Текст книги "Искупление Христофора Колумба"

Автор книги: Орсон Скотт Кард

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 26 страниц)

– То время прошло, – ответила мать. – Прольется кровь, и это не будет кровь Адорно.

– Это мы еще посмотрим, – крикнул отец и побежал наверх. Мать залилась слезами от бессильной ярости. Спор был окончен, но не в ее пользу.

Но у Кристофоро еще оставались вопросы. Он подождал, пока мать успокоится. А она, чтобы прийти в себя, оттаскивала лишние мотки пряжи от стола, и укладывала туда рулоны тканей, – для того, чтобы они не испачкались, а покупатели могли их получше рассмотреть. Наконец, Кристофоро понял, что может безбоязненно, не рискуя вызвать ее гнев, обратиться к матери:

– Мама, как синьоры учатся быть синьорами? Она сердито посмотрела в его сторону и бросила:

– Они рождаются ими. Господь Бог делает их синьорами.

– Но почему мы не можем научиться говорить так, как они? Я не думаю, чтобы это было так уж трудно. “Но вы не из тех, кто карает людей, когда они говорят вам то, что считают правдой”, – произнес Кристофоро, подражая изысканной манере речи де Портобелло.

Мать подошла к нему и наградила увесистой оплеухой. Было больно, и, хотя Кристофоро уже давно не плакал, когда его наказывали, на этот раз из его глаз потекли слезы – скорее от неожиданности, чем от боли.

– Смотри, чтобы я никогда больше не видела, как ты корчишь из себя важную персону, – крикнула она. – Или ты считаешь отца недостаточно благородным для тебя? Ты что, думаешь, если будешь трубить, как гусак, у тебя вырастут перья?

Разозлившись, Кристофоро крикнул в ответ:

– Мой отец не хуже любого из них. Почему же его сын не может научиться быть синьором?

Она с трудом удержалась, чтобы опять не ударить его за дерзкий ответ, но взяла себя в руки и только теперь поняла смысл сказанного сыном.

– Твой отец не хуже любого из них, – кивнула она. – Даже лучше!

Кристофоро показал на роскошные ткани, расстеленные на столе.

– Вот же материя! Почему отец не может одеваться, как те господа? Почему он не может говорить, как они, одеваться, как они? Тогда-то дож относился бы к нему с уважением!

– Дож посмеялся бы над ним, – ответила мать. – И все другие тоже. А если бы он продолжал строить из себя синьора, кто-нибудь из них пронзил бы рапирой твоего отца, как нахального выскочку.

– Почему они смеялись над ним, но не смеются над другими людьми, которые одеваются и разговаривают так же, как они сами?

– Потому что они – настоящие господа, а твой отец – нет.

– Но если дело не в их одежде и языке… значит у них в крови есть еще что-то? Они совсем не показались мне сильнее, чем отец. У них такие тонкие руки, а сами они… во всяком случае многие, – такие толстые.

– Отец, разумеется, сильнее их. Но у них есть шпаги.

– Тогда пусть и отец купит шпагу!

– Кто же продаст шпагу ткачу? – со смехом сказала мать. – Да и что отец будет с ней делать? Он никогда в жизни не брал ее в руки. Он просто себе пальцы отрежет!

– Этого не случится, если он попрактикуется, – возразил Кристофоро. – Если он научится владеть ею.

– Не шпага делает из человека знатного господина, – сказала мать. – Господами рождаются. В этом-то все и дело. Отец твоего отца не был синьором, потому и отец им не стал.

Кристофоро на мгновение задумался.

– А разве не все мы произошли от Ноя, спасшегося после потопа? Почему дети из одной семьи – синьоры, а дети из семьи отца – нет? Нас всех сотворил Бог.

Мать горько рассмеялась.

– А-а-а, вот чему научили тебя священники? Хорошо, если бы ты увидел, как они пресмыкаются перед знатными господами и плюют на всех нас. Они считают, что Бог больше любит знатных господ, однако про Иисуса Христа так не скажешь. Для него все люди были равны!

