Текст книги "Девушка в белом"
Автор книги: Отиа Иоселиани
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 6 страниц)
Отиа Шалвович Иоселиани
Девушка в белом
Семья
Перевод В. Астафьева
1. Мечты
Она сидела впереди меня, и косы ее всегда лежали на моей парте. Они были смешные, эти косы. Тоненькие, с загнутыми хвостиками. Когда она качала головой, кончики кос, как мышки, бегали по моей парте. Я прихлопывал их ладонью. Тогда она оборачивалась, и я видел ее сердитые черные глаза. Она сердилась, а я смеялся. Я радовался.
Я мог с точностью сказать, насколько больше волосков в ее правой косе. Правую косу она всегда заплетала туже, и хвостик у этой косы был загнут как-то смелей и задиристей.
Я любил ее. Любил со школьной скамьи. Скажете, смешно? Нет, не смешно.
И за что только я ее любил! Я и сам не знаю за что. Просто любил – и все.
Может, я был фантазер? Наверное, я был фантазер. Я прочитал много приключенческих книг, но никогда не пытался хватать звезды с неба и не нырял в глубь моря, чтобы найти жемчужную раковину. Да что там жемчужную! Я не пытался поймать даже морского рака.
И все-таки я любил мечтать.
И она тоже любила мечтать.
Я писал ей записки. Да, да, записки!
Я протягивал ей под партой клочок бумаги. Она больно щипала мою руку кончиками пальцев и опять стреляла в меня сердитым взглядом. Но записки все-таки брала. Она брала мои записки! Она читала их! Она писала ответы! И я знал, всегда знал, что она мне ответит. В записках она не умела сердиться.
Иногда она позволяла проводить ее домой.
Она любила ветреную погоду и не переносила дождя. О моя солнечная Грузия! Как хорошо, что с неба твоего редко падает дождь. Что бы я делал, если бы жил в другой стране?..
А ветры у нас бывают часто. В теплые дни, освеженные слабым ласковым ветерком, она могла целыми днями лежать на топчане или на траве и не вспоминать о пище и воде. О, она была очень терпеливая и смелая. Такая смелая, что мне порой становилось страшно за нее. Ведь она могла и со скалы прыгнуть, и на высокое дерево влезть, и умчаться в горы без меня. А в горах есть дикие звери! Сердце мое замирало от страха. И, чтобы она никуда не убегала, я осторожно заводил разговор о семье.
О семье она могла говорить целый день. И даже целую ночь.
Будущая жизнь. Как много мы говорили о ней. Говорили без смеха. Разве можно говорить о семье несерьезно! Семья – это не шутка.
Правда, сначала мне было смешно. Но она говорила так серьезно, без всякого смущения, что я скоро привык и не спорил с нею. Спорить было ни к чему. Мысли наши совпадали.
Это потому, что я ее любил.
– А знаешь, Сисо, – она хватала меня за два пальца и тянула высоко в горы: – ни в коем случае нельзя дом у самых ворот строить. Нужно оставить больше места, чтобы двор был просторный. И обязательно нужно перекопать весь двор, очистить его от саревелы. Посеем нежную траву – койндар, чтобы дети могли играть в ней. А сорняк заглушит койндар.
– Конечно, Теона, сорняк нам во дворе ни к чему. Да и койндару он будет мешать расти.
– Правильно, Сисо. Если эта негодная трава будет расти во дворе, что скажет прохожий?
– Да я не только во дворе, даже в конце двора, у самой канавы для орошения виноградника, не позволю расти этой вонючке.
– Но, Сисо, если уж ты думаешь канаву прорыть во дворе, надо, чтобы она всегда была чистой и вода текла свободно.
– А я все же люблю заросшие канавы, Теона, – вырвалось у меня, но я тут же заторопился: – В крайнем случае, можно канаву обложить дерном.
– Нет, Сисо, так не годится. Сорняки обязательно прокрадутся в виноградник, и попробуй выдерни их. Руки изранишь.
– Тогда, может, тростник?
– Тростник? – оживилась Теона и задумчиво повторила: – Тростник? Но, Сисо, он же высыхает в мае или в июне.
Тогда я предложил сорт травы, пригодной для сена.
– Но всходы ее бывают сильно изреженные, плешины остаются, – отвергла мое предложение Теона.
– Плешины снова засеем какой-нибудь другой травой, – настаивал я.
