Текст книги "Горькая услада"

Автор книги: Оливия Уэдсли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 13 страниц)

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

– Мне нужно поговорить с вами, – сказал Монти, подходя к Додо. Она взглянула на него и, рассеянно улыбаясь, сказала:

– Мне очень везет сейчас, Монти: я приду через несколько минут.

Монти кивнул; кроме врожденной мягкости, у него был философский склад ума.

«Никогда не бывает слишком поздно узнать о несчастье и никогда радостное известие не бывает преждевременным», – было одной из его любимых поговорок.

Он стоял за креслом Додо, засунув руки в карманы и посасывая незажженную папиросу.

Через несколько минут он уведет эту красивую женщину из комнаты, где царит легкомысленное оживление, туда – в пустую маленькую гостиную, где лежит то, что осталось от Маркуса.

«Возможно, что он и был авантюристом, – думал Монти. – Но он обожал свою жену, а она его – бедняга!»

Всегда, когда Монти наблюдал за Маркусом и Додо, странное беспокойство охватывало его: они слишком восхищались друг другом, слишком верили в счастье, слишком любили…

«Маркус получил свою долю от жизни, – грустно подумал Монти. – Он, по крайней мере, счастливее Додо – ушел в самом расцвете, не зная ни печали, ни огорчений».

Леди Дин опустила пачку банковых билетов в свою украшенную драгоценностями парчовую, очень модную сумочку, на которую Маркус потратил свой последний выигрыш, и улыбнулась Монти.

– Теперь я к вашим услугам, – сказала она, вставая.

Легкий, удивительно приятный аромат ее духов разлился в воздухе. У Монти на мгновение перехватило дыхание.

– Пойдемте на террасу, – хрипло сказал он.

Монти вышел вслед за Додо из комнаты и остановился перед ней, большой и грузный.

– Додо, дорогая, я должен сообщить вам печальную новость, – начал он.

Прежде, чем он успел что-либо добавить, Додо схватила его за руку.

– Маркус… где он? Что с ним случилось? Он ранен?

Монти накрыл своей большой рукой ее маленькую дрожавшую от волнения руку.

– Да… Маркус… Лошадь…

– Где он? Где? Я должна пойти к нему. Где он, Монти? Да не стойте вы, как чурбан!.. Скорее, скорее!..

Ее голос внезапно упал до шепота, слова почти неслышно, словно бормотание умирающего, слетали с уст.

Монти обнял ее, чтобы поддержать. Додо сильно дрожала. Они медленно, в глубоком молчании, двинулись вперед. При входе в маленькую гостиную Додо внезапно совершенно овладела собой и оттолкнула Монти. Твердым шагом она прошла через всю комнату к столу, на котором лежал Маркус. Доктор, находившийся около него, заговорил с ней. Додо повернулась к нему и, рассеянно скользнув взглядом по его лицу, мягко сказала:

– Пожалуйста, оставьте меня одну.

Она склонилась над Маркусом, подняла его голову и с грустной нежностью посмотрела на его изуродованную щеку. Потом, с выражением бесконечного обожания, прижала его к своей груди.

Оставшись с тем, кто был для нее всем на свете, – всем ее счастьем, всей ее жизнью, – она забыла обо всем остальном.

Уходя из комнаты, Монти слышал, как она прерывающимся голосом шептала: «Мой дорогой, мой любимый!..»

– Вам всем придется разойтись, – коротко сказал Монти, поднявшись наверх. – С Маркусом произошло несчастье, – он постарался говорить твердым голосом, но сбился и хрипло кончил: – он умер. Вот и все. Додо каждую минуту может вернуться сюда.

Гости поспешно покинули комнату, шепотом выражая свое сочувствие и огорчение. Все они были потрясены сообщением Монти, насколько могут вообще быть потрясены веселые, легкомысленные люди, когда слышат о каком-нибудь несчастье, которое, разорвавшись, словно бомба, на минуту отвлекает их от забав.

– Как ужасно! Как страшно! – залепетали женщины; а мужчины, подавая им шелковые манто, шептали, обращаясь друг к другу: – Бедняга Маркус! Вот не повезло!

Когда все разошлись, приехала Фернанда. Она прошла через обширный, совершенно пустой в этот поздний час вестибюль и поднялась в комнаты Динов.

