Текст книги "Искупление Христофора Колумба"

Автор книги: Орсон Скотт Кард

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 26 страниц)

Нет, этот вопрос надо рассматривать только с точки зрения человеческой жизни, поняла Тагири. Мы – единственные, кому это небезразлично; мы все – и актеры, и публика. И критики. Мы ведь еще и критики.

Она услышала, как кто-то пробирается к ней по траве, и в темноте запрыгал свет электрического фонарика.

– Свет только привлечет животных, а это нам ни к чему, – сказала она.

– Пойдем домой, – послышался голос Дико. – Здесь небезопасно, да и отец беспокоится.

– Ас чего ему беспокоиться? Моя жизнь не существует. Я и вообще не жила.

– Но сейчас-то ты жива, и я тоже, да и крокодилы еще живы.

– Если жизнь отдельного человека ничего не значит, то к чему нам отправляться в прошлое, чтобы сделать ее лучше? А если она все-таки что-то значит, то какое право мы имеем отобрать ее у одних ради блага других? – спросила Тагири.

– Жизнь отдельных людей имеет значение, – сказала Дико. – Но просто жизнь тоже имеет значение. Жизнь в целом. Об этом ты сегодня забыла. Об этом забыл и Манджам и другие ученые. Они рассуждают обо всех этих моментах, – отдельных, никогда не соприкасающихся, и говорят, что они-то и есть единственная реальность. Но ведь точно так же единственной реальностью является и человеческая личность, отдельные личности, которые никогда по-настоящему не знают друг друга, никогда не соприкоснутся друг с другом ни в какой точке. Неважно, как близко к другим ты находишься, ты – всегда находишься отдельно от других.

Тагири покачала головой.

– Это не имеет никакого отношения к тому, что меня тревожит.

– Еще как имеет, – сказала Дико. – Потому что ты знаешь, что все это – ложь. Ты знаешь, что математики ошибаются и в отношении моментов. Они соприкасаются. Даже если мы действительно не можем соприкоснуться с причинностью, со связями между моментами, это не значит, что они не существуют. И точно так же, рассматривая род человеческий, сообщество, семью, ты видишь только отдельные личности, но это не означает, что семья не существует. В конце концов, если достаточно внимательно вглядеться в молекулу, единственное, что мы увидим, будут атомы. Между ними нет никакой видимой связи, и тем не менее молекулы существуют, они реальны благодаря тому, что атомы воздействуют друг на друга.

– Ты ничем не лучше их, – сказала Тагири, – пытаешься успокоить меня аналогиями.

– Но это – единственное, что у меня есть, – ответила Дико. – Еще есть правда, но ею никогда не утешишь. Но ты научила меня понимать правду. Так вот она, эта правда. Что есть человеческая жизнь, для чего она существует, что мы делаем в этой жизни? Ответ: мы создаем сообщества. Некоторые из них – хорошие, другие – плохие, третьи – нечто среднее. Ты учила меня этому, не так ли? А есть еще сообщества сообществ, группы групп и…

– И что же делает их хорошими или плохими? – нетерпеливо спросила Тагири. – Качество жизни отдельных личностей. Тех самых, которых мы собираемся уничтожить.

– Нет, – возразила Дико. – Мы собираемся отправиться в прошлое и изменить конечное сообщество сообществ, человечество в целом, историю в целом здесь, на нашей планете. Мы намереваемся создать новый вариант конечного сообщества, такой вариант, который обеспечит новым индивидуумам более хорошую и счастливую жизнь, чем старый вариант. Это реально, и это хорошо, мама. И это стоит сделать. Стоит.

– Я никогда не знала никаких групп, – сказала Тагири. – Просто людей. Просто отдельных людей. С какой стати я буду заставлять этих людей расплачиваться жизнью за то, что некое отвлеченное понятие, называемое “историей человечества” стало лучше? Лучше для кого?