Но Теона не терпит возражений и пустых обещаний. Она сейчас же, немедленно должна знать, какая именно трава будет расти в конце двора, чтобы края канавы не осыпались, чтобы глазам было приятно, чтобы прохожий не бранился, а хвалил наш двор.
Она сама подыскивает травы и сорта винограда. В конце концов мы сходимся на том, что лучше цоликаури не найти винограда. Мцване, конечно, можно было бы взять, но грозди вырастают маленькие. И шави не годится. Хотя лоза и хорошо растет, да вино получается плохое. А что скажет гость, когда ему поднесут плохое вино? Скажет – плохой дом, плохой хозяин, плохая хозяйка. Вот что он скажет. Нет, уж лучше цоликаури. Хлопот с ним, конечно, много. Зато гость будет доволен.
Кстати о госте. Надо заранее подумать, где он будет спать. Необходимо построить удобный дом, чтобы ничто не беспокоило гостя и детей. Наш дом будет с подвалом. С каменным подвалом и с балконом. А по балкону будет виться виноград с широкими зелеными листьями. Потолок мы сделаем высокий, чтобы комнаты были светлые. Ах, какой это будет дом!
– Слышишь, Сисо, не забудь, пожалуйста, про печь! Я тебе уже не раз говорила про печь, но ты не заботишься об этом. А печь в доме – главное. Я хочу, чтобы был камин. Когда в нем будут гореть дрова, в комнате станет весело-весело. О дровах, Сисо, тоже надо позаботиться заранее. Я думаю, расколотые поленья граба очень хороши для камина.
– Ясень и акация – тоже неплохо, – добавляю я.
– Что ты говоришь, Сисо, – вспыхивает она. – Ты совершенно не думаешь о детях. Ведь ты же знаешь, акация стреляет искрами. А если искра попадет в ребенка?!
О, я безмозглый чурбан! Я мог погубить ребенка искрой от акации! Он же маленький, еще не умеет говорить. И мы не заметим, как у него сгорит половина уха или еще того хуже – половина носа. Наш ребенок с изуродованным носом!
– Я выброшу всю акацию, напиленную на дрова, – решительно заявляю я: – и никогда, слышишь, никогда в нашем доме не будет акации.
Теона рада. Я тоже рад. Все обошлось благополучно. Наш ребенок спасен. У него будут целы уши, нос и смешливые, очень смешливые глаза. Такие же смешливые, радостные, какие сейчас у Теоны. Кроме того, у него будут длинные, густые ресницы. И волосы чуть кучерявые, чтобы не было больно головке, когда начнут их расчесывать гребешком.
Теона смотрит на меня и добавляет, что у него, у нашего первого малыша, будет нос с горбинкой. И главное – шея подлиннее, и если он будет повыше ростом, тоже неплохо.
Потом у нас будет девочка, потом опять мальчик или девочка, это уже все равно, кто будет потом...
Тускнеет день, с гор надвигается темнота, за вершинами, за дальней далью тихо догорает заря. Мы сидим на пригорке. Нам видно далеко-далеко вокруг.
– Сисо, – почти шепотом говорит Теона, – мальчика мы назовем Паата, – и совсем тихо добавляет: – Патико, Пата, Пати...
– А как девочку?
– Девочку? Девочку – Хатуна.
– Хатуна – хорошо, – соглашаюсь я, – но Тамара, Кетеван или Русудан еще лучше.
Теона даже подпрыгивает от восторга и хлопает в ладоши.
– Русудан, Русико, Русудан, Русико, ой, как хорошо!
В небе проносится вспугнутая птица. По дороге идут колхозники. Они возвращаются с работы.
В селении зажигаются огни. Начинают дымить трубы, Дым тянется к горам и сползает в ущелье. Слышатся резкие удары: трах, тах, тра-та-та. Это ребятишки, перед тем как начать мыть ноги, забавляются, барабаня по тазам. Неугомонные ребятишки! Под ноги прохожим выкатываются собаки и быстро ныряют обратно в дыры плетня. В чьем-то дворе требовательно и капризно визжит свинья.
Взявшись за руки, мы медленно идем в село. Благодатный покой кругом, но в селе еще бурлит жизнь.
– Тако, Тако, – зовет засидевшуюся в гостях дочь обеспокоенная мать. И, не дозвавшись, кричит: – Чтоб тебе не вырасти!
– И куда ты запропастился, негодный мальчишка? Ну, погоди, я надеру тебе уши! – слышится из другого двора.
