Текст книги "Снег"

Автор книги: Орхан Памук

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 32 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

– Вообще-то они совершают самоубийства именно потому, что вы пишете об этом в стамбульских газетах! – сказал один из сотрудников.

– Нет, не поэтому, – строптиво ответил Ка.

– А почему?

– Они совершают самоубийства, потому что несчастны.

– Мы тоже несчастны, но не кончаем с собой. "s В боковом свете ламп, которые они держали в руках, они открывали шкафы областного центра партии, вытаскивали ящики и высыпали на столы их содержимое, искали что-то в папках. Они перевернули стол Мухтара, разыскивая там оружие, выдвинули один из шкафов и заглянули за него. С Ка они обращались намного лучше, чем с Мухтаром.

– Почему после того, как вы видели убийство директора, вы пошли не в полицию, а сюда?

– У меня была назначена встреча.

– Для чего?

– Мы старые друзья по университету, – сказал Мухтар извиняющимся голосом. – А хозяйка отеля "Снежный дворец", в котором он остановился, – моя жена. Незадолго до убийства они позвонили мне сюда, в партийный центр, и назначили встречу. Вы можете это проверить, потому что сотрудники Национального разведывательного управления прослушивают телефоны наглей партии.

– Откуда ты знаешь, что мы прослушиваем ваши телефоны?

– Извините, – сказал Мухтар, совершенно не испугавшись. – Я не знаю, я предположил. Может быть, я ошибся.

Ка ощутил в Мухтаре хладнокровие и подавленность человека, который привык принимать как само собой разумеющееся то, что полиция и власть – безжалостны, что электричество выключается, дороги всегда грязные, привык покорно разговаривать с полицейскими, грубо с ним обращавшимися, и не считать проблемой своей чести то, что его оскорбляют и толкают, и Ка испытывал к нему уважение уже за то, что сам он не обладал этими полезными способностями и умением идти на компромисс.

Они сидели рядом, словно наказанные дети, на заднем сиденье полицейской машины, куда их посадили после того, как долго обыскивали областной центр партии, перевернули все шкафы и папки, перевязав часть этих папок веревками, заполнили ими мешки, а также после того, как составили протокол об обыске. Ка вновь увидел беспомощность Мухтара, посмотрев на его большие белые руки, похожие на толстых и старых собак, которые он смирно держал на коленях. Пока полицейская машина медленно ехала по заснеженным и темным улицам Карса, они грустно смотрели на бледные желтоватые огни, просачивающиеся из окон армянских особняков с полуоткрытыми занавесками, на стариков, медленно бредущих по обледенелым мостовым с полиэтиленовыми сумками в руках, на фасады одиноких, как призраки, пустых и старых домов. На досках объявлений Национального театра были развешаны афиши о вечернем представлении. Рабочие, проводившие по улицам кабель для прямой трансляции, все еще работали. Из-за того, что дороги были закрыты, в автобусных гаражах царила нервная атмосфера ожидания. Полицейская машина медленно ехала под сказочным снегом, снежинки которого казались Ка такими же большими, как снежинки внутри детской игрушки "снежная буря", заполненной водой. За время этого путешествия, продолжавшегося, даже учитывая небольшое расстояние, семь-восемь минут, поскольку водитель вел машину очень медленно и внимательно, Ка встретился взглядом с Мухтаром, сидевшим рядом, и по печальному и спокойному взгляду старинного приятеля, чувствуя одновременно стыд и облегчение, вдруг понял, что в Управлении безопасности Мухтара будут бить, а к нему не прикоснутся.

По глазам своего товарища, о которых он не забудет и долгие годы спустя, Ка почувствовал, что Мухтар думает о том, что заслужил побои, которые ему вскоре предстояло получить. Хотя он твердо верил в то, что победит на выборах на пост главы муниципалитета, которые состоятся через четыре дня, в глазах его было такое извиняющееся выражение безропотности и раскаяния в том, что это произойдет, что Ка понял мысли Мухтара: "Я знаю, что я заслужил эти побои, которые скоро получу за то, что все еще упорно настаиваю на том, чтобы жить в этом уголке мира, за то, что даже здесь я вызвал ярость власти, и которые постараюсь перенести без ущерба для собственной гордости, и поэтому я считаю себя ниже тебя. А ты, пожалуйста, не заставляй меня стыдиться, глядя прямо мне в глаза".