– Но, мама, отдельные личности всегда жертвуют собой ради общества. Когда это необходимо, люди даже добровольно идут на смерть ради блага общества, частью которого они себя считают. Не говоря уже о множестве других жертв иного рода. А почему? Почему мы отказываемся от наших желаний, оставляя их неудовлетворенными, или занимаемся тяжелым трудом, который мы ненавидим или которого боимся? Потому что это нужно другим? Почему ты прошла через такие муки, чтобы родить меня и Аго? Почему ты не жалела времени, чтобы вырастить и воспитать нас?

Тагири посмотрела на дочь.

– Не знаю, но когда я слушаю тебя, я начинаю думать, что дело того стоит, потому что ты знаешь то, чего не знаю я. Мне хотелось создать кого-то, непохожего на меня, кто был бы лучше меня, поэтому я охотно посвятила этому часть своей жизни. И вот у меня есть ты. И ты говоришь, что мы, люди нашего времени, явимся тем же для людей новой истории, которую сотворим. Что мы пожертвуем собой, своей историей, чтобы создать их историю, как родители идут на жертвы, чтобы вырастить здоровых и счастливых детей.

– Да, мама, – сказала Дико. – Манджам ошибается. Люди, пославшие видение Колумбу, существовали. Они были родителями нашего века; мы – их дети. А теперь мы будем родителями другого века.

– И все это доказывает лишь одно, – сказала Тагири. – Что всегда можно найти слова, благодаря которым самые ужасные вещи будут выглядеть благородно и красиво. И ты можешь делать их с легким сердцем.

Дико долго молча смотрела на Тагири. Затем она бросила фонарик на землю к ногам матери и зашагала прочь, в темноту ночи.

* * *

Изабелла почувствовала, что страшится встречи с Талаверой. Речь, конечно, пойдет о Кристобале Колоне. Это скорее всего означает, что он принял окончательное решение.

– Не кажется ли вам, что это глупо с моей стороны? – сказала Изабелла донье Фелисии. – Но тем не менее я волнуюсь по поводу его приговора, как будто судили меня.

Донья Фелисия пробормотала нечто невразумительное.

– А может, и действительно судят меня.

– Какой суд в мире осмелится судить королеву, Ваше Величество? – спросила донья Фелисия.

– В том-то и дело, – сказала Изабелла. – Когда много лет назад в первый день суда Кристобаль заговорил, мне почудилось, что Пресвятая Матерь Божия предлагает мне что-то сладкое и вкусное, плод из ее сада, ягоду из ее виноградника.

– Он обаятельный мужчина. Ваше Величество.

– Нет, я не имею в виду его, хотя и считаю его приятным и пылким мужчиной.

Одного никогда не позволяла себе Изабелла – чтобы у кого-то осталось впечатление, что она посмотрела на какого-то мужчину, кроме своего мужа, с чувством, хотя бы отдаленно похожим на плотское желание.

– Нет, я хотела сказать, что Матерь Божия давала мне возможность отворить огромную дверь, закрытую давным-давно. – Она вздохнула. – Но даже власть королевы не безгранична. У меня нет свободных кораблей, и, если бы я не раздумывая сказала “да”, это обошлось бы мне слишком дорого. Теперь Талавера принял решение, и я боюсь, что он готов захлопнуть дверь, ключ от которой мне, возможно, могут дать один лишь раз. А теперь его отдадут другому, и я буду жалеть об этом до конца дней своих.

– Небеса не могут осудить Ваше Величество, что вы не сделали то, что было выше ваших силах, – сказала донья Фелисия.

– В настоящий момент осуждение небес меня не волнует. Это касается лишь меня и моих духовников.

– О, Ваше Величество, я вовсе не имела в виду, что вам грозит какое-то осуждение со стороны…

– Нет, нет, донья Фелисия, не беспокойтесь. Я не восприняла ваши слова не иначе, как стремление утешить меня.

Раздался осторожный стук в дверь, и Фелисия, все еще смущенная, встала, чтобы отворить ее. Это был отец Талавера.

– Не подождете ли вы за дверью, сеньора Фелисия? – попросила Изабелла.

Талавера наклонил голову, чтобы поцеловать ей руку.

– Ваше Величество, я намерен попросить отца Мальдонадо изложить наше решение в письменной форме.

Наихудший из всех возможных исходов. Она услышала, как небесные врата со звоном захлопнулись перед ней.

