Текст книги "Девушка в белом"

Автор книги: Отиа Иоселиани

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 6 страниц)

Спасение оленя

Перевод М. Лохвицкого

Мой брат служит в армии, далеко от нас. Он часто пишет, и в каждом письме шлет множество поцелуев своим племянникам – Паате и Русико.

Однажды, вместе с уймой поцелуев, дядя прислал им маленький стенной коврик.

На коврике был выткан дремучий лес. Вдали виднелись горы. Над ними голубое небо. А внизу, у самых кроваток Патико и Русико, зеленела лужайка. По ней бежал, запрокинув на спину рожки, олень. Он задыхался от усталости. Светлые глаза его словно молили о помощи. У задних ног оленя вытянулся в прыжке огромный пес с открытой пастью. И еще одна собака мчалась за своей добычей. Овчарки были серые, казались злыми-презлыми. У первого пса свисал к лапам красный язык, похожий на конфетную бумажку.

Русико таких собак не видела. Она знала только нашего веселого толстого щенка и спросила у брата:

– Догонят волки оленя?

Паата растерянно оглянулся. Что сказать сестренке? Олень устал. Вряд ли он сможет убежать от разъяренных собак, которых Русико назвала волками.

– Догонят? – не отставала Русико. Паата медлил с ответом, наверное, искал в уме спасение для оленя.

Русико еще раз поглядела на широко раскрытые глаза оленя и воскликнула:

– Догонят!

Паата сокрушенно подтвердил:

– Догонят. Видишь ведь...

Мы не обратили внимание на то, как огорчились дети. Им казалось, что глаза оленя становятся все более и более жалобными. Патико и Русико ложились спать, смотрели на коврик и вздыхали. Изо дня в день большие серые собаки становились все злее и злее. Белые клыки были такими острыми, красный язык, который свешивался из пасти, все удлинялся...

Как-то вечером дети долго не засыпали и о чем-то тихонько шептались.

Наконец они уснули.

Мы тоже легли. Вдруг раздался плач и крик:

– Папочка, папочка, помоги!

Я вскочил, всмотрелся в сумрак комнаты, – никого не было. Зажег свет – никого. Русико сидела на постели и плакала.

– Съели... Съели...

Мать взяла ее на руки.

Русико вскрикивала, не открывая глаз:

– Мамочка, помоги!.. Папочка, помоги!..

Мы ничего не могли понять.

Проснулся Патико. Прислушался, показал пальцем на коврик.

– Не съели!.. Посмотри, не догнали его!

Мы наконец уразумели, в чем дело, и поднесли Русико к коврику.

Она перестала всхлипывать. Когда ее уложили спать, она печально сказала:

– Догонят...

Мы не придали значения ее испугу. Но однажды ночью опять послышался плач девочки.

– Догнали... Помогите! Съели...

Зажгли свет, показали, что олень цел и невредим. Она успокоилась, а засыпая, пробормотала:

– Догонят...

Через несколько дней пришлось снять коврик со стены. Мы принялись убеждать Русико, что волки убиты, а маленький светлоглазый олень убежал в лес. Там растут высокие-превысокие деревья, густая зеленая трава, там живут мама и папа оленя.

– Значит, волки его не догнали? – в который раз спрашивала Русико.

– Не догнали. Он убежал.

– Правда убежал?

Ей очень хотелось поверить нам. И мы подробно рассказали, по какому лугу олень бежал к лесу, как он скрылся среди деревьев. Мы еще прибавили: олень просил передать, что он как-нибудь придет повидаться с Русико.

– Значит, он спасся? Убежал?

Мы как можно убедительнее отвечали: да, спасся, мы сами видели, как он бежал по зеленому лугу, как скрылся среди деревьев... Русико почему-то не могла полностью поверить в спасение оленя.

Пришлось написать дяде, который служит в армии, далеко от нас.

Вскоре от него пришло письмо. В нем дядя слал множество поцелуев детям, а нам сообщал, что послал новый стенной коврик.

Пришла посылка. Мы подождали, чтобы дети уснули, достали коврик и повесили его у кроваток Патико и Русико.