После того как полицейский микроавтобус остановился во внутреннем дворе Управления безопасности, Ка и Мухтара не разделили, но обращались с ними очень по-разному. Ка – известный журналист из Стамбула, влиятельный человек, который навлечет беды на их головы, если что-нибудь про них напишет, и они провели процедуру оформления показаний свидетеля, готового сотрудничать с ними. А с Мухтаром обращались унизительно, словно говоря: "А, опять ты!"; повернувшись к Ка, они словно говорили: "Какие у вас могут быть дела с таким, как он?" Ка наивно подумал, что они унижали Мухтара частично из-за того, что считали его глупцом (неужели ты думаешь, что тебе поручат управлять этим государством!) и неудачником (ты сначала научился бы распоряжаться своей жизнью!). Но ему предстояло намного позже с горечью понять, что они намекали совершенно на другое.

На какое-то время Ка увели в соседнюю комнату и стали близко показывать черно-белые фотографии, собранные из архивов, чтобы он опознал невзрачного человечка, убившего директора педагогического института. Здесь были фотографии всех политических исламистов Карса и окрестностей, кто хотя бы раз попал в поле зрения сил безопасности. Большинство были молодые курды, крестьяне или безработные, но среди них встречались и уличные торговцы, один имам-хатиб, и даже студенты и преподаватели университета, а также турки-сунниты. Среди фотографий молодых людей, с гневом и печалью смотревших в фотокамеру Управления безопасности, Ка увидел лица двух молодых людей, которых он однажды видел на улицах Карса, однако ни на одной из черно-белых фотографий не было возможности обнаружить нападавшего человечка, который, как Ка считал, был постарше и пониже.

Вернувшись в другую комнату, он увидел, что у Мухтара, сидевшего сгорбившись на той же табуретке, течет кровь из носа и заплыл кровью один глаз. Мухтар, смутившись, сделал несколько движений, а затем тщательно закрьш лицо носовым платком. В тишине Ка на какой-то момент вообразил, что Мухтар доказал свою невиновность благодаря этим побоям, полученным за духовную подавленность и чувство вины, которые он испытывал из-за бедности и глупости своей страны. Спустя два дня Ка, перед тем как с горечью получить известие, которое сделает его самым несчастным в жизни (на этот раз он сам окажется в положении Мухтара), предстояло вспомнить то, что он вообразил, хоть он уже и тогда считал это глупым.

Через минуту после того, как они встретились с Мухтаром взглядами, Ка опять отвели в соседнюю комнату записать показания. Рассказывая молодому полицейскому, использовавшему такую же печатную машинку марки «Ремингтон», как в детстве его отец-адвокат, стучавший на ней по вечерам, когда приносил работу домой, о том, как убили директора педагогического института, Ка подумал о том, что Мухтара ему показали, чтобы напугать.

Когда его через какое-то время отпустили, перед его глазами еще долгое время стояло окровавленное лицо Мухтара, оставшегося там. Раньше в провинциальных городах полиция так не издевалась над сторонниками старых порядков. Но Мухтар – не центральная правая партия, вроде Партии Отечества; он был из тех, кто хотел считаться радикальными исламистами. И Ка опять почувствовал, что в этой ситуации есть что-то, связанное с личностью Мухтара. Ка долго шел под снегом, сел на забор в самом конце проспекта Армии и, глядя на детей, катавшихся при свете уличных ламп на санках с заснеженного спуска, покурил. Он чувствовал усталость от власти и нищеты, свидетелем которых стал днем, но в нем теплилась надежда, что с любовью Ипек можно начать совершенно новую жизнь.