– Почему именно сегодня? – спросила она его. – Вы потратили столько лет, разбираясь в деле Колона, а сегодня вдруг оказывается, что решение следует вынести безотлагательно?

– Думаю, что да, – ответил он.

– Но почему же?

– Потому что победа в Гранаде близка.

– Не сам ли Господь сообщил вам об этом?

– Вы тоже это чувствуете. Конечно, не Господь, а Его Величество король. У него появились новые силы. Он готовит окончательное наступление и знает, что оно увенчается успехом. Этим летом. К концу 1491 года во всей Испании не останется ни одного мавра.

– И это означает, что вы должны теперь ускорить решение вопроса об экспедиции Колона?

– Это означает, – ответил Талавера, – что тот, кто хочет совершить что-то отчаянно смелое, должен иногда проявлять осмотрительность. Сделайте милость, представьте себе, что получилось бы, если бы мы вынесли положительное решение. Вперед, Ваше Величество, говорим мы. Это путешествие сулит успех. Что тогда? Мальдонадо и его друзья начнут нашептывать королю, критикуя эту экспедицию. Они разболтают это такому множеству людей, что вскоре все будут считать эту затею пустым капризом. И, заметьте, капризом Изабеллы.

Она приподняла бровь.

– Я сказал вам лишь то, что, наверняка, будет сказано злыми языками. Теперь представьте себе, что это решение будет принято после окончания войны, и Его Величество сможет уделить все свое внимание этому вопросу. Судьба путешествия вполне может стать камнем преткновения во взаимоотношениях между королевствами.

– Я понимаю, что, с вашей точки зрения, поддержать Колона было бы ужасной ошибкой, – сказала она.

– Теперь представьте себе. Ваше Величество, что решение отрицательно. Более того, Мальдонадо сам пишет его, и теперь ему уже не о чем будет сплетничать. Не будет никаких слухов.

– Но не будет и путешествия.

– Вы так думаете? – спросил Талавера. – Я предвижу день, когда королева, возможно, скажет своему мужу: “Отец Талавера приходил ко мне, и мы с ним согласились, что отец Мальдонадо должен написать решение”.

– Но я не согласна.

– Я слышу, как королева говорит мужу: “Мы согласились, что Мальдонадо должен написать решение, потому что знаем, – что война с Гранадой наиболее важная забота нашего королевства. Мы не хотим, чтобы что-то отвлекало вас или любого другого от этого священного крестового похода против мавров. Мы совершенно не хотим дать королю Жуану Португальскому повод думать, что мы планируем совершить какое-то путешествие через воды, которые он считает своими. Мы нуждаемся в его прочной дружбе во время этой окончательной битвы с Гранадой. Таким образом, хотя в душе мне больше всего хотелось бы воспользоваться этой возможностью и послать Колона на Запад, чтобы он понес Святой Крест в великие царства Востока, я отказалась от этой мечты”.

– До чего же красноречива, как вы полагаете, ваша королева, – промолвила Изабелла.

– Все споры и противоречия умирают сами собой. Королева предстает перед королем, как мудрый государственный деятель. Он также видит, какую жертву она принесла во благо их королевств и дела Христова. А теперь представьте себе, что время идет. Война победоносно завершена. Озаренная сиянием победы, королева приходит к королю и говорит: “А теперь давайте узнаем, хочет ли еще этот Колон отправиться на Запад”.

– А он скажет: “А я думал, что с этим делом покончено. Я думал, что люди Талавера положили конец всей этой чепухе”.

– Да неужели он скажет так? – спросил Талавера. – Но, к счастью, королева умная женщина и она отвечает: “Но вы же знаете, что мы с Талаверой договорились, чтобы Мальдонадо составил то решение ради победы в войне. В действительности вопрос так и не был решен. Многие из людей Талаверы считали, что проект Колона заслуживает внимания и имеет приличные шансы на успех, хотя кто может судить об этом наверняка? Мы узнаем правду, только отправив туда Колона. Если он вернется, добившись успеха, мы будем знать, что он был прав, и тут же пошлем большие экспедиции по его пути. Если же он вернется с пустыми руками, мы посадим его в тюрьму за обман короны. А если он вообще не вернется, мы не будем больше тратить сил на подобные проекты”.