– Так что же дает им право смотреть на отца сверху вниз? – спросил Кристофоро, и опять, помимо воли, к глазам у него подступили слезы.

Мать задумчиво посмотрела на сына, как бы не решаясь сказать ему правду.

– Золото и земля, – ответила она. Кристофоро не понял.

– У них сундуки полны золотом, – сказала мать, – а кроме того, они владеют землей. Это и делает их господами. Если бы у нас было много земли в деревне, а на чердаке стоял ящик с золотом, тогда твой отец был бы синьором, и никто не стал бы смеяться над тобой, если бы ты научился говорить, как они, и носил одежду, сшитую вот из такой материи. – Она приложила к груди Кристофоро свободный конец ткани, свисавший из лежавшего на столе рулона. – Из тебя вышел бы чудесный синьор, мой мальчик.

Затем она выпустила из руки ткань и начала безудержно смеяться. Она все смеялась и смеялась. Кристофоро вышел из комнаты. Золото, подумал он. Если бы у отца было золото, то уж тогда те господа прислушались бы к тому, что он говорил. Ну что ж, я добуду ему золото.

* * *

Один из присутствовавших на тайном совете, должно быть, оказался предателем; или, возможно, кто-то из них говорил слишком громко и неосмотрительно, и один из слуг услышал и предал их. Но так или иначе, сторонники Адорно узнали о планах Фиески, и, когда Пьетро с двумя телохранителями появился у башен ворот Сан-Андреа, где была назначена встреча заговорщиков, на них набросилась добрая дюжина людей Адорно. Пьетро стащили с лошади и ударили булавой по голове. Нападавшие посчитали его мертвым и разбежались.

Шум и крики были хорошо слышны в доме Коломбо, как если бы все происходило рядом. Впрочем, они действительно жили всего в сотне метров от ворот Сан-Андреа. Хозяева услышали крики, а затем и голос Пьетро, призывавшего на помощь:

– Фиески! Ко мне, Фиески!

Отец тут же схватил тяжелую дубину, стоявшую у очага, и выбежал на улицу. Мать не успела помешать ему. Плача и причитая, она собрала детей и подмастерьев в задней половине дома, а ткачи встали на страже у входной двери. В сгущавшейся темноте были слышны доносившиеся с улицы шум и крики, а чуть позже – стоны Пьетро. Его не убили на месте, и сейчас, в предсмертной агонии, он призывал на помощь.

– Дурак, – шептала мать. – Если он не замолчит, то все Адорно поймут, что не убили его, вернутся и прикончат.

– Отца они тоже убьют? – спросил Кристофоро. Младшие дети заплакали.

– Нет, – сказала мать, но Кристофоро понял, что она совсем в этом не уверена.

Мать, вероятно, почувствовала его недоверие.

– Все дураки, – сказала она. – Все мужчины дураки. Какой смысл драться из-за того, кто будет править Генуей? В Константинополе засели турки. Гроб Господень в Иерусалиме в руках у поганых иноверцев. Имя Христа больше не произносят в Египте, а эти недоумки убивают друг друга за право сидеть в роскошном кресле и называть себя дожем Генуи. Что значит честь быть дожем по сравнению со славой Иисуса Христа? Что значит быть хозяином во дворце дожей, в то время как на земле, в садах которой ступала нога Пресвятой девы Марии, где ей явился ангел, хозяйничают эти собаки? Если уж им хочется убивать, пусть идут и освобождают Иерусалим! Пусть освободят Константинополь! Пусть прольют свою кровь во славу Сына Господня!

Вот за это я и буду сражаться, – сказал Кристофоро.

– Не надо сражаться, – взмолилась одна из его сестер, – а то они тебя убьют.

– Раньше я их убью.

– Ты же очень маленький, Кристофоро, – сказала сестра.

– Я не всегда буду маленьким.

– Замолчите, – прикрикнула мать. – Не болтайте чепуху. Сын простого ткача не может отправиться в крестовый поход.

