Текст книги "Шкатулка, полная любви"

Автор книги: Паола Стоун

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 19 страниц)

Миновав еще несколько дверей, которые его молчаливая спутница открывала, извлекая откуда‑то ключи, – Томаша почему‑то больше интересовало то, где она прячет их, чем то, откуда она их взяла, – они оказались в нарядной комнате, откровенно приспособленной под интимные встречи: плотно зашторенные окна, широкое низкое ложе, уже застеленное кружевным бельем, эротические картинки на стенах, обитых мягким розовым плюшем, подушки, эффектно разбросанные по пушистому ковру… Но сейчас все это даже понравилось Томашу. Казино, женщина легкого поведения, комната для свиданий – это были приметы его новой жизни, вольной и бесшабашной. «Неужели я избавился наконец от ее критики! Она постоянно была ко мне слишком строга… А ведь вот я нравлюсь женщинам! И пусть все будет просто – зачем женщине сложность?» – думал Томаш, держа Джульетту на коленях и поглаживая ее шею, спину, грудь. А она извивалась, подставляя себя его рукам и всячески поощряя его.

Скоро дело сладилось: кошкоподобная соблазнительница повернулась к нему спиной, и, потянув за замочек – тоже в форме кошачьей головки, Томаш освободил извивающееся тело красотки из трикотажного плена… Джульетта мурлыкала и постанывала от удовольствия, потакая всем его желаниям, и с каждым мгновением она становилась все желаннее для Томаша, и он говорил ей все, что хотел, зная, что его все равно не понимают. Особенно его возбуждало то, что Божена, возможно, еще не покинула этих стен и он изменяет ей у нее же под носом… Вдруг «кошка» решительно вырвалась из его объятий и поползла по мягкому ковру, игриво двигая бедрами, а Томаш, последовав ее примеру, тоже опустился на пол и на четвереньках пустился в погоню.

За этим занятием их и застала группа внушительно снаряженных личностей. Поигрывая обрезами, они приблизились к маске, перевернутой вниз макушкой, которую Томаш оставил у входа. Их черные полумаски, при других обстоятельствах рассмешившие бы Томаша – слишком уж потешно они выглядели в городе, по завязку наполненном людьми, скрывающими свое лицо, – сначала ввели его в заблуждение. Он даже чуть было не крикнул им «занято!», но тут же ощутил холод обреза, приставленного к его затылку.

«Кошка», нисколько не стесняясь пришельцев, поднялась с колен, неторопливо оделась, потом подошла к одному из мужчин и подставила ему спину. Тот привычным движением застегнул длинную молнию, дружески чмокнул девушку в плечо и легко подтолкнул к выходу.

Вывалив деньги из маски в мешок, разбойники двинулись к выходу, но потом один из них вернулся и забрал одежду, которую Джульетта сняла с возбужденного Томаша, оставив на нем только ботинки. Остальные одобрительно закивали – видимо, признав, что это избавит их от погони, и после этого исчезли.

А Томаш остался. И теперь ему оставалось единственное – завернуться в широкое покрывало и поскорее уносить ноги из этого места, где его уже дважды обманули сегодня.

Каково же было изумление остававшихся в зале игроков, когда Томаш, закутанный, словно мумия, в тяжелое белое покрывало, вышел из‑за ширмы и попытался тихо проскользнуть к выходу. Но его тут же заметили и, несмотря на странный наряд, узнали, а он даже не мог никому объяснить, что с ним произошло.

И тогда один из игроков – тот, что в костюме Пьеро, – снял с себя длинное голубое платье с огромными пуговицами, под которым был надет обычный костюм, и вручил его Томашу. Решив, что в покрывале он далеко не уйдет, Томаш принял подарок и, зайдя за ширму, переоделся. Теперь он был настоящим Пьеро. И хотя у него не было маски, лицо как раз соответствовало этому тоскливому образу.

И только Томаш собрался покинуть это злополучное место, как из‑за ширмы вышла Божена: она все еще была в накидке, но без маски. И, крикнув что‑то нечленораздельное, Томаш в ужасе выбежал вон, а Божена, улыбаясь, пошла к игровому столу… Она вовсе не собиралась догонять Томаша.