Через какое-то время он вновь побрел под снегом и оказался напротив кондитерской "Новая жизнь". Огни стоявшей перед кондитерской с разбитой витриной полицейской машины мигали синим светом и мягко освещали толпу детей и взрослых, наблюдавших за полицейскими в кондитерской, и снег, с божественным терпением падавший на Карс. Ка подошел к толпе и увидел, что полицейские все еще допрашивали пожилого официанта кондитерской.

Какой-то человек робко толкнул его в плечо:

– Вы поэт Ка, не так ли?

Это был юноша с большими зелеными глазами и добрым детским лицом.

– Меня зовут Неджип. Я знаю, что вы приехали в Карс, чтобы написать статью в газету «Джумхуриет» о выборах и о девушках, совершивших самоубийство. Но в Карсе есть еще один важный человек, с которым вам необходимо увидеться.

– Кто?

– Отойдем в сторонку?

Ка понравился загадочный тон юноши. Они отошли к "Современному буфету", который, как гласила надпись, "был известен во всем мире своими шербетами и салепом".

– Я уполномочен сказать вам, кто этот человек, только если вы согласитесь с ним встретиться.

– Если я не знаю, кто это, как я могу согласиться встретиться с ним?

– Это так, – сказал Неджип. – Но этот человек скрывается. От кого и почему он скрывается, я не могу вам сказать, пока вы не согласитесь с ним увидеться.

– Хорошо, я согласен с ним встретиться, – сказал Ка. И добавил как в дешевых детективных романах-комиксах: – Надеюсь, это не ловушка.

– Если не доверять людям, то ничего в жизни не удастся сделать, – ответил Неджип, тоже как в детективном комиксе.

– Я вам доверяю, – сказал Ка. – Кто этот человек, которого мне необходимо увидеть?

– После того как ты узнаешь его имя, ты его увидишь. Но ты будешь держать в тайне то место, где он прячется. А сейчас еще раз подумай. Сказать тебе, кто он?

– Да. – произнес Ка. – Вы мне тоже должны верить. Неджип, волнуясь, словно упоминал имя легендарного героя, сказал:

– Имя этого человека – Ладживерт. – Увидев, что Ка никак не реагирует, он огорчился. – Вы что, в Германии совсем о нем не слышали? Он очень известен в Турции.

– Я знаю, – проговорил Ка успокаивающе. – Я готов с ним встретиться.

– Но я не знаю, где он, – сказал Неджип. – И даже ни разу в жизни его не видел.

Какое-то время они рассматривали друг друга, недоверчиво улыбаясь.

– К Ладживерту тебя отведет другой, – произнес Неджип. – Моя обязанность только свести тебя с человеком, который отведет тебя к нему.

Вместе они пошли вниз по Малому проспекту Казым-бея под маленькими предвыборными флагами и мимо предвыборных афиш. В нервных и детских движениях юноши, в его стройной фигуре Ка ощутил что-то, напоминавшее ему собственную молодость, и Неджип стал ему очень близок. В какой-то миг он даже поймал себя на том, что пытается смотреть на мир его глазами.

– Что вы слышали в Германии о Ладживерте? – спросил Неджип.

– Я читал в турецких газетах, что он политический исламист-борец, – ответил Ка. – Я читал о нем и другие нелестные отзывы.

Неджип торопливо перебил его:

– Так называет прозападная и светская пресса нас, мусульман, готовых сражаться за политическое возвышение ислама, – сказал он. – Вы светский человек, но, пожалуйста, не доверяйте лжи, которую пишет о нем светская пресса. Он никого не убивал. Даже в Боснии, куда он поехал, чтобы защитить своих братьев-мусульман, и в Грозном, где он стал инвалидом от русской бомбы.

На одном углу он остановил Ка.