– Почему не может? – спросил Кристофоро. – Разве Христос отвергнет мой меч?

– Какой еще меч? – насмешливо спросила мать.

– Рано или поздно у меня будет меч, – ответил Кристофоро. – Я стану синьором.

– Как же тебе это удастся? Ведь у тебя нет золота.

– Я его добуду.

– В Генуе? Будучи ткачом? На всю жизнь ты останешься сыном Доменико Коломбо. Никто не даст тебе золота, и никто не назовет тебя синьором. А теперь помолчи, а то получишь подзатыльник!

Угроза была серьезной, все дети знали, что в такой ситуации спорить с матерью опасно.

Часа через два вернулся отец. Стоявшие на страже мастера, услышав стук в дверь, не хотели впускать его. Лишь когда он с горечью закричал: “Мой господин мертв! Впустите меня!”, они отодвинули засов.

Коломбо, пошатываясь, вошел в дом как раз в тот момент, когда дети вместе с матерью прибежали в лавку. Отец был весь в крови, и мать с воплем бросилась ему на грудь, обняла и лишь потом стала осматривать раны.

– Это не моя кровь, – сказал он с болью в голосе. – Это кровь моего дожа. Пьетро Фрегозо мертв. Эти жалкие трусы набросились на него, стащили с лошади и ударили по голове булавой.

– А почему ты весь в крови, Нико?

– Я донес его до дверей дворца дожей. Я отнес его туда, где ему подобает быть.

– Зачем ты это сделал, дурень?

– Потому что он велел мне. Я подбежал к нему, он был весь в крови и стонал. Тогда я сказал: “Позвольте мне отнести вас к вашему врачу или домой. А потом позвольте мне разыскать тех, кто сделал это, и убить их”. В ответ он сказал: “Доменико, отнеси меня во дворец, потому что дож должен умереть во дворце, как и мой отец”. И вот я отнес его туда на руках, и мне было наплевать, увидят ли нас сторонники Адорно. Я нес его туда, и он умер у меня на руках! Я был его настоящим другом!"

– Если тебя видели вместе с ним, они разыщут тебя и убьют!

– Мне все равно, – сказал отец. – Дож мертв.

– А мне нет, – сказала мать. – Снимай одежду. Она обернулась к мастерам и начала отдавать приказания:

– Ты отведи детей на заднюю половину. Ты проследи, чтобы подмастерья принесли воды и нагрели ее. Хозяину нужно помыться. А ты, когда хозяин разденется, сожги его одежду.

Все дети, кроме Кристофоро, повиновались и побежали на заднюю половину дома. Кристофоро смотрел, как мать раздевает отца, покрывая его поцелуями и осыпая проклятиями. Даже потом, когда мать увела отца во двор, чтобы помыть, даже когда противный запах горящей одежды разнесся по всему дому, Кристофоро не ушел из лавки. Он стоял на страже у двери.

* * *

Примерно так рассказывали все записи о событиях той ночи. Колумб стоял на страже, чтобы уберечь свою семью от возможных неприятностей. Но Дико знала, что не только это занимало Кристофоро. В его голове зрело решение. Он будет синьором. Его будут уважать короли и королевы. У него будет золото. Он завоюет королевства и царства именем Христа.

Он, наверняка, знал еще тогда, что для осуществления своих замыслов ему придется покинуть Геную. Ведь мать сказала ему: пока он будет жить в этом городе, он останется сыном ткача Доменико. И уже со следующего дня он подчинил всю свою жизнь достижению этих целей. Он начал изучать языки, историю с таким рвением, что его учителя-монахи отмечали это:

– Он вошел во вкус ученья.

Однако Дико знала, что он учился не ради самого ученья. Ему нужно было знать языки, чтобы путешествовать по разным странам. Ему нужно было знать историю, чтобы понимать, что будет происходить в мире, когда он станет участником развертывающихся событий.