Кое‑как добравшись до гостиницы, Томаш всю ночь провел взаперти, опасаясь еще каких‑нибудь случайных встреч, а утром с первым катером покинул Венецию.

Глава 24

Это была потрясающая идея! Она пришла в голову Иржи и Николе одновременно, когда они, покинув комнату, ставшую для Томаша роковой, оставили своих двойников пировать – а какой Праздник огня не заканчивается веселой пирушкой? – и, усевшись в гондолу, отправились плутать по водному лабиринту, обещав гондольеру щедро заплатить, если он отвезет их туда, где вода в полной тишине шепчется с каменными стенами каналов и где можно услышать слова, сказанные в глубине темных ночных домов.

Гондольер подмигнул им – и они поплыли в глубь Венеции, все больше удаляясь от шума набравшего силу карнавала. Пестрые огни и тающие в воздухе звуки серенад плыли над их головами, а Никола, откинувшись на мягкие черные подушки, смотрела на профиль Иржи, сидевшего на скамейке вполоборота к ней, и ее сердце сладко сжималось.

Ночная Венеция была невероятной! И блики на воде, и внезапная освещенность дворов и каких‑то закоулков, ослепляющая привыкшие к ночному сумраку глаза, – все это словно было работой гениального осветителя: казалось, что даже свет, льющийся из полуоткрытых окон, – часть его великолепного замысла.

Никола загляделась на необычно подсвеченный особняк: голубые ворота – на фоне красного фасада. Казалось, что серый мрамор навсегда впитал в себя этот свет и теперь сам светится изнутри. И вдруг она увидела, что из‑под ярко освещенного моста, по‑кошачьи выгнувшего над водой спину, выплыла совсем уж необычная лодка. Она была почти такой же узкой, как гондола, но в несколько раз длиннее, а ее белые борта были украшены пышными букетами роз. Ближе к носу в лодке сидели бродячие музыканты, мужчины и женщины, – они пели, подыгрывая себе на нескольких гитарах и мандолине, звук которой, похожий на девичий голосок, нежно выделялся в общем хоре и плыл над водой будто в стороне от других.

Когда нарядная лодка поравнялась с их бесшумной гондолой, Никола разглядела в центре ее нарядную пару. Парень и девушка, удивительно юные, сидели обнявшись и глядя друг на друга. На парне был ослепительно белый костюм, девушку окутывал голубоватый газ, сквозь который можно было разглядеть такого же тона атласное платье, плотно облегающее ее фигурку.

– Свадьба, – выдохнули в один голос завороженные Никола и Париж.

– Не может быть! Ночью, на карнавале – настоящие жених с невестой? – Никола вопросительно посмотрела на гондольера. Но тот, обменявшись со встречным гребцом в парадной одежде особым приветственным жестом, выкрикнул в ночь:

– Evviva nozze![13]13
  Да здравствует ночь! (итал.)


[Закрыть]

Уж что‑что, а это Никола понимала. Еще на свадьбе у сестры она не раз слышала эти слова от их итальянских родственников; после смерти дедушки Америго связь с ними постепенно ослабевала, но на праздники они напоминали о себе обязательно. И когда маленькая Никола слышала в телефонной трубке итальянскую речь, мир в ее воображении сразу становился неимоверно огромным и она обязательно вспоминала своего деда‑итальянца с его добрыми руками волшебника и таинственным прошлым. А Италия всегда казалась ей сказочной страной, где люди только и делают, что играют свадьбы и пируют на днях рождения.

И сейчас, вновь услышав итальянское свадебное славословие, прозвучавшее в эту ночь, как волшебное заклинание, она на мгновение окунулась в прошлое и тут же вернулась назад, будто притянутая магнитом. Обернувшись, она поймала на себе взгляд Иржи. Никогда раньше он не смотрел на нее так. В его зеленых глазах было столько счастья, словно он и она уже прожили вместе долгую‑долгую жизнь и каждый новый шаг этого длинного пути делал их еще ближе и дороже друг другу.