– Видите магазинчик напротив, книжный магазин «Известие». Он принадлежит последователям Вахдетчи, но все исламисты Карса встречаются здесь. Полиция, как и все, знает это. Среди продавцов есть их шпионы. Я учусь в лицее имамов-хатибов. Нам туда входить запрещено, будет дисциплинарное взыскание, но я подам знак, что мы пришли. Через три минуты из магазина выйдет высокий молодой человек с бородой, в красной тюбетейке. Идите за ним. Через две улицы, если за вами не будет полицейского в штатском, он подойдет и отведет тебя туда, куда должен отвести. Ты понял? Да поможет тебе Аллах.

Неджип вдруг исчез в густом снегу. Ка почувствовал к нему необъяснимую нежность.

8
Тот, кто совершает самоубийство, – грешник
Рассказ Ладживерта и Рустема

Снег пошел еще сильнее, пока Ка ждал перед книжным магазином «Известие». Устав стряхивать с головы снег и ждать, он уже собирался вернуться в отель, как вдруг заметил, что на противоположной мостовой, в бледном свете уличных ламп показался высокий молодой человек с бородой. Когда Ка увидел, что красная тюбетейка на голове юноши побелела от снега, сердце его забилось сильнее, и он пошел за ним.

Они прошли весь проспект Казым-паши, который кандидат на пост главы муниципалитета от партии «Отечество» пообещал сделать пешеходной зоной, в подражание Стамбулу; повернули на проспект Фаик-бея и, спустившись еще на две улицы вниз, повернули направо и дошли до Вокзальной площади. Памятник Казыму Карабекиру в центре площади совсем исчез под снегом и в темноте стал похож на большое мороженое. Ка увидел, что юноша с бородой вошел в здание вокзала, и побежал следом за ним. В залах ожидания никого не было. Догадавшись, что юноша вышел на перрон, Ка пошел туда. В конце перрона он, казалось, увидел юношу, впереди в темноте, и со страхом пошел вдоль железной дороги. Как только ему пришло в голову, что если его здесь внезапно ударят и убьют, то труп до весны никто не сможет найти, он столкнулся лицом к лицу с бородатым молодым человеком в тюбетейке.

– За нами никого нет, – сказал юноша. – Но если хочешь, еще можешь передумать. Если пойдешь со мной, после этого будешь держать язык за зубами. Никогда не проговоришься, как попал сюда. Конец предателя – смерть.

Но даже последние слова юноши не испугали Ка, потому что у него был до смешного писклявый голос. Они прошли вдоль полотна и мимо зернохранилища, и, повернув на улицу Яхнилер, которая была совсем рядом с военными казармами, писклявый юноша показал Ка дом, куда ему надо было войти, и объяснил, в какой звонок надо позвонить.

– Веди себя с Учителем уважительно! – сказал он. – Не перебивай его, а как закончишь говорить, немедленно уходи.