– Ивлиане, когда ты выйдешь во двор и поможешь мне управиться с этой горластой свиньей? – доносится из третьего.
– Что ты шумишь, баба, ну, что ты шумишь? – ворчит ленивый Ивлиане.
– Она разнесла ворота, эта свинья, потому что руки твои не умеют ничего делать прочно.
– Эй, парень, ослеп ты, что ли, теленок высосет все молоко и убежит!
«Парень», ему лет девять, изо всех сил тянет веревку, но теленок все-таки пересиливает его и ухватывает губами сосок. Он торопливо и вкусно причмокивает.
– И зачем только ты родился? – ворчит мать, отгоняя теленка, и начинает доить корову.
Кувшин глиняный, и мы слышим, как звонко ударяются тугие струи молока о стенки кувшина, звон их постепенно затихает, переходит в журчание. Мы даже видим, как глава семьи Ивлиане выжидающе не сводит глаз с жены, занятой делом. Дети уже перестали колотить в дно таза, перевернули его и моют сбитые за день ноги, опуская их в воду – сначала нерешительно, а потом смелее.
В селе наступило время ужина. Не слышно говора. У открытых дверей сидят собаки и чего-то ждут.
До нас доносится запах горячего мчади и зеленой фасоли. Журчит, выливаясь из узкого горлышка кувшина, вино.
Ужинают люди труда.
Дети отправляются спать. Но они еще успевают ущипнуть друг друга, – «убери ногу!» Потом трут ступню о ступню, обсушивая ноги, перед тем как нырнуть в чистую постель, и мгновенно затихают, – угомонились.
Ивлиане не спеша снимает рубаху и, заглядывая в кухню, где хозяйка заканчивает дела, ворчит:
– Пошевеливайся...
Она домыла посуду, вытерла руки.
Погас свет. Тишина. Нескончаемая тишина. Даже шелест деревьев замирает. Изредка взвоет собака, с реки донесется приглушенный шум мельницы, в лесной чаще прокричит сова.
Семья погружается в сон.
Мир и покой вам, семьи!
2. Мудрость жизни
И вот настает весна нашей жизни. Свадьбы мы не справляли. Просто собрались родные да несколько друзей, выпили вина, пожелали нам счастья, повеселились и ушли.
Надо было идти на отведенный нам участок и закладывать фундамент будущего дома. Участок наш на окраине села, возле пригорка. За пригорком овраг, здесь протекает ручей. Проселочная дорога огибает участок. Налево новый дом, а направо – никем еще не обжитый пустырь.
Меня не пугает пустырь. И Теону тоже. Мы начали расчищать участок от сорной травы и камней. Подошел сосед, улыбнулся, как старым друзьям, и сказал:
– A-а, пришли. Ну, здравствуйте, коли пришли.
– Как видите, пришли. Здравствуйте!
Сосед задумчиво протянул:
– Да-а, такова жизнь.
Показалась и жена соседа. Она поправила на голове платок и тоже улыбнулась, потом спросила мужа так, чтобы слышали и мы:
– Пришли?
– Пришли.
Шлепая босыми ногами, прибежал малыш и остановился, нерешительно глядя на нас.
– Подойди, подойди, родненький, – подтолкнула его к нам мать: – Подойди и поздоровайся – это наши соседи.
Я заострил топором первый кол и принялся вбивать его в твердую, неподатливую землю. Теона попросила у соседей кувшин, принесла воды и налила в ямку. В мокрую землю кол входил легче.
– Так, – одобрил сосед, – забивайте кол крепче.
Я и сам знаю, что первый кол должен стоять крепко. Иначе он расшатается и упадет. А если упадет этот кол, упадут и другие, рухнет вся ограда. Соседской свинье только и нужно, чтобы колья у нас расшатались.
Сосед, помогая нам советами, показывает на свой дом, фруктовые деревья, огород, виноградник и говорит:
– Здесь тоже был пустырь. – И, напевая, приносит лом, опускает плетень, делает ступеньки с нашей стороны, чтобы мы приходили к нему в гости, и кивает одобрительно головой: такова жизнь, друзья мои.
Прошли дни. Мы уже сделали ограду. Посадили деревья. Хотя сад у соседа очень и очень молодой, он отдал нам три лимонных и два персиковых саженца.
Мы перекопали весь двор – сеем траву койндар, готовим землю под виноградник, закладываем фундамент будущего дома, таскаем тяжелые камни. Мы очень устаем.