Они не произнесли в эту минуту ни слова, но следующим утром Божена узнала, что эти двое не уедут из Венеции, не обвенчавшись.

И опять началась суета. Фаустина отложила отъезд и взялась улаживать дело с настоятелем церкви Святого Стефана – все доверились ей, сказавшей, что лучшего места для венчания в Венеции не найти.

События развивались стремительно, и вскоре Никола уже примеряла сшитое для нее Фаустиной подвенечное платье, а Иржи брал у своего бывшего двойника Арлекино уроки гребли – Фаустина учила его управляться с веслом и удерживать гондолу в равновесии, настаивая на том, что именно он должен провезти Николу в гондоле под церковью Святого Стефана.

Этот обычай – жених с невестой должны были в одиночестве проплыть под низко нависающей над водой церковью, построенной еще в тринадцатом веке, – венецианцы считали не менее важным, чем само венчание.

Фаустина, которая знала о Венеции почти все, уже свозила туда молодых, заранее объяснив им, как именно все должно произойти.

И вот назначенный день настал.

Никола, которая долго сидела у окна, не смыкая глаз, и прилегла уже далеко за полночь, встала раньше рассвета. Она вышла из своего номера. Все еще спали, только коридорный, борясь со сном, позвякивал ложечкой, помешивая чай в прозрачном стакане. Никола подошла к нему и пожелала доброго утра.

Седовласый старик‑итальянец знал, почему в комнате у Николы так долго не гасили свет и зачем она встала так рано.

Никола присела с ним рядом на низкую скамейку и утвердительно кивнула, увидев, что он предлагает ей выпить с ним чаю.

Попивая крепко заваренный чай, Никола любовалась тем, как просвечивает свет от лампы сквозь красноватого оттенка напиток, – все в это утро казалось ей таким красивым!

И вдруг старик, пошарив в ящике деревянного комода, стоявшего в коридоре, достал оттуда что‑то, завернутое в тонкий платок, и, улыбаясь, протянул Николе.

Она, не догадываясь, что хочет от нее старик, улыбалась ему в ответ, а он, тщательно подбирая слова, сказал по‑английски:

– Возьми. Этот аромат принесет вам счастье.

– Grazie, – поблагодарила Никола и стала разворачивать свой первый свадебный подарок.

У нее в ладони оказался маленький флакон из горного хрусталя. Никола открыла крошечную крышечку и ощутила нежнейший аромат: будто она оказалась в саду своего детства, где каждой весной начинали благоухать прекрасные розы.

– Эта вещь досталась мне от моей матери. Она говорила, что розовую эссенцию – ту, что ты только что нюхала, – приготовил когда‑то сам французский король, а флакон достался ей от ее бабушки‑монашенки. А той его будто подарил небезызвестный Казанова. А нравы тогда были – сама знаешь…

Увлекшись, старик перешел на свой родной язык, и Никола, которая, в отличие от Божены, с трудом разбирала итальянскую речь, мало что поняла из его длинного рассказа.

Но потом он, спохватившись, опять заговорил на своем английском:

– Так вот: моя мать, умирая, завещала мне подарить это сокровище моей будущей жене. Она так и не узнала, бедняжка, что я прожил сычом всю свою жизнь. А ты и твой рыжий мальчик мне очень понравились… Я думаю, матушка будет довольна мной, – сказал старик и, взглянув куда‑то в потолок, по которому уже бегали солнечные блики, притянул к себе голову Николы и поцеловал ее в лоб.

Слезы набежали Николе на глаза, она обняла старика и еще раз подумала о том, как она счастлива теперь.

А Париж проснулся даже раньше, чем она, и успел уже принести для своей невесты огромную корзину, полную особых венецианских роз, – казалось, что он оставил на сегодня без работы цветочниц Венеции, скупив у них все утренние розы. Но ни одна из роз не повторяла цветом и ароматом другую – и каждая держала голову, как королева цветов.