Так, изумившись, Ка узнал, что еще одно прозвище Ладживерта – Учитель. Вообще-то Ка знал о Ладживерте не больше того, что он известный политический исламист. Из турецких газет, попавших к нему в руки в Германии, он узнал, что тот много лет назад оказался причастен к какому-то преступлению. Существовало очень много политических исламистов, которые убивали людей, – ни один из них не был известным человеком. Ладживерта сделало известным его утверждение, что он убил одного кричаще одетого женоподобного хлюста, постоянно унижавшего «невежд» и использовавшего при этом обычные пошлые шутки, – тот был ведущим интеллектуальной игры с денежным призом на одном из мелких телевизионных каналов. Этот язвительный ведущий по имени Гюнер Бенер, с лицом в родинках, во время одной из передач в прямом эфире шутил над одним из глуповатых и бедных участников игры и случайно сказал неподобающие слова о пророке Мухаммеде, а когда эта шутка, разгневавшая нескольких набожных людей, в полудреме смотревших программу, уже почти забылась, Ладживерт написал во все газеты Стамбула письмо, извергающее угрозы, и потребовал, чтобы ведущий этой программы покаялся и извинился, иначе он его убьет. Стамбульская пресса, привыкшая к таким угрозам, может быть, и не обратила бы никакого внимания на это письмо; но маленький телевизионный канал, проводивший провокационную светскую политику, пригласил Ладживерта в свою программу, чтобы продемонстрировать общественному мнению, как распоясались эти вооруженные исламисты, и тот повторил свои угрозы в эфире, усилив их; после успеха этой программы ее показали на других телевизионных каналах, где он был представлен в роли "остервенелого исламиста с большим ножом". В это же время Ладживерта разыскивала прокуратура по обвинению в угрозе убийства, и, прославившись, он начал скрываться, а Тюнер Бенер, увидевший, что этот случай пробудил интерес общественности, в своем ежедневном прямом эфире выступил с неожиданным вызовом, сказав, что "не боится ненормальных реакционеров – врагов Ататюрка и республики", и через день был задушен цветным галстуком с узорами в виде пляжных мячиков, который он надевал на передачу, в номере «люкс» измирского отеля, куда он приехал для съемок программы. Несмотря на то что Ладживерт доказывал, что в этот день и в это время он был в Манисе, где выступал с лекцией в поддержку девушек, которые носят платки, он продолжал убегать и скрываться от прессы, распространившей по всей стране весть об этом событии и усилившей славу Ладживерта. По причине того, что в те дни часть исламистской прессы изображала политический ислам с окровавленными руками, а он сам стал игрушкой в руках светской прессы, из-за того, что ему так нравилось, что им заинтересовались средства массовой информации, и нравилась популярность, что вовсе не подобало исламисту, а также из-за того, что на него нападала светская пресса, с выводами о том, что он – агент ЦРУ, Ладживерт надолго исчез из виду.

В кругах исламистов распространились слухи, что в это время он героически сражался против сербов в Боснии, против русских в Грозном, но были и те, кто говорил, что все это – неправда.

Те, кто интересуется, что Ладживерт думал по этим вопросам, могут посмотреть его собственную краткую биографию, которая начинается словами "двадцатого февраля, в тот день, когда пойдет речь о моей казни" на страницах тридцать пятой главы нашей книги "Ка и Ладживерт в камере", под названием "Я НЕ ЯВЛЯЮСЬ НИЧЬИМ АГЕНТОМ", но я не уверен и в том, что все, что говорит там наш герой, – правда. То, что о нем говорилось много неправды и что многие слухи стали своего рода легендами, укреплялось загадочной атмосферой, окружавшей Ладживерта. А молчание, за которым он хотел спрятаться впоследствии, может толковаться также как признание Ладживертом правоты тех, кто в исламских кругах критиковал его первый успех, и тех, кто придерживался мнения, что мусульманин не должен так часто показываться в светской сионистской буржуазной прессе, но, как вы увидите из нашего рассказа, Ладживерт все-таки любил общаться с представителями прессы.

