Текст книги "Снег"

Автор книги: Орхан Памук

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 32 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

– Я не несчастен, – сказал Ка.

– Тот, кто настолько несчастлив, на самом деле не несчастлив. У здешних людей есть надежда, есть утешение, за которые они крепко держатся. Здесь нет язвительных атеистов из Стамбула. Здесь все гораздо проще.

– Я сейчас пойду, потому что ты этого хочешь. Какой номер дома на улице Байтархане? Сколько мне там оставаться?

– Оставайся до тех пор, пока не обретешь покой! – сказала Ипек. – И не бойся верить. – Она помогла Ка, надевавшему пальто. – Ты что-нибудь помнишь об исламе? – спросила она. – Ты помнишь молитвы, которые учил в начальной школе? Чтобы потом не стыдиться.

– В детстве служанка водила меня в мечеть Тешвикие, – сказал Ка. – Скорее не за тем, чтобы помолиться, а чтобы встретиться с другими служанками. Пока они долго сплетничали, ожидая намаз, я кувыркался и играл с детьми на коврах. В школе я зазубривал все молитвы, чтобы понравиться учителю, который заставлял нас учить фатиху, давая нам пощечины, и, держа за волосы, бил нас головой о «религиозную» книгу, лежавшую открытой на парте. Я выучил все, чему учат в школе об исламе, но все забыл. Кажется, единственное, что я знаю сегодня об исламе, – это фильм «Зов» с Энтони Куином в главной роли, – улыбаясь, проговорил он. – Не так давно, в Германии, его почему-то показали на немецком по турецким каналам. Ты вечером будешь здесь, не так ли?

– Да.

– Я хочу еще раз прочитать тебе свое стихотворение, – сказал Ка, положив тетрадь в карман пальто. – По-твоему, оно красиво?

– На самом деле красиво.

– А в каком месте?

– Не знаю, но очень красиво, – сказала Ипек, открыв дверь и выходя.

Ка быстро обнял ее и поцеловал в губы.

11
В Европе есть другой Бог?
Ка и Высокочтимый Шейх

Есть те, кто видел, как Ка, выйдя из отеля, побежал прямо к улице Байтархане, под снегом и флагами с предвыборной агитацией. Он был так счастлив, что в кинотеатре его воображения от волнения начались одновременно два фильма, как это бывало с ним в детстве в те минуты, когда он был чрезвычайно счастлив. В первом фильме, где-то в Германии, но не в его доме во Франкфурте, они занимались с Ипек любовью. Эту фантазию он видел постоянно, и иногда местом, где они занимались любовью, была комната отеля в Карсе. В другом фильме, в его разуме проигрывались слова и образы, связанные с двумя последними строчками стихотворения «Снег».

В закусочную "Зеленая страна" он зашел, чтобы спросить адрес. А затем, с решимостью человека, который очень торопится, он сел за стол и заказал двойную порцию ракы, брынзу и каленый горох, потому что бутылки, стоявшие на полках рядом с портретом Ататюрка и снежными видами Швейцарии на стене, придавали ему решимости. Телевизионный ведущий сообщил, что для первой в истории Карса прямой трансляции, которая должна произойти сегодня вечером, несмотря на обильный снегопад, все приготовления будут закончены с минуты на минуту, и вкратце рассказал о некоторых местных и национальных новостях. К этому времени позвонил заместитель губернатора и запретил сообщать об убитом директоре педагогического института, чтобы не раздувать дело еще больше и не раздувать конфликт. До того как Ка обратил на все это внимание, он залпом, словно воду, выпил две порции двойного ракы.

Выпив третий стакан ракы, он дошел до обители за четыре минуты, дверь открылась автоматически. Поднимаясь по крутой лестнице, Ка вспомнил стихотворение Мухтара под названием «Лестница», которое все еще носил у себя в кармане. Он был уверен, что все пройдет хорошо, но чувствовал себя как испуганный ребенок, который дрожит, входя в кабинет врача, хотя знает, что врач не будет делать ему укол. Как только он поднялся, он пожалел, что пришел: несмотря на ракы, его душу охватил глубокий страх.