Получив корзину из рук счастливо улыбающегося Иржи, Никола спрятала в цветах свое светящееся, немного растерянное лицо…

А потом ее одевали и причесывали умелые руки сестры, а Фаустина, чуть касаясь ее свежего лица нежной кисточкой, оттеняла ее утреннюю бледность и слегка подсвечивала теплыми тонами продолговатые серые глаза.

Подвенечное платье было очаровательно. Но Фаустина, опытная портниха, сумела сделать его достоинства неброскими – они, сочетаясь с природной красотой Николы, отходили на второй план, давая глазу возможность наслаждаться прелестью юного стройного тела и удивительно трогательного лица: Никола ужасно волновалась, становясь от этого еще прекрасней.

Наконец все приготовления были завершены, и Иржи, встретивший невесту у ворот гостиницы, подхватил ее на руки и, осторожно, но уверенно ступая, спустился к заранее приготовленной гондоле. Следом за ними шел старик‑коридорный и нес корзину с цветами.

Иржи, бледный от волнения, усадил свою невесту под позолоченный навес, поблагодарив старика, поставил у ее ног цветы и встал на корме с веслом в руке, как заправский гондольер.

Уроки Фаустины не прошли даром: подпоясанный золотистым поясом статный Иржи уверенно повез свою бесценную спутницу по блестящей в лучах солнца воде. Встречные гондольеры приветствовали их; дети, заметив свадьбу, бежали по узким набережным за ними вслед; несколько раз ставни в домах, под которыми они проплывали, широко растворялись, и на воду перед позолоченным носом их лодки падали цветы, вслед им летели монетки, зерно и конфетти. Однажды они услышали залп и увидели, как в небо полетела зеленая ракета и еще долго висела в воздухе, бледно мигая. Одним словом, за каждым изгибом канала Венеция доказывала влюбленным свою постоянную готовность веселиться и разделять чужую радость.

Иржи, с гордостью работая веслом, благополучно довез Николу до низкого церковного свода, который вместе с гулко бьющейся о его покатые стены водой напоминал длинный темный туннель. Они остановились, немного не доплыв до последней, самой низкой арки, которая предшествовала густой темноте, царившей под церковью.

Непонятный страх охватил вдруг Николу. Не то чтобы она боялась, что старинный каменный свод висящей над водой церкви может рухнуть им на головы – нет; но слишком уж черно было там, впереди… Она взглянула на Иржи. Тот тоже смотрел вперед с некоторой робостью, но заметив, как на него посмотрела Никола, решительно толкнул лодку вперед.

Никола зажмурилась, а когда открыла глаза, то увидела яркий солнечный свет – там, впереди, в конце этого жутковатого сырого туннеля.

Как им потом объяснила Фаустина, в этом и заключается испытание влюбленных: до того, как окажешься под темными сводами, видишь только мрак; но стоит только решиться нырнуть в эту пугающую черноту, как вскоре становится виден свет, пробивающийся с другой стороны.

И, по словам Фаустины, она сама была свидетелем того, как некоторые пары не решались пройти это маленькое испытание на пути к венцу и поворачивали назад. Таким приходилось венчаться в какой‑нибудь другой церкви.

А Никола с Иржи, выплыв с другой стороны, попали в объятия ждавших их Божены с Фаустиной: те добирались до места посуху и опередили жениха с невестой.

Свет проникал внутрь церкви Святого Стефана сквозь небольшой витраж в форме розы и через стеклянный верх купола, с которого на Николу, положив кудрявые головы на пухлые ручки, смотрели лукавые амуры, а еще выше парили херувимы с растущими прямо из шеи крыльями, и у каждого из них были очаровательные ямочки на щеках.

Молодых ждали. Тихо звучал орган, светясь своими начищенными трубами. В полутьме Никола разглядела мальчика‑подростка, с вьющимися темными волосами и в очках, который сидел за органом, извлекая из него чудесные звуки, несущиеся ввысь, прямо к куполу храма.

У золотого алтаря и у тонкой работы распятия, украшенного драгоценными камнями, ровными прямоугольниками горели ряды маленьких свечей. Вдруг откуда‑то сверху раздался голос падре, и Божена подтолкнула молодых к алтарю.

