Текст книги "Сын детей тропы (СИ)"

Автор книги: Олли Бонс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 32 страниц)

Глава 17. Решение

Шогол-Ву подбросил хвороста и сел.

– Иди ближе к огню, – сказал он дочери леса.

– Мне хорошо и тут, – ответила она, глядя в сторону и прячась за платком.

– Что не так? Не любишь дым?

– Не хочу, чтобы ты смотрел на моё лицо.

Шогол-Ву поднял брови.

– Почему? Я уже видел его.

– Я не знала, что так некрасива. Прежде меня никогда не били.

– Некрасива – это как?

Теперь и дочь леса вскинула брови. Какое-то время двое молчали, глядя друг на друга.

– Ты смеёшься надо мной. Как можно такого не знать? Может быть, твоё племя не понимает, что такое красота?

– Может быть, моё племя не понимает. Я понимаю.

– Скажи, как ты её понимаешь.

– Я приходил к реке в час между Одноглазым и Двуликим. Холм остывал и бледнел, а потом загорался у края. И в воде тоже был этот огонь. И вот тут.

Он коснулся груди.

– Я смотрел и хотел смотреть ещё.

– Тогда ты знаешь. Некрасиво – это когда смотришь и не хочешь видеть.

– Я понял. Если ты причинишь мне зло, станешь некрасива.

– Нет, ты не понимаешь!

– Или ты не понимаешь.

Дочь леса промолчала, хмурясь, но подсела к огню. Рогачи вздохнули, опуская головы.

– Я осталась, чтобы спросить. В трактире много говорят. Говорят, в Пограничной Заставе была резня. Говорят, сын детей тропы отправил Свартина к ушам богов.

Шогол-Ву промолчал.

– Ещё говорят, когда на шею убийцы накинули петлю, в город ворвались его соплеменники и убили многих. И белый степной зверь прилетел, разорвал верёвки и унёс пленника. Лучники стреляли им вслед, и ни один не попал.

Дочь леса подалась вперёд, пытливо глядя.

– Что из этого правда, сын детей тропы? Что ложь?

– Зачем тебе знать о том? Наши тропы пересеклись ненадолго.

– Затем, что я говорила тебе о проклятии! Говорила, а ты не сказал, что был в Заставе, что видел Свартина, что убил его своей рукой!..

– Я не убивал!

Дочь леса посмотрела ему в глаза, будто могла увидеть там правду.

– Ты не убивал, – согласилась она. – Но Свартин умер?

– Так сказали.

– Ты видел его или нет?

– Видел. Трёхрукий отнял у него разум.

– А зачем ты к нему пришёл?

Голос её зазвучал низко. Она глядела, хмурясь, опираясь руками на землю.

– Затем, что дал клятву, и хватит расспросов. Мне платят не за то, чтобы болтал о деле.

– Ты...

– Я сказал: хватит расспросов. Я не знаю, кто ты, чего хочешь и где в твоих словах правда. Ты говорила, что не доверяешь мне. А я не доверяю тебе. Можешь сидеть у огня, можешь взять мясо, если голодна. Но не выпытывай о нашем деле и не следи за нами, или мне придётся тебя остановить.

Дочь леса, видно было, хотела что-то сказать, но сжала губы и отвернулась. Сидела, чуть слышно вздыхая, но потом успокоилась, притихла. Сложив руки на груди, она задумчиво глядела в темноту.

Шогол-Ву почти задремал, когда наверху зашумел ветер. Он спустился, прошёл по краю лощины, почёсывая бока о стволы. Подхватил тёмные листья, давно отжившие своё, поднял бурые иглы – и бросил их вниз, понёс, по пути раскатывая мелкие земляные комья.

Подпрыгивая и цепляясь друг за друга, они добрались почти до костра. Поднялись смешными зверьками – длинные мягкие иглы, стоячие уши-листья. Лёгкое сияние окутало их, сглаживая очертания.

Звери вертели маленькими земляными головками, принюхиваясь. Прижимали уши, топорщили иглы, перебегали с места на место. Смотрели на сидящих у костра, но близко не подходили.

– Пересветыши! – ахнула дочь леса, поднимаясь.

Она подошла, и звери не распались на камни и листья. Наоборот, оживились. На протянутую руку вскарабкались трое. Ещё один толкнулся, пытаясь влезть, и первый упал.

– Что вы делаете здесь, глупые? – спросила дочь леса. – Возвращайтесь домой!

Пересветыши лезли ей на колени, тёрлись носами, цеплялись лапами, похожими на корни и обломки ветвей. Подлезали под ладони, встряхивались, перепрыгивали друг друга. Казалось, дочь леса сидит в кольце света.

