – думал Луиджи, приближаясь пред праздничным утром к дому Божены. В том, что Божена уже давно разоблачила его, он не сомневался. И теперь хотел поскорее расставить все на свои места: объяснить ей, зачем он устроил весь этот маскарад, и, глядя ей в глаза, сказать то, что успел стереть с пленки автоответчика.
Полный счастливой решимости, Луиджи свернул в короткий переулок, чтобы сократить путь до старой виллы, и тут же увидел знакомый силуэт: Божена стояла у цветочного магазина и что‑то сосредоточенно в ней разглядывала. Он собрался окликнуть ее, но она вдруг встрепенулась и едва не побежала прочь, да так быстро, что он, не успев опомниться, ринулся следом за ней.
Легко взбежав на крутой мостик, Божена остановилась и принялась опасливо озираться по сторонам. Луиджи отпрянул и спрятался за стеной. Он уже понял, что лучше будет, если он останется незамеченным. Редкая для мужчины интуиция, которой он обладал в полной мере, подсказывала ему, что сейчас он необычайно близок к разгадке какой‑то тайны…
Пытаясь не потерять Божену из виду, Луиджи настойчиво двигался следом за ней. Пользуясь тем, что все лабиринты этого запутанного города были давно им разгаданы, он умудрялся следовать за ней почти по пятам, не боясь быть замеченным. И если Божена попадала в тупик и вынуждена была возвращаться, он никогда не давал ей застать себя врасплох, терпеливо поджидая на очередной развилке, чтобы потом опять, немного поотстав, идти следом за ней.
То, что Божена чем‑то взволнована и идет, сама не зная куда, очевидно. Но Луиджи необходимо было понять причину ее смятения. Он был абсолютно уверен, что способен избавить ее от любой опасности, оградить от каких угодно невзгод и неурядиц – в нем уже поселилась счастливая уверенность влюбленного. И в своем мужественном порыве Луиджи был настолько искренен, что, оглянись Божена случайно и поймай его взгляд в эти мгновения, она, наверное, сама отбросила бы сомнения и безбоязненно доверилась этому человеку.
Но этого не произошло, и Божена его не заметила.
Она добрела до маленькой церквушки, а Луиджи, увидев ее в тени нависающей над водой галереи рядом со священником, в счастливом озарении влюбленного, и притом венецианца, поступил так, как, наверное, поступил бы какой‑нибудь его пылкий предок: он нанял гондолу и медленно поплыл возле каменного парапета, вдоль которого шла беседующая пара.
Негромкие звуки беседы далеко разносились над спокойной водой канала, что позволяло Луиджи слышать почти каждое слово, произнесенное Боженой. В другой ситуации он никогда не позволил бы себе подслушивать чужой разговор, но на этот раз странность происходящего и глубина переполнявшего его чувства отодвинули обычные правила в сторону. Луиджи был уверен: он просто должен узнать, что так беспокоит любимую женщину. И то, что она говорила, убеждало его в этом все больше и больше.
Постепенно многое становилось на свои места и обретало связь: ювелирные эскизы, которые Луиджи извлек из архива своей матери и принес Божене, используя их только как повод для знакомства с очаровавшей его женщиной; перстень в форме лилии, найденный им в старой шкатулке, который он не сумел соотнести с эскизами; клад, за которым охотился оказавшийся безобидным чех по имени Карл, которого Луиджи принял за коварного маньяка, за что и поплатился собственной головой; история дедушки, будто бы оставившего этот клад в камине своего венецианского дома, прежде чем сбежать из‑за темной истории с перстнем‑тайником; и, наконец, то, что он, Луиджи, сам того не ведая, заказал Божене точно такой же перстень, как тот, из‑за которого пострадал ее дед. «Так она думает, что я наследник отравленной сеньоры, который втирается в ее дом, чтобы отомстить внучке Америго спустя столько лет… О Святая Мадонна!.. Это смешно, но, если подумать, что знает Божена о Венеции? Только то, что вычитала в детстве из книг. И немудрено, что, с детства грезя о Венеции, она и сейчас воспринимает все происходящее здесь, будто читает старинную книгу… Но ведь это и вправду удивительно… Сколько совпадений!»