Кроме того, ему нужно было овладеть искусством мореплавателя. При каждом удобном случае Кристофоро приходил в порт, слушал рассказы моряков, расспрашивал их про то, что входит в обязанности каждого члена экипажа. Позднее он стал уделять особое внимание штурманам, угощая их вином, когда мог позволить себе это; настойчиво расспрашивал их и тогда, когда денег не было. В результате ему удалось попасть сначала на одно судно, потом на другое. Он не упускал ни единой возможности выйти в море и выполнял любую работу, которую ему поручали, с тем чтобы узнать о море все, о чем только мог мечтать сын ткача.

Дико написала отчет о Кристофоро Коломбо, особо выделив момент принятия им решения. Отец, как всегда, похвалил отчет, подвергнув критике лишь отдельные детали. Однако к этому времени Дико уже знала, что за его похвалой может скрываться и серьезная критика. Когда она спросила его об этом, он не захотел вдаваться в детали.

– Я уже сказал, что отчет хорош, – сказал он. – А теперь оставь меня в покое.

– Что-то здесь не так, – настаивала Дико, – а ты не хочешь мне объяснить.

– Отчет составлен хорошо. В нем все правильно, если не считать тех мелочей, о которых я уже говорил.

– Тогда ты не согласен с моим выводом. Ты считаешь, что не эти обстоятельства привели Кристофоро к решению стать великим.

– Решению быть великим? – переспросил отец. – Да, я думаю, что почти наверняка, именно в этот момент своей жизни он и принял такое решение.

– Тогда что же не так? – закричала она.

– Ничего, – крикнул он ей в ответ.

– Я не ребенок!

Отец уставился на нее с выражением притворного ужаса:

– Не ребенок?

– Ты все подшучиваешь надо мной, и мне это надоело.

– Ну ладно, – сказал он. – Ты очень наблюдательна, и твой отчет превосходен. Он, несомненно, принял свое решение в ту ночь, которую ты отметила, и по причинам, которые ты изложила. Он решил разбогатеть и стать знаменитым во славу Господа Бога. Все это очень хорошо. Но во всем твоем отчете нет абсолютно ничего, что объяснило бы нам, как и почему он решил добиться своей цели, отправившись на Запад, в Атлантику.

От его слов она испытала не меньшую боль, чем Кристофоро от оплеухи матери; у нее на глазах тоже выступили слезы, хотя и не от физической боли.

– Прости, – промолвил отец, – но ты ведь сказала, что уже не ребенок.

– Да, не ребенок, – ответила она. – А ты не прав.

– Не прав?

– Мой проект имеет своей целью выяснить, когда он принял решение стать знаменитым, и я это выяснила. А установить, когда Колумб решил отправиться на запад, – это задача вашего с мамой проекта. Отец с изумлением посмотрел на нее.

– Ну что ж, пожалуй, это так. Нам, несомненно, нужно выяснить это.

– Следовательно, в моем отчете все правильно, в нем только нет ответа на тот вопрос, который не дает тебе покоя в вашем проекте.

– Ты права, – сказал отец.

– Я знаю!

– Ну что ж, теперь я тоже знаю это. И снимаю свое замечание. Ты представила исчерпывающий отчет, и я его принимаю. Прими же мои поздравления.

Но она все не уходила.

– Дико, я работаю, – напомнил ей отец.

– Я выясню это для вас.

– Выяснишь что?

– Что заставило Кристофоро поплыть на Запад.

– Закончи работу над своим собственным проектом, Дико, – сказал отец.

– Ты думаешь, я не смогу, да?

– Я просмотрел все видеозаписи о жизни Колумба, то же сделала твоя мама и множество других ученых и исследователей. И ты думаешь, что обнаружишь то, чего не заметил ни один из них?

– Да, – сказала Дико.

– Ну, – сказал отец, – мне кажется, мы только что стали свидетелями твоего решения стать знаменитой.