Большая часть слухов, появившихся из-за того, что он поехал в Карс, не сходятся друг с другом, как это и случается со слухами, мгновенно расползающимися в маленьких городках. Некоторые говорили, что Ладживерт приехал в Карс, чтобы обеспечить секретность и сохранить основные структуры одной исламистской курдской организации, руководство которой в Дияр-бакыре было разгромлено государственными силами, но у организации, о которой шла речь, в Карсе фактически не было других последователей, кроме одного-двух фанатиков. Поборники мира и доброй воли с обеих сторон предполагали, что он приехал для того, чтобы положить конец войне, развивавшейся и усиливавшейся в последнее время между курдскими национал-марксистами и курдами-исламистами. Трения между ними, начавшиеся со словесных перепалок, брани, драк и уличных столкновений, во многих городах переросли в резню и поножовщину, а в последние месяцы стороны стали расстреливать друг друга, а также похищать людей и допрашивать их с применением пыток (обе стороны применяли такие методы: капали на кожу расплавленный нейлон или сдавливали мошонку), а после допросов – душить. Говорилось также, что Ладживерт, путешествуя из городка в городок, вступил на путь миссии тайного примирителя, чтобы положить конец этой войне, которую очень многие считали выгодной властям, однако, как полагали его враги, темные пятна в его прошлом и молодой возраст не подходят для этой трудной и почитаемой миссии. Молодые исламисты распространяли слухи о том, что он приехал в Карс, чтобы очистить души диджеев и «блистательных» ведущих городского телевизионного канала Карса «Граница», одетых в блестящую одежду, и хотя верхняя часть тела была у них тщательно закрыта, шутили они неподобающим образом и насмехались над исламом, поэтому один из ведущих по имени Хакан Озге, азербайджанец по происхождению, в своих последних программах начал говорить об Аллахе и напоминать о времени намаза. Были и те, кто думал, что Ладживерт связывает Турцию с международной исламистской террористической сетью. Органам информации и безопасности Карса сообщали даже, что эта организация, имеющая поддержку в Саудовской Аравии, планировала акции устрашения тысяч женщин, приезжавших в Турцию на работу проститутками из республик бывшего Советского Союза, предлагал некоторых из них убить. Ладживерту и в голову не приходило опровергать подобные утверждения или разговоры о том, что он приехал ради женщин-самоубийц, девушек в платках или выборов в муниципалитет. Он ничего не отвечал на упреки в том, что он нигде не появляется, и это усиливало загадочность, которая так нравилась молодым людям, учившимся на имамов-хатибов. Он не показывался на улицах Карса, чтобы не попасть в полицию и чтобы не развеять свою легендарность, поэтому и возникали сомнения, в городе он или нет.

Ка позвонил в звонок, указанный ему юношей в красной тюбетейке, и когда невысокий человек, открывший дверь квартиры, пригласил его войти, он сразу понял, что это был тот, кто полтора часа назад застрелил директора педагогического института в кондитерской "Новая жизнь". Сердце у него забилось, как только он увидел этого человека.

– Извините, – сказал невысокий человечек, подняв руки вверх так, что видны были ладони. – За последние два года нашего Учителя три раза пытались убить, я вас обыщу.

По привычке, оставшейся с университетских лет, Ка поднял руки, чтобы его обыскали. Когда маленький человечек маленькими руками внимательно ощупывал его рубашку впереди и за спиной в поисках оружия, Ка испугался, что тот заметит, как сильно бьется у него сердце. Сердце сразу забилось ровно, и Ка понял, что ошибся. Нет, этот человек вовсе не был убийцей директора педагогического института. Этот приятный мужчина средних лет, похожий на Эдварда Г. Робинсона, выглядел недостаточно решительным и крепким, чтобы кого-нибудь убить.

Ка услышал, как заплакал маленький ребенок и мягкий голос матери, успокаивавший его.

– Мне снять обувь? – спросил он и, не дожидаясь ответа, начал снимать ботинки.

– Мы здесь гости, – сказал в тот же миг какой-то голос. – Не хотим утруждать наших хозяев.

Тогда Ка заметил, что на маленьком диване сидит другой человек. Он понял, что это Ладживерт, но подспудно продолжал сомневаться, потому что приготовился к более впечатляющей встрече. Вслед за Ладживертом он вошел в бедную комнату с включенным черно-белым телевизором. В комнате был маленький ребенок, он засунул ручку в рот до самого запястья и с очень серьезным и довольным видом наблюдал за своей матерью, которая, говоря что-то нежное по-курдски, меняла ему пеленку, – сначала он уставился на Ладживерта, а затем на идущего следом Ка. Коридора не было, как в старых русских домах: они тут же перешли во вторую комнату.

Все мысли Ка были заняты Ладживертом. Он увидел кровать, застеленную с военной строгостью, аккуратно сложенную на краю подушки синюю в полосочку пижаму, на ней пепельницу с надписью "Эрсин Электрик", на стене календарь с видом Венеции, окно с открытыми створками, обращенное на печальные огни заснеженного Карса. Ладживерт, закрыв окно, повернулся к Ка.