На коврике был выткан тот же дремучий лес с высокими превысокими деревьями. Рядом с лесом сверкало прозрачное синее озеро. За озером виднелись горы и над ними небо – похожее на озеро. А внизу, возле самых кроваток, на лужайке паслись два свободных, гордых оленя. Третий олень, с острыми рожками и светлыми глазами, тянулся мордой к холодной прозрачной воде озера.

Утром мы проснулись от ликующих восклицаний:

– Не догнали! Не догнали! Папочка! Мамочка! Паата! Олень спасся!..

Паата проснулся, сел на кровати и уставился на коврик, Русико водила пальцем по коврику:

– Смотри! Вот этот олень спасся. Это его папа, а это – мама.

Паата долго молчал. Потом сказал:

– Спасся. Видишь ведь...

Басара

Перевод А. Эбаноидзе

Погода вдруг переменилась. Мы наскоро соорудили шалаш и расположились у огня.

Подул ветер. Вместе с ветром в шалаш залетели холодные капли дождя.

Гончие заскулили и подползли поближе к огню. Завязался разговор о сегодняшней охоте. Говоря по правде, кроме одной драной лисы да глупого зайчонка, у нас у четверых ничего не было. Но никто не жаловался на судьбу, – у всех было чем похвастаться. Больше всего мы хвалили своих собак. Почему-то каждый считал, что на след зайчонка напала именно его собака. Особенно хорохорился я, даже порядком приврал, пытаясь доказать, что именно моя Риона первой почуяла косого красавца.

Вдруг кто-то неспросясь ввалился в шалаш, чуть не сорвал головой крышу, прислонил в угол топор с длинной рукояткой, поздоровался, ногой раскидав собак, освободил себе место, подволок колоду, тяжело опустился на нее и протянул руки к огню.

– Что, проясниться-то и не думает? – пробасил он и головней разворошил золу. Мою собаку он двинул ногой по носу и спросил:

– А вы никак охотились?

Потом стянул с головы мокрую шапку.

– Это ваши гончие? – опять спросил он и отпихнул ногой подобравшихся было к нему собак.

«Да он издевается над нами, – подумал я. – Во-первых, он даже не спросил разрешения, когда входил, а теперь выгоняет нас из шалаша. Ну, если не нас, то во всяком случае наших собак...»

– Э-э, старина, поосторожней, – как бы шутя сказал я, – не думай, что это простая собака... Она медалистка...

– Это какая же?

– Вот эта.

– Эта безносая? – переспросил он и ткнул указательным пальцем прямо в морду моей Рионе.

Товарищи засмеялись. Я не сдержался и грубо заметил:

– Твоя-то, конечно, лучше... Как бы не так...

– Хе-хе! – усмехнулся старик. – Как раз твоего недоношенного щенка напомнила. – И еще раз щелкнул по носу Риону.

– Да что ты пристал к моей собаке! – повысил я голос и за ошейник притянул Риону к себе.

– Хе-хе! – опять засмеялся старик. – Спрячь ее за пазуху, за пазуху, говорю, спрячь.

– Не ожидал я этого от вас, – вмешался вдруг Лука, самый тихий среди нас, – собака собаке рознь, иную и за пазухой беречь не жалко.

– Ты что же, – повернулся старик к Луке, – думаешь, что я совсем темный, ничего на свете не видел?

– Выходит, что так! – зло сказал я и погладил своего пса.

– Ну, куда она после этого годится? – Он указал Луке на Риону. – Даже ребенок от ласки портится.

– Ты думаешь? – спросил я и поудобнее устроил Риону у себя между колен.

Шалаш покачнулся от порыва ветра, пламя взметнулось, рассыпая искры. Риона вздрогнула и, жалобно взвыв, замотала головой, потом тихо заскулила.

«Что это с ней?» – удивился я,

Но тут из уха собаки вывалился тлеющий уголек, и все рассмеялись.

– Хе-хе-хе! Медалистка! – смеялся старик.

Снова налетел ветер, снова закинул к нам холодные брызги.

– Да... медалистка... – как бы про себя повторил старик и, расстегнув рубаху, подставил волосатую грудь огню.

– Вы, верно, охотник? – спросил его Лука.

– Да, был когда-то, – кивнул он.

– А сейчас, наверное, зрение хуже стало, да и ноги уже не те?

– С чего это ты про глаза и ноги?