Он улыбнулся ей чуть лукавой улыбкой. Она подумала, что отец поддразнивает ее, но ей было все равно. Он, возможно, считает все это шуткой, но она заставит его убедиться в том, что его шутка на самом деле обратится в реальность. Значит, он и мама, а также множество других сотрудников Службы просмотрели все эти старые видеозаписи хроновизора о жизни Колумба? Ну что ж, тогда Дико вообще не будет их больше смотреть. Она непосредственно познакомится с его жизнью, и отнюдь не с помощью хроновизора. Ее помощником будет Трусайт II. Она не стала спрашивать разрешения взять этот прибор, и не обратилась ни к кому за помощью. Она просто завладела машиной, которая не использовалась по ночам, и соответственно изменила свой график работы. Некоторые сомневались, имеет ли она право работать на самых совершенных машинах, – ведь она даже не была сотрудником Службы. Дико даже не прошла официального курса обучения. Она была просто дочерью работников. И тем не менее пользовалась машиной, доступ к которой специалисты получали только после многих лет учебы.

Однако, видя выражение ее лица, наблюдая за тем, как упорно она работает и как быстро освоила машину, те, у которых были такие сомнения, быстро утратили всякое желание оспаривать ее права. Некоторые из них даже пришли к выводу, что такой путь, в конце концов, вполне оправдан. Ребенок ходит в школу, чтобы получить знания. И они не всегда совпадают с тем, чему учились его родители. Но сам ребенок становится невольным свидетелем и участником занятий своих родителей, он учится их делу с самого детства. Дико была таким же наблюдателем, как любой другой сотрудник и, по всем показателям, хорошим. И те, кто поначалу сомневался в ней и даже подумывал отлучить ее от машины, вместо этого сообщили начальству, что на станции появился новичок, заслуживающий внимания. После этого за всем, что делала Дико, стали наблюдать и вести непрерывную запись ее деятельности. И вскоре на ее личном деле появилась серебряная полоска: отныне ей разрешалось заниматься всем, чем она захочет.

Глава 4
Кемаль

"Cанта-Мария” затонула, наткнувшись на риф у северного побережья Эспаньолы. Причинами гибели судна были как упрямство Колумба, настоявшего на том, чтобы плыть ночью, так и невнимательность штурмана. Однако “Нинья” и “Пинта” уцелели. Они вернулись в Европу и принесли туда весть о том, что на Западе всех желающих ждут необъятные земли. И это вызвало нескончаемый поток туда иммигрантов, завоевателей, исследователей и путешественников, который не иссякал на протяжении пяти веков. Таким образом, чтобы помешать Колумбу, нельзя было допустить возвращения “Ниньи” и “Пинты” в Испанию.

Человеком, потопившим их, был Кемаль Акьязи, а путь, который он прошел, прежде чем стать участником проекта Тагири, призванного изменить историю, был долгим и необычным.

Кемаль Акьязи вырос неподалеку от развалин Трои. Из родительского дома, возвышавшегося над Кумкале, были видны Дарданеллы – узкий пролив, соединяющий Черное море с Эгейским. Множество войн бушевало по обоим берегам этого пролива, одна из которых была описана в знаменитой поэме Гомера “Иллиаде”.

Казалось, дух, витавший над этим историческим местом, странным образом повлиял на Кемаля еще в детстве. Ему, конечно, были знакомы все легенды и мифы о происходивших здесь событиях, но, кроме того, он знал, что все эти мифы были созданы греками, да и само место было в те времена частью Греции. Кемаль же был турком; его предки появились в районе Дарданелл только в XV веке. Он чувствовал, что это место источает некую магическую силу, но оно не принадлежит ему. Поэтому “Илиада” не запала ему в душу так, как история Генриха Шлимана, немецкого исследователя, который в те времена, когда история Троянской войны считалась простым мифом, вымыслом, верил не только в реальность этой войны, но и в то, что сможет найти Трою. Не обращая внимания на скептиков и насмешников, он организовал экспедицию, нашел древний город и откопал его. Легенда оказалась правдой.