Увидев леди Дин, она остановилась на пороге:

– Значит, я опоздала. А я и не подозревала, что так поздно…

Леди Дин ничего не ответила, как будто не видя Фернанду. Она глядела вдаль, словно ждала кого-то.

В комнату внесли тело Маркуса, к счастью, с закрытым лицом.

Фернанда не вскрикнула, она вообще ничего не сказала и не сдвинулась с места.

Маленький доктор, который вошел в комнату вслед за носилками, узнал ее и тихо сказал:

– Лошадь ударила его по голове. Смерть наступила мгновенно.

Так, значит, несчастье случилось с Маркусом, с легкомысленным, красивым Маркусом, который был таким жестоким со всеми посторонними и таким нежным со своей женой.

– Скверный человек, но прекрасный муж! – однажды сказала о нем Фернанда.

Узнав об этом, он рассмеялся и возразил:

– Это гораздо лучше, чем наоборот, дорогая!

Доктор Жиран подошел к Фернанде.

– Лучше, если бы она кричала, плакала, – взволнованно сказал он. – Ее спокойствие совершенно неестественно. Я очень боюсь за ее рассудок, если это состояние будет продолжаться. Дорогая мадам, вы ее друг, не можете ли вы чем-нибудь помочь?

Додо неподвижно стояла около носилок, которые поставили на стол. Она прижала руку Маркуса к своей груди и что-то шептала ему, совершенно не замечая того, что одна половина его лица страшно изуродована. Потом она наклонилась к нему и поцеловала его так, словно он был жив, словно, повернувшись к ней, мог возвратить ей поцелуй.

– Она сойдет с ума, – отчетливо прошептал доктор. – Умоляю вас, уведите ее отсюда, и как можно скорее. Я приготовлю ей какое-нибудь лекарство.

Фернанда подошла к Додо и, обняв ее, сказала:

– Дорогая, сейчас даже ты ничем не можешь помочь ему. Пойдем со мной. Маркус, наверное, сказал бы то же самое.

– Маркус всегда говорил мне: «не уходи», – быстро возразила Додо. – Разве ты не помнишь, как он мне постоянно твердил это? Даже когда я уходила мерить платья… Как же я могу оставить его теперь?

– Но ты должна… – очень нежно начала Фернанда. Она хотела добавить: «отдохнуть», но не успела. Додо слегка покачнулась и беспомощно упала на колени. Фернанда, выпуская ее из своих объятий, опустилась рядом с ней и прижала ее голову к своему плечу.

– Прекрасно! – воскликнул доктор. – Она лишилась чувств. Уведите ее теперь и уложите в постель.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Уложив Додо и успокоив ее немного, Фернанда прошла в комнату Сильвии.

Девушка стояла у окна. Увидев Фернанду, бедняжка тихо вскрикнула и, как ребенок, протянула к ней руки.

– Во всем виновата я одна, – почти беззвучно сказала она. – И мама узнает это. Может быть, уже знает. Фернанда, что мне делать? Что я могу сделать? Мама больше никогда не захочет видеть меня.

Фернанда зажгла папиросу. Она ни минуты не сомневалась, что поведение Додо будет именно таким, как предчувствовала Сильвия. Додо никогда не заботилась о дочери, не беспокоилась из-за нее даже в то ужасное время в Париже, когда Сильвия заболела дифтеритом; она никогда не покупала ей игрушек, не играла с ней, не рассказывала ей сказок.

Все это делала Фернанда. Она научила ее кататься верхом в Булонском лесу и плавать в Трувилле. Додо мирилась с существованием Сильвии и считала, что на этом кончаются все ее материнские обязанности. Но Маркус искренне любил девочку; он баловал ее и заботился о ней постоянно, несмотря на свой огромный эгоизм.

«К сожалению, что касается будущего Бит, на Додо рассчитывать не приходится», – подумала Фернанда, сжимая в своей руке холодную руку Сильвии.

Но если она теперь возьмет Сильвию к себе, как сделала тогда, когда девочке было шесть лет, это невероятно усложнит ее собственную жизнь… Одно дело иметь в своей квартире маленькую девочку и совсем другое – привезти к себе эту девочку десять лет спустя. А впрочем, в крайнем случае, есть еще этот добряк Монти…

Кругом царила глубокая тишина. Сильвия тихо всхлипнула. Этот звук отбросил Фернанду в одно мгновение на много лет назад. Все лучшее, что было в ней, всколыхнулось.