– Королева, которую вы себе вообразили, очень сухая, – промолвила Изабелла. – Она говорит, как святоша.

– Это моя вина, – сказал Талавера, – мне редко приходилось слышать, как дамы из общества разговаривают со своими супругами наедине.

– Мне кажется, эта королева должна сказать своему мужу примерно так: “Если он отправится в путь и не вернется, мы лишимся всего нескольких каравелл. Каждый год мы теряем куда больше от нападений пиратов. Но если он отправится и вернется с удачей, то тогда всего с тремя каравеллами мы добьемся большего, чем удалось Португалии за целый век дорогостоящих и опасных путешествий вдоль африканского побережья”.

– О да, вы правы, так будет намного лучше. У короля, которого вы воображаете, остро развит дух соревнования.

– Португалия, как шип, сидит у него в боку, – промолвила Изабелла.

– Итак, вы согласны со мной, что решение должен написать Мальдонадо?

– Вы забыли об одной вещи, – сказала Изабелла.

– И это?

– Колон. Когда он узнает о решении, он покинет нас и отправится во Францию или Англию, либо в Португалию.

– Есть две причины, по которым он этого не сделает, Ваше Величество.

– Какие же?

– Во-первых, у Португалии есть Диас, и им известен африканский путь в Индию, а что касается Парижа и Лондона, то у меня есть сведения, что первые попытки Кулона установить там связи через посредников встретили весьма холодный прием.

– Он уже обращался к другим королям?

– После первых четырех лет, – сухо сказал Талавера, – его терпение начало истощаться.

– А вторая причина, по которой Колон не покинет Испанию между оглашением вердикта и окончанием войны с Гранадой?

– Ему сообщат о принятом решении в письме. И это письмо, хотя в нем и не будет никаких прямых обещаний, тем не менее даст ему понять, что, когда война кончится, к рассмотрению его дела можно будет вернуться.

– Решение закрывает дверь, но письмо открывает окно?

– Чуть-чуть. Но если я вообще знаю Колона, этой маленькой щели в окне будет достаточно. Он очень упорен, и надежда значит для него очень много.

– Если я правильно понимаю вас, отец Талавера, вы вынесли свое личное решение в пользу путешествия?

– Вовсе нет, – сказал Талавера. – Если бы меня спросили, чья карта мира более правильна, думаю, я отдал бы предпочтение Птолемею и Мальдонадо. Однако все это основывалось бы на догадках, поскольку с теми сведениями, которыми мы располагаем в настоящее время, никто этого не знает и не может знать.

– Тогда зачем вы пришли сюда сегодня со всеми этими… предложениями?

– Я бы скорее назвал их игрой воображения, Ваше Величество. Я никогда не осмелился бы предлагать вам что-либо. – Он улыбнулся. – В то время, как другие пытались определить, кто из древних прав в своем представлении о мире, я больше размышлял о том, какое решение будет хорошим и правильным. Я вспомнил, как святой Петр вышел из лодки и пошел по воде.

– Пока не засомневался.

– И затем был поднят рукой Спасителя. Глаза Изабеллы наполнились слезами.

– Вы думаете, им движет Святой Дух?

– Орлеанская Дева была либо святой, либо сумасшедшей.

– Или ведьмой. Ее сожгли как ведьму.

– Именно это я и имею в виду. Кто мог наверняка знать, что ее поступками руководил Бог? И все же французские солдаты поверили в нее, как в слугу Господа, и выигрывали у англичан одно сражение за другим. А что если бы она была сумасшедшей? Что тогда? Они проиграли бы еще одно сражение? И что бы это изменило? Они уже столько их проиграли.

– Значит, если Колон – сумасшедший, мы бы потеряли всего несколько каравелл и немного денег, и путешествие пошло бы прахом.

– К тому же, если я хоть немного знаю Его Величество, он найдет способ заполучить суда почти за бесценок.

– Говорят, если похитить из казны монеты с его изображением, они заверещат.

Глаза Талаверы стали круглыми от изумления.