Задумавшись, Луиджи чуть было не упустил момент, когда Божена, выслушав слова священника и простившись с ним, пошла к воротам, ведущим на узкую набережную. Она чуть не заметила его! Спохватившись, он быстро шепнул что‑то ждущему его команды гондольеру, и их гондола поспешила скрыться за ближайшим изгибом канала.
Глава 14
А в Праге тоже бушевали страсти…
Карл по‑прежнему сидел у телефона. Время от времени, устав от неизвестности, он пытался заставить себя поверить в то, что вся эта история с похищением – выдумка самой Франты, шутка капризной девицы, которая видит, как он в нее влюблен.
«Наверное, веселится сейчас со своими дружками, встречая Новый год, – зло думал он, – а я сижу здесь как на иголках! Как мне все это надоело!»
Карл подходил к барной стойке и решительно наливал себе шампанского в высокий фужер. Но вскоре спохватывался и отставлял недопитое шампанское в сторону. А потом ходил взад‑вперед по комнате, схватившись за голову, и думал уже иначе: «Наверное, они заставили ее говорить со мной так. Подонки! Или она специально так ведет себя, чтобы они не подумали, что запугали ее окончательно. Бедная Франта… Прости меня за то, что я ничего не могу сделать для тебя!»
Последние слова Франты – о том, чтобы он не звонил сам, – казались ему каким‑то зашифрованным предупреждением. «Но почему я не должен звонить ей? Может быть, Франта тоже хочет шантажировать их? Мол, хотите получить клад – делайте то, что она скажет! Но ведь это так опасно… А если они сделают с ней что‑нибудь? Нет, я должен позвонить!»
И он решительно шел к телефону, а потом все повторялось заново: Карл сомневался в том, что Франту и вправду похитили, наливал себе шампанского, отставлял его, хватался за голову и ходил по комнате…
Это продолжалось долго, как долго – он уже не знал сам. Карл потерял счет часам…
Звонок раздался уже под утро. Он был подобен пушечному залпу: оглушенный Карл, а следом за ним его невыспавшаяся мать подскочили к телефону и замерли, не решаясь взять трубку.
Наконец Карл опомнился.
Сначала он услышал голос Франты. Ее голос дрожал, но больше от возмущения, чем от страха, – и это несколько успокоило Карла.
– Карл, ты не можешь представить себе, они ни за что не соглашаются на половину! Но ведь это несправедливо! Они хотят поговорить с тобой – ни за что не соглашайся на меньшую долю! Ты слышишь меня, Карл?..
Франта так кричала, что у него заболела голова. Не успев вставить ни слова в ее гневную речь, он услышал в трубке другой голос. Говорил мужчина:
– Карл? Ты меня слышишь? Ты бы подвез нам то, что у тебя есть…
– Нет.
– Что – нет?
– То есть, я хотел сказать, что… Да, я все сделаю… Только не трогайте ее! – Карл начал задыхаться от волнения.
– Да кому она нужна?! Обижаешь, хирург! – Говоривший с ним сказал несколько слов, видимо прикрывая трубку рукой, и сердце Карла чуть не выскочило из груди, но потом он услышал: – Ну вот что. Подъезжай через час к Слапской плотине. У тебя есть машина? Нет? Тогда поймай какую‑нибудь, а когда подъедешь – отпустишь. Но только не вздумай кого‑то еще с собой притащить. И помни: мы самые простые люди, очень простые… Но все можем. Так что не вздумай играть в бандитов.
Дальше раздались гудки, и Карл начал судорожно соображать: «Так, сейчас раннее утро. – Он взглянул на свои часы, но они почему‑то стояли. Он побежал в гостиную. – Так, четыре утра. Как найти машину?! Новогодняя ночь! Ладно, спокойно. Найду. И надо маму успокоить. Она вся дрожит».
Карл остановился на мгновение:
– Мамочка, не волнуйся, это действительно шутка. И я все сейчас улажу. Я поеду за ней – она просто заблудилась, а потом придумала все это… Ты же знаешь, какая она фантазерка…
Но его мать уже ушла в свою комнату, напоследок громко хлопнув дверью.