Они тихо подошли, опустились на колени и склонили головы. Свободный женский голос, такого же золотистого бархатного тембра, как и все вокруг, легко поднимаясь к светящемуся куполу, запел радостный гимн.

Внутри Николы зазвенели тысячи радостных колокольчиков. Ей казалось, что все вокруг слышат этот звон. А когда пение прекратилось, Никола услышала шаги, и сзади к ним приблизился падре в белой сутане и золотистой мантии. Он осенил их головы крестным знамением и дал знак, чтобы они встали. Обернувшись, Никола заметила еще двух служителей, которые держали над их головами два сверкающих венца – как две короны, приносящие счастье. И словно ангелы коснулись сердца Николы своими нежными крыльями.

А потом к ним приблизилась Божена, неся на серебряном блюде два теплых золотых кольца.

У Николы закружилась голова, слезы затуманили ей глаза, и сквозь окутавшую пелену счастья она услышала прозвучавший где‑то рядом чуть хрипловатый голос Иржи:

– Si.[14]14
  Да (итал.).


[Закрыть]

– Si, – произнесли и ее губы, будто эхо пролетело под сводом.

И она почувствовала на своей руке легкое кольцо, нежно обхватившее палец, а потом сама протянула руку и, взяв второе кольцо, надела его на палец Иржи.

Орган зазвучал громче и торжественней, и Николе показалось, что Дева Мария с потемневшей от времени фрески смотрит прямо на нее.

А потом они, взявшись за руки, вышли во внутренний дворик и прошли под Воротами Влюбленных, которые вот уже семь веков благословляют пары, проходящие здесь после венчания, на долгий и счастливый совместный путь.

На сером, потрескавшемся от времени каменном своде Ворот кружились в беззвучном танце влюбленные кролики, драконы, львы, фазаны и куропатки. Танцуя, они входили в жизнь Николы, чтобы остаться с ней навсегда, уберегая от житейских невзгод и притупляющей чувства суеты.

А дальше их ждала настоящая старинная карета с фонарями, с корзиной фруктов на заднем сиденье, и еще один подарок: уже сидя в карете, Фаустина с Боженой, пошептавшись о чем‑то, преподнесли Николе маленькую сафьяновую коробочку. Открыв ее, она увидела маску‑медальон из золота и черненого серебра – птичье лицо с человеческими глазами, точная копия тех масок, которые скрывали несколько дней назад лица двух сестер. Под покровом маски таинственно мерцал какой‑то камень с нежным красноватым отливом. И только позже Никола узнала, что этот очаровательный медальон, благодаря Фаустине, положил начало всей их венецианской карнавальной истории.

В прохладном воздухе зазвучал благовест, и кони, гулко цокая копытами, неторопливо повезли их по мощеным каменным мостовым – к «Флориану», где благословенному итальянскому вину уже не терпелось покинуть темно‑зеленые, старинного стекла бутылки, заранее извлеченные по заказу Божены из знаменитой на весь мир кладовой.

Сидя в золотистом свете «Флориана», Божена, переводя глаза с одного юного лица на другое, наслаждалась их счастьем.

Всякое беспокойство покинуло ее, и она, не думая ни о чем, пила вино и закусывала замечательными блюдами, заказанными Фаустиной.

Божена чувствовала, что и ее новая жизнь уже началась тоже – светлая и полная неизвестности. На месте, освободившемся в ее сердце после того, как Томаш бежал из зеркальной комнаты и вообще из Венеции, обитала теперь блаженная пустота, и память, переполненная впечатлениями последних дней, больше не тревожила ее.

Конечно, завтра ей придется задуматься над тем, что ожидает ее по возвращении в Прагу, но уже сегодня Божена знала наверняка, что ее дальнейшая жизнь будет связана с Венецией, которую она оставит ненадолго и лишь затем, чтобы снова вернуться сюда – и уже навсегда.