Нептица проснулась, сонно щурясь. Склонив голову набок, пригляделась. Глаза её расширились.

– Не мешай, Хвитт, – сказал Шогол-Ву. – Лежи.

Но она не послушала. Скакнула, ударила клювом – пересветыши рассыпались и медленно погасли. Нептица вытянула шею, откашливая ком земли.

Дочь леса поднялась, отряхнула колени от налипшего сора.

– Что это за звери? – спросил Шогол-Ву. – Мы видели таких у дома тётушки Галь.

– Пересветыши указывают путь, – ответила дочь леса. – Они безвредны, живут в стороне от дорог.

– Путь куда?

– Куда захотят сами. К ягодному кусту, к больному зверю, к реке. Когда дети полей отправляли посланников, их всегда вели пересветыши.

– Разве отправляют не тех, у кого Трёхрукий отнял глаза?

– Но слух он не отнял. Пересветыши шумят, будто ветер гонит листву старого года. Тому, кто слышит, этого довольно.

Она помолчала, обхватив себя руками.

– Они привели и Свартина. Много жизней для всех, даже для вождей была закрыта дорога в Шепчущий лес. А Свартин решил, он может прийти.

Шогол-Ву подбросил хвороста в засыпающий костёр, ожидая, что ещё скажет дочь леса.

– По старым законам его ждала смерть, но наш вождь решил проявить милосердие. Он отпустил Свартина, и тот вернулся, когда не ждали. Вот что бывает, если нарушить законы! Они мудры, даже если жестоки. Мы пожалели одного, и умерли многие – а когда проснутся боги, умрут все. Если жизнь одного может спасти весь мир, не разумнее ли отдать эту жизнь?

Шогол-Ву промолчал.

– Спи, – сказала ему дочь леса. – Я послежу за костром и постерегу твой сон. Спи, ты ранен и устал.

– Ты тоже. Тебя били.

Вздрогнув, она опустила голову, но тут же вскинула её.

– Я не слаба. Меня не учили, как рвать других на куски, потому что у нас не было раздоров, и споры мы решали не силой. Если меня ударили, это не значит, что я слаба! Это значит, мне встретился бесчестный человек. До того, как придёт Двуликий, я должна вернуться в трактир, потому не лягу. Спи, я разбужу перед уходом.

Шогол-Ву поправил бурую подстилку, опустился на мягкие иглы и закрыл глаза. Он думал, не уснёт, но усталость взяла своё.

Раоха-Ур пришла и села у костра. Огонь, дремлющий в яме, давал мало света, лица почти не видно, но Шогол-Ву точно знал, что это она.

Раоха-Ур молчала и смотрела. Не двигалась, не улыбалась, и вдруг протянула руку, коснувшись его спины. Шогол-Ву дёрнулся, стряхивая сон, но чужие руки не исчезли. Кто-то шарил в его карманах.

Вывернувшись, он перехватил тонкие запястья. Миг, и дочь леса лежала на земле. Шогол-Ву привстал на локтях, удерживая её руки.

– Объяснись, – сказал он.

Дочь леса молчала испуганно. Глаза широко открыты... так близко. И пахло травами Безлюдья, травами жаркой поры, что сохнут, испуская аромат, но не умирают. Или этот запах лишь казался?

Шогол-Ву склонился ниже, вдыхая. Потёрся щекой о чужую щёку, закрыл глаза. Он любил запах трав.

Не сразу он понял, что дочь леса пытается его оттолкнуть. Казалось, шумела вода, заглушая прочие звуки, и хотелось только дышать, хотелось...

Он заставил себя выпустить её и подняться.

Рогачи подошли ближе и смотрели настороженно. Готовы были вступиться за хозяйку, но та их не замечала, комкая упавший платок.

– Так что...

Голос казался чужим. Шогол-Ву прокашлялся.

– Что ты искала в моих карманах?

– Я не могу сказать! – воскликнула дочь леса.

Она кусала губы. Казалось, вот-вот заплачет.

– Говори. Или садись на рогачей и уезжай прочь, и пусть наши тропы больше никогда не пересекутся.

– Поверь, я не хочу зла! Я не могу сказать... Поверь! Поверь, я прошу!..

Вместо ответа Шогол-Ву указал на рогачей.

– Иди своей дорогой. Иди! Если нужно будет гнать тебя стрелами, я погоню.

Он поднялся и потянулся к луку, морщась. А ведь только что забыл о спине, обо всём. Значит, вот как бывает с другими у костров под круглым оком.