Его глаза были такого синего цвета, что их цвет приближался к лазоревому, невероятно редкому для турка. У него были светло-каштановые волосы и не было бороды, он был гораздо моложе, чем Ка себе представлял, кожа его была удивительно бледной и белоснежной, а нос с горбинкой. Он выглядел сверхъестественно красивым. В нем была притягательная сила, происходившая от доверия, которое к нему испытывали. В его облике, манере держаться и во всем его виде не было ничего, напоминающего бородатого провинциального поборника шариата, с четками в одной руке и оружием – в другой, как изображала его светская пресса.

– Не снимайте пальто, пока печь не согреет комнату… Красивое пальто. Где вы его купили?

– Во Франкфурте.

– Франкфурт… Франкфурт, – проговорил Ладживерт и, вперив взгляд в потолок, погрузился в свои мысли.

Он сказал, что «некогда» был осужден по 163-й статье за то, что распространял идеи о создании государственного строя, основанного на шариатском праве, и поэтому бежал в Германию.

Наступила тишина. Ка чувствовал, что нужно что-то сказать, чтобы проявить дружеское расположение, и волновался, потому что ему ничего не приходило в голову. Он почувствовал, что Ладживерт говорил, чтобы успокоить его.

– В каком бы городе Германии я ни был и куда бы ни пошел с визитом в мусульманские общества, во Франкфурте, в Кельне, между собором и вокзалом, или в богатые кварталы Гамбурга, где бы я ни шел, через некоторое время я мысленно выделял какого-нибудь немца, которого встречал по дороге и, отделив его от других, сосредотачивался на нем. Важным для меня было не то, что я думал о нем; я пытался разгадать, что он думает обо мне, посмотреть его глазами на мою одежду, мои движения, мою походку мою историю, откуда я пришел и куда иду, кто я. Грязное это было чувство, но я привык; я не унижался: я понимал, как унижаются мои братья… Чаще всего европейцы не унижают. Мы наблюдаем за ними и унижаем себя сами. Эмигрируют не для того, чтобы убежать от домашних проблем, а для того, чтобы добраться до глубин своей души. И однажды непременно возвращаются назад, чтобы защитить тех, кто не смог уехать, потому что не нашел в себе смелости, и тех, кто участвовал в содеянном. Tы почему приехал?

Ка молчал. Его беспокоили простота и бедность комнаты, непокрашенные стены с осыпавшейся штукатуркой, яркий свет, слепивший глаза из лампы без абажура, висевшей на потолке.

– Я не хочу беспокоить тебя надоедливыми вопросами, – сказал Ладживерт. – Покойный мулла Касым Ансари чужакам, прибывшим навестить его туда, где на реке Тигр располагалось на ночлег его племя, прежде всего говорил так: "Я рад с вами познакомиться, интересно, на кого вы шпионите?"

– На газету «Джумхуриет», – ответил Ка.

– Это я знаю. Но меня страшно беспокоит, с чего бы они так заинтересовались Карсом и прислали сюда человека.

– Я вызвался добровольно, – сказал Ка. – К тому же я слышал, что здесь мой старый друг Мухтар и его жена.

– Разве ты не знал, что они уже развелись? – поправил его Ладживерт, внимательно глядя в глаза Ка,

– Я знал, – сказал Ка, густо покраснев. Внезапно он почувствовал ненависть к Ладживерту, решив, что тот догадывается, о чем Ка думает.

– В управлении Мухтара избили?

– Избили.

– Он заслужил побои? – странно спросил Ладживерт.

– Нет, конечно же не заслужил, – волнуясь, ответил Ка.

– А тебя почему не избили? Ты собой доволен?

– Я не знаю, почему меня не избили.

– Ты знаешь, ты – стамбульский буржуа, – ответил Ладживерт. – Это сразу понятно по цвету твоей кожи, по твоим взглядам. Непременно наверху есть влиятельные знакомые, – как бы чего не вышло, решили там. А у Мухтара, понятно, таких связей, такой силы нет, и они это знают. Мухтар вообще-то пошел в политику, чтобы стать таким же. благонадежным, как ты. Но даже если он и выиграет выборы, для того чтобы сесть в должностное кресло, ему нужно доказать, что он из тех, кто сможет вынести побои от властей. Поэтому он даже доволен, что его избили.