ЧАСТЬ II

Глава 1

Первая венецианская неделя прошла в сплошных заботах. Божена изучала свою квартиру, купленную в старинном доме – бывшей вилле, разбитой на квартиры.

Почти год ушел на то, чтобы разыскать в Венеции дом, принадлежавший когда‑то золотых дел мастеру – а здесь ювелиры и по сей день именовали себя только так – Америго Америги. Покидая Италию, дед продал свой дом, но почему‑то всегда говорил своим близким, что перед отъездом успел кое‑что предпринять для того, чтобы если не он сам, то кто‑нибудь из рода Америги обязательно вернулся в их родовое гнездо.

Что имел в виду Америго, Божена не знала. Но еще во время карнавала решив оставить Прагу и перебраться в Венецию, она дала себе слово отыскать дедушкин дом.

Приступая к осуществлению задуманного, Божена и понятия не имела, с какими трудностями ей придется столкнуться. Венецианская квестура[15]15
  Муниципалитет.


[Закрыть] долго отказывалась предоставить ей доступ к архивам. Но когда она все же добилась своего, то обнаружила, что компьютер и понятия не имеет о том, что в Венеции когда‑то проживал ее дед. А старые документы хранились в таком беспорядке, что ей пришлось потратить целый месяц на то, чтобы найти в пыльных сундуках искомый конверт.

Дом Америго давно перестал быть частной собственностью; теперь в нем было три квартиры. И когда Божена жарким августовским вечером шла по набережной канала Grande, чтобы хотя бы взглянуть на дорогие ей стены, она уже ни на что не надеялась.

И то, что на окнах одной из квартир она увидела намалеванную краской надпись «Sale»,[16]16
  Продажа (англ.).


[Закрыть] было подобно чуду. Наверное, не обошлось без вмешательства любившего загадки Америго, подумала она.

Узнав у привратника телефон, Божена созвонилась с владельцем квартиры, и все достаточно просто уладилось.

Заплатив хозяину сверх названной им суммы, она уговорила его не увозить из квартиры кое‑что из старинной мебели, предполагая, что это могло остаться с тех времен, когда здесь жил дед. Так оно и вышло. Рассматривая потемневший, но хорошо полированный гардероб, венецианские кресла, комод и массивную красного дерева кровать с перламутровой инкрустацией, она неизменно обнаруживала где‑нибудь снизу знакомый ей с детства герб, который Америго всегда собственноручно вырезал, гравировал или рисовал на особенно дорогих ему вещах.

Самостоятельно подготовив интерьерные эскизы, Божена наняла мастеров, доплатила еще и привратнику, поручив ему следить за ходом ремонта и ввозом заказанной ею мебели, и уехала в Прагу, чтобы оформить нужные для переезда документы.

Управилась она с этим только к началу зимы и, не желая больше медлить ни дня, в начале декабря снова оказалась в Венеции – теперь уже полноправной хозяйкой части старинного дома и настоящей венецианкой.

И наступили венецианские будни. Только сейчас выяснилось, что квартира обогревается электричеством, а это значительно увеличивало месячную плату; кроме того, в комнате, которая должна была стать мастерской, Божену ждал сюрприз: здесь были не готовы полы. Задумав воспроизвести в новом жилье свою пражскую мастерскую, она еще в августе заказала не готовый паркет, а простые доски. Но теперь, уже приехав и на месте выражая привратнику недоумение насчет такой вопиющей недоделки, Божена услышала в ответ:

– Mamma mia! Вы могли бы понять! В этой стране вам дешевле настилать мраморные полы, чем искать дерево.

Тщательно упакованные инструменты, не привыкшие к такому времяпрепровождению, пришлось оставить на веранде, превратив ее в настоящий склад; о возобновлении привычной «текучки» пока не могло быть и речи… И Божена согласилась на паркет. Там же, на веранде, были сложены и книги, дожидавшиеся переезда в библиотеку – единственное место в квартире, полностью удовлетворившее Божену.

Довершая впечатление, старый камин отказался разгораться, когда она, получив заверения бывшего хозяина, что с камином все в полном порядке, но с тех пор еще не пытавшаяся убедиться в этом лично, принялась разводить в нем огонь, желая посидеть у огня туманным пасмурным утром.