Подростком Кемаль считал величайшей трагедией своей жизни использование Службой машин для изучения тысячелетней истории человечества. Теперь уже не появятся новые Шлиманы, которые долго размышляют, высказывают гипотезы, ведут споры, пока не найдут какой-нибудь предмет, созданный руками человека, или развалины давным-давно забытого города, или отрывки легенд, которые вдруг превращаются в реальность. Поэтому Кемаль вовсе не намеревался стать сотрудником Службы, хотя его и пытались заинтересовать этой работой, когда он поступил в колледж. Его влекла к себе не история, а поиски и открытия; что за радость обнаружить истину с помощью машины?

После неудачной попытки стать физиком, он избрал себе профессию метеоролога. В возрасте восемнадцати лет, будучи уже всерьез поглощенным изучением климата и погоды, он вдруг опять столкнулся с деятельностью Службы. Теперь метеорологам при составлении долгосрочных прогнозов не приходилось основываться на результатах измерений параметров погоды за несколько последних веков, а также на редких находках окаменелых остатков животных и растений. Теперь в их распоряжении были точные сведения даже о штормах и ураганах за несколько миллионов лет. Действительно, в первые годы существования Службы машины Трусайт I были настолько примитивны, что не позволяли разглядеть отдельных людей. Это напоминало замедленную киносъемку, когда человек попадает лишь в один кадр, и при просмотре фильма становится невидимым. В те дни Служба фиксировала на пленке погоду прошлого, схемы эрозии почвы, извержения вулканов, ледниковые периоды, изменения климата.

Эти данные служили основанием, на котором покоились все современные методы прогнозирования погоды и управления ею. Синоптики уже умели распознавать характерные признаки изменения погодных условий и, не нарушая общего процесса, могли вводить незначительные коррективы, в результате чего в любом районе в период засухи обязательно хотя бы изредка выпадали дожди, а в период дождей, когда зреет урожай, временами светило солнце. Таким образом, человечество не зависело от безжалостных подчас погодных катаклизмов. Теперь перед метеорологами стояла поистине грандиозная задача: нужно было определить, каким образом они могут более активно влиять на природу, например, обеспечивать достаточное количество дождей в районах пустынь, с тем чтобы восстановить существовавшие там когда-то прерии и саванны. И в этом проекте Кемаль мечтал принять участие.

И все же он никак не мог отогнать от себя витавшую над ним тень Трои, вычеркнуть из памяти имя Шлимана. Даже когда он изучал климатические изменения, связанные с наступлением и таянием льдов в ледниковые периоды, в его голове проносились картины исчезнувших цивилизаций, воспетые в легендах места, которые ждали своего Шлимана.

Его дипломная работа была составной частью проекта, направленного на изучение возможности использования Красного моря как источника устойчивых дождей в Судане и центральной части Аравийской пустыни. Задача Кемаля состояла в том, чтобы определить различия между погодными моделями, наблюдавшимися в течение последнего ледникового периода, когда Красное море почти исчезло, и теперь, когда уровень моря поднялся до максимума. Вновь и вновь он просматривал старые видеозаписи Службы, собирая данные об уровне моря и осадках в выбранных им точках материка. Возможно, старый Трусайт I и не отличался особой точностью, но был достаточно хорош, чтобы подсчитать количество ливней с ураганами.

Раз за разом прослеживал Кемаль колебания уровня Красного моря, наблюдая за тем, как он снижался к концу ледникового периода. Каждый раз его поражало резкое повышение уровня моря после соединения его с Индийским океаном. После этого Красное море уже не представляло для него интереса, поскольку его уровень зависел от уровня Мирового океана.

Вновь Шлиман напомнил о себе, заставив его задуматься: каким же грандиозным, наверное, был этот потоп!

Да, уж это был потоп из потопов! За время ледникового периода столько воды скопилось на Земле в виде льда, что уровень Мирового океана сильно понизился. В конце концов, он упал настолько, что в океане обнажились полоски суши, соединявшие между собой материки. В северной части Тихого океана такой мост позволил предкам американских индейцев перебраться по суше через Берингов пролив на огромный пустынный материк, ставший их второй родиной. Британия была соединена с Фландрией. Дарданеллы исчезли, и Черное море стало соленым озером. Исчез и Персидский залив, а на его месте возникла огромная равнина, которую прорезала река Евфрат. Баб-эль-Мандебский пролив, соединявший Красное море с Индийским океаном, превратился в перешеек.