– Нет, я просто так, – смутился Лука, – но... не в обиду вам будь сказано, вы и не мальчик уже.

– Мальчик... при чем тут мальчик... – старик резко обернулся, оглядел нашу добычу и сказал: – Таких львов и тигров я и сейчас нащелкаю.

Это я воспринял как личную обиду и хотел было возразить, но он продолжал:

– После того, как мою Басару убила проклятая...

– Вот оно что. У вас собаку убили?!

– То-то и оно, что убили, а хорошая была собака, ох, хорошая...

– Кто же ее убил, старик? – спросил сидящий рядом с Лукой охотник и отложил в сторону вычищенное ружье.

– Машина ее убила.

– Гм, – усмехнулся я, – глупая собака. Что же она, слепая у тебя была?

– Нет, моя Басара никогда медалями не награждалась, – поддел меня старик.

– Здесь, в горах, машины появляются редко, наверное, с непривычки, – участливо проговорил Лука.

– Хм, редко... Их теперь много, больше, чем волков, а это было давно... Теперь у моих внуков машины. Хороши, ничего не скажешь, но, пусть простит мне бог, как посмотрю на них, не по себе становится, – сразу Басару вспоминаю. Эх, какая была собака!..

Хоть я и был обижен на старика, но все же почувствовал, что он неспроста расхваливает свою собаку, и шепнул Луке:

– Попроси его, может, расскажет, что за собака была у него.

– Под колеса попала? – спросил Лука.

– Эх, если бы так, тогда и жалеть не приходилось бы. Колеса здесь ни при чем. Смелость ее погубила,

Я фыркнул.

– Наверное, эта собака, как гордый рыцарь, не смогла пережить поражения.

– Вы правы, – серьезно ответил старик. – Вы правы.

Теперь засмеялись все. Только старик не смеялся. Он качал головой и повторял:

– Это правда, вы совершенно правы.

– А какой породы была ваша Басара? – спросил я, пряча улыбку.

– Породы... ну, как вам сказать – обыкновенной местной породы. Правда, об ее отце говорили, будто он наполовину волк, но ручаться не могу. А Басара была наша, серая, большая, с короткой шеей и черной мордой, голову всегда высоко держала. И хвост лохматый кверху был задран.

– Да это же обыкновенная дворняга! – заметил охотник, сидевший рядом со стариком. – Впрочем, пастухи только таких собак и держат.

– Ну, а я что говорю. Наша, говорю, была местной породы. Но, может, вы думаете, что вот эта лучше пойдет по следу? – кивнул он на мою Риону – Или что она лучше могла бы загнать зверя? Волк и тот не унес бы ног после встречи с Басарой. А какой порядок был на моем дворе...

– Как дворняжка, она, конечно, была хороша, – согласился я.

– Да... до самой смерти никто не смел даже замахнуться на нее. Не было случая, чтобы с моего двора ястреб унес цыпленка. Но она никогда не кусалась. Была у нее привычка: как увидит постороннего, подлетит, и тут уж стой, стой как вкопанный, какое бы у тебя ни было срочное дело. Подойдет, осмотрит, обнюхает и вернется на место. После этого хоть на голове ходи – никакого внимания. Это вся деревня знала. Аробщики останавливали арбу у моего дома, всадники спешивались, лошади так привыкли, что сами останавливались у наших ворот. Помню, как-то должны были проехать дружки жениха – на свадьбу ехали из другой деревни. Их предупредили: «Так, мол, и так, у таких-то ворот нужно пешком пройти».

Те не поверили, засмеялись. – Как, мол, вас собака запугала.

Так и не послушались. Начали подниматься в гору. Один выехал вперед, видно, гонец был от жениха, – и парень был хорош, и лошадь резвая. Со свистом крутил он над головой кнутом и кричал, пригнувшись к самой луке.

Вскочила Басара, метнулась к воротам и ждет, что осадит всадник коня и проедет мимо нее шагом. А конь уже близко, искры из-под копыт летят, и по-прежнему свистит кнут и лихо гикает всадник. Еще во дворе залаяла Басара. Видно, напомнила о себе. Вот у самых ворот процокали копыта, просвистел кнут, и всадник исчез в темноте. Тут рванулась Басара, перемахнула через ворота и понеслась вслед. Она не лаяла, хотя злоба душила ее, только хрипела от ярости и летела, как с силой брошенный камень. Догнала, заскочила вперед и залаяла, как бы приказывая подчиниться.