– Кто это рассказал вам этот маленький анекдот? Она понизила голос. Они и так уже говорили настолько тихо, что донья Фелисия вряд ли могла расслышать их, но тем не менее он наклонился к королеве так, чтобы расслышать ее шепот.

– Отец Талавера, пусть это останется между нами, но, когда эту маленькую шутку впервые произнесли вслух, я при этом присутствовала. Точнее, когда ее впервые произнесли, говорившей была я.

– Я отнесусь к этому, – сказал отец Талавера, – как к словам, сказанным на исповеди.

– Вы такой чудесный священник, отец Талавера. Принесите мне решение, составленное отцом Мальдонадо. И попросите его, чтобы оно не было слишком жестоким.

– Ваше Величество, я попрошу его быть добрым. Но доброта отца Мальдонадо может оставлять шрамы.

* * *

Дико вернулась домой и обнаружила, что родители еще не спят. Они сидели одетые в гостиной, как будто собирались куда-то пойти. Так и оказалось.

– Манджам захотел с нами встретиться.

– В такое время? – спросила Дико. – Ну что же, идите.

– В том числе и с тобой, – сказал отец. Они встретились в одной из небольших комнат Службы, лучше всего приспособленной для наблюдения голографических изображений, выдаваемых Трусайтом II. Дико, однако, и в голову не пришло, что Манджам выбрал эту комнату вовсе не для того, чтобы они могли там уединиться. Но зачем ему понадобился Трусайт II? Он был не сотрудником Службы, а известным математиком, и это означало, что реальный мир его не интересует. Его инструмент – компьютер для операций с числами. И, конечно, его собственный интеллект. Когда Хасан, Тагири и Дико прибыли, Манджам попросил их немного подождать Хунакпу и Кемаля. Наконец все расселись.

– Прежде всего я должен извиниться, – сказал Манджам. – Вспомнив наше последнее совещание, я понял, что мое объяснение температурных эффектов было в высшей степени неудачным.

– Напротив, – возразила Тагири. – Вы объяснили все предельно ясно.

– Я извиняюсь не за отсутствие ясности. Я извиняюсь за то, что не проявил должного сочувствия. Нам, математикам, редко приходится сталкиваться с необходимостью проявлять это чувство. Я и в самом деле думал, что для вас будет утешением узнать, что наше собственное время перестанет быть реальным. Во всяком случае, это было бы утешением для меня. Но ведь я не провожу все свое время, подобно вам, изучая историю. Я и понятия не имею о том огромном… сострадании, которым наполнена ваша жизнь здесь, и в особенности ваша, Тагири. Теперь я знаю, что мне следовало сказать. Что конец будет безболезненным. Не будет никаких катаклизмов. Не будет никакого чувства утраты. Не будет никаких сожалений. Вместо этого появится новая Земля. Новое будущее. И в этом новом будущем, благодаря планам, так блестяще разработанным Дико и Хунакпу, у людей будет гораздо больше возможностей быть счастливыми и осуществить свою мечту, чем в наше время. Конечно, будут и беды, но не столь всеобъемлющие. Вот, что мне следовало бы вам сказать. Вам действительно удастся предотвратить много горя, и к тому же вы не создадите его новых источников.

– Да, промолвила Тагири, – вы должны были это сказать.

– Я не привык оперировать понятиями “горе” и “счастье”. Как вы знаете, для математики горя не существует. В моей жизни профессионала я с ним не встречался. И тем не менее меня это заботит. – Манджам вздохнул. – И даже больше, чем вы думаете.

Что-то из сказанного им озадачило Дико, и как только она поняла, что именно, то сразу же выпалила:

– Мы с Хунакпу еще не закончили работу над планами.

– Разве? – спросил Манджал. Он подошел к Трусайту II и, к изумлению Дико, как специалист стал управлять им. Почти мгновенно он вызвал контрольный экран, которого Дико никогда раньше не видела, и ввел двойной пароль. Мгновение спустя голографический дисплей ожил.

На дисплее потрясенная Дико увидела себя и Хунакпу.