Сосед улыбается.
– Ничего, ничего, – так начинается жизнь.
А я уже посматриваю на пустырь, что по соседству с нашим двором. Туда скоро придет новый сосед и заложит фундамент. Я осажу ограду, сделаю для него ступеньки, и у меня тоже окажется несколько лишних саженцев. И когда он будет вбивать первый кол, я улыбнусь и скажу:
– Забивай крепче!
3. Будни
Тысяча дел в доме. Тысяча мелких, нескончаемых дел. Они ждут, когда мы вернемся с колхозного поля. Мы устаем, очень устаем. Вечером нас рано одолевает сон, и мы засыпаем с книгой в руках, не дочитанные утром газеты лежат на столе. Тысяча дел в доме. Но надо хорошо работать и на колхозном поле. Мы – молодые.
Будни, наполненные трудом. Короткие дни и совсем короткие ночи. Жизнь состоит из будней, а будни не бывают без трудностей.
И в тот прохладный вечер я, как только добрался до подушки, мгновенно заснул.
– Сисо! – услышал я сквозь сон. – Сисо, родной... – Голос жены был очень взволнованным, и будто что-то билось и трепетало в ее горле.
– Что случилось, моя жизнь?
– Сисо, – шепчет Теона, и я никак не пойму, плачет она или смеется: – Сисо!..
– Ты видела плохой сон? Тебе что-то померещилось?
– Нет, Сисо, нет...
– Теона, что с тобой? Я зажгу свет.
– Не нужно, прошу тебя, не нужно. – И опять то ли смеется, то ли плачет – не понять. – Он шевельнулся, Сисо!
– Кто шевельнулся? Земля шевельнулась? Дом шевельнулся?
– Ложись, я скажу, – ласково шепчет она мне на ухо, и я догадываюсь, в чем дело.
– Тео! Почему ты до сих пор?..
– Ложись...
Но я не могу лежать! Я хочу зажечь свет, открыть окно и закричать:
– Э-эй, люди! Народ! Деревня! Соседи! В моем доме шевельнулась жизнь! Да, да, вот здесь, под моей маленькой крышей уже бьется и дышит новая жизнь!..
Сон пропал. Усталость прошла. Но я затихаю, я смиряю себя, чтобы услышать, как он шевелится, как он будет дышать. Смиряю и не могу смирить. Что-то во мне рвется наружу, не дает сидеть, не дает лежать спокойно.
– Сисо, – тихо говорит моя жена, нет, не только жена, а уже мать – носительница жизни. – Сисо, ты не волнуйся и спи. Завтра нас ждет работа.
Ночь тянется. Завтра нас ждет работа. Теона дышит спокойно и глубоко. Я слышу это дыхание. Я вижу, как вздымается и опускается ее грудь, мне кажется, я слышу дыхание двух людей. Рядом со мной спит новая женщина, незнакомая мне Теона-мать. Незнакомая и в то же время знакомая, близкая, родная.
Что же это такое?!
Я не могу спать. Я осторожно встаю, на цыпочках подхожу к окну, открываю его.
На небе много звезд. Я хочу сосчитать их. Которая наша? Которая из них его? Может, вон та, что мерцает на краю небосклона, а может, вот эта, которая сияет над нашей крышей так, что на нее больно смотреть. Ну, конечно же, эта! Она – самая яркая. А я до сих пор ее не видел!
Кошка, услышав мои шаги, скребется в дверь.
– Брысь! – сержусь я. – Брысь, негодная! Ты спугнешь их сон!
Я выхожу на балкон. Веет прохладой. Хорошо бы пройти по росистой траве. Но мне нельзя уходить из дому! Нельзя!
Кошка путается в ногах. Я беру ее на руки, глажу и говорю:
– Писо, ты умная кошка. И ты не скребись, пожалуйста, в дверь. Можешь ты одну ночь поспать где-нибудь в амбаре? Тебе холодно? Тогда забейся в копну сена. Только тихо, Писо, пожалуйста, тихо. Скоро он будет с тобой играть. Я привяжу за веревочку бумажку, и он будет с тобой играть. Но веди себя хорошо.
Соседская собака услышала мой голос, метнулась к забору, залаяла.
– Мура, ты с ума сошла! Что ты делаешь? Там, в комнате, отдыхает человек, два человека, а ты... Нет, ты ничего не понимаешь. Тихо, говорю! Убирайся в тот конец двора и лай там сколько угодно, хоть всю ночь, а здесь не смей. Здесь растет новая жизнь. Она не любит лая. Жизнь любит спокойствие. Уходи!..