Гикнул всадник, нагнулся к седлу и кнутом перетянул собаку. Басара не издала ни звука, удара она, наверное, и не почувствовала, пропустила всадника вперед, взметнулась в прыжке.

Но не рассчитала. Видно, укус пришелся низко. Опередила, опять пропустила вперед, вспрыгнула лошади на спину и повисла.

Лошадь испугалась, шарахнулась в сторону и вместе с всадником полетела в овраг. Бедный малый чуть не свернул себе шею. Но его счастье – застрял в кустарнике. А коня потом вытащили ехавшие следом дружки.

– С такой собакой хорошо на волков ходить, – заметил кто-то из нас, – хотя волк не лошадь, у него на хвосте так просто не повиснешь.

– На волков? Грешна была Басара перед волчьим племенем. Волк частый гость в наших горах. Но волк волку рознь.

Ровно за год до гибели Басары выпал у нас большой снег. Много тогда волков бродило вокруг деревни. Как-то ночью слышу – выстрел. Я схватил двустволку и, как был, в одном белье, выскочил во двор и бросился туда, где заливались собаки. Оказалось, что волк задушил соседского пса и хозяин стрелял по нему. А Басара уже кинулась по следу. Мы гнались за ней до самого леса, но потом стало трудно различать след. Я посоветовал вернуться. Долго звал я Басару, но она не хотела возвращаться, и мне пришлось за ошейник тащить ее до дома. Но наутро Басары след простыл. Сколько я ни свистел, сколько ни искал – она как в воду канула, только на другой день к вечеру притащилась домой, еле волоча ноги. Но глаза довольно поблескивали. Она то и дело пыталась прыгнуть мне на грудь и заискивающе вертела лохматым хвостом.

В тот же вечер недалеко от деревни мы наткнулись на задушенного волка, а через четыре дня охотники нашли еще одного. Мой сосед узнал его – это был тот самый волк, в которого он стрелял. В ту ночь его ружье было заряжено заячьей дробью, а перезаряжать было некогда. И действительно, в шкуре волка нашли дробь.

Далеко заманил проклятый Басару. Я побывал на том месте. Страшной, видно, была схватка, ни одного целого куста вокруг не осталось, ни одного листика. Видно, на вершине скалы настигла его Басара, сбросила вниз, а там уж придушила окончательно.

– Да, хорошая собака, – сказал Лука.

– Вот это понимаю, – кивнул я одобрительно.

– Такого слышать еще не приходилось, – признали и остальные.

– Это еще ничего, – проговорил старик и надел непросохшую шапку, – это ничего… В старину у нас все было иначе. Не было этой широкой дороги, по которой вы поднялись на машине. По нашим проселкам и арба-то с трудом тащилась, два всадника едва могли разъехаться на кремнистой неровной тропе. Около тридцати лет назад начали мы строить эту дорогу. Много пришлось потрудиться. Слава богу, динамитных шашек у нас было достаточно. Взрывали скалы, выравнивали горы, засыпали овраги, прокладывали мосты. И появилась в нашей деревне долгожданная дорога. У нас раскрылись глаза, мы приобщились к настоящей жизни.

И вот на новой дороге впервые появилась машина. Вся деревня высыпала на улицу. Мужчины и женщины прильнули к заборам, мальчишки рассыпались по деревьям. Я стоял в толпе и радовался как ребенок. Немалое это было дело, новая дорога.

Наконец показалась машина. В ней на открытие дороги приехали районные руководители, Они махали руками, приветствуя нас.

Вокруг хлопали, что-то кричали и среди этого шума машина продвигалась вперед. Собаки выскакивали из всех дворов, кидались к заборам, лаяли, метались, опять лаяли, но как только этот железный дьявол приближался к ним, удирали, опустив хвосты и испуганно оглядываясь.