– Просто остановить Кристофоро – недостаточно, – говорила Дико на дисплее. – Мы должны помочь ему и его людям на Эспаньоле создать вместе с тайно новую культуру. Новое христианство, которое будет принято индейцами так же, как во втором веке оно было принято греками. Но этого тоже недостаточно.

– Я очень надеялся, что ты именно так оценишь ситуацию, – сказал Хунакпу на дисплее. – Поскольку я намерен отправиться в Мексику.

– Как так, в Мексику?

– Разве это не входило в твои планы?

– Я только имела в виду, что нужно побыстрее развить технику настолько, чтобы новая смешанная культура догнала бы европейскую.

– Да, я именно так тебя и понял. Но, конечно, этого нельзя сделать на Гаити. Испанцы, наверняка, попытаются, но тайно просто не готовы воспринять такой уровень развития техники. Она останется чисто испанской, а это означает, что навсегда останется разделение на классы между белыми владельцами машин и темнокожей рабочей силой. А это плохая основа для здорового общества.

Манджам остановил дисплей.

Фигурки Дико и Хунакпу замерли.

Дико оглянулась на других зрителей и увидела, что страх и гнев в их глазах точно отражают те чувства, которые она сама испытывала.

– Позвольте, но эти машины, – вмешался Хасан, – ведь считается, что они не могут передавать картины того, что происходило менее чем сто лет тому назад.

– Обычно не могут, – согласился Манджам.

– Откуда математику известно, как пользоваться Трусайтом? – спросил Хунакпу. – Служба уже давно сделала копии всех утраченных личных записей великих математиков прошлого.

– Это неслыханное нарушение запрета на вмешательство в личную жизнь, – произнес Кемаль ледяным тоном.

Дико в душе согласилась с ним, но ее уже мучила догадка, и она неожиданно задала казавшийся ей куда более важным вопрос.

– Кто вы на самом деле, Манджам?

– О, я действительно Манджам, – сказал он. – Но подождите немного, не спорьте, я понял, что вы имеете в виду. – Какое-то мгновение он спокойно смотрел на всех присутствующих. – Мы не рассказываем о том, что делаем, потому что люди поняли бы нас неправильно. Они подумали бы, что мы представляем собой некое тайное общество, которое правит миром из-за закрытых дверей, тогда как на самом деле это абсолютно не соответствует истине.

– Тогда я совершенно спокойна, – сказала Дико.

– Мы не занимаемся политикой. Вы понимаете? Мы не вмешиваемся в вопросы управления. Тем не менее нам совсем небезразлично, что делают правительства, но если мы хотим достичь какой-то цели, мы делаем это открыто. Я пишу письмо какому-то правительственному чиновнику от себя лично. Или выступаю по телевидению. Излагаю свое мнение. Вам все ясно? Мы вовсе не являемся тайным теневым правительством. Мы не имеем власти над жизнью людей.

– И все же вы шпионите за нами.

– Мы следим за всем интересным и важным, что происходит в мире. И потому, что у нас есть Трусайт II, мы можем делать это, не рассылая шпионов и не расспрашивая открыто кого-то. Мы просто наблюдаем и, если обнаруживаем что-то важное или ценное, мы это поддерживаем.

– Да-да, – сказал Хасан. – Я уверен, что вы благородны и очень добры в своей богоподобной роли. А кто же остальные?

– К вам пришел я, – ответил Манджам.

– А почему вы показали нам ту сцену? Почему рассказываете обо всем этом? – спросила Тагири.

– Потому что вы должны понимать, что я знаю, о чем говорю. И я должен показать вам кое-что, чтобы вы поняли, почему ваш проект получил такую поддержку, почему вам никто не мешал, почему вам позволили собрать такое множество людей с того самого момента, когда вы, Тагири, обнаружили, что мы можем переноситься в прошлое и влиять на него. И особенно после того, как Дико обнаружила, что кто-то уже сделал это, ликвидировав свое собственное время для того, чтобы создать будущее.

– Так покажите нам, – попросил Хунакпу. Манджам ввел в машину новые координаты. На дисплее появилась снятая с большой высоты картина огромной каменной равнины с редкими и чахлыми растениями и большими деревьями и травой, росшими только по берегам широкой реки.