– Хорошо, я скажу, но ты сразу пожалеешь об этом знании, – глухо ответила дочь леса. – Проклятие лежало не на Свартине. Дело в камне... Постой, обещай дослушать! Если камень у тебя, не бросай его.

– Говори.

– Камень передавался от вождя к вождю. Он не должен был покидать границ Шепчущего леса. Ты слышал, что к нам приводят больных, для которых нет надежды?

Шогол-Ву кивнул.

– Мы не лечим их. Мы не можем.

Дочь леса опустила голову, стиснула тонкими пальцами измятый платок и докончила совсем тихо:

– Они умирают.

– Вы лжёте людям и не стыдитесь брать дары?

– Подожди! Умирают, но камень поднимает их. Они больше не чувствуют боли и сохраняют память.

– Я видел дитя в поселении, где все умерли от мора, а потом поднялись. Она не могла говорить. Её тело годилось лишь на то, чтобы лежать в земле. Она сама молила о смерти – скажешь, это хорошо?

Дочь леса вскинула голову, блеснув глазами.

– Так не должно быть! Мы никогда не стали бы поднимать тех, кто ушёл давно! И тех, чьё тело искалечено, тоже. Кроме того, мы давали умирающим выбор. Мы всегда говорили, что их ждёт, и они решали, дожить последние дни или вернуться. И знаешь что? Они все соглашались вернуться.

– И много их у вас?

– Не слишком.

Дочь леса покачала головой.

– Они всегда обещают, что не уйдут, и почти всегда нарушают слово. Иногда я думаю, лучше бы они теряли память. Мы дарим им новую жизнь, а они бегут... Зверь, которого убили – страж. Такие следят, чтобы живущие дважды не покидали наш лес. Теперь камень поднимает мертвецов, и стражи ищут их, чтобы упокоить навсегда.

– Значит, стражи не трогают живых?

– Нет! Только мёртвых, что выходят за границы.

– Я не знал. Мы убили такого в Безлюдье.

Дочь леса поглядела, нахмурясь.

– Я не удивлена. Ведь ты из тех, кто убивает и лишь потом думает. А может, и не думает вовсе. Как те люди!..

Нептица проснулась от её сердитого голоса и чихнула, мотнув головой. Встопорщила перья на спине, уткнула в них клюв и задремала.

Дочь леса посмотрела на неё, закусила губы, перевела виноватый уже взгляд на запятнанного и сказала негромко:

– Прости, я была груба. Я ошиблась. Ты... не совсем такой.

– Так что с камнем?

– Когда Свартин пришёл, он, должно быть, говорил с живущими дважды и узнал о камне. Это случилось между жёлтыми листьями и первым снегом. Тогда у твоего племени уже отняли Косматый хребет, и Свартин предложил его нам, ничего не прося взамен.

– Вот как, – сказал Шогол-Ву.

– Мы отказались. Нам нужна лишь та земля, где растут белые деревья Шепчущего леса. И мы не хотели становиться орудием Свартина, вставать между ним и гневом детей тропы.

Шогол-Ву кивнул.

– Свартин выслушал, и мы дали ему уйти. Нарушителей давно не бывало, так давно, что старый закон казался слишком жестоким, вдобавок Свартин явился с даром... А потом он вернулся, убил вождя и взял камень. Он думал, обретёт силу, глупец, но сила даётся не так. Слушай: кто отнимает камень или крадёт его, тот слышит голоса ушедших, и мёртвые встают, но не по его воле. Свартин украл, и я не удивлена, что он лишился рассудка. Так камень у тебя?

Шогол-Ву поколебался.

– У Ната, – сказал он.

– У сына полей? Он сам взял, не просил тебя? Это хорошо для тебя... и плохо для него.

– Ты сказала, краденый камень не приносит добра, и всё же сама хотела его украсть. Значит, ты знаешь, как с ним управиться. Говори.

– Знаю.

Дочь леса примолкла. Расправила платок, укутала плечи. Поглядела печально.

– Камень отдают добровольно. И тот, кто его получит, обретёт полную силу: сможет решать, кого поднять, и услышит мёртвых, если захочет сам. А тот, кто отдал, станет белым деревом. Таким, как в нашем лесу. Старый вождь всегда передавал камень другому, когда приходил срок.

– Значит, ваши деревья...

– Вожди. Это всё вожди прошедших лет, и они ещё живут. Хранят покой спящих богов, говорят с душами, берегут наше племя. А дети полей взялись за топоры! Камень нужно вернуть.