Неслышно, на цыпочках, над миром, над селом, над нашим домом проходит ночь.
Игра
Перевод А. Знаменского
У бабушки было трое сыновей. Но сколько я ее помню, она постоянно жаловалась на одиночество.
– Богом покинута я, – сокрушалась она и как умела объясняла причину: – Лишил бог разума – дала детям книгу в руки.
Однако это не мешало ей при каждом наезде в город привозить сыновьям полные хурджины, корзины, котомки. И упреки...
На следующий день, собираясь домой, она суетилась, увязывая пустые корзины и котомки, потом брала меня за руку:
– Хоть ты присмотри за одинокой бабушкой.
Отец виновато улыбался, а мама, нахмурив брови, бормотала, одевая меня:
– Какое время ехать в деревню? Гланды надо вырезать. Вчера ночью вспотел, разметался так, что чуть не упал с кровати... Ты чему радуешься, а?
Да. Я радовался.
Я любил деревню, просторный двор, зеленые улочки, изгороди из гранатовых кустов, широкую поляну и громадное грушевое дерево, на нем босоногих пастушат – мальчиков и девочек.
И Жужу...
У Жужу черные блестящие глаза, смуглое личико и иссиня-черные волосы, но ее зовут Жужуной, аведьЖужуна – это голубой цветок.
Я до сих пор представляю, что все Жужуны черны от солнца и глаза у них, как жаркие угольки. Они очень любят ежевику и с кошачьей ловкостью лазают по деревьям, а забывшись, перебирают маленькими пальчиками круглые камешки в кармане и очень внимательно слушают мальчишеские россказни о городе.
В деревне я всегда носил короткие штаны. А Жужу ходила в синем в белый горошек сарафане с большим красным карманом. Ей шили короткие и узкие платья из остатков материи, которой никогда не хватало на рукава и карман.
А карман ей был просто необходим, ведь в нем находилось множество драгоценностей, вроде двух осколков зеркальца, расчески с поломанными зубьями, пяти круглых камешков, а отдельно, в спичечной коробке, хранилось несколько стеклянных бусинок и одна янтарная горошина. Жужу очень нужен, просто необходим карман.
– Жужу!
– Э-эй, Жужуна-а-а!!
Жужу перепрыгивала через изгородь, хватала меня за руку, и мы бежали.
Вначале мне трудно было бегать босиком. Я поднимался на цыпочки, ступал на пятки – кололо. То и дело хотелось остановиться, провести ладошкой по голой подошве... Но не было времени – Жужуна увлекала меня за собой то через двор в поле, то на виноградник, то через улочку к зеленой поляне…
Жужу знала, где росли самые вкусные груши, где больше всего грибов, где самая спелая ежевика; ее не трогали самые злые соседские псы и не бодали остророгие коровы.
– Жужу, постой! Тебя оцарапает ежевика! – кричал я, не решаясь подойти ближе. – Оставь, Жужу!
Но ее не царапала ежевика.
– Жужу, для чего нам столько грибов, ты исколешь ноги!
Но Жужу не кололи колючки.
– Постой, не лезь на дерево! Ветер! Упадешь, Жужу!
Где там! Вот она вскарабкалась почти на самую верхушку. Ветер раскачивает тонкие ветви, а с ними и Жужу.
– Жужу, ветка... ветка сейчас надломится! Умоляю, спустись, Жужу, потом сорвешь...
А Жужу карабкается еще выше.
– Жужу-у! – надрываюсь я.
Качается ветка, Жужу бросает из стороны в сторону, а она не торопясь срывает груши. Одну, вторую, третью... Вдруг ветка изогнулась дугой.
– Жужу, довольно. Я совсем не люблю эти груши.
Жужу улыбается и срывает самую спелую грушу на макушке дерева и кладет в большой красный карман.
Я бегаю вокруг дерева, прыгаю, размахиваю руками и кричу до хрипоты:
– Жужу, не хочу я груш, клянусь, не хочу! Спускайся, Жужу!
Смеясь, она спускается.
– Почему ты не слушаешься меня?
Жужу сует мне грушу, хватает за руку, и мы бежим по поляне, по ногам хлещут лютики, царапает трава, осыпаются головки одуванчиков.
Внезапно я приседаю от боли.
– О-о-й! Укусила! Укусила пчела-а-а!