Как только Высокочтимый Шейх увидел Ка, он сразу почувствовал его страх. А Ка понял, что Шейх видит его страх. Но в Шейхе было что-то такое, что Ка не было стыдно. На площадке лестницы, по которой он поднялся, на стене было зеркало в резной раме из орехового дерева. Сперва он увидел Шейха в зеркале. Людей в доме было как сельдей в бочке. Комната согрелась от дыхания и человеческого тепла. Вдруг Ка заметил, что целует Шейху руку. Он не обратил внимания ни на то, что было вокруг, ни на толпу в комнате, все произошло в мгновение ока.

В комнате собралось более двадцати человек, чтобы принять участие в обычном богослужении, которое проводилось по вторникам вечером, и для того, чтобы рассказать о своих несчастьях. Хозяева молочных ферм, которые были счастливы оказаться радом с шейхом каждый удобный момент, несколько человек из числа ремесленников и хозяев чайных, наполовину парализованный юноша, косоглазый директор одной из автобусных фирм со своим пожилым другом, ночной сторож электрической компании, швейцар, уже сорок лет работающий в больнице Карса, и другие люди…

Шейх, прочитав по лицу Ка обо всех его сомнениях, показным жестом поцеловал его руку. Выразив уважение, он в то же время сделал это как человек, который целует приятную ручку маленького ребенка. Ка изумился, хотя уже знал, что Шейх сделает именно это. Они заговорили под взглядами окружающих, сознавая, что все внимательно их слушают.

– Молодец, что согласился принять мое приглашение, – сказал Шейх. – Я видел тебя во сне. Шел снег.

– Я тоже видел вас во сне, Светлейший Шейх, – ответил Ка. – Я пришел сюда для того, чтобы стать счастливым.

– Мы счастливы, что у тебя родилась мысль, будто счастье твое – здесь, – сказал Шейх.

– Мне страшно здесь, в этом городе, в этом доме, – проговорил Ка. – Все от меня очень далеки. Потому что подобного я всегда боялся. Я бы не хотел никому целовать руку и не хотел бы, чтобы мне кто-то целовал руку.

– Ты раскрыл свою внутреннюю красоту перед нашим братом, Мухтаром, – сказал Шейх. – Что тебе напоминает этот благословенный снег, который идет сейчас?

Ка заметил, что человек, сидевший на софе, справа от Шейха, у окна, – Мухтар. На лбу и на носу у него был пластырь. Он надел черные очки с широкими стеклами, чтобы скрыть синяки под глазами, как старики, ослепшие от оспы. Он улыбался Ка, но смотрел недружелюбно.

– Снег напомнил мне о Боге, – сказал Ка. – Снег напомнил мне, как прекрасен и загадочен этот мир и что жизнь на самом деле – счастье.

Замолчав на мгновение, он заметил, что взгляды всех устремлены на него. Шейх был этим доволен, что раздражало Ка.

– Зачем вы позвали меня? – спросил он.

– Ну что вы! – сказал Шейх. – Из рассказа Мухтара-бея мы решили, что вы ищете друга, с которым захотите побеседовать и открыть сердце.

– Хорошо, давайте побеседуем, – сказал Ка. – Прежде чем прийти сюда, я от страха выпил три рюмки ракы.

– Почему вы боитесь нас? – спросил Шейх, широко раскрыв глаза, словно в изумлении. Он был полным миловидным человеком, и Ка увидел, что все вокруг него искренне улыбаются. – Вы не скажете, почему вы нас боитесь?

– Скажу, но я не хочу, чтобы вы обижались, – произнес Ка.

– Мы не обидимся, – ответил Шейх. – Пожалуйста, садитесь рядом со мной. Нам очень важно узнать о вашем страхе.

Шейх говорил полушутя, полусерьезно, что в любой момент могло рассмешить его последователей. Ка, едва сев, почувствовал, что хочет поддаться этому настроению, которое ему понравилось.

– Я всегда искренне, как ребенок, хотел, чтобы моя страна возрождалась, чтобы люди стали свободными и современными, – сказал он. – Мне всегда казалось, что наша религия против этого. Может быть, я ошибаюсь. Извините. А может быть, я сейчас сильно пьян и потому могу в этом признаться.

– Бог с вами!