На шум поднялась и Басара, навострила уши, прислушиваясь к незнакомым звукам. А непонятный шум все приближался. И впервые Басара заметалась. Остановилась, пригляделась к железному чудищу. Видно, удивилась, что нет ни коня, ни вола, и хоть машина была черная, она совсем не походила на буйвола. Басара беспокойно металась, не сводя глаз с машины, А машина уже поравнялась с воротами. И тут Басара сорвалась с места, в один миг очутилась на улице, залаяла яростно, хрипло. Глаза у нее сверкали, оскаленные клыки торчали, как кинжалы. Она кинулась за страшным зверем. Опередила машину, обернулась и залаяла. Потом пропустила ее вперед, снова догнала и снова залаяла. Затем почему-то остановилась. Но только на мгновение, – бросилась опять, заскочила сбоку, некоторое время бежала рядом, а потом с лаем прыгнула на нее, но не смогла ни во что вцепиться, соскользнула и отлетела в сторону. Но это ее не остановило, она опять бросилась, за машиной, догнала и зубами вцепилась в шину. Ее отшвырнуло в сторону, она ударилась головой о крыло, перевернулась в воздухе и упала в канаву. Оглушенная и окровавленная, поднялась она на ноги, хотела вновь броситься за машиной, но та была уже далеко. Басара стояла и смотрела ей вслед. Машина как ни в чем не бывало удалялась все дальше и дальше. Наконец она скрылась из виду, и Басара долго еще смотрела туда, где исчезло странное чудище.

Тщетно звал я ее, гладил, упрашивал. Наконец схватил за ошейник и с трудом приволок во двор. Она остановилась у ворот, из раны на челюсти сочилась кровь, вокруг выбитого глаза вились мухи. Она ни разу не облизнулась и даже не пыталась отогнать назойливых мух. Стояла и не могла оторвать глаз от дороги.

Я хотел промыть ей рану, но она не далась. Я подставлял еду, воду, – она и не взглянула, словно чего-то ждала.

Вдруг Басара услышала шум возвращающейся машины, встрепенулась, дотащилась до дороги и встала молча, глядя единственным глазом на дорогу...

Машина приближалась. Басара стояла не двигаясь. Машина поравнялась с ней и промчалась мимо, а Басара по-прежнему стояла, словно окаменев, и смотрела ей вслед.

Поздно вернулась она во двор и легла, положив голову на лапы; лежала, не глядя ни на кого, ни на что не обращая внимания. Даже не отгоняла мух, кружившихся над ее окровавленной головой.

Так лежала она до вечера, лежала всю ночь не двигаясь, лежала, лежала да так и померла.

Эпитафия

Перевод А. Эбаноидзе

Не был Серапион из старых сельчан, и не из новых, попредседательствовавших. Никто не поручал ему старшинствовать и никто не обязывал заботиться о сельчанах.

Ни одна собака во всей деревне не облаяла бы Серапиона Горгадзе. Да что там собаки... Когда кошки видели его сидящим на низком трехногом табурете, они с мурлыканьем начинали ласково тереться о его сапоги.

...Серапион был везде. Этому никто не удивлялся. Удивляло другое – как он всюду поспевал.

В каждой семье во время обеда оставляли «серапионову долю».

...Серапион был везде. Вернее, там, где он был нужен.

Раньше это вызывало темные слухи. Говорили, будто Серапион продал черту душу и ночью нечистый бродит по селу, подслушивает разговоры, жалобы, заглядывает в амбары – достаточно ли в них кукурузы, не кончились ли дрова, и долго пересчитывает в больших глиняных банках белые головки сыра. А на следующее утро все становится известно Серапиону.

Но сплетни продолжались недолго.

«У него особый нюх», – стали говорить люди. А потом позабыли и об этом и стали смотреть на него, как на обычное явление.

Никто не вспоминал, что Серапион одинок. И никто не думал, как же может один человек быть членом стольких семей.

...Когда несчастный Никифор двадцать шесть дней боролся с застрявшей в горле смертью, а на двадцать седьмой приказал долго жить, Серапион все ночи просидел у его постели, а жена покойного еще до смерти мужа заголосила:

– Что же ты, Серапион?.. Не можешь вырвать из лап проклятой моего Никифора, не можешь...

Серапион сложил покойнику руки на груди, выпрямил ноги, закрыл веки, и, когда подвязывал полотенцем отвисшую челюсть, не выдержал, сорвал с головы башлык, бросил его оземь и зарыдал.