Жужу тащит меня назад, к груше.
Я сажусь в тени. Жужу положила мою ногу на свои колени и маленькими тонкими пальцами осторожно выдавила жало. Потом, пожевав грушевый листок, заботливо приложила его к месту укуса.
Нога у меня вспухла, но боль уменьшилась. Высыхают слезы. Тогда я начинаю рассказывать...
Здесь деревня, здесь дует ветер и поднимается пыль, здесь очень много колючек и тонких веток, которые могут подломиться... Здесь неожиданно, когда беззаботно бегаешь по полям, вдруг набрасывается злая пчела. Разве это жизнь?
Зато в городе...
О, Жужу очень любит слушать мои рассказы о городе!
...В городе я сам вожу настоящий трамвай со звоночком, на пятый этаж взбираюсь по водосточной трубе, ночью сплю на крыше огромного дома, а однажды в цирке я спрятался под стулом и, когда все ушли, сам прошел по канату. Прошел, и не упал.
Жужу всегда слушает, опустив голову и задумчиво перебирая в кармане разноцветные стеклышки. Смотрит исподлобья и одобрительно сверкает своими черными блестящими глазами. Но не поймешь, верит Жужу рассказу или нет: когда соглашается – она закрывает глаза, когда не верит – тоже закрывает. Кончики ресниц у нее опалены солнцем.
– Жужу!
Она внимательно слушает.
– Жужу, а ты была в большом городе?
Жужу покраснела, смутилась.
Она никогда не была в большом городе.
– Жужу, поедем к нам в город?
Девочка опустила голову. Видны только ресницы.
– Поедем! Наш дом стоит на холме, весь город как на ладони! Мы будем смотреть на него с балкона днем и ночью! Днем и ночью! Он хорош и днем, но нужно видеть его ночью! И кино совсем рядом. Потом пойдем в цирк. Ты знаешь, какой у нас цирк? Поедем, Жужу, в город! Ты не бойся, я буду водить тебя за руку, нам будет очень хорошо. На перекрестке я переведу тебя. Ничего не бойся! Я всегда буду рядом... Там множество магазинов, в них все можно купить. Ты любишь сладкое? А на большую куклу хочешь посмотреть? Там много разноцветных материй... Я куплю тебе на целое платье, столько, что хватит и на рукава и на большой карман и еще останется. Ты будешь в нем, как бабочка.
Поедем, Жужу, в город!
Жужу, как бы соглашаясь, прикрывает глаза. Но кто знает, согласна она или нет?
Я уже забыл о пчелином укусе. Я беру Жужу за руку и веду по городу.
От груши до тех, объеденных скотом кустарников, простирается площадь, а большой куст посередине – памятник. Я знаю, что площадь кишит машинами, и знаю, когда ее можно перейти. Но Жужу не знает. Жужу ждет. Я выбираю момент, тяну ее за покрытую загаром руку, и мы бежим. Но я поторопился, машины уже двинулись на зеленый свет. В такой момент нельзя суетиться, лучше переждать, пока машины проедут. Ничего, если даже машина направляется на тебя. Объедет, только нельзя двигаться. Иначе шофер не сообразит, как лучше тебя объехать.
Жужу доверчиво стоит рядом, ждет. Ведь я с ней...
– Вот сейчас!.. Побежали!
Перебегаем площадь, обходим величественный памятник. Но за ним снова мчатся машины. Опять ждем.
Откуда ни возьмись вылетела машина с красным крестом. Мы стоим неподвижно... Только я сжал в руке пальцы Жужу, рванулся, как слышу – сирена. Жужу тоже слышит. Где-то пожар. Красная машина приближается к нам, но Жужу знает, что не нужно теряться, нужно стоять, не двигаясь.
Машина пронеслась так близко, что даже платье на Жужу заколыхалось.
Выходим на опушку. Здесь нет ничего страшного – здесь уже тротуар. А по тротуару машины никогда не ездят. Но мы все равно идем, крепко держась за руки, чтобы не потерять друг друга в толпе.
– А здесь продают детские книги. Хочешь, куплю?
Конечно, хочет, но ведь она не умеет читать. Хорошо, я куплю книгу, в которой только картинки.
– В этом здании – музей. Ты знаешь, Жужу, что такое музей?
Я-то отлично знаю. В музее поломанные вещи, камни, разбитые кувшины, старые кинжалы, кремневые пистолеты. Пистолеты и ружья!