«Тем лучше, – подумал Карл, – кажется, она поверила. Пусть лучше сердится, чем переживает… Неизвестно, чем еще все это закончится…»
Но медлить было нельзя, и Карл поспешно оделся, обмотал горло своим зеленым шарфом и, спрятав под пальто заветную шкатулку, выбежал из дома.
На улице мело. Людей не было, хотя во многих домах еще горели новогодние огоньки. В поисках машины Карл переходил с улицы на улицу. Но здесь, среди новостроек, куда они переехали после смерти отца, никаких машин не было. И только потеряв минут пятнадцать, он догадался, что можно просто позвонить и вызвать такси.
Подбежав к ближайшему таксофону, аккуратной улиткой свернувшемуся на стене какого‑то магазина, Карл обнаружил, что оставил таксофонную карту дома. Но не бежать же сейчас обратно! Он в нерешительности стоял посреди дороги и вдруг услышал приближающийся звук мотора, а вскоре рядом с ним затормозила непонятно откуда взявшаяся машина. Это был микроавтобус, весь разукрашенный, как новогодний подарок. Передняя дверь приоткрылось, и из‑за сверкающих блесток выглянула голова Санта Клауса. Вид у того был усталый и злой.
– Освободите дорогу! – сказал Санта Клаус тоном дорожного патрульного.
– Прошу вас, не уезжайте! – закричал Карл. – Мне так нужна ваша помощь!
Он встал перед автобусом и откинул в сторону свободную руку, пытаясь его удержать. Другой рукой он прижимал к животу шкатулку. Водитель заглушил мотор, и Санта Клаус вышел на дорогу.
Теперь он разговаривал с Карлом так, будто был медбратом в пансионе для умалишенных:
– Все хорошо. Давайте, я помогу вам. Отойдем немного в сторону. А не то вас может кто‑нибудь задавить. Вам нужна помощь? Может, позвоним в службу спасения? У меня в машине есть телефон.
Но Карл протестующе замахал руками:
– Нет, нет! Умоляю вас, мне нужно срочно добраться до Слапской плотины! Помогите мне! Это вопрос жизни и смерти. Сейчас я не могу вам ничего объяснить… Но вот, посмотрите, – и Карл вытащил из‑за пазухи бронзовую шкатулку с коваными уголками, – я привез это из Венеции. Я должен передать это… одним людям, чтобы спасти мою любимую девушку…
Увлекшись своим рассказом, Карл уже полез куда‑то под пальто, собираясь достать из кармана рубашки маленький ключик от шкатулки. Но то ли содержание рассказа, то ли его взволнованный тон уже достаточно впечатлили Санта Клауса, и тот, устало глядя на шкатулку, молча кивнул и жестом пригласил Карла в машину, в которой, кроме водителя, больше никого не было. По пути Карл пытался показывать Санта Клаусу доказательства правдивости своего рассказа, доставая из карманов билет на самолет, таможенные справки, гостиничные бланки… Санта Клаус молча кивал ему, пока Карл не понял, что тот заснул. И сколько Карл ни пытался растолкать его, когда они приехали к плотине, у него ничего не получилось. Но надо было расплатиться с водителем. Денег у Карла не было… И тогда он достал ключ от шкатулки, два раза, как учила Божена, повернул его в замке и впервые увидел ее содержимое… В шкатулке переливались и ярко светились драгоценности! И тогда Карл сунул руку в это звенящее богатство и не глядя вытащил что‑то и отдал водителю микроавтобуса…
Тот некоторое время рассматривал блистающее на его ладони кольцо, а потом, словно опомнившись, быстро положил его в карман и, резко развернувшись, поехал обратно.
Карл шел по дороге в направлении плотины, но вдруг остановился. Вытащив из кармана маленький фонарик – наученный венецианским опытом, он на этот раз захватил его, – Карл опять открыл шкатулку. И, быстро выбрав из нее первое понравившееся ему колечко, он снова закрыл шкатулку, спрятал ее под пальто и решительно зашагал дальше. Он шел в полной тишине и темноте, только впереди где‑то на самой плотине качался скрипучий фонарь.