Но перешеек – это одновременно и дамба. По мере того как климат на Земле теплел и ледники начали отдавать скопившуюся в них воду, повсюду стали выпадать сильные дожди: реки взбухли, а уровень воды в морях поднялся. Крупные реки Европы, текущие на юг, почти пересохшие в период максимального оледенения, теперь превратились в бурные потоки. Рона, По, Днестр и Дунай сбросили столько воды в Средиземное и Черное моря, что их уровень рос примерно с той же скоростью, как и у Мирового океана.

Но в Красное море ни одной крупной реки не впадало. С точки зрения геологии оно представляло собой новое море, образовавшееся в результате разлома между новой Аравийской плитой и древней Африканской, а это означало, что по обоим его берегам поднимались горные хребты. С этих хребтов в Красное море впадало множество рек и горных потоков, однако они несли значительно меньше воды, чем реки, собиравшие воду с обширных равнин. В них также стекала вода, образовавшаяся в результате таяния снегов на севере. Таким образом, хотя уровень Красного моря в течение этого времени постепенно повышался, он намного отставал от уровня воды в Мировом океане. Он зависел в большей степени от чисто местных изменений погоды, нежели от изменений погоды в общемировом масштабе. Этот процесс продолжался до тех пор, пока в один прекрасный день уровень воды в Индийском океане не поднялся настолько высоко, что приливные волны начали перехлестывать через перешеек Баб-эль-Мандеб. Вода невольно создала новые протоки в местных степях. В течение нескольких лет эти протоки расширились, образовав ряд новых приливных озер на равнине Ханиш. А затем, примерно четырнадцать тысячелетий назад, наступил день, когда потоки воды во время прилива проделали такой глубокий канал, что он уже больше не пересыхал во время отливов. Теперь вода непрерывно поступала по нему, протока становилась все глубже и глубже, и, наконец, приливные озера до краев заполнились водой и вышли из берегов. Теперь воды Индийского океана смели все преграды и хлынули в бассейн Красного моря такой гигантской волной, что уже через несколько часов уровень воды в нем сравнялся с уровнем Мирового океана.

Происшедшее не было обычным, заурядным изменением уровня воды в водоеме, подумал Кемаль. Это катаклизм, один из тех редких случаев, когда одно-единственное событие изменяет ситуацию на огромной территории настолько быстро, что люди воочию видят это. И в кои-то веки катаклизм пришелся на такой период, когда здесь уже жили люди. Не только возможно, но и весьма вероятно, что кто-то собственными глазами увидел это наводнение – более того, оно, возможно, многих и погубило, ведь в ту эпоху к югу от Красного моря простирались богатые зверьем степи и болота; и четырнадцать тысяч лет тому назад люди, несомненно, охотились на этих территориях, собирали съедобные семена растений, плоды и ягоды. Какая-нибудь группа охотников наверняка видела с одной из вершин гор Дехалак гигантскую стену воды, с ревом катившуюся по равнине, дробившуюся о склоны гор, обтекая их и превращая в острова.

Эти охотники, конечно, поняли, что стена воды поглотила их семьи. Что они должны были подумать при этом? Несомненно, что какое-то божество разгневалось на них, что мир погиб, похоронен в водах моря. И если они уцелели, если им удалось добраться до берегов Эритреи после того, как бурлящие волны стихли и превратились в более спокойные воды нового, глубокого моря, – эти люди, должно быть, рассказывали всем, кто их пожелал слушать, о том, чему они стали свидетелями. И еще в течение нескольких лет, они, возможно, приводили всех желающих к кромке воды, показывали им вершины деревьев, едва выступавших над поверхностью моря, и рассказывали обо всем, что осталось похороненным под водой.