...К Викентию пришли сватать дочь. А у него, как нарочно, колени ломило от ревматизма. Он еле ходил по двору, опираясь на костыли, с трудом волоча больные ноги. Но никто не волновался – Серапион был здесь. Надели на него новые сапоги, повязали голову новым башлыком и отправили разузнать о семье жениха.

Серапион не был бы Серапионом, если б не узнал все основательно.

Он повидал жениха. Сначала посмотрел на него издали, даже словом не обмолвился. Потом расспросил о нем его друзей. Местный председатель оказался старым знакомым. Серапион напомнил ему об этом и в разговоре, как бы между прочим, упомянул семью жениха. Вечером, в столовой, послал бригадиру вина. Его поблагодарили. Он послал еще. Теперь уже благодарности было недостаточно, Серапиона пригласили к столу. Он согласился. Выпили. Закусили. Бригадир поднял тост за лучших ребят в бригаде. Серапион до тех пор не пригубил стакана, пока ему не перечислили поименно всех, за чье здоровье он пил.

Поздно ночью, когда в доме жениха крепко спали, он постучался в калитку. Убедился в его гостеприимстве и заключил:

– Если я все еще Серапион, такому орлу ни одна девушка не откажет.

И не отказали. Отпраздновали помолвку.

Серапион в дверях встречал гостей. Со всех сторон сыпались поздравления, пожелания, приглашения...

Сначала жениху и невесте пожелали жить друг для друга, как солнце живет для лупы. Потом пожелали счастья родителям.

Тут-то сваты и растерялись: поздравили Серапиона и пожелали счастья его дочке. А Бикентию пожелали веселья и радости на всю жизнь и предсказали скорое выздоровление.

Так поступил один из пришедших.

Этому никто не удивился, и с его легкой руки все стали поздравлять Серапиона. А у жениха оказалось много дядюшек, тетушек, ну и, конечно, друзей...

В общем, помолвка прошла чудесно.

– Спасибо, мои хорошие; спасибо... спасибо... – растрогался Серапион.

Однажды во всех семьях остыла доля Серапиона.

Встрепенулось село. Встало на ноги.

Послали за черной краской.

Ореховый гроб предпочли дубовому, хотя многие считали, что дуб дольше сохраняется в земле.

Похороны отложили на два дня. Поплакали, посыпали головы пеплом и, как положено, вернули земле ее сына.

Говорят – земля холодна, она сразу все успокаивает. Это оказалось неверным. Серапиону нужно было что-то еще...

Кто-то догадался.

– Надо оградить могилу.

Оградили. Обнесли могилу большой железной решеткой. Выкрасили, потом перекрасили, но чего-то не хватало... нужно было сделать что-то еще.

Что же?

Камень. Могильный камень. Ну, конечно. Большой, очень большой и тяжелый камень положили Серапиону на грудь. От такой тяжести прямо душа вон.

А как надписать?

Прописью или печатным шрифтом?

Узкие буквы лучше или широкие?

Так и не могли решить. Доверились мастеру – ты, мол, в этом деле лучше нас разбираешься, – но предупредили: должно быть написано так, как ты никогда в жизни не писал.

Но что же написать?

И все замолчали, все задумались. Расселись на могильных плитах, подперли подбородки руками и, задумавшись, уставились в землю. Думали, думали... Напрасно.

А мастер стоял, держа в руках резак.

Потом каждый что-то нерешительно предложил... так, между прочим, никто не думал, что он скажет лучше других.

Кто-то предложил:

– Дорогому Серапиону.

– Нет, это не годится... Что Серапион дорогой – этого и писать не надо.

– Незабвенному Серапиону...

– Ты что, с ума сошел? Как можно Серапиона забыть!

– Любимому Серапиону...

– Ну уж сказал... Где ты видел человека, который Серапиона не любил бы...

Мастер устало опустился на траву.

А люди спорили. Кажется, поздно вечером порешили на чем-то, другого выхода не было. И мастер приступил к работе.

Утром заметили – врезанная в камень надпись не видна издали. Тут же достали бронзу и выкрасили буквы.

И когда бы ни проходил человек мимо – в жару или в непогоду, утром или поздно вечером, он легко может прочесть на тяжелом камне одно слово, – да, только одно слово: «Серапион».