– Не бойся, Жужу. Из этих пистолетов стрелять нельзя и из ружей тоже. Они просто так висят. Посмотришь и больше ничего.
А вот здесь... О!.. Здесь конфеты, бисквиты, шоколад в серебряных и цветных бумажках. И... подушечки. Но зачем тебе подушечки, если я куплю тебе шоколад в толстой обертке. А может, ты хочешь именно подушечки? Ну, как хочешь...
Вот это кинотеатр, но сюда мы пойдем вечером.
Пройдешь шагов сто мимо акаций, и вот – высокий холм. Здесь цирк. А перед цирком висят красивые афиши, на них медведи, лошади, зайцы. Жужу видела лошадей, но это не такие, это совсем другие лошади. Ну что ж, допустим она видела лошадей, но ведь слона-то не видела? А морских львов? Сейчас мы купим билеты, а в воскресенье в полдень пойдем в цирк.
Вдоль ряда акаций – магазины. У раскидистого дуба – универмаг. Это большой магазин, в нем все можно купить. Я выбираю Жужу материал на платье. Желтый, лимонный, в красную полоску или зеленый с цветами? А может, ей нравится другой цвет?
– Жужу, выбирай, пожалуйста, сама.
Жужу не выбирает. Жужу хочет, чтобы я сам выбрал цвет, который мне понравится.
Я прошу продавца выбрать самый лучший. Вот тот, что лежит наверху... Нет, не там, чуть ниже. Да нет же, вот тот, повыше! А может, не будем его брать? У продавца под прилавком наверняка есть что-нибудь удивительное для знакомых. А Жужу приехала из деревни, для меня он все сделает... Нет, нет! Остаток нам не нужен! Платье должно иметь карман, обязательно одного цвета с платьем!
Ведь карман просто необходим Жужу.
Становится жарко.
Мы продолжаем осматривать город. За холмом прячется пруд, он полон грязной стоячей воды, берег сплошь зарос камышом.
Бабушка, наверное, давно разыскивает меня, сердится.
Но мы подбегаем к пруду. Лягушки с плеском прыгают в воду.
Мы забираемся в камыш. Здесь должны быть черепахи...
– Боишься, Жужу?
Наверное, боится. Ведь перед нами раскинулось широкое море, за которым живет девятиглавый дэв. Дэв выпускает из ноздрей черный дым, а из пасти извергает огонь. Но я только что похитил у страшилища Жужу, я не боюсь дэва.
Жужу снова опускает ресницы. Значит, со мной ей ничего не страшно. Еще бы!
Но почему она хватает меня за руку и тянет в другую сторону, к поляне?
Ах, да! Меня разыскивает бабушка! И она, конечно, сердится.
Вот она.
В руках у бабушки тонкая тутовая хворостина.
Как бы она не отчитала и Жужу... Я боюсь этого и поэтому говорю вполголоса:
– Жужу, ты беги!
Но она стоит и ждет, пока подойдет бабушка. Жужу ни за что не оставит меня в трудную минуту.
А бабушка между тем крепко берет меня за руку и размахивает перед моим носом хворостиной. Как она ругается!
– Бабушка, Жужу!.. Жужу, бабушка!..
– Я тебе дам Жужу!..
Бабушка тянет меня за руку, а я смотрю на Жужу, которая одиноко стоит по колено в воде и смотрит, прищурившись, мне вслед.
– Бабушка, Жужу...
Мы уходим домой вдвоем с бабушкой. Конечно, бабушка считает, что мы слишком заигрались, потому и ругается.
Если бы она знала! Если бы она знала, какое чудесное путешествие совершили мы по городу, сколько удивительных мест показал я Жужу.
Бабушка ни за что не стала бы ругать меня, если бы видела, как Жужу знакомила меня с деревней, как помогла найти самые крупные грибы, самую сочную ежевику, как сорвала для меня самую вкусную грушу и положила в свой большой красный карман синего платья...
Если бы она знала, что я только что похитил Жужу у девятиглавого дэва.
Если бы бабушка все это знала...
Ночью у меня разболелось горло, поднялась температура.
Бабушка насильно заставляет меня открыть рот и что-то шепчет. Это она заговаривает болезнь.
Потом приезжает мама, вся в слезах, и расстроенный отец.
Зачем бабушка все им рассказывает?
Оказывается, я – дрянной мальчишка, целый день где-то пропадал голодный и вечером она нашла меня в камышах, на болоте.
Мы возвращаемся в город.