Ладживерт совсем не улыбался, на его лице было грустное выражение.

– Никто не может быть доволен тем, что его бьют, – сказал Ка и почувствовал себя заурядным и поверхностным человеком в сравнении с Ладживертом.

У Ладживерта на лице появилось выражение, словно он говорил: "Давайте поговорим о нашем главном деле".

– Ты встречался с семьями девушек, совершившими самоубийство, – сказал он. – Зачем ты с ними разговаривал?

– Затем, что я, может быть, напишу об этом статью.

– В западных газетах?

– В западных газетах, – внезапно ответил Ка с приятным чувством превосходства. Между тем у него не было знакомых, чтобы опубликовать свою статью в немецкой газете. – А в Турции – в «Джумхуриет», – добавил он, смутившись.

– Турецким газетам, пока этим не заинтересуются европейцы, безразличны нищета и страдания собственного народа, – произнес Ладживерт. – Они ведут себя так, что о бедности, о самоубийствах говорить стыдно, как будто это вчерашний день. Тебе придется опубликовать свою статью в Европе. Поэтому я и захотел встретиться с тобой: смотри, ни в Турции, ни за рубежом не пиши о девушках-самоубийцах! Самоубийство – большой грех! Если к этому проявляют интерес, болезнь распространяется! И даже слухи о том, что последняя девушка, совершившая самоубийство, была мусульманкой, "упрямо желавшей носить платок", будут смертоноснее, чем яд.

– Но это правда, – сказал Ка. – Девушка, перед тем как покончить с собой, совершила омовение и намаз. Говорят, что девушки, не желающие снять платок, сейчас испытывают к ней большое уважение.

– Покончившая с собой – даже не мусульманка! – сказал Ладживерт. – И то, что они борются за платок, – неправда. Если ты распространишь эту ложь, разойдется слух о том, что она испугалась давления полиции и родителей, побоялась оказаться среди тех несчастных, которые носят парик, и в числе оставленных на второй год, тех, кто упорно отказывается снимать платок. Ты для этого сюда приехал? Не подстрекай никого к самоубийству. Эти студентки, из-за любви к Аллаху, оказались между учебой и семьей, они несчастны и одиноки и поэтому сразу начинают подражать этой великомученице-самоубийце.

– Заместитель губернатора тоже сказал мне, что я преувеличиваю роль самоубийств в Карсе.

– Зачем ты встречался с заместителем губернатора?

– Я и с полицией встречался, чтобы меня не беспокоили все время.

– Они будут довольны статьей под названием "Закрытые платком девушки, выгнанные с занятий, кончают жизнь самоубийством"! – воскликнул Ладживерт.

– Я напишу о том, что узнал, – сказал Ка.

– Ты сейчас противостоишь не только губернатору, государственному человеку светских нравов, но и мне. К тому же ты хочешь дать мне понять, что и светский губернатор, и политические исламисты не хотят, чтобы писали о девушках-самоубийцах.

– Да.

– Та девушка покончила собой не из-за того, что ее не пускали учиться, а из-за несчастной любви. Если ты разоблачишь тот факт, что это было рядовое любовное самоубийство закрывавшей себя девушки, и напишешь, что она совершила грех, на тебя очень рассердятся молодые исламисты из школы имамов-хатибов. Карс – маленький город.

– Я хочу спросить об этом у оставшихся девушек.

– Очень хорошо сделаешь! – сказал Ладживерт. – Ну-ка, давай, спроси у девушек, хотят ли они, чтобы в немецкой газете написали, что они умирают как грешницы, покончив с собой, боясь того, что с ними произойдет, если они будут настаивать, чтобы ходить закрытыми, выполняя волю Аллаха.