«Ну и куда же мне теперь идти? Может быть, это все‑таки новогодний розыгрыш?» Но только он успел так подумать, как рядом с ним затормозил красный «ягуар», выскочивший, видимо, откуда‑то из‑за ближайшего холма. Мотор «ягуара» замолк, и снова стало так тихо, что было слышно, как шумит Влтава, пробиваясь через плотину.
Глава 15
Божене не спалось. Она полулежала на диване в гостиной и чувствовала, что так и не сможет заснуть в новогоднюю ночь.
И тогда она встала и прошла в мастерскую. Работа ждала ее еще с Рождества. «Миленький… Тебя совсем позабыли», – прошептала она, беря в руки незаконченный перстень и обращаясь к нему. После сегодняшнего разговора со священником она знала, что обязательно закончит этот перстень, а там будь что будет. Похоже, она слишком часто стала повторять эти слова… Но вспоминая разговор с падре, Божена решила покориться тому, что должно снова изменить ее жизнь.
Она подготовила нужные инструменты, села за верстак и взялась за работу. Словно дав молчаливый обет, она проработала всю ночь, с утра немного передохнула, а в обед снова вернулась в мастерскую.
…Так продолжалось не меньше двух недель. Божена, предупредив всех в Праге, что будет звонить сама, отключила телефон. Затем попросила привратника не пускать к ней никого, кроме посыльных из магазина и ближайшей траттории, из которой ей присылали отличные обеды, – а во время работы аппетит у нее всегда был зверский – и отходила от верстака лишь тогда, когда ее переутомленные глаза отказывались различать мелкие детали и начинали закрываться сами собой, требуя отдыха. Она ненадолго уходила в спальню, чтобы забыться коротким сном, но проснувшись и наскоро перекусив, тут же возвращалась в мастерскую. Она потеряла счет дням.
Задача была почти невыполнимой. Вычерчивая свои эскизы, дедушка делал все расчеты для своих уникальных инструментов, часть которых пропала во время его скитаний, а часть пришла со временем в негодность. Те инструменты, что достались в наследство Божене, всегда были при ней: она предпочитала пользоваться ими, а не современными – может, и более удобными, но слишком упрощенными; тогда как инструменты деда, изготовленные им самим, позволяли ей без слов перенимать многие его секреты.
Божена всегда работала так: сначала представляла свое будущее изделие во всех подробностях и ракурсах, а потом думала, каким способом можно достичь желаемого результата. И никаких спасительных рецептов тут быть не могло – каждый раз приходилось изобретать что‑то новое. Она переняла эту технику импровизации у старого Америго, следя в детстве за тем, как он работает, и слушая, что он при этом говорит: а Америго всегда был, в отличие от нее, достаточно говорлив… И уже тогда старый мастер заложил основы ее будущих ослепительных успехов, тех успехов, секрет которых потом пытались разгадать многие, в том числе Томаш. Сколько он ни пытал ее, сколько ни наблюдал за ее работой – так и не смог понять, почему Божена, обходясь без единого эскиза, всегда так точна в своих расчетах и выбирает оптимальный способ для достижения цели. Не то чтобы Божена что‑то скрывала от него… Скорее, она просто понимала: если Томаш не постиг этого, учась у самого Америго, ее слова уже не объяснят ему ничего.