– Я вырос в Стамбуле, в Нишанташы, в светских кругах. Я хотел жить как европейцы. Моя жизнь прошла вдалеке от религии, потому что я понял, что не смогу одновременно быть европейцем и верить в Аллаха, который запихивает женщин в чаршаф и приказывает им закрывать лица. Уехав в Европу, я узнал, что может быть другой Аллах, а не тот, о котором рассказывают бородатые реакционные провинциалы.

– В Европе существует другой Бог? – спросил Шейх шутливо, гладя Ка по спине.

– Я хочу Бога, перед которым мне не надо снимать обувь, не надо вставать на колени и целовать кому-то руку. Бога, который поймет мое одиночество.

– Бог – един, – сказал Шейх. – Он все видит, всех понимает. И твое одиночество тоже. Если бы ты в Него верил и знал, что Он видит и твое одиночество, ты бы не чувствовал себя одиноким.

– Очень верно, досточтимый Шейх-эфенди, – сказал Ка, почувствовав, что тот говорит со всеми присутствующими в комнате. – Я не могу верить в Аллаха, потому что я один, и не могу спастись от одиночества, потому что я не верю в Аллаха. Что мне делать?

Несмотря на то что Ка был пьян и что совершенно неожиданно получил огромное удовольствие оттого, что смело говорил настоящему шейху о том, что чувствовал, он вдруг испугался того, что Шейх молчит, потому что осознал, что зашел слишком далеко.

– Ты и в самом деле хочешь моего совета? – спросил Шейх. – Мы – люди, которых вы называете бородатыми, реакционными провинциалами. И даже если мы сбреем бороды, провинциальность никуда не денется.

– Я тоже из провинции, и даже больше, я хочу быть провинциалом, быть забытым в неизвестном уголке мира, где идет снег, – проговорил Ка.

Шейх опять поцеловал ему руку. Ка это понравилось, он заметил, что Шейх делал это не против собственной воли. Но в глубине души Ка понимал, что все еще хочет быть европейцем, совершенно другим человеком, и почувствовал, что из-за этого презирает себя.

– Простите меня, перед тем как прийти сюда, я выпил, – повторил он снова. – Всю жизнь я чувствовал вину, что не верю в Аллаха бедняков и безграмотных, в которого верят тети в завязанных платках и дяди с четками. В моем неверии было что-то надменное. Но сейчас я хочу верить в Бога, который заставляет падать этот прекрасный снег. Есть Бог, который сделает людей более цивилизованными, более деликатными, который внимательно наблюдает за скрытой симметрией мира.

– Конечно есть, сынок, – сказал Шейх.

– Но этот Бог не здесь, не среди вас. Он снаружи, в снеге, который падает в сердце пустой темной ночи на одиноких скитальцев.

– Если ты собираешься в одиночку прийти к Богу, то иди, пусть снег в ночи наполнит твое сердце любовью к Нему. Мы не будем преграждать тебе путь. Но не забудь, что самовлюбленные спесивцы остаются одни. Бог не любит самодовольных. Дьявола прогнали из рая за то, что он был высокомерным.

Ка опять почувствовал тот же страх, которого потом будет стыдиться. Ему совсем не нравилось, что, когда он уйдет отсюда, о нем будут говорить.

– Что мне делать, досточтимый Шейх? – спросил он. Тот хотел было вновь поцеловать его руку, но раздумал. Ка понимал, что его нерешительность и опьянение все заметили и за это его презирают. – Я хочу поверить в Аллаха, в которого верите вы, и стать, как и вы, простым человеком, но я запутался, из-за европейца, который сидит во мне.

– Для начала хорошо уже то, что у тебя такие благие намерения, – сказал Шейх. – Сначала научись быть смиренным.

– А что мне для этого надо делать? – спросил Ка. В нем снова появился насмешливый чертенок.

– Все, кто хочет поговорить по вечерам, садятся в этот угол тахты, куда я усадил тебя, – произнес Шейх. – Все друг другу братья.

Ка понял, что все, кто сидел на стульях и на тюфяках на полу, выстроились в очередь, чтобы сесть на этот угол тахты. Он поднялся, потому что понял, что Шейх больше уважает эту невидимую очередь, нежели его самого, и самым правильным будет встать в конец этой очереди и терпеливо ждать; Шейх, поцеловав ему руку еще раз, усадил его на самый дальний тюфяк.

Рядом с ним был приятный человек невысокого роста, с золотыми зубами, владелец чайной на проспекте Иненю. Человек был таким маленьким, а в голове у Ка все так запуталось, что он вдруг решил, будто этот человек пришел к Шейху для того, чтобы тот подсказал ему, что делать с его ростом. Во времена его детства в Нишанташы жил изящный карлик, который каждый день, под вечер, покупал у цыган на площади Нишанташы букет фиалок или одну гвоздику. Маленький человечек сказал Ка, что видел его, когда тот проходил мимо его чайной, но, к сожалению, не зашел, и что он ждет его завтра. Между тем в разговор вмешался косоглазый директор автобусной фирмы; он тоже шепотом сказал, что сам временами очень грустил из-за одной девушки, часто выпивал, был таким безбожником, что не признавал Аллаха, но потом все прошло и забылось. Ка хотел спросить: "Вы женились на девушке?", но тут косоглазый директор сказал:

– Мы поняли, что девушка нам не подходит.

Шейх снова завел речь против самоубийств: все слушали молча, некоторые покачивали головами, а трое все перешептывались друг с другом.

– Есть еще другие самоубийства, – рассказал маленький человечек, – но государство скрывает это, как метеорологи скрывают то, что погода будет гораздо холоднее, чтобы не портить людям настроение; девушек из-за денег выдают за пожилых служащих, за мужчин, которых они не любят.

Директор автобусной фирмы произнес:

– Моя жена, познакомившись со мной, больше никого не любила.

Причинами самоубийств считались безработица, дороговизна, безнравственность, безбожие. Ка считал себя лицемерным, потому что признавал правоту каждого говорившего. Косоглазый директор разбудил своего пожилого товарища, когда тот начал клевать носом. Наступило долгое молчание, и Ка почувствовал, что в нем нарастает ощущение покоя: они находятся так далеко от центра мира, что, казалось, никому и в голову не придет приехать сюда, и под влиянием падающих снежинок, будто повисших в воздухе, создавалось впечатление, что земное притяжение отсутствует.

Им никто не интересовался, и у Ка родилось новое стихотворение. Его тетрадь была рядом, и по опыту первого стихотворения он полностью сосредоточился на голосе, все громче звучавшем внутри. На этот раз он, не отвлекаясь, одним движением записал тридцать шесть строчек стихотворения. В голове у него стоял туман из-за ракы, и он не слишком был уверен в совершенстве стихотворения. Он поднялся, чувствуя новое воодушевление, попросил у Шейха разрешения выйти, бросился наружу, сел на лестницу обители с высокими ступенями и начал писать стихотворение, убедившись, что оно было таким же безупречным, как и первое.

Стихотворение было написано под впечатлением того, что Ка только что пережил, чему он был свидетелем: в четырех строках содержался разговор с Шейхом о бытии Бога, и в том, что Ка обвинял "Аллаха бедняков", содержалось одиночество и скрытый смысл мира, здесь были и рассуждения об устройстве жизни; там же был человек с золотыми зубами и косоглазый, и изящный карлик с гвоздикой в руке, и все это напоминало ему его жизнь и присутствовало в стихотворении. "Какой смысл во всем этом?" – подумал он, изумляясь красоте того, что сам написал. Он считал стихотворение красивым, потому что мог читать его так, будто оно написано кем-то другим. И материал стихотворения, и вся его жизнь казались ему удивительными из-за того, что стихотворение казалось ему красивым. Что означала эта красота?

Автоматические пробки на лестнице щелкнули, и стало темно. Он нашел выключатель и включил свет, и, когда еще раз заглянул в тетрадь, которую держал в руках, у него родилось название стихотворения. "Скрытая симметрия" – он написал его сверху. Позже он покажет, что то, что он так быстро нашел это название, доказывает, что эти стихи не были его собственным замыслом, как и мир, и это стихотворение поместит на кристалл логики, как и первое.

12
Что такое Аллах, или В чем смысл того, что люди испытывают такие страдания?
Рассказ Неджипа о разлуке

Возвращаясь под снегом из обители Шейха в отель, Ка думал о том, что скоро снова увидит Ипек. Когда он был на проспекте Халит-паши, он вдруг оказался среди предвыборной толпы Народной партии, а затем среди студентов, выходивших с подготовительных курсов для поступления в университет: они говорили о вечерней телевизионной трансляции, о том, как преподавателя химии легко обмануть в карты, и точно так же, как Ка и я в этом возрасте, безжалостно друг друга подкалывали. В дверях одного жилого дома он увидел маленькую девочку со слезами на глазах, которая выходила со своей бабушкой, державшей ее за руку, из приемной дантиста, располагавшейся в верхнем этаже дома. По их одежде он сразу понял, что живут они, еле сводя концы с концами, но все-таки отвели девочку не к государственному врачу, которого она боялась, а к частному, который, как они считали, сделает не слишком больно. Из открытой двери лавки, где продавались женские чулки, катушки ниток, цветные карандаши, батарейки и кассеты, он услышал «Роберту», песню Пеппино ди Капри, которую слушал в детстве по радио, когда они с дядей зимой по утрам ездили на Босфор гулять, и, решив, что этот настрой – это новое стихотворение, вошел в первую попавшуюся чайную, сел за свободный столик и вынул карандаш и тетрадь.

Какое-то время Ка смотрел на пустую страницу увлажнившимися глазами и вскоре понял, что стихотворения не будет, но его оптимистический настрой не исчез. На стенах чайной, битком набитой безработными и студентами, помимо видов Швейцарии он увидел театральные афиши, вырезанные из газет карикатуры и статьи, объявление об условиях конкурса по набору сотрудников и расписание матчей, которые проведет в этом году «Карcспорт». Большая часть матчей закончилась поражением, и их результаты были выделены карандашом другого цвета, а рядом с матчем с «Эрзурум-спортом», который закончился поражением 6:1, были написаны строки, одна из которых целиком войдет в стихотворение "Все человечество и звезды", его Ка напишет на следующий день, сидя в чайной "Удачливые братья":

 
Если наша мать выйдет из рая и захочет нас обнять,
И ее отец-безбожник хоть сегодня перестанет избивать,
Все равно это все – ерунда, дерьмо твердеет, душа черства, надежда слаба!
Спусти воду, пусть уходит тот, кто умудрился в Карс попасть.
 

Когда Ка, шутливо посмеиваясь, записывал это четверостишие себе в тетрадь, от одного из столиков к нему подсел Неджип, на лице его было выражение радости, которое Ка никак не ожидал увидеть.

– Я очень рад, что тебя увидел, – сказал Неджип. – Ты пишешь стихотворение? Я прошу извинить моего друга, который назвал тебя атеистом. Они впервые в жизни видят атеиста. Но ты не можешь быть атеистом, потому что ты очень хороший человек.

Он сказал еще кое-что, что Ка сначала не мог уяснить: они с друзьями убежали из школы, чтобы посмотреть вечернее представление, но собирались сесть на задних рядах, потому что не хотели, чтобы, когда по телевидению будет идти прямая трансляция, директор их" обнаружил". Они были очень рады, что сбежали из школы, собирались встретиться с друзьями в Национальном театре. Они знали, что Ка будет читать там стихи. В Карсе все писали стихи, но Ка был первым поэтом, кого они видели в жизни и чьи стихи издавали. Можно ли предложить Ка чай? Ка сказал, что торопится.

– Тощая задам тебе один-единственный вопрос, последний вопрос, – сказал Неджип. – Я не ставлю себе целью обидеть тебя, как мои друзья. Мне просто очень любопытно.

– Хорошо.

Сперва он дрожащими руками зажег сигарету:

– Если нет Аллаха, то, значит, нет и рая. Тогда миллионы людей, которые живут в нужде, нищете и страданиях, не смогут даже в рай попасть. В таком случае, какой смысл в том, что бедняки так много страдают? Для чего мы живем и зачем так много и напрасно страдаем?

– Аллах есть. И рай есть.

– Нет, ты говоришь это, чтобы меня утешить, из-за того, что сочувствуешь нам. Когда ты вернешься в Германию, ты опять, как и раньше, начнешь думать, что Аллаха не существует.

– Я впервые за многие годы очень счастлив, – сказал Ка. – Почему бы мне не поверить в то, во что веришь ты?

– Потому что ты из высшего общества Стамбула, – ответил Неджип. – А они не верят в Аллаха. Они считают себя выше простых людей из-за того, что они ценят то, что ценят европейцы.

– Может быть, я и из высшего общества Стамбула, – сказал Ка, – но в Германии я был чужаком, которого никто ни во что не ставил. Это было оскорбительно.

Неджип, задумавшись, смотрел своими красивыми глазами как бы в себя, и Ка понял, что юноша в один момент проанализировал и оценил его особое положение.

– Тогда зачем же ты рассердил власть и убежал в Германию? – Он увидел, что Ка погрустнел, и сказал: – Ну и ладно! Вообще-то, если бы я был богат, мне было бы стыдно и я бы еще сильнее верил в Аллаха.

– Даст бог, когда-нибудь мы все разбогатеем, – проговорил Ка.

– Не думай, что я полагаю, что все так же просто, как и ты. И я не так прост, и к тому же богатым быть не хочу. Я хочу быть поэтом, писателем. Я пишу научно-фантастический роман. Может быть, его напечатают в одной из газет Карса, в «Копье» например, но я хочу, чтобы роман опубликовали не в газете, которая издается в семидесяти пяти экземплярах, а в стамбульских газетах, которые выходят тысячными тиражами. Краткое изложение моего романа у меня с собой. Если я прочитаю, вы сможете мне сказать, можно ли издать его в Стамбуле?

Ка посмотрел на часы.

– Очень быстро! – сказал Неджип.

Как раз в этот момент выключилось электричество и весь Карс погрузился в темноту. Неджип при свете печки сбегал и взял с прилавка свечу, зажег ее, покапал воском на тарелку, приклеил свечу и поставил на стол. Дрожащим голосом, то и дело запинаясь от волнения, он начал читать помятые листки бумаги, которые вытащил из кармана.

В 3579 году на планете Газзали, которая сейчас еще неизвестна, люди были очень богатыми, а жизнь была гораздо спокойнее, чем сейчас, но в противоположность тому, что думают о будущем материалисты, люди не перестали обращать внимание на свою духовность, считая, что уже стали богатыми. Наоборот, все очень интересовались вопросами бытия и небытия, взаимодействия человека и мира, Аллахом и его рабами. Поэтому в самом удаленном уголке этой красной планеты открылся Лицей исламских наук и ораторского искусства, куда принимали только самых способных и трудолюбивых учеников. В этом лицее было два закадычных друга: эти два посвященных в общую тайну приятеля, с воодушевлением взявшие себе прозвища Неджип и Фазыл по имени Неджипа Фазыла, книги которого, написанные 1600 лет назад, но все еще очень актуальные из-за злополучного вопроса об отношении Востока и Запада, они читали с восторгом, по многу раз прочитывали самое большое произведение великого мастера «Великий Восток», встречались втайне от всех по ночам на самой верхней койке Фазыла и, забравшись под одеяло и вытянувшись бок о бок, пока в это время на стеклянную крышу над ними падали и исчезали синие снежинки, наблюдали за ними, сравнивая каждую из них с исчезающей планетой, шептались о смысле жизни и о том, что будут делать в будущем.

Эта чистая дружба, которую пытались завистливыми шутками запятнать люди с черным сердцем, однажды омрачилась. Оба в один день влюбились в невинную девушку по имени Хиджран, которую с помощью луча прислали в их удаленный городок. Они узнали, что отец Хиджран был атеистом, но это не спасло их от безнадежной любви, а, наоборот, усилило страсть. Они быстро и всем сердцем поняли, что эта красная планета предназначена только для одного из них и что один из них должен умереть, но прежде пообещали друг другу: кто бы из них ни умер, он вернется после того, как окажется в другом мире, на каком бы расстоянии световых лет ни находился, и расскажет о том, что их больше всего волновало, о жизни после смерти.

Они не решили, кто и как умрет, потому что оба знали, что самым главным счастьем для обоих было пожертвовать собой ради счастья другого. Если, например, Фазыл говорил, что давай, мол, голыми руками одновременно возьмемся за обнаженный электрический провод, то Неджип сразу же понимал, что это хитрый обман, который Фазыл придумал, чтобы пожертвовать собой и умереть, потому что с его стороны в проводе не было напряжения. Эта неопределенность, длившаяся многие месяцы, приносила обоим огромные страдания; однажды вечером эта неопределенность разрешилась: Неджип, вернувшийся с вечерних занятий, нашел труп своего любимого друга, безжалостно застрелившего себя, на своей койке.

На следующий год Неджип женился на Хиджран и в брачную ночь рассказал ей о том, о чем они договорились с другом, сказав, что однажды призрак Фазыла обязательно вернется. А Хиджран ему ответила, что на самом деле она любила Фазыла, и плакала навзрыд целыми днями после его смерти, и вышла замуж за Неджипа только потому, что он – друг Фазыла и похож на него. Они не стали отдаваться друг другу и запретили себе любовь до тех пор, пока из мира иного не вернется Фазыл.

Но по мере того, как проходили годы, сначала их души, а потом и их тела начали страстно желать друг друга. Однажды вечером, когда с помощью луча их отправили в маленький город Карс, на Землю, для наблюдений, они не выдержали и предались любви как сумасшедшие. Они словно забыли Фазыла, который мучил их тела, словно зубная боль. Однако в сердцах их росло усиливавшееся чувство вины, и это их испугало. В один момент они оба поднялись на кровати, решив, что задохнутся от этого странного чувства, смешанного со страхом. В это время телевизионный экран напротив них загорелся сам собой, и там показался Фазыл в виде сверкающего и сияющего призрака. У него на лбу и под нижней губой все еще были свежие, кровавые раны от пуль, полученных в день гибели.

– Я страдаю, – сказал Фазыл. – В загробном мире не осталось места, не осталось уголка, где бы я не побывал. (Я с воодушевлением во всех деталях опишу эти путешествия с Газзали и Ибни Араби, сказал Неджип.) Я удостоился самой большой благосклонности ангелов Аллаха, поднялся на самые высоты неба, что считаются недосягаемыми, я видел ужасные наказания, которым подвергаются в аду атеисты в галстуках и высокомерные позитивисты с колониальными замашками, насмехающиеся над верой народа, но все же не стал счастливым, потому что мысленно был здесь, с вами. Муж с женой в изумлении и страхе слушали слова несчастного призрака.

– Многие годы меня огорчало не то, что вы когда-нибудь оба будете счастливыми, какими я вижу вас сегодня вечером. Напротив, я больше своего собственного счастья хочу, чтобы Неджип был счастлив. Из-за того, что мы оба так любили друг друга, так дружили, мы никак не могли убить ни себя, ни друг друга. Мы словно бы укрылись броней бессмертия из-за того, что больше ценили жизнь друг друга, нежели свою собственную. Какое это было счастливое чувство! Но моя смерть доказала мне, что я ошибался, веря в это чувство.

– Нет, – воскликнул Неджип. – Я никогда не ценил свою собственную жизнь больше твоей.

– Если бы это было правдой, я бы никогда не умер, – проговорил призрак Фазыла. – А ты никогда не женился бы на прекрасной Хиджран. Я умер потому, что ты тайно, даже втайне от себя, желал моей смерти.

Неджип вновь пытался резко возражать, но призрак его не слушал.

– В загробном мире мне не давало покоя не подозрение о том, что ты желал моей смерти, а мысль о том, что ты приложил руку к вероломному убийству и я погиб от выстрелов из твоих рук в голову, когда ночью в темноте спал в своей кровати, и страха, что ты стал иметь дела с врагами шариата, – сказал призрак.

Неджип замолчал и теперь не возражал.

– У меня есть только один способ избавиться от этих тревог и попасть в рай, а у тебя – избавить себя от подозрения в совершении этого ужасного преступления, – промолвил дух. – Найди того, кто меня убил. Уже семь лет и семь месяцев не могут найти ни одного подозреваемого. Я хочу возмездия для того, кто имел хотя бы намерение меня убить или имел отношение к моей смерти. Пока этот презренный не будет наказан, мне в этом мире, в этом временном мире, который вы считаете настоящим миром, нет покоя.

Пораженные и рыдающие супруги не могли ничего ответить, как вдруг призрак внезапно исчез с экрана.

– Ну, а что было дальше? – спросил Ка.

– Я еще не решил, чем закончится, – ответил Неджип. – Если я допишу этот рассказ, он, по-твоему, будет продаваться? – Увидев, что Ка не отвечает, он тут же добавил: – Вообще-то я пишу о том, во что верю всем сердцем. По-твоему, о чем этот рассказ? Что ты чувствовал, когда я читал?

– Я с ужасом понял, что ты всем сердцем веришь в то, что эта жизнь – всего лишь подготовка к жизни в ином мире.

– Да, я верю в это, – ответил Неджип, волнуясь. – Но этого недостаточно. Аллах желает, чтобы мы были счастливы и в этом мире. А это так сложно!

Они замолчали, думая об этой сложности.

В этот момент включили свет, но те, кто был в чайной, молчали, словно все еще было темно. Владелец чайной стал стучать кулаком по не работавшему телевизору.

– Мы сидим уже двадцать минут, – сказал Неджип. – Наши уже, конечно, лопнули от любопытства.

– Наши – это кто? – спросил Ка. – Фазыл тоже среди них? Это ваши настоящие имена?

– Конечно, это мое ненастоящее имя, как и у Неджипа в рассказе. Не задавай вопросов, как в полиции! А Фазыл никогда не ходит в такие места, – ответил Неджип с загадочным видом. – Самый ярый мусульманин среди нас – это Фазыл, и он же – тот человек, кому я больше всего в жизни доверяю. Но он боится, что, если он будет замешан в политику, это попадет в его личное дело и его выгонят из школы. В Германии у него есть дядя, и он позднее попросит его забрать к себе, но мы очень любим друг друга, как в рассказе, и если кто-нибудь убьет меня, я уверен, он за меня отомстит. На самом-то деле мы еще ближе, чем я изобразил в рассказе, и, как бы далеко мы ни были друг от друга, мы знаем, что делает в тот или иной момент каждый из нас.

– Что делает сейчас Фазыл?

– Хммм, – ответил Неджип. Он странно посмотрел на Ка. – Читает в общежитии.

– Кто такая Хиджран?

– Как и у нас, ее настоящее имя – другое. Но не она сама себя Хиджран назвала, а это мы ее так назвали. Некоторые постоянно пишут ей любовные письма и стихи, но боятся отправить. Если бы у меня была дочь, я бы хотел, чтобы она была такая же красивая, умная и смелая, как она. Она – лидер девушек в платках, ничего не боится и очень яркая личность. На самом деле вначале, под влиянием своего отца-атеиста, она тоже не верила в Аллаха, работала моделью в Стамбуле, показывала по телевизору свой зад и ноги. Сюда она приехала ради рекламы шампуня, которую тоже должны были показать по телевизору. Она шла по самой бедной и грязной, но самой красивой улице Карса – по проспекту Гази Ахмет Мухтар-паши, внезапно останавливаясь перед камерой, одним движением распуская свои великолепные светло-каштановые, до талии, волосы, и, взмахнув ими, словно флагом, говорила: "Хотя прекрасный город Карс и грязный, мои волосы всегда сияют благодаря Блендаксу". Рекламу, видимо, должны были показать по всему миру, и весь мир должен был смеяться над нами. Две девушки из педагогического института, в котором тогда еще только начиналась война из-за платков, узнали ее, потому что видели по телевизору и по фотографиям в "желтых газетах", где писали об ее скандальных историях с богатыми парнями в Стамбуле, и втайне восхищались ею; они пригласили ее на чай. Хиджран пошла, чтобы посмеяться над ними. Там ей сразу стало скучно, и она сказала: "Раз уж, говорит, ваша религия – да, так и сказала, не наша религия, а ваша религия – запрещает, чтобы волосы были видны, а власть запрещает их закрывать, вы тогда сделайте как этот – тут она назвала имя иностранной рок-звезды – побрейтесь налысо, а в нос повесьте железное колечко! Тогда весь мир обратит на вас внимание!" Наши девушки так растерялись, что вместе с ней стали смеяться над этой шуткой! Хиджран от этого осмелела и сказала: "Снимите тот кусок тряпки, который ведет вас в темноту средневековья, с ваших красивых голов!" – и попыталась протянуть руку к платку самой растерянной из девушек и снять его, и вдруг рука осталась неподвижной. Она сразу же бросилась на землю и попросила у той прощения – ее брат, самый глупый из глупых, учится в нашем классе. На следующий день она снова пришла, и потом опять, и наконец присоединилась к ним и в Стамбул больше не вернулась. Поверь мне, это она – та святая женщина, которая превратила платок в политический флаг угнетаемых мусульманок Анатолии, поверь мне!