Ной, осенило Кемаля. Бессмертный Утнапиштим, уцелевший во время потопа, с которым беседовал Гильгамеш. Зиусудра из шумерской легенды о потопе. Атлантида. Слушатели поверили им. Их рассказы не забылись, их передавали из поколения в поколение. С течением времени рассказчики забыли, где именно произошло это событие, и, вполне естественно, перенесли его в то место, которое было им знакомо. Но самое существенное не стерлось в их памяти. Что говорится в легенде о потопе, в которой фигурирует Ной? Не просто дождь, нет, потоп был вызван не только дождями. “Разверзлись бездны, из которых хлынули фонтаны воды”. Никакое местное наводнение на Месопотамской равнине не могло послужить прообразом этой части легенды. Но огромная стена воды, хлынувшей из Индийского океана, вслед за годами усиливавшимися дождями, – вот это могло вложить такие слова в уста рассказчиков, передававших эту легенду из поколения в поколение в течение десяти тысячелетий, пока, наконец, она не была записана.

Что же касается Атлантиды, то все были уверены, что нашли ее давным-давно. Взорвавшийся в Эгейском море остров Санторин, он же Хиос. Однако в древнейших легендах об Атлантиде о вулканическом взрыве ничего не упоминалось. В них говорилось только о великой цивилизации, погрузившейся в море. Эту версию объясняли тем, что люди, побывавшие позже на уцелевшей части Санторина, и увидевшие воду на месте прежнего города, ничего не зная об извержении вулкана, предположили, что город просто исчез в морской пучине. Однако теперь Кемалю такое объяснение казалось неубедительным. Он представил себе, что увидели жители Атлантиды, находившиеся где-то на равнине Массава, когда Красное море, казалось, вздыбилось, и поглотило город. Вот это и есть погружение в море! Никакого взрыва, просто вода. А если город был расположен в болотистой местности, – там, где теперь находится пролив Массава, то вода, вероятно, хлынула не только с юго-востока, но и с северо-востока, и с севера, растекаясь вокруг гор Дехалак, превращая их в острова, заливая все низменные места, а с ними и город.

Атлантида. Она находилась не за Геркулесовыми Столпами, но Платон был прав, увязав город с проливом. Он или кто-то другой, поведавший ему эту легенду, просто заменили Баб-эль-Мандебский пролив самым большим из известных тогда проливов Гибралтаром. Платон, вполне возможно, услышал эту историю от финикийцев, которые, будучи отличными мореплавателями, перенесли место действия трагедии в хорошо известное им Средиземное море. Быть может, им рассказали эту историю египтяне или какие-то кочевники из глубинных районов Аравийского полуострова; не исключено, что легенда к тому времени уже стала частью культурного наследия всех древних народов, и слова “в проливе Мандеб” превратились “в Геркулесовых Столпах”. А впоследствии, поскольку Средиземное море было уже достаточно освоено, место действия для большей экзотики было перенесено за Геркулесовы Столпы.

Кемаль был совершенно уверен, что эти его гипотезы верны или, по крайней мере, близки к истине. Он обрадовался при мысли о том, что на Земле еще осталась никем не открытая древняя цивилизация.

Но если Атлантида находится там, где он думает, то почему Служба еще не обнаружила ее? Ответ прост: прошлое Земли было необъятным, и в то время, как Трусайт I использовался для сбора климатологической информации, новые машины, точность которых позволяла проследить жизнь отдельных людей, никогда бы не стали применять для изучения океанов, где никто не живет. Конечно, с помощью хроновизора наблюдали историю Берингова пролива и Ла-Манша, чтобы проследить пути миграции древних народов. Однако в районе Красного моря миграций не было. Служба просто никогда не использовала свои новые точные машины для того, чтобы посмотреть, что же находилось под волнами Красного моря в самом конце последнего ледникового периода. И она никогда не будет этим заниматься, если только кто-нибудь не убедит ее сотрудников в важности подобной работы.