…Томаша она теперь вспоминала редко, лишь в связи с работой. За год, проведенный в Праге после прошлогоднего карнавала, Божена почти не виделась с ним. Вернувшись тогда из Венеции, она забрала свои вещи, переселила Холичека к Николе и ушла, оставив Томашу квартиру вместе с воспоминаниями об их прошлом. Только изредка до нее доходили слухи, что его видели в каких‑то компаниях – и все время с разными женщинами. Божена подозревала, что ему вешаются на шею его постоянные клиентки: раньше, когда в мастерской рядом с Томашем сидела Божена, они были вынуждены сдерживаться – теперь же им никто не мешал. А Томаш, теша свое мужское самолюбие, видимо, не сопротивлялся. «Интересно, сколько бесплатных заказов он уже выполнил?» – подумала тогда Божена. О том, чем заканчиваются подобные альянсы, она прекрасно знала. Случайно встречаясь с ней на выставках или просто в городе, Томаш поспешно скрывался из поля зрения. Потом, перебравшись жить в Венецию, Божена подумала, что они могут так больше и не встретиться с ним – никогда в жизни. От этой мысли становилось жутковато, и тогда она остро ощущала собственное одиночество. Но в последнее время все изменилось…
Луиджи вытеснил из ее жизни многое, в том числе и размеренный ритм существования. Божена давно ощущала себя зрелой женщиной, успевшей обрасти сонмом приятных привычек. Но сейчас ей казалось, что и тридцать лет – возраст еще не достаточный для того, чтобы хорошенько узнать саму себя.
Она с головой ушла в работу, мысли о которой переплетались в ее сознании с мыслями о Луиджи. И теперь, стараясь превзойти саму себя, она «высаживала» на золотые подушечки‑лепестки бриллиант за бриллиантом, чернила серебряный стебель, рассчитывала правильность изгиба – но самое главное оставалось еще впереди. Сложнейший механизм, позволяющий сдвигать один из лепестков лилии, ей только предстояло изобрести. Видимо, дедушка заранее знал, как это сделать, и, делая эскиз, не утруждал себя излишними подробностями на бумаге. Но Божена понимала, что и с отодвинутым лепестком перстень должен сохранять гармонию форм, плавно переходя из одного состояния в другое. В изделиях Божены совершенным было все, включая застежки и те части, что скрыты от глаз. Какой стороной ни поворачивались созданные Боженой вещи, они всегда оставались прекрасными.
Но секрет тайника никак не давался ей. «Хотя бы одним глазком взглянуть на дедушкин перстень!» – сокрушалась Божена в минуты отчаяния и снова принималась за работу. И когда уже в третий раз переделанный механизм не устроил ее, она решилась.
Ранним утром Божена вышла наконец из дома, чего давно не делала, и направилась в уже знакомый ей полицейский архив. Как ни странно, на этот раз ей не чинили никаких препятствий.
Покопавшись в пожелтевших протоколах, Божена выяснила, что арестованный перстень некоторое время хранился в архиве венецианской квестуры, а затем был продан на одном из благотворительных аукционов, традиционно устраиваемых венецианской администрацией.
На этом след перстня терялся: кто купил его на аукционе, было неизвестно.
Удрученная результатами своих поисков, Божена возвращалась домой. Но вдруг… словно что‑то уже виденное внезапно мелькнуло перед ее глазами, и она быстро пошла в сторону цветочного магазина, в витрине которого не так давно разглядывала лилии. Купив несколько веток этих нежных благородных цветов, она отнесла их домой, погрузила стебли в прозрачную вазу с водой и поставила перед собой на верстак.
Наслаждаясь неповторимым ароматом, Божена изучала каждый цветок. В букете попадались бутоны и уже распустившиеся цветы. Божена поставила рядом три цветка: лилию, едва расправляющую лепестки, полураскрытую и широко распахнутую. Она смотрела на них, бережно щупала кончиками пальцев, медленно поворачивая вазу… И наконец в этом дивном цветочном танце уловила секрет тайника: с поворотом крышечки‑лепестка бриллиантовая лилия должна распуститься! И теперь Божена знала, как ей добиться этого.
Еще несколько дней напряженной работы – и почти все было готово. Теперь оставалось то, без чего нельзя было обойтись, – предварительная примерка.
И только сейчас Божена поняла, как давно она не видела человека, из‑за которого просидела полмесяца взаперти. Взволнованная, она спустилась к привратнику и от него узнала, что Луиджи за все это время ни разу не пытался ее повидать.
Это встревожило Божену не на шутку. Но помня совет, данный ей падре, она поднялась к себе и быстро заполнила свой именной бланк с официальным приглашением на примерку. Снова спустившись к привратнику, она попросила его побыстрее отправить приглашение, после чего опять поднялась к себе в квартиру, прошла в спальню и крепко заснула на кровати Америго Америги.