Шогол-Ву помолчал, раздумывая.

– Ты была готова стать деревом?

– О нет, не деревом. Белым деревом станет тот, кто сам получал камень в дар. А тот, кто украл его или отнял силой, станет лозой раздери-куста, проткнёт сам себя острыми шипами, будет истекать соком, но не умирать. Вечно чувствовать боль. Если порядок нарушен, нужна жертва, чтобы всё исправить.

– А если бросить камень?

– Исход тот же. Только если украдут или отнимут силой...

Шогол-Ву поднялся и склонился над костром, скармливая ему хворостины. Долго молчал. Наконец спросил:

– И кто же он, достойный камня? Тот, ради которого ты согласилась принять мучительную смерть, и кто даже не пошёл с тобой?

Дочь леса ответила, глядя в сторону:

– Тот, с кем мы обменялись сердцами. Он стал бы вождём после моего отца.

– Так почему ты здесь одна, Хельдиг, дочь вождя?

– Он думал... думал, люди поймут, что камень несёт им только зло, и сами его вернут. А в то, что боги проснутся, он не верил.

– Я понял. Благодарю, что рассказала мне. Я говорил, что ты слаба, и признаю перед богами: я ошибался.

Шогол-Ву поднялся, недолго постоял, кивнул и зашагал прочь.

– Подожди! – воскликнула за спиной дочь леса. – Куда ты идёшь?

Он не ответил.

Дочь леса нагнала его, схватила за руку, силясь остановить, но у неё не вышло.

– Подожди!.. Ты хочешь забрать камень?

– Я отдам его тебе. Ведь так ты получишь силу и остановишь проклятие, что пошло по этим землям? Трус, что отсиживается за чужой спиной, недостоин камня. Ты, Хельдиг, дочь вождя, достойна.

– Мне не нужна эта жертва! Стой!.. Да стой же!

Шогол-Ву остановился. Глядя дочери леса в глаза, отвёл её руки.

– Я был чужим в своём племени, – сказал он. – Я чужой в землях людей. Может быть, и на дальних берегах, куда стремился, я не нашёл бы дома. Что, если боги уготовили мне этот путь? Возьми рогачей. Ты поедешь прочь так быстро, как сможешь, пока Двуликий не...

– Нет, нет! Этого я не хочу!

– Разве не ты готова была спасти племя и этот мир, не думая о цене? Не ты говорила, что если одна жизнь может быть отдана ради многих других, то это разумный выбор?

Она посмотрела на него с мольбой.

– Прошу, позволь мне самой! Легче принять боль, чем расплатиться чужой жизнью. Я знаю: если пожертвуешь собой, лоза оплетёт моё сердце и будет терзать до последних дней.

– Возьмёшь моего зверя. Её зовут Хвитт. Я не хочу бросать.

– Не нужно! Владеть камнем – удел мужчин, удел вождя, и ради него я должна... Прошу, остановись!

Шогол-Ву взял её за плечи, отстранил с пути и пошёл дальше.

Дочь леса нагнала, торопясь, и вновь повисла на рукаве, тревожа раненую спину. Запятнанный дёрнул рукой, но лишь на миг стряхнул чужие ладони.

– Я сказал, возьми рогачей и будь готова. Ты послушаешь меня?

– Нет, нет! Я сделаю всё сама!

Здесь, далеко от костра, в тенях вечников, он не видел её лица, но слышал слёзы в голосе. Протянув руку, Шогол-Ву сорвал платок с плеч дочери леса, наклонился и пропустил его под торчащим корнем. Поймал её, замершую, не понимающую, и усадил силой. Обхватил запястья одной ладонью, до того тонкие, и связал. Она рвалась и умоляла, пока он трудился над узлами. И когда уходил, долго слышал её голос.

В какое окно стучать, Шогол-Ву не знал. Но гадать и не пришлось: ставни были закрыты неплотно, и наружу свисала верёвка. Он взялся за неё. Спина отозвалась болью.

Шогол-Ву стиснул зубы и полез.

Тихо забраться не удалось. Он навалился на подоконник, тяжело дыша. Тётушка Галь оказалась рядом, помогла, но пока нащупала локоть, прошлась по спине. И когда Шогол-Ву смог открыть глаза и увидеть не черноту, а бедную комнату со стенами из плохих досок, человек проснулся от шума и смотрел на него, приподнявшись на соломенном тюфяке.

– Ты чего здесь? – спросил удивлённо. – А эта где?

Шогол-Ву подполз к нему, лежащему, схватил за ворот и ударил. Поспешил, сил не хватило.