– Это что, проект “Сахара”? – спросил Хасан.

– Это Амазонка, – ответил Манджам.

– Неужели, – пробормотала Тагири. – Неужели она выглядела так ужасно до начала восстановления?

– Вы не понимаете, – сказал Манджам. – Это – теперешняя Амазонка, или, точнее, такой она выглядела примерно пятнадцать минут тому назад.

Изображение быстро перемещалось, миля за милей, вниз по реке, и ничего не менялось до тех пор, пока, наконец, преодолев тысячу миль, они увидели знакомые по телевидению сцены: густые заросли тропического леса – результат осуществления проекта восстановления. Но уже через несколько мгновений они миновали весь тропический лес, и перед их глазами опять предстала каменистая земля, почти лишенная растительности. И так продолжалось до самых низовьев реки, до болотистого ручья, где рока впадала в океан.

– И это все? Это и есть тропические леса Амазонки? – спросил Хунакпу.

– Но ведь осуществление проекта продолжается уже сорок лет, – заметил Хасан.

– Все было не так ужасно, когда они начинали, – сказала Дико.

– Значит, нас обманывали? – спросила Тагири.

– Ну, полно, полно, – постарался успокоить их Манджам. – Ведь вы все знаете о том, что верхний, плодородный слой почвы практически исчез. Вы все знаете, что с уничтожением лесов эрозия почвы вышла из-под контроля.

– Но они же сеяли траву…

– И она гибла, – сказал Манджам. – Они сейчас трудятся над выведением новых видов растений, способных существовать за счет жалких остатков питательных веществ в почве. Ну, полно, не огорчайтесь, к чему такие мрачные лица. Природа на нашей стороне. Через десять тысяч лет бассейн реки Амазонки опять вернется к нормальной жизни.

– Но это же дольше, чем… Но это же старше, чем цивилизация.

– Для экологической истории Земли – это всего лишь раз моргнуть. Просто нужно время, чтобы ветер и вода принесли со склонов Анд новую почву, которая постепенно скопится на берегах реки, где буйно разрастется трава, появятся деревья и все это постепенно начнет распространяться все дальше и дальше от реки. В наиболее подходящих для этого местах трава будет продвигаться со скоростью от шести до десяти метров в год. Распространению новой почвы помогут также крупные наводнения, которые время от времени случаются тут. Неплохо будет, если в Андах появится новый вулкан – пепел будет весьма полезен. А шансы на извержение нового вулкана в ближайшие десять тысяч лет довольно велики. Не следует забывать, что ветер всегда переносит через Атлантику из Африки пыль, образующую верхний слой почвы. Так что, – видите? Наши шансы достаточно хороши.

Речь Манджама звучала ободряюще, но Дико была уверена, он иронизирует.

– Хороши? Эта земля – мертва.

– Ну да, конечно, но только временно.

– А как дела с озеленением Сахары? – спросила Тагири.

– Все идет превосходно. Большой прогресс. Я считаю, что оно закончится через пятьсот лет.

– Пятьсот? – вскричала Тагири.

– Конечно, это предполагает более частые и обильные дожди. Но мы научились очень хорошо предсказывать погоду на климатическом уровне. Вы, Кемаль, какое-то время принимали участие в работе над этим проектом, еще когда учились в школе.

– Мы обсуждали возможность озеленения Сахары за сто лет.

– Ну хорошо, и это произошло бы, если бы мы могли продолжать выделять на эту работу достаточно много людей. Но мы не можем себе этого позволить в ближайшие десять лет.

– А почему – нет?

Изображение на дисплее опять сменилось. Штормовой океан, волны бьются о дамбу и прорываются сквозь нее. Стена морской воды разливается по… засеянным полям?

– Где это происходит? – требовательно спросила Дико.

– Вы наверняка слышали о том, как прорвало дамбу в американском штате Каролина.

– Это произошло пять лет тому назад, – сказал Хунакпу.

– Верно. Большое несчастье. Пятьдесят лет тому назад, с подъемом уровня океана мы потеряли цепь прибрежных островов, которые служили своеобразным барьером для океана. В этом районе восточного побережья Северной Америки вместо табака и строевого леса стали выращивать зерновые, для того чтобы возместить утрату сельскохозяйственных угодий, погубленных непрекращающимися засухами в североамериканских прериях. Теперь обширные площади земель, которые использовались для сельского хозяйства, находятся под водой.