– Ты будешь жить у меня, детка, и мы будем счастливы вместе, как и тогда, – взволнованно сказала она. – Ты ведь согласишься, Бит? Ты вернешься ко мне, и старая Мария снова будет ухаживать за тобой.

– Вы это говорите серьезно? – радостно воскликнула Сильвия и крепко прижалась к Фернанде.

Фернанда возвратилась в свою виллу только на рассвете. Холодные краски утренней зари с неумолимой ясностью обрисовывали все и придавали новый оттенок событиям минувшей ночи и всем обещаниям, данным в минуту волнения. Она почувствовала необычайную усталость.

Разглядывая себя в зеркале, Фернанда заметила, что вокруг ее изумительных глаз залегли тени, складки с обеих сторон упрямого рта обозначились резче.

«Все эти чужие горести только изматывают меня, – цинично подумала она. – Я не могу позволить себе в мои годы так волноваться. И еще менее я могу позволить себе те неудобства, которыми до отказа переполнено ближайшее будущее. Молодая девушка у меня в доме… Девушка с изумительным цветом лица и с милой наивностью и любопытством молодости. Прощай, комфорт, прощай, бесшабашный, легкомысленный образ жизни, к которому я так привыкла за последние годы…

Она устало поморщилась.

Придется от многого отказаться, когда Сильвия поселится у нее. От всего того, что делает жизнь занятной и придает ей известную остроту.

Она позвонила, и горничная, ласково ворча, вошла в комнату. Манелита была испанкой, говорила только на своем родном языке и упорно отказывалась учиться какому-нибудь другому. Фернанда всегда говорила с ней по-испански. Манелита прожила у нее больше двадцати лет и едва ли знала около двадцати французских слов.

Жестикулируя, вращая глазами и сверкая белыми зубами, Манелита направилась к Фернанде. Черные волосы испанки были высоко заколоты большим гребнем в форме кинжала; ее полное тело было завернуто в потертый халат из оранжевого бархата, который ей подарила хозяйка.

– Это называется отдых, – ворчала она. – Отличный отдых, нечего сказать! Днем и ночью полный покой. Днем менять несколько раз туалеты синьорите, подавать ей еду, поддерживать порядок в вилле, набитой цветами. Замечательный отдых! Ночью тоже ни минуты покоя: ложишься в час ночи после того, как оденешь синьориту в последний раз, а в четыре – к возвращению синьориты – уже на ногах. Париж в сравнении с этим был раем. Там бедная служанка имела хоть пару свободных часов за день!

Ворча таким образом, она ловкими пальцами быстро раздевала Фернанду. Но та сделала неловкое движение, где-то зацепилась какая-то застежка, – последовал настоящий взрыв испанского и французского гнева.

Фернанда была великолепна: она неистовствовала, выкрикивала всякий вздор, потрясала своими украшенными драгоценностями руками, умоляла, протестовала, а Манелита, совершенно не испугавшись, пылко возражала ей.

– В таком случае, если вы так недовольны, уходите, уходите, уходите сейчас же! – патетически восклицала Фернанда. – О, неблагодарная, оставьте меня – это все, о чем я вас прошу.

Манелита не заставила долго ждать ответа.

– Оставить вас? Получить, наконец, долгожданную свободу, покой? Слава Богу!.. Уйти? Я ухожу с радостью. Прощайте!..

С этими словами она направилась к двери, но на пороге остановилась и посмотрела на свою госпожу… В следующее мгновение они бросились друг к другу в объятия.

– Вы слишком переутомились, вы не бережете себя, – заявила Манелита, усаживаясь около Фернанды и массируя ее.

Старая Мария спускалась вниз, когда Манелита вышла из комнаты Фернанды.

– Кофе?… – спросила Манелита, и ее усталое смуглое лицо просветлело.

– Я сейчас принесу вам чашку, – сказала Мария. – Держу пари, что мадам снова не в духе.

– О, она очень взволнована! – ответила Манелита. – Но как может быть иначе? Представьте себе, Сильвия будет жить у нас в Париже. Взволнована?.. Есть от чего волноваться! Как можно наладить жизнь, если в квартире девушка, и к тому же еще такая красавица!

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

– Мы еще не можем уехать! – раздраженно сказал Родней.

– Почему? – невозмутимо возразил Эшли. – Я отлично понимаю, почему леди Дин не может принять тебя сейчас, но разве ты уверен, что она захочет тебя видеть через некоторое время? Честное слово