– Что творишь, выродок? – оскалился человек, вцепляясь в плечо, и сам замахнулся.

Тётушка Галь охнула.

– Услышат, набегут, беда будет! Остыньте, а?

Человек закусил губы. Шогол-Ву перехватил его кулак, навалился, придавил руку локтем и стиснул горло. Человек ударил по спине свободной рукой, ещё и ещё, но запятнанный лишь сильнее сжимал пальцы.

Тётушка Галь схватила за волосы, пытаясь оттащить. Они возились молча, боясь поднять шум. Человек слабел, и Шогол-Ву подумал, что ему почти удалось, но тут его ударили в спину, ещё и ещё. Так сильно, что всё померкло.

– Не трогай! Не бей его!.. – услышал он во мраке горячий шёпот дочери леса.

Должно быть, чудилось, ведь хорошо связал.

– Он хотел спасти твою жизнь, а ты!.. Этот камень...

Холод коснулся лица. Шогол-Ву раскрыл глаза. Дочь леса протирала его краем платка, смоченного в воде.

– Я не успел...

– И я рада!

В тусклом свете коптящей лампы он видел следы на её руках. Всё-таки вырвалась.

– Так я не понял, – зло сказал человек, – что не так с камнем. Что ты врёшь, или у вас у всех Трёхрукий разум отнял?

В стену застучали.

– Эй, умолкните, или я приду и глотки вам заткну!

Человек понизил голос до шёпота.

– Одна бормочет, спать не даёт, другой в окно лезет и убить меня пытается, хотя не врагами расстались, третья про камень затирает. Сами награду получить хотите?

– Клур верно сказал, – прохрипел Шогол-Ву. – Награда будет не той... Ты отдашь камень и станешь колючим кустом.

– Брешешь, пёс!

– Ты слышишь голоса... И мёртвые поднимаются – из-за камня.

– Да чтоб я такому поверил! Мёртвые поднимаются из-за проклятия!

– Но встают не все, – торопливо прошептала дочь леса. – Только те, рядом с которыми ты прошёл!

– Вот уж враки!.. – начал человек и осёкся. – Да быть не может. Вон, на упокоище один только и встал.

– Земля промёрзла, – зашептала дочь леса. – Вы долго были там? Проснуться могли многие, а выбраться не все. Если ещё тела истлели...

– Так...

– Ты вспомни, Нат, и рыба ожила. Помнишь, говорила я, у Балле она ночь в корзине пролежала, на холоде, без воды. Он мне принёс, я её в дом, глядь, а она зашевелилась! Значит, правда это, про камень.

Человек промолчал.

– И страж, зверь из Шепчущего леса, шёл по твоим следам. Он охотится на мёртвых за нашими границами. Во Взгорье, сказали, растерзал пса...

– Ну, я правда одному камнем по башке запустил, и что? Да я не знаю даже, издох он или нет!

– Двое из Ока тоже поднялись. Зверь их упокоил.

– Так он, может, всех по пути рвёт, кого видит! В Кривой Луг-то его чего понесло? За рыбой нашей пришёл?

– За мной, – ответила тётушка Галь.

Человек посмотрел на неё оторопело.

– Да, милый, уж я-то точно знаю, что умерла. Когда поживёшь с моё, да очнёшься, а у тебя ничего не болит – тут и гадать не надо. Только не знала я, что дело в камне, а если подумать, тогда и пришла в себя, как ты явился.

– Да что врёшь! – воскликнул человек, забыв шептать, и в стену ударили.

– Дай руку, приложи вот: сердце не бьётся. И спать неохота, и есть, и не холодно. Эх, жалко, так мяса хотелось, да поздно ты привёз.

– Да как ничего не болит, если ты ныла не затыкаясь?

– А вот это врала. Чего мне вас пугать, да сама ещё не сразу поверила.

Человек отшатнулся к стене, ударившись спиной. С другой стороны тут же грохнуло.

– Вы угомонитесь там, а? Вы чё там?..

– Не серчай, милый, сон дурной приснился! – певуче откликнулась тётушка Галь.

– Сон... – проворчали ей в ответ. – Я те такой сон покажу!..

– Вот уж точно, сон дурной, – прошептал человек, проводя ладонью по лицу. – Значит, камень поднимает всех подряд, ещё и голоса эти... И кому нужно такое счастье? Почему за него дают пятьдесят золотых?

– Если отдашь по своей воле, тот, кто взял, сможет решать сам, поднимать мертвецов или нет. И голоса не будут сводить его с ума. Он получит большую силу, а ты умрёшь. Хуже: станешь колючей лозой, будешь вечно страдать, вечно терпеть боль.