«Ну, это уж слишком», – подумала Божена, когда после получасовых мучений вся комната наполнилась дымом. И впервые за несколько дней решила прогуляться.

Венеция в декабре поразила Божену безлюдьем. Вспоминая свои карнавальные дни, она почувствовала, как мало поняла тогда про город, в который теперь приехала жить.

Да, с тех пор прошел всего лишь год, но как много изменилось за это время. Они с Томашем развелись, Никола с Иржи ожидают ребенка… Ах, как счастлива теперь бабушка Сабина: молодые по ее настоянию переехали в пражский дом Америги, и скоро этот старый дом, утопающий в цветах и деревьях, снова станет свидетелем рождения нового маленького человечка. А сколько их уже выросло в нем…

Каналы и площади Венеции опустели. Божена словно плыла в прозрачном декабрьском воздухе. Или, может быть, снова парила как птица? В поисках подходящего слова она не заметила, как вышла на площадь Сан‑Марко.

…Башня Святого Марка мелькала перед глазами Божены, которая, кружась и размахивая руками, разбрасывала вокруг себя раскрошившееся печенье. Ее медные волосы растрепались и на фоне жемчужно‑серого зимнего неба казались неестественно яркими.

Над ней вилась стайка голубей, норовящих клюнуть прямо с ладони.

Несмотря на близость Рождества, на Сан‑Марко еще стояли круглые железные столики и можно было заказать себе кофе. Божена упала за один из них и, запрокинув голову, остановила взгляд на острой пирамидке, венчающей башню.

Ах, эти столики под открытым небом! Как любила она, гуляя по Праге, оказаться в одном из своих любимых местечек, нырнуть под навес и долго листать меню, выбирая достойное лакомство.

В пасмурные темные дни ее согревали бальзам и кофе, сдобренные каким‑нибудь замысловатым пирожным. То это была белоснежная башенка взбитых сливок, скрывающая свежие фрукты в хрустящей печеной корзинке, то ломтик брусничного торта, поданный с букетом лесных ягод в крошечном лукошке, или воздушный бисквит и дрожащее в затейливой чашечке молочное желе.

Счастливое свойство, подаренное природой! Божена любила полакомиться, но никогда не полнела: в любую погоду, в любом из нарядов ее фигура выглядела так, что вон той толстушке, заказавшей пустой несладкий кофе с хлебцами и уныло уткнувшейся в путеводитель, оставалось бы только заплакать от зависти…

В ветреные пражские дни Божена предпочитала дойти до «Будейовичи Будвар кафе», затаившегося в полутьме уютного старинного двора. Там, скрытые от всех ветров, под пестрыми, красными с белым, зонтами, в окружении изящных витых стульев стояли круглые столики. Как уютно было сидеть, потягивая из тонкого бокала пиво Budweiser – чуть горьковатое светлых сортов или пенное «резаное» – и похрустывать солеными гренками.

А в прозрачный, пьянящий весенний полдень, когда хочется поскорее снять надоевшее зимой пальто и бродить по цветущей Праге, забыв обо всем на свете, они с Томашем встречались на Ратушной площади, за их столиком, у которого всегда стояло только два стула…

Божена настолько погрузилась в воспоминания, что не заметила ни принесенного кофе, ни подсевшего к ней незнакомца.

Около полудня Луиджи стоял посреди площади и настраивал объектив профессиональной видеокамеры на фронтон собора Святого Марка. Дома он долго ломал голову, с чего начать очередную видеосказку о Венеции, нужда в которых не убывала благодаря постоянному спросу на них у туристов. И, несмотря на межсезонье, подобных заказов у Луиджи, приличного оператора, было вполне достаточно для того, чтобы ни в чем себе не отказывать. А посему он вел вполне богемный – сомнительно трезвый и абсолютно отвязный – образ жизни.