– Но мы достигли успехов в уменьшении парникового эффекта, – сказал Хасан.

– Это действительно так. Мы думаем, что при соблюдении соответствующих мер предосторожности сможем значительно снизить парниковый эффект в течение лет тридцати. Но к тому времени мы и не захотим снижать его.

– Почему? – спросила Дико. – Уровень океанов продолжает подниматься по мере таяния шапки льдов. Мы должны остановить глобальное потепление.

– Выполненные нами климатические исследования показали, что это – саморегулирующийся процесс. Повышение температуры воздуха и увеличение площади поверхности океана приводят к значительно большим перепадам испарения и температур во всем мире. Облачный покров увеличивается, что вызывает увеличение альбедо Земли. Скоро Земля будет отражать больше солнечного света, чем когда-либо раньше, со времени последнего ледникового периода.

– Но ведь есть же метеоспутники, – сказал Кемаль.

– Они не позволяют температуре воздуха в отдельных районах повышаться или понижаться до уровня, недопустимого для жизни человека. И как долго, вы полагаете, могут эти спутники еще проработать?

– Их можно заменить, когда они выйдут из строя, – сказал Кемаль.

– Вы считаете, можно? – спросил Манджам. – Мы уже сейчас снимаем людей с заводов и фабрик и отправляем их на поля. Но от этого мало толку, потому что мы уже сейчас используем почти все сто процентов пригодной для сельского хозяйства земли, где еще сохранилось какое-то количество поверхностного слоя почвы. И поскольку мы в течение какого-то времени ведем сельское хозяйство на пределе урожайности, то уже замечаем влияние увеличивающегося облачного покрова – то есть снижение урожайности на гектар.

– Так что же вы хотите сказать? – спросила Дико. – Что мы уже опоздали с восстановлением Земли?

Манджам не ответил. Вместо этого он вывел на дисплей большой район, усеянный элеваторами. Он увеличил изображение, и они стали рассматривать внутренность одного элеватора за другим.

– Пустые, – прошептала Тагири.

– Мы съедаем наши резервы, – сказал Манджам.

– Но почему мы не ввели распределение продуктов?

– Потому что политики не могут пойти на это, пока все люди не поймут, что наступил кризис. Пока что они этого не понимают.

– Тогда предупредите их! – воскликнул Хунакпу.

– О, предупреждения уже налицо. И вскоре люди заговорят об этом. Но они ничего не будут делать по одной простой причине: сделать уже ничего нельзя. Урожайность продолжает снижаться.

– А океан? – спросил Хасан.

– У океана свои проблемы. Чего вы от нас хотите? Собрать весь планктон, чтобы океан тоже погиб? Мы и так вылавливаем столько рыбы, сколько допустимо. Как раз сейчас мы достигли максимума в уловах. Если мы превысим этот предел, то через десять лет уловы сократятся до крошечной доли того, что мы имеем сейчас. Неужели вы не понимаете этого? Вред, который причинили природе наши предки, оказался слишком велик. Не в нашей власти остановить те силы, которые действуют уже на протяжении веков. Если бы мы ввели рационирование продуктов питания прямо сейчас, это означало бы, что голод, уносящий человеческие жизни, начался бы не через шесть лет, а через двадцать! Но, конечно, мы не прибегнем к этой мере до появления первых признаков массового голодания. И даже тогда население районов, производящих достаточно продуктов питания, наверняка будет недовольно, если их вынудят жить впроголодь, чтобы кормить людей в далеких от них странах. Сейчас мы считаем, что все люди – это одно племя, поэтому никто нигде по-настоящему не голодает. Но сколько времени, по-вашему, пройдет, прежде чем люди, занятые в сельском хозяйстве, услышат, как их дети выпрашивают кусок хлеба, в то время как суда увозят огромные количества зерна в другие страны? Как вы думаете, удастся ли политикам сдержать волнения, которые тогда прокатятся по всему миру?