– Чего?

Человек рванул ворот, потянул шнурок. Запятнанный успел перехватить его руки.

– Пусти! – прошипел человек. – Заброшу эту дрянь подальше, и пусть другой олух поднимает!

– Нельзя бросать! – зашептала дочь леса. – Умрёшь всё равно! Если бы украли или отняли силой... Он хотел отнять, спасти тебя, пожертвовать собой!

– А! Так отбери. На, отбирай!

– Теперь не выйдет. Ты знаешь. Если знаешь, всё равно что сам отдаёшь.

Человек накрыл камень ладонью и сунул за ворот.

– Тогда украдите его у меня, как усну!

– Ну всё, – донеслось из-за стены. – Вы меня вывели. Щас я вам языки болтливые в глотки затолкаю!

Глава 18. Легенда

Слышно было, как сосед зашарил по полу.

– Ну и что теперь? – зло сказал человек. – Тише не могли?

– Что-что, уходим, – ответила тётушка Галь. – Ты ж не собираешься отдавать камень, а? Значит, дел тут больше нет.

– Да как мне жить-то теперь?..

– Давай-ка уйдём, милый, а после подумаем.

За стеной грохнуло, ещё и ещё, будто кто прыгал на одной ноге. Донеслись ругательства. С другой стороны застучали в стену.

Дочь леса взяла запятнанного под руку, потянула вверх. Он кое-как встал.

Человек прошёл к окну первым, зло толкнул створку, перебросил ноги и исчез. Только слышно было, как он задевает стену, спускаясь, и как поскрипывает верёвка.

– Теперь ты, – сказал Шогол-Ву дочери леса. Та спорить не стала.

Следом он подвёл к окну тётушку Галь. Хотел подсадить, но та ловко взобралась на подоконник, нащупала верёвку и полезла вниз.

Сосед толкнул свою дверь – та грохнула о стену. Доски пола взвизгнули под тяжёлыми шагами, и сердитый голос прозвучал совсем близко:

– А ну, открывайте, а то дверь вынесу! Ежели не спится, уж я крепкий сон обеспечу!.. И возятся, и возятся, по-доброму уняться просишь – не понимают!

Из других комнат на него прикрикнули недовольно.

Шогол-Ву потянул верёвку с крюка, вбитого для мешков и одежды. Туго затянутая петля не сразу поддалась. В дверь ударили, ещё и ещё, и слышно было, кто-то принялся звать хозяина.

Запятнанный сбросил верёвку вниз.

– Чего тянешь, милый? – вполголоса окликнула его тётушка Галь.

– Как ты спустишься? – ахнула дочь леса.

В другое время он бы и не задумался. От подоконника до земли недалеко, если повиснуть на пальцах. Тело само знало, что делать.

Но не теперь, когда рук не поднять.

– Отойдите, – процедил сквозь зубы Шогол-Ву.

Ему дали место, и он упал, на миг лишившись дыхания. Кое-как поднялся с чужой помощью. Наверху раздался удар, ещё один, крик и треск дерева.

– Э, а это ещё как? – прозвучал изумлённый голос.

– Вы чё творите, а? Чё сломали?.. Ты вот платить будешь, понял?

– Я – платить? Я тебе уже платил, чтоб выспаться, а не возню за стеной слушать! Орут, гремят, ещё мужиков сюда притащили, что ли, а теперь сбежали!

– Да как сбежали-то? Скажешь, в окно?

Заскрипели доски под сапогами. Тусклый огонёк глиняной лампы выплыл наружу.

– Ничё не видать, – сказал кто-то задумчиво. – Может, случилось чего? Ладно девка молодая, но старуха-то как прыгнула? Она б тут валялась с переломанными костями.

– Поискать, что ли?

– Ну, поищем. Кто с нами?

– Говорили они, мужик у их шибко злой – вдруг нашёл их да убил, и тела оттащил?

– Да ещё, как знать, не один пришёл!..

– Так не лучше ль искать, когда Двуликий покажется? Мне что-то в потёмках бродить не хочется. Было б ради кого!..

Шогол-Ву брёл прочь от света и чужих голосов, опираясь на стену. Под свободную руку его крепко держала тётушка Галь. Дочь леса шла впереди, то и дело оглядываясь, а человека не видно было рядом. Ушёл, не стал дожидаться.

Наверху спорили, но соваться наружу не спешили. Потому никто не увидел, как трое добрались до угла, прошли за хлевом и кустарниками, а там свернули прочь от поселения.