Идем к врачу.
Проходит день, другой...
Улицы, площади.
Я стою на балконе и смотрю на город, днем и ночью. Ночью и днем.
Мы уезжаем на дачу.
Потом возвращаемся, и меня принимают в школу.
После этого я долго не был в деревне.
Приезжала бабушка, привозила котомки, корзинки. И упреки... Но уже не говорила мне: «Присмотри хоть ты за одинокой бабушкой...»
Я уже давно не носил коротких штанишек, когда в один из приездов она по обыкновению упрекнула сыновей, а потом посмотрела на меня и... ничего не сказала. Но я прочел в ее взгляде прежнюю просьбу.
…И вот снова деревня, большой двор, зеленые улочки, грушевое дерево на поляне и... Жужу.
– Жужу!
– Жужуна!
Но почему никто не откликается?
– Жужу, где ты?!
Я приблизился к изгороди, через которую должна была перепрыгнуть Жужу.
– Жу-жу-у-у!
Из соседнего дома кто-то выглянул и снова спрятался.
– Жужу, где же ты, Жужу!
Кто-то осторожно спускается по ступенькам и направляется ко мне. Ближе... Какая-то незнакомая девушка.
– Позовите Жужу, где Жужу?
– Жужу?!
– Да, я хочу видеть Жужу!
– Я Жужу...
– Ты? Вы... Жужу?!
– Я...
Девушка смущенно остановилась по ту сторону изгороди и посмотрела на меня взглядом Жужу, но... У нее были аккуратно причесанные волосы и оголенные по локоть руки без загара. Судя по белым рукам, эта девушка совсем не любила ежевику и, уж конечно, не умела взбираться на высокие деревья. Разве эта Жужу могла бы в ветреный день сорвать для меня спелую грушу? Да и не было на ней синего платья в горошек, не было красного кармана с драгоценностями!
Девушка не подходила ближе, но и не уходила; она растерянно теребила пальцами оборку на груди, а когда ветер заиграл ее платьем, испуганно опустила руки и прижала подол к коленям. Покраснев, она смущенно повторила:
– Я Жужу...
– Ты?..
Но тут я почувствовал, что вот-вот у меня дрогнет голос. Проглотив сухой комок, я пробормотал, будто оправдываясь:
– Мне хотелось видеть Жужу...
Неловко повернувшись, я пошел прочь.
После этого я очень долго не приезжал в деревню.
Окончил школу. Летом один доцент готовил меня к приемным экзаменам. Я познакомился с дочерью доцента. Это было к счастью. Вскоре я женился. Поступил в институт.
Дела шли неплохо. У нас родился сын. Возможно, были бы и еще дети, но мы...
Мы окончили институт и стали искать работу в городе.
Работы мы не нашли, без дела было скучно. И вот однажды, в жаркий день, жена сказала:
– Э-э, будь что будет! Не съездить ли нам пока в деревню к твоей бабушке? Старуха будет рада, да и ребенок отдохнет...
Бабушка очень удивилась.
– Как это случилось? – недоумевала она, встретив нас.
Мы были довольны, а сын чуть не до неба прыгал от счастья, бегал по двору, а потом скрылся с глаз.
Мы сидели в тени и разговаривали. В полдень пообедали. Мальчик не появлялся.
Он не пришел и тогда, когда зашло солнце.
– Что с ним делать, просто не знаю, – жаловалась жена. – Вчера он потел, разметался, гланды увеличились, нужно будет оперировать. И вот пропадает где-то целый день.
– Не потеряется, – успокоил я жену и окликнул с балкона:
– Амико!
Ответа не последовало. Позвал вторично и, не надеясь получить ответ, вышел на улочку.
Вот она, изгородь гранатовых кустов. А вот и поляна. По ногам хлещут лютики, облетают головки одуванчиков, вот и старая груша. Вдруг укололо ногу, будто пчела ужалила. Хочу вернуться к дереву, пожевать грушевый листок, но кто же приложит его к месту укуса?
Заросли акаций ведут меня к объеденному скотом кустарнику. Вот и книжный магазин, музей, на холме цирк... А дальше универмаг, в котором все можно купить...
А за камышом – море, где живет девятиглавый дэв... И... боже мой! Вот она, Жужу...
– Жужу, и ты здесь?
В зеленом тростнике стоит черная от загара девочка. Стоит, смотрит на меня исподлобья и моргает длинными черными ресницами.
– Жужу!