Сегодняшнему утру предшествовала ночь, трудная для Луиджи во всех отношениях, и поэтому ни один из четырех коней в объектив не давался… В нем мелькало то матовое небо, то Лев‑Марк, то бесчисленные ангелы. Луиджи хотел уже было плюнуть на свою идею и начать прямо с Иисуса, возвышающегося над конями, Марком и ангелами, но глаз его начал фиксировать непонятные помехи, мелькавшие в объективе. Будто чья‑то грива билась и металась, то исчезая, то вновь возвращаясь… Почти инстинктивно он нажал на кнопку записи и стал ловить движение, пытаясь удалиться от него.

То, чего он наконец добился, не то чтобы поразило его, но… В этом, безусловно, что‑то было. Он стал работать над картинкой, усиливая эффекты.

Он снимал площадь. Площадь была по‑декабрьски пустынна. По ней двигалась лишь одна женщина. Но это была необыкновенная женщина.

Луиджи привлекло не то, что она так необычно вела себя – кружилась по площади, кормя голубей. Нет. Ему страшно понравились ее руки – свободные, сильные. И волосы, ощутимо тяжелые, длинные, сразу напомнившие ему Венеру Ботичелли.

Луиджи кружил по площади, как кружил бы по телестудии во время прямого эфира, стараясь уловить все, взять лучший ракурс.

Вдруг женщина пропала. Вернее, пропало движение. И Луиджи оторвался от камеры.

Несколько мгновений он тупо водил глазами перед собой, пытаясь отыскать ее, наконец очнулся и увидел знакомый цвет волос совсем недалеко от себя. Незнакомка сидела за одним из оставшихся с лета уличных столиков и, тяжело дыша, смотрела на красную башню. Словно под гипнозом, Луиджи двинулся к ней.

…Сбежав от своего навязчивого поклонника, Божена свернула в узкую улицу, полную маленьких пестрых магазинов. День был пасмурный, но ей казалось, что она движется по золотому коридору, – так ярко были освещены бесчисленные витрины, словно обступавшие улицу с обеих сторон.

От количества всевозможных диковин даже у искушенной Божены разбежались глаза. Тысячи чудесных мелочей – ненужных, бесцельных, но без которых немыслима жизнь любой женщины, – были выставлены здесь в лучшем виде, чтобы искушать случайных прохожих и редких зимних туристов.

Сначала Божена решила нигде не останавливаться и, сделав небольшой круг, вернуться: ее ждали домашние заботы. Но стал накрапывать дождь, и черный шелковый зонт, заботливо распахнутый там, за сверкающим стеклом, сам попросился к ней в руки. А уж когда она оказалась по ту сторону витрин и вспомнила о приближающемся Рождестве, думать о скором возвращении стало просто бессмысленно – да она и не думала.

Это, казалось бы, легкомысленное и весьма разорительное пристрастие занимало Божену ничуть не меньше, чем ее работа: приобретала вещи она так же страстно, как и творила их сама. Не было на свете никого обаятельней Божены, делающей покупки. Неважно, что это было – вешалка для полотенца, детская игрушка или дорогая изысканная мебель. Среди обилия всевозможных вещей Божена умела найти и оценить те, которые могли войти в ее повседневность, для того чтобы придать ей какие‑то новые обворожительные качества. Она боялась обыденности и пыталась вести с ней войну, питая себя соками перемен, вносимых в ее быт каждым новым приобретением. Для этого нужно обладать особой чуткостью к вещам и иметь отличный вкус – у нее было то и другое.

Выйдя на улицу с охапкой хрустящих пакетов, Божена обнаружила, что уже наступил вечер, а шелковый зонт, с которого все началось, уже ни к чему; лучи заходящего солнца нежно касались покатых крыш, придавая им благородный оттенок старинного золота. Особая венецианская тишина – тишина воды – была разлита в вечернем воздухе.

И она не смогла отказать себе – отдала все оставшиеся наличные статному гондольеру, который, сильной рукой оттолкнувшись от берега, бесшумно повел свою лодку по лабиринту каналов, красоту которых она уже не могла вынести: прикрыв глаза, слушала мерный плеск и ощущала густой запах холодной воды…