Рогачи, белый и пятнистый, стояли у опушки, переступая ногами и кивая. Дождались, пока хозяйка подойдёт ближе, и потянулись к ней, подставили морды под ладони. Тут же нашёлся и человек – привалился спиной к растрескавшемуся боку вечника, подняв хмурое лицо к холму.

Одноглазый сменил одеяло, вместо тёмно-синего растянул серое, полегче, как из овечьего пуха. Оно пропускало слабый свет, и в этот час всё вокруг казалось серым и плоским.

– Вы бы ещё дольше возились, – зло сказал человек. – Ну, идём? Я бы и ждать не стал, только там воет кто-то.

– Да кто ж тут выть-то может, это лес разве? – проворчала тётушка Галь. – У него даже имени нет. Рыжухи, наверное, расшумелись.

– По-твоему, я рыжуху от костоглода не отличу?

Тётушка упёрла руки в бока.

– Костоглода, скажешь тоже! Это здесь-то? Да с чего им сюда забредать, если тут для них и добычи нет?

– Да мне откуда знать, с чего?

Шогол-Ву поднял ладонь, призывая человека молчать. Прислушался. Обычный голос леса: чуть скрипнет, покачнувшись, старое дерево, легко зашумят игольчатые кроны под лапой ветра, и всё стихнет.

Он послушал ещё, прикрыв глаза, но не нашёл, чего бояться. Потому махнул рукой, подавая знак спутникам, и направился в сторону лощины, где разводил костёр.

Нептица вынула голову из-под крыла, прищурила сонный глаз. Два пера на макушке замялись. Оглядела тех, кто вернулся, и спрятала клюв под перьями.

Привязанный рогач зафыркал, мотая головой, переступил с ноги на ногу: радовался людям.

Человек сел над ямой, где уже погас огонь, и принялся его разжигать. Сказал, ни на кого не глядя:

– А ведь я как чуял, неладно с камнем этим! Не самоцвет, и оправа паршивая. Мелькнуло ещё в голове не трогать руками, вдруг чего. Вот влип!

Ему никто не ответил.

– А точно плохо будет, если отдам? – обернувшись, спросил он у дочери леса. – Ты видела своими глазами, как оно бывает?

Та покачала головой.

– Камень не крали раньше. Может быть, никогда. И не отнимали силой.

– Так почему я должен верить, что стану кустом?

– Проверь, – посоветовал Шогол-Ву. – Дай ей камень.

– Ага, как же! Отнимите его у меня, а там и проверяйте, сколько хотите. Ну, что делать будем?

Костёр затрещал негромко, выбрасывая искры. Четверо сели у огня и задумались.

– Камень нужно вернуть, – сказала дочь леса. – Нужно, или боги проснутся, и гнев их будет страшен.

– Да что ты всё о своём! – прикрикнула на неё тётушка Галь. – Боги, которые спят, ломаной раковины не стоят, и я в таких не верю.

– Я расскажу, почему они спят и откуда взялся камень. Вы забыли, но моё племя помнит. Я расскажу.

Дочь леса обвела взглядом сидящих у огня.

– Много жизней назад, когда все племена держались вместе и жили по одним законам...

– Сразу ясно, враньё, – хмыкнул человек. – Дальше можно не слушать.

– Нат! – встряла тётушка. – А ты продолжай, милая.

– Все держались вместе, – повторила дочь леса. – Это было. Мир был тёмен и плох, нелегко в нём жилось. Не хватало добычи. Реки то разливались, то мелели, земля почти не родила, со снегом приходил лютый холод, унося жизни. Тогда трое, дети разных племён, пошли в лес, что звался Запретным, но не был ещё белым. Они верили, там живут боги – и они нашли богов. И боги выслушали их.

«Вся земля, сколько можно исходить ногами и окинуть взором, теперь ваша, – сказали они. – Разделите её и живите мирно. Поля станут приносить урожай, реки напоят вас чистой водой, в лесах не переведутся звери и птицы. А мы уснём, и один из вас останется хранить наш покой. И дети его, и их дети должны будут жить здесь, пока мы спим».

Человек подался вперёд.

– Так а камень что? – спросил он. – Ты к делу переходи.

Дочь леса помолчала два или три вдоха, глядя на него, и продолжила:

– Трое умолкли. Им не хотелось терять свободу.

«Я пашу землю, – сказал первый. – Как мне жить в лесу? Прошу, отпустите меня».

И боги позволили ему уйти, и от него пошёл ваш род, сын полей.

