Текст книги "Чиновники"

Автор книги: Оноре де Бальзак

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 15 страниц)

– Ну, что случилось, друзья мои?

Ростовщики были холодны и неподвижны. Жигонне молча указал сначала на свои бумаги, затем на лакея.

– Пройдемте в мой кабинет, – сказал де Люпо, сделав слуге знак, чтобы тот удалился.

– Вы очень догадливы, – заметил Жигонне.

– А вы что же, пришли мучить человека, который дал вам возможность заработать по двести тысяч? – спросил де Люпо с невольным высокомерием.

– И надеюсь, даст нам заработать еще, – сказал Жигонне.

– Опять какое-нибудь дело? – продолжал де Люпо. – Если я вам нужен, то, имейте в виду, мне кое-что подскажет моя память.

– А нам – ваши памятки.

– Мои долги будут уплачены, – небрежно бросил де Люпо, чтобы не дать им запугать его.

– Верно, – сказал Гобсек.

– Приступим к делу, сын мой, – заявил Жигонне. – И напрасно вы хорохоритесь перед нами – это бесполезно. Возьмите-ка эти документы и прочтите их.

Пока де Люпо, донельзя изумленный, читал документы, которые на него точно с неба свалились, ростовщики производили осмотр обстановки в кабинете хозяина.

– Что ж, разве мы не сообразительные дельцы и не идем вам навстречу? – сказал Жигонне.

– Но чему я обязан такой искусной поддержкой? – недоверчиво спросил де Люпо

– Вот уже неделя как нам известно то, что вам стало бы известно только завтра: председатель коммерческого суда, депутат, вынужден подать в отставку.

Глаза у де Люпо стали как плошки.

– Эту шутку сыграл с нами ваш министр, – не тратя лишних слов, объяснил Гобсек.

– Я в ваших руках, господа! – воскликнул секретарь министра, и в его насмешливом тоне сквозило искреннее почтение.

– Совершенно верно, – сказал Гобсек.

– Но вы намерены меня придушить? Ну что ж, палачи, начинайте, – ответил, улыбаясь, де Люпо.

– Вы видите, – продолжал Жигонне, – ваши долги по векселям приписаны к ссуде на приобретение земель.

– Вот и акты, – сказал Гобсек, извлекая юридические документы из кармана своего позеленевшего сюртука.

– На уплату всей суммы вам дается три года, – пояснил Жигонне.

– Но что вам от меня нужно? – спросил де Люпо, испуганный этой предупредительностью и столь необычным осуществлением своих замыслов.

– Место ла Биллардиера для Бодуайе! – поспешно ответил Жигонне.

– Это, конечно, не много, хотя мне придется сделать невозможное, – отвечал де Люпо, – я связан по рукам и ногам обещанием.

– Перегрызите веревки зубами, – сказал Жигонне.

– Они у вас преострые! – добавил Гобсек.

– И все? – спросил де Люпо.

– Мы оставим у себя купчие крепости до признания вот этих обязательств, – пояснил Жигонне, сунув бумаги под нос секретарю министра, – если комиссия в течение шести дней их не признает, ваше имя на купчих будет заменено моим.

– Ну, вы и ловки! – воскликнул де Люпо.

– Верно, – отозвался Гобсек.

– Идет? – спросил Жигонне.

Де Люпо наклонил голову.

– В таком случае подпишите это соглашение, – сказал Жигонне. – Через два дня Бодуайе должен быть назначен, через шесть векселя будут признаны, и...

– И что же? – спросил де Люпо.

– Мы вам гарантируем...

– Что же? – повторил де Люпо, все больше и больше удивляясь.

– Ваше избрание, – приосанившись, заявил Жигонне. – С пятьюдесятью двумя голосами фермеров и ремесленников, которые будут послушны вашему заимодавцу, мы располагаем большинством.

Де Люпо пожал руку Жигонне.

– Уж мы-то с вами всегда столкуемся, – заявил он. – Вот это называется делать дела! Но и я вам хочу доставить удовольствие.

– Справедливо, – сказал Гобсек.

– А что именно? – спросил Жигонне.

– Выхлопотать орден для вашего дурака Бодуайе.

– Ладно, – буркнул Жигонне, – должно быть, вы его хорошо знаете.

Ростовщики откланялись, и де Люпо проводил их до самой лестницы.

– Это, видно, тайные агенты какой-нибудь иностранной державы, – рассудили оба его лакея.

На улице ростовщики взглянули друг на друга при свете фонаря и расхохотались.

– Он будет платить нам ежегодно девять тысяч одних процентов, а земля едва даст ему пять тысяч чистыми! – воскликнул Жигонне.

– Он теперь надолго попал к нам в руки, – сказал Гобсек.

– Он начнет строиться, делать глупости, – продолжал Жигонне, – а Фалейкс купит землю.

– Для него главное – пролезть в депутаты, на остальное ему наплевать, – заметил Гобсек.

– Хи-хи!

– Хи-хи!

Сухонькое хихиканье заменяло хохот этим двум ростовщикам, возвращавшимся, опять пешечком, в кофейню «Фемида».

Де Люпо вернулся в гостиную министра, где г-жа Рабурден вовсю распускала хвост. Она была очаровательна, и министр, обычно угрюмый, казался весел и любезен.

«Она делает чудеса, – подумал де Люпо. – Эта женщина просто сокровище... Как бы проникнуть в самую глубину ее души?»

– Она в самом деле очень мила, ваша дама, – сказала маркиза секретарю министра, – ей не хватает только имени, подобного вашему.

– Да, ее единственный недостаток в том, что она дочь оценщика, происхождение чувствуется в ней и подведет ее, – отозвался де Люпо неожиданно холодным тоном, странно противоречившим пылкости, с которой он говорил о г-же Рабурден всего за несколько минут до того.

Маркиза внимательно посмотрела на де Люпо.

– Я заметила, какой взгляд вы бросили на них, – сказала она, указывая на министра и на г-жу Рабурден, – он сверкнул даже сквозь дымку ваших очков. Вы оба пресмешно вырываете друг у друга этот лакомый кусочек.

Маркиза направилась к дверям, и министр поспешил за ней, чтобы проводить ее.

– Ну как? Понравился вам наш министр? – обратился де Люпо к г-же Рабурден.

– Он очарователен! Действительно, нужно самим знать этих бедных министров, тогда только можно оценить их, – продолжала она громко, чтобы ее услышала супруга его превосходительства. – Мелкие газетки и клевета оппозиции так упорно извращают облик политических деятелей, что в конце концов невольно этому поддаешься; но при личном знакомстве вместо предубеждения появляется сочувствие.

– Он очень порядочный человек.

– Да, и уверяю вас, его можно полюбить, – с добродушной шутливостью заявила она.

– Деточка моя, – так же добродушно и лукаво ответил он, – вы совершили невозможное.

– А что именно? – спросила она.

– Вы воскресили мертвеца; я считал, что всякие чувства ему чужды, – спросите его жену. Министра хватает только на случайные развлечения. Но воспользуйтесь своей победой... Пойдемте сюда, не показывайте вида, что вы удивлены. – Он увлек г-жу Рабурден в будуар и усадил на диване рядом с собою. – Вы прехитрая, и я вас за это люблю еще больше. Говоря между нами, вы женщина исключительная. Де Люпо вас привел сюда, и все для него кончено, не правда ли? Действительно, если женщина решается любить из расчета, лучше уж выбрать шестидесятилетнего министра, чем его сорокалетнего секретаря: и выгод больше и хлопот меньше. К тому же я человек в очках, с напудренной головой, истощенный наслаждениями, – нечего сказать, хороша будет такая любовь! О, во всем этом я отдаю себе отчет. Если уж необходимо чем-нибудь пожертвовать, так по крайней мере с наибольшей пользой: приятным-то уж я никогда не буду, верно? Не дурак же я, чтобы не понимать своего положения! Вы можете сказать мне всю правду, открыть мне свое сердце: мы ведь союзники, а не любовники. Если у меня бывают случайные прихоти, вы слишком умны, чтобы обращать внимание на такой вздор, и вы меня извините: нельзя же допустить, чтобы у вас были взгляды пансионерки или мещанки с улицы Сен-Дени! Право же, мы с вами выше всего этого! Вон, смотрите, уходит маркиза д'Эспар – неужели вы думаете, что она держится других взглядов? Мы с ней два года тому назад очень хорошо спелись, – (О, фат!), – и вот достаточно ей черкнуть мне два слова: мой дорогой де Люпо, вы, мол, меня очень обяжете, если сделаете то-то или то-то, – и все точнейшим образом выполняется! В данное время мы предполагаем исходатайствовать назначение опеки над ее мужем. Вам, женщинам, нетрудно добиться того, чего вы хотите: доставьте небольшое удовольствие – вот вся плата. Что ж, детка, закрутите министра, я вам помогу, это в моих интересах. Да, я желал бы, чтобы нашлась женщина, которая могла бы на него влиять: тогда уж он не ускользал бы из моих рук; а так он иногда ускользает, что вполне понятно; я ведь держу его только с помощью рассудка; войдя же в соглашение с хорошенькой женщиной, я буду держать его с помощью безрассудства, что гораздо надежнее. Итак, останемся друзьями и сообща будем извлекать пользу из того доверия, которого вы добьетесь.

Госпожа Рабурден слушала с глубочайшим изумлением своеобразное исповедание веры парижского циника. Простодушный тон этого политического коммерсанта исключал всякую мысль об обмане.

– Значит, вы находите, что он обратил на меня внимание? – спросила она, попавшись на удочку.

– Я его знаю и потому уверен.

– Правда ли, что назначение Рабурдена подписано?

– Я подал ему бумаги сегодня утром. Но стать директором главного управления – это даже еще не половина дела, надо стать докладчиком государственного совета...

– Верно, – согласилась она.

– Так вот, возвращайтесь в гостиную и продолжайте кокетничать с его превосходительством.

– Право, я только сегодня вечером настоящим образом узнала вас. В вас нет ни капли пошлости.

– Итак, мы с вами старые друзья, мы отказываемся от нежных вздохов и скучной любви и решаем отнестись к этому вопросу, как относились во времена Регентства, когда люди были очень умны.

– Вы действительно человек сильный, и я восхищаюсь вами, – сказала она, улыбнувшись и протянув ему руку. – И вы увидите, что для друга можно сделать больше, чем для...

Она не докончила и удалилась.

«Милая детка, – подумал де Люпо, глядя, как она направляется к министру, – у де Люпо уже нет никаких угрызений совести, и он может спокойно обратиться против тебя! Завтра вечером, протягивая мне чашку чая, ты предложишь то, чего я уже не захочу... Все кончено! Ах, когда нам сорок лет, женщины только надувают нас, а о любви нечего и думать!»

Прежде чем вернуться в гостиную, он поглядел на себя в зеркало и решил, что еще очень хорош для политического деятеля, но в служители Киферы [78]78
  Кифера– один из Ионических островов, известный в античности культом богини любви Афродиты (Киферейи).


[Закрыть]совершенно не годится.

В это время г-жа Рабурден собралась уезжать. Весь вечер она была озабочена тем, чтобы оставить у каждого из присутствующих чарующее воспоминание о своей особе, и это ей удалось. Вопреки обыкновению, установившемуся в великосветских гостиных, как только за нею закрылась дверь, все единодушно решили: «Что за прелестная женщина!» – а министр пошел проводить ее до самого выхода.

– Я уверен, что завтра у вас будет повод вспомнить обо мне, – сказал его превосходительство супругам Рабурденам, намекая на предстоящее назначение мужа.

– У крупных чиновников так редко бывают приятные жены, что я очень рад нашему новому приобретению, – заявил министр, вернувшись к гостям.

– А вы не находите, что она несколько навязчива? – спросил де Люпо.

Женщины многозначительно переглянулись: их забавляло соперничество между министром и его секретарем.

Тогда последовала одна из тех игривых мистификаций, на которые парижанки такие мастерицы. Занявшись г-жой Рабурден, дамы решили подразнить министра и де Люпо: одна нашла ее слишком жеманной и притязающей на остроумие; другая, чтобы покритиковать Селестину, принялась сравнивать любезность буржуазок с манерами представительниц высшего света. А де Люпо защищал свою мнимую возлюбленную, как в гостиных защищают своих врагов:

– Но все-таки нужно отдать ей справедливость, сударыни, разве не удивительно, что дочь оценщика так хорошо держится! Вспомните, кем она была и кем стала. И она-то будет принята в Тюильри – по крайней мере претендует на это, она мне сама говорила.

– Если она и дочь оценщика, – сказала г-жа д'Эспар улыбаясь, – то чем это может помешать повышению ее мужа?

– В наше время, не правда ли? – вставила супруга министра, поджав губы.

– Сударыня, – строго заметил министр маркизе, – подобными суждениями, от которых, к несчастью, двор никого не в силах оградить, подготовляются революции. Вы не поверите, насколько несдержанность аристократии вызывает недовольство некоторых дальновидных особ из придворных кругов. Будь я вельможей, а не мелким провинциальным дворянином, занимающим этот пост, кажется, только чтобы устраивать ваши дела, монархия не была бы так непрочна. Но на какое же будущее может надеяться престол, не умеющий сообщить свой блеск тем, кто его представляет? Прошли те времена, когда король одним актом своей воли возвеличивал таких людей, как Лувуа, Кольбер, Ришелье, Жаннен, Вильруа, Сюлли... Да, когда Сюлли начинал, он был таким же скромным дворянином, как и я. Говорю все это оттого, что мы в своем кругу, и я был бы ничтожеством, если бы меня шокировали те мелочи, о которых вы упоминали. Не другие, а мы сами должны подымать себя на высоту.

– Ты назначен, дорогой, – сказала Селестина, сжимая руку мужа. – Не будь там де Люпо, я бы уже изложила министру твой план; но я наверстаю это в следующий вторник, и ты, может быть, скорее станешь докладчиком Совета.

В жизни каждой женщины найдется такой день, когда она сияет полным блеском, день этот остается жить в ее памяти навсегда, и она в мыслях охотно возвращается к нему. Пока г-жа Рабурден снимала с себя одни за другими свои украшения, она представила себе снова то, что произошло у министра, и отнесла этот день к самым славным и счастливым дням своей жизни. Женщины завистливым оком смотрели на все ее красы, жена министра похвалила ее и была очень довольна, что Селестина затмила ее приятельниц. Наконец, все эти суетные утехи послужили на пользу супружеской любви: Рабурден назначен!

– Разве не была я хороша сегодня вечером? – спросила она мужа, словно желая его расшевелить.

А в это время Митраль поджидал в кофейне «Фемида» обоих ростовщиков, увидел их наконец, но ничего не мог прочесть на их бесстрастных лицах.

– Ну, как дела? – спросил он, когда все уселись за стол.

– Как и всегда, победили деньги! – потирая руки, отозвался Жигонне.

– Верно, – сказал Гобсек.

Митраль нанял кабриолет и поехал к Сайярам и Бодуайе. Бостон у них затянулся, но из посторонних остался только аббат Годрон. Фалейкс, до смерти уставший, отправился спать.

– Вы будете назначены, племянник, и вам готовится еще сюрприз в придачу.

– Какой? – спросил Сайяр.

– Орден! – воскликнул Митраль.

– Господь помогает тем, кто помнит о его алтарях, – заявил Годрон.

Таким образом, в обоих лагерях одинаково ликовали и пели хвалу всевышнему.

На другой день, в среду, Рабурдену предстояло работать с министром, так как со времени болезни покойного ла Биллардиера Рабурден замещал начальника отделения. Все эти дни чиновники являлись на службу с необычной точностью, а канцелярские служители были отменно предупредительны, ибо при новых назначениях обычно в канцеляриях царит всеобщее смятение, хотя почему именно – никто не скажет.

Итак, все три канцелярских служителя были на месте, они надеялись получить наградные; стараниями де Люпо слух о назначении Рабурдена распространился еще накануне.

Дядюшка Антуан и его племянник Лоран облеклись с утра в парадную форму; в восемь часов без четверти явился курьер и попросил Антуана незаметно передать Дютоку пакет от секретаря министра, который де Люпо велел делопроизводителю отнести еще к семи часам утра.

– Сам не знаю, братец, как это случилось, – я спал, спал без памяти и только сейчас проснулся. Он мне задаст чертовскую головомойку, коли узнает, что я вовремя не снес пакет; только молчите, а уж я уверю его, что сам передал его господину Дютоку. Это страшный секрет, папаша Антуан; смотрите, ни слова никому из чиновников; обещайте! Если он узнает, что я проболтался, он выгонит меня, и я потеряю место, он сам так сказал.

– А что же там написано? – спросил Антуан.

– Ничего. Я и так и этак смотрел, видите?

И он слегка приоткрыл конверт, но не было видно ничего, кроме чистой бумаги.

– Сегодня у вас особый денек, Лоран, – сказал курьер, – получите нового начальника. Видно, и вправду решили наводить экономию: соединяют два отделения, будет один директор над ними, теперь могут и до служителей добраться!

– Да, девять чиновников вынуждены подать в отставку, – сказал, входя, Дюток. – А откуда вы-то пронюхали?

Антуан вручил ему письмо, и едва Дюток открыл его, как чуть не скатился по лестнице, пустившись бегом к секретарю министра.

Когда ла Биллардиер наконец умер, чиновники Рабурдена и Бодуайе, наговорившись вдоволь об этом событии, постепенно вернулись к повседневной жизни и к своим привычкам административного dolce far niente [79]79
  Сладостного безделия ( итал.).


[Закрыть]. Все же приближался конец года, и это вызывало у них некоторое трудолюбивое усердие, так же как вызывало у швейцаров елейное раболепство. Каждый являлся вовремя, многие задерживались и после четырех часов, ибо наградные сильно зависят от впечатления, которое произведешь на своего начальника за самые последние дни. Весть о слиянии двух отделений, ла Биллардиера и Клержо, в одно управление под новым названием взбудоражила всех чиновников. Было известно, сколько человек подлежит увольнению, но кто именно – еще не знали. Высказывались догадки, что на место Пуаре никого не назначат – таким образом, его должность упразднялась. Молодой ла Биллардиер ушел сам. Но только что поступили два новых сверхштатных писца, и – о ужас! – они были сыновьями депутатов. Слух о сокращениях, распространившийся с вечера, в то время когда чиновники уже собирались уходить, поверг их в ужас. Поэтому, придя на следующее утро, они добрых полчаса провели около печек в оживленных разговорах. Дюток явился раньше всех и отправился к де Люпо, которого застал за туалетом; продолжая бриться, секретарь министра взглянул на него – такой взгляд бросает генерал перед тем, как отдать приказ.

– Мы одни? – спросил де Люпо.

– Да, сударь.

– Итак, начинайте поход против Рабурдена, смело и решительно. Вы, конечно, оставили у себя копию его проекта?

– Оставил.

– Вы понимаете меня? Inde irae! [80]80
  Отсюда – гнев ( лат.).


[Закрыть]. Нам нужно вызвать против него всеобщее возмущение. Придумайте что-нибудь, чтобы все возопили.

– Я могу заказать карикатуру, но у меня нет пятисот франков, чтобы заплатить за нее...

– А кто ее сделает?

– Бисиу.

– Получит тысячу и будет помощником Кольвиля, этот с ним поладит.

– Но он же не поверит мне.

– А вы что, намерены меня компрометировать? Принимайтесь за дело, иначе ничего не получите.

– Если господин Бодуайе назначается директором, он мог бы одолжить эту сумму...

– Да, назначается. А теперь оставьте меня; поторопитесь и не показывайте вида, что мы с вами встретились, спуститесь по боковой лестнице.

В то время как Дюток возвращался в канцелярию, трепеща от радости и придумывая средство возбудить, не слишком себя компрометируя, всеобщий ропот против своего начальника, Бисиу побежал навестить рабурденцев. Считая свою игру проигранной, этот мистификатор решил позабавиться и держаться так, словно он выиграл.

Бисиу (подражая голосу Фельона). Господа, кланяюсь вам и всех приветствую. Назначаю на будущее воскресенье обед в «Роше-де-Канкаль»; но нужно решить один важный вопрос; уволенные чиновники участвуют или нет?

Пуаре. Конечно, и даже те, кто уходит в отставку!

Бисиу. Мне-то решительно все равно, ведь не я плачу. (Всеобщее изумление.)Назначен Бодуайе, и мне уже не терпится услышать, как он зовет Лорана (передразнивает Бодуайе).

 
Спрячь под замок, Лоран, мой бич и власяницу.
 

(Взрыв хохота.)

«Гуся бей!»Кольвиль прав со своими анаграммами. Ведь вам известна анаграмма «Ксавье Рабурдена, начальника канцелярии». Будь я Карлом Десятым, я бы трепетал, как бы и моя судьба, предсказанная анаграммой, не исполнилась столь же неукоснительно.

Тюилье. Что вы? Смеетесь?

Бисиу (расхохотавшись ему прямо в лицо). Смехом урода крой. Мехом урода скрой. Шутка недурна, папаша Тюилье, ибо вы далеко не красавец. От злости, что назначен Бодуайе, Рабурден подает в отставку.

Виме (входя). Что за комедия! Я пошел вернуть свой долг Антуану – тридцать – сорок франков, – и он рассказал мне, что супруги Рабурдены вчера были на интимном вечере у министра и уехали только без четверти двенадцать. Его превосходительство проводил госпожу Рабурден до самой лестницы; говорят, она была одета божественно. Словом, сомнений нет – Рабурден назначен директором. Рифе, экспедитор стола личного состава, работал ночь напролет, чтобы все подготовить: теперь это назначение уже не тайна. Господин Клержо подал в отставку. После тридцати лет службы это нельзя считать увольнением. Господин Кошен богат...

Бисиу. Если верить Кольвилю, он торгует кошенилью.

Виме. Ну, конечно, кошенилью, ведь он же компаньон Матифá, владельца фирмы на улице Ломбардцев. Так вот, он тоже уходит. Пуаре уходит. И на их места никого не берут. Назначение господина Рабурдена состоится сегодня утром... но опасаются интриг...

Бисиу. Каких интриг?

Флeри. Ну, со стороны Бодуайе, конечно! Клерикальная партия поддерживает его; а вот еще статья в газете либералов: всего несколько строк, но презабавно. (Читает.)«Вчера в фойе Итальянской оперы поговаривали о возвращении господина Шатобриана в министерство, эти слухи вызваны тем, что место, предназначенное господину Бодуайе, получает господин Рабурден, которому покровительствуют друзья высокородного виконта. Ясно, что клерикальная партия могла отступить только в результате соглашения с прославленным писателем». Негодяи!

Дюток (подслушавший этот разговор, входит). Кто это негодяи? Рабурден? А, так вы уже знаете новость?

Флери (свирепо вращает глазами). Рабурден?! Негодяй?! Да вы спятили, Дюток, не хотите ли пулю в лоб – авось поумнеете!

Дюток. Я ничего не сказал против господина Рабурдена, но мне во дворе сейчас шепнули, что он донес на многих чиновников, сообщил всякие сведения о них – словом, заслужил благоволение начальства каким-то исследованием, в котором всех нас опорочил...

Фельон (решительно). Господин Рабурден не способен...

Бисиу. Каково! А? Скажите, Дюток... (Они шепчутся и выходят в коридор.)Что случилось?

Дюток. Вы помните насчет карикатуры?

Бисиу. Помню, ну и что же?

Дюток. Нарисуйте ее! Вы будете назначены помощником начальника канцелярии и получите щедрое вознаграждение. Видите ли, дорогой, в высших сферах происходят раздоры: министр связал себя, он обещал место Рабурдену; но если он не назначит Бодуайе, то поссорится с духовенством. Разве вы не знаете? Король, дофин, его супруга, Церковное управление по раздаче подаяний – словом, двор хочет Бодуайе, а министр хочет Рабурдена.

Бисиу. Так! Что же дальше?

Дюток. Министр понял, что придется уступить, но все это не так просто, нужно найти повод, чтобы отделаться от Рабурдена. И вот откопали какой-то старый его труд, где он обследует весь персонал административных управлений, чтобы очистить его, – и кое-какие страницы уже ходят по рукам. По крайней мере я так объясняю себе всю эту историю. Нарисуйте карикатуру, вмешайтесь в эту большую игру, окажите услугу министерству, двору, всем власть имущим – и вы получите повышение. Понимаете?

Бисиу. Не понимаю, каким образом вы могли все это узнать, – да уж не сочиняете ли вы?

Дюток. Хотите, я покажу вам, что написано о вас?

Бисиу. Покажите.

Дюток. Тогда приходите ко мне, я хочу отдать этот документ в верные руки.

Бисиу. Идите к себе, я приду потом. (Возвращается в канцелярию рабурденцев.)Дюток лишь подтвердил мне то, что я рассказывал вам, – уверяю вас! Господин Рабурден, предлагая некоторые преобразования, дал якобы весьма нелестные отзывы о чиновниках. Вот в чем тайна его возвышения. Мы живем в такое время, когда ничему уже не удивляешься. (Став в позу Тальма.)

 
Прославленных голов мы видели паденье.
Так почему ж, глупцы, пришли вы в изумленье?
 

Нами могут пожертвовать ради успеха! Нет, Бодуайе слишком глуп, чтобы преуспевать с помощью подобных средств! Примите мои поздравления, господа, у вас отменный начальник! (Выходит.)

Пуаре. Видно, мне суждено уйти из министерства, так и не поняв ни слова из того, что говорит этот господин. К чему он вспомнил про головы?

Флeри. Ну, ясно, черт возьми! Он имел в виду четырех сержантов Ла-Рошели, Бертона, Нея, Карона, братьев Фоше [81]81
  Он имел в виду четырех сержантов Ла-Рошели.– Четыре сержанта, служившие в городе Ла-Рошель, были казнены в 1822 году в Париже за участие в заговоре против Бурбонов. – Бертон, Жан-Батист – наполеоновский генерал, также был казнен в 1822 году за участие в заговоре против Бурбонов. – Ней, Мишель – маршал Наполеона, был расстрелян в 1815 году правительством Бурбонов. – Карон, Огюст-Жозеф – полковник наполеоновской армии, был расстрелян в 1822 году за попытку освободить из тюрьмы участников заговора, возглавляемого Бертоном. – Братья Фоше, Цезарь и Константен, – участники революционных и наполеоновских войн, были казнены правительством Бурбонов в 1815 году.


[Закрыть]– словом, всех казненных!

Фельон. Он легкомысленно распространяет весьма сомнительные слухи.

Флeри. Скажите попросту, что он лжец, враль и что в его устах даже правда становится клеветой.

Фельон. Ваши слова нарушают правила вежливости и уважения друг к другу, обязательные между сослуживцами.

Виме. Но я считаю, что если его слова – ложь, то он клеветник, диффаматор, а клеветника бьют хлыстом.

Флери (оживляясь). И если канцелярия – общественное место, это дело прямо для полиции нравов.

Фельон (желая предотвратить ссору, старается перевести разговор на другую тему). Успокойтесь, господа. Я работаю над новым маленьким трактатом о морали и как раз остановился на понятии души...

Флeри (прерывая его). И что же вы о ней говорите, господин Фельон?

Фельон (читает). « Вопрос.Что такое душа человека?

Ответ.Духовное вещество, которое мыслит и рассуждает».

Тюилье. Сказать «духовное вещество» – все равно, что сказать «нематериальный камень».

Пуаре. Дайте же кончить...

Фельон (продолжает). « Вопрос.Откуда происходит душа?

Ответ.Она происходит от бога, создавшего ее простой и неделимой, почему, следовательно, нельзя и допустить, что она может быть разрушена. И он сказал...»

Пуаре (поражен). Бог?

Фельон. Да, сударь. Так утверждает предание.

Флери (к Пуаре). Вы сами все время перебиваете!

Фельон (продолжает). «И он сказал, что создал ее бессмертной, то есть что она никогда не умрет.

Вопрос.Для чего служит душа?

Ответ.Для того, чтобы постигать, желать и вспоминать, то есть иметь разумение, волю, память.

Вопрос.Для чего служит разумение?

Ответ.Для познания. Оно есть око души».

Флeри. А душа – око чего?

Фельон (продолжает). « Вопрос. Что познается разумением?

Ответ.Истина.

Вопрос.Для чего человеку дана воля?

Ответ.Дабы любить добро и ненавидеть зло.

Вопрос.Что такое добро?

Ответ.То, что делает человека счастливым».

Виме. И это предназначается для молоденьких барышень?

Фельон. Да. (Продолжает.)« Вопрос.Сколько есть видов добра?»

Флeри. Все это как-то очень легкомысленно.

Фельон (задетый). Сударь! (Успокаиваясь.)Впрочем, вот и ответ. Я как раз дошел... (Читает.)

« Ответ.Есть два вида добра – добро вечное и добро временное».

Пуаре (с презрительной гримасой). И это будут раскупать?

Фельон. Смею надеяться. Необходимо большое напряжение ума, дабы установить правильную систему вопросов и ответов, вот почему я просил вас дать мне подумать, ибо в ответах вся соль...

Тюилье (прерывая его). Ну, тогда ответы можно продавать отдельно.

Пуаре. Это что, каламбур?

Тюилье. Да! Такие ответы пригодятся для засола капусты.

Фельон. Прошу прощения, что прервал вас. (Снова погружается в свои папки с делами. Про себя.)Но зато они совсем забыли о господине Рабурдене.

А в это время между де Люпо и министром происходил разговор, который решил судьбу Рабурдена. Перед завтраком де Люпо пришел в кабинет его превосходительства, предварительно убедившись в том, что ла Бриер их не может услышать.

– Ваше превосходительство не играет со мной в открытую...

«Ну вот, теперь мы поссоримся из-за того, что его любовница вчера пококетничала со мною», – подумал министр.

– Я не ожидал, что вы такое дитя, дорогой друг, – сказал он.

– Друг? – подхватил секретарь министра. – А вот мы это сейчас узнаем.

Министр свысока посмотрел на де Люпо

– Мы одни – и можем объясниться. Депутат того округа, где находится мое поместье Люпо...

– А это в самом деле поместье? – спросил министр, смеясь, чтобы скрыть свое удивление.

– Да, я прикупил к своей усадьбе еще участки на двести тысяч франков, – небрежно бросил в ответ де Люпо. – Вам известно об уходе этого депутата уже десятый день, и вы не сочли своим долгом меня предупредить, хотя отлично знаете, что я хочу попасть в палату как член партии центра. А подумали вы о том, что я могу перейти на сторону доктринеров, которые поглотят и вас и монархию, если эта партия и в дальнейшем будет вербовать людей талантливых, не получивших признания? Известно ли вам, что в каждой нации наберется не больше пятидесяти – шестидесяти опасных вольнодумцев, ум которых равен их честолюбию? Умение управлять и состоит в том, чтобы найти их и либо отрубить их умные головы, либо купить этих людей. Не знаю, талантлив ли я, но честолюбив – бесспорно, и вы совершаете ошибку, не столковавшись с человеком, который желает вам добра. Коронование на миг всех ослепило, ну а потом?.. А потом опять пойдет словесная война, и споры, и речи, полные отравы... Что касается вас, то, смотрите, не загоните меня в левый центр, это будет некстати, поверьте мне! Несмотря на все ухищрения вашего префекта, которому, вероятно, даны тайные инструкции провалить меня, я все-таки получу большинство. Настала минута, когда нам необходимо до конца понять друг друга. Легкий удар по способу Жарнака иногда содействует укреплению дружбы. Мне дадут графский титул, и за все мои заслуги, вероятно, не откажут в большом кресте Почетного легиона. Но эти возможности меня волнуют меньше, чем одно обстоятельство, имеющее прямое отношение к вам. Рабурден еще не назначен, а сегодня утром я получил сведения, что вы доставите удовольствие очень многим, если предпочтете ему Бодуайе.

– Бодуайе? – воскликнул министр. – Да вы ведь знаете ему цену!

– Знаю, – отвечал де Люпо, – но как только его неспособность станет очевидна, вы избавитесь от него, попросив тех, кто ему покровительствует, пристроить его в другом месте. Таким образом, вы сможете предоставить в распоряжение своих друзей хороший директорский пост, а те помогут вам отделаться от какого-нибудь обременительного честолюбца.

– Я обещал Рабурдену...

– Да, но я не предлагаю вам сегодня же изменить ваше решение. Я знаю, как опасно говорить «да» и «нет» в один и тот же день. Отложите все назначения до послезавтра. А послезавтра вы сами придете к выводу, что сохранить Рабурдена невозможно; впрочем, вы получите от него самого прошение об отставке.

– Прошение об отставке?!

– Да.

– Почему?

– Он – орудие каких-то тайных сил, для которых широко занимался шпионажем во всех министерствах, и все случайно открылось, об этом везде идут разговоры; чиновники в ярости. Ради бога, не работайте сегодня с ним, позвольте мне избавить вас от этого под каким-нибудь предлогом. Отправляйтесь к королю во дворец, я уверен, что там многие будут довольны вашей уступкой относительно Бодуайе, и вы, бесспорно, добьетесь кое-чего взамен. А впоследствии никто вам не помешает прогнать этого болвана, ибо вы действуете, так сказать, по приказу свыше.

– Кто заставил вас так резко изменить свое отношение к Рабурдену?

– Разве вы стали бы помогать Шатобриану писать статью против министерства? Ну вот, прочтите, например, как Рабурден в своем исследовании аттестует меня, – сказал де Люпо, протягивая министру листки рукописи. – Он создал план целой системы управления, вероятно, в интересах какого-то сообщества, которое нам неизвестно. Я сохраню с ним дружеские отношения, чтобы следить за ним; мне кажется, я окажу этим большую услугу, за которую получу звание пэра (ибо стать пэром – единственный предмет моих желаний). Будьте уверены, что я не жажду ни министерского поста, ни чего бы то ни было, что могло бы затронуть ваши интересы; я мéчу только в пэры, это даст мне возможность жениться на дочери какого-нибудь банкира, которая принесет мне двести тысяч ежегодного дохода. Поэтому дайте мне повод оказать правительству незабываемую услугу, чтобы королю было доложено обо мне как о спасителе престола. Я уже давно утверждаю, что либерализм больше не будет давать нам регулярных сражений; он отказался от заговоров, от карбонаризма, от вооруженных восстаний, он уже ведет подкоп и готовится к решительному перевороту, чтобы заявить: «Убирайся, я сяду на твое место!» Неужели вы думаете, что я сделался поклонником жены какого-то Рабурдена ради собственного удовольствия? Ничуть! У меня уже были кое-какие сведения! Итак, я обращаюсь к вам сегодня с двумя просьбами: отложите назначение и искренне содействуйте моему избранию. Вы увидите, к концу сессии я вам с лихвой заплачу мой долг!