– Ну, я понял, а вы не сообразили, как выкрутиться, и остались.

– Нат!.. Умолкни, дай девочке договорить, а?

– Ты вот скажи, чего мы выдумки слушаем, время теряем?

Он потёр виски, морщась.

– Много ли потеряем? Выдумки там, не выдумки, а вдруг что важное про камень откроется...

И тётушка Галь, отыскав его руку, обхватила ладонь. Погладила.

– Не бойся, милый. Придумаем, что делать, выручим тебя...

Он выдернул пальцы, взмахнул рукой.

– Да что ты врёшь, вы ж не верите в это! По рожам вижу: думаете, я сдохну. А перед концом ещё и разума лишусь, как вот Свартин. Буду трястись и слюни пускать. Башка трещит, не прекращая, и ты ещё...

Палец упёрся в плечо тётушки Галь.

– В глаза мне брешешь, а сама воешь, как над покойником, не затыкаясь!

– Что ты, Нат! Да где ж я вою?

– Да знаю я, что у тебя в голове! Я слышу всё, поняла? Всё, что у тебя вот тут, все мысли!..

Старая женщина всплеснула руками.

– Будет тебе, а? Ничего я такого не думаю.

– Думаешь! «Ой, беда, беда...» – скажешь, нет? Во, теперь богов просишь, чтобы смилостивились. Да только они не спешили меня остановить, когда я брал проклятый камень, а значит, им до меня и дела нет!

Он вскочил на ноги.

– Сидите, грейтесь у огня, травите байки! Если вспомните, что я подыхаю, и придумаете, чем помочь, тогда зовите.

Тётушка Галь поднялась было, но человек зло вскинул кулак.

– Только посмей за мной идти! Я твоими причитаниями по горло сыт.

Он ушёл недалеко, к нептице. Сел, закинув руки за голову, привалился к тёплому боку. Нептица вытащила клюв из-под крыла, моргнула глазом и уснула опять.

Тётушка медленно опустилась и вздохнула. Дочь леса стиснула пальцы и закусила губы.

– Расскажи о камне и богах, – сказал ей Шогол-Ву. – Я хочу узнать, что было дальше.

– Что ж... Остались двое, и боги смотрели на них и ждали ответа.

«Я живу охотой, – сказал второй, – и люблю бродить по тропам. Меня не прокормит этот лес, и мне не усидеть на одном месте».

И он ушёл, не дождавшись ответа богов. Кустарники и деревья пытались его удержать, потому весь его род хранит на коже отметины от листьев и ветвей.

– В это я не верю, дочь леса. Дети тропы были воинами и охотниками – и много жизней назад, и теперь. Это боевая раскраска въелась, оставшись навсегда.

Человек рассмеялся громко, напоказ.

– А я вот верю, – крикнул он. – Мне нравится!

– Если слышишь всё, чего там торчать, а? – окликнула его тётушка. – Иди к огню!

Но он даже головы не повернул.

– Нат!.. Если из-за меня ушёл, давай лучше я отойду, мне-то всё одно теперь, где сидеть.

– Не трогай меня, поняла? Не лезь!

– Я расскажу о третьем, – виновато сказала дочь леса. – Ему пришлось согласиться, ведь больше никого не осталось. Тогда Четырёхногий взял речной камень, маленький и простой, и Одноглазый с Двуликим поднесли к нему фонари. Ветер Пятикрылого остудил камень. Трёхрукий взял его и протянул сыну леса. Тот принял дар и услышал голоса, но кто говорит – не понял.

«Ты слышишь ушедших, – сказал Двуликий. – Они тоскуют о несвершённом. Их терзают боль и вина, стыд и печаль. Души трепещут на ветвях Шепчущего леса, как листья. Когда они исцелят свои раны, то сорвутся и улетят, вновь родятся под синим холмом. Но есть те, кто не справится сам. Есть голоса громче других. Слушай и помогай им».

И третий согласился.

«Мы уснём, – сказали боги, – и будет наш сон похож на смерть. Похорони нас тут, у белой реки, и оставайся хранить наш покой. Но знай: если вы, на кого мы оставляем мир, станете враждовать, если некому станет беречь наш сон и этот камень покинет лес, мы проснёмся. Разольются реки, и море бросится на берег. Свора бешеных ветров разлетится, ломая стволы вечников, как тонкие стебли, и нигде не будет убежища. С холма потекут кровь и огонь. Трёхрукий пойдёт по земле и проследит, чтобы никто не спасся. Так пусть вам хватит мудрости, дети трёх племён, раз уж вы берёте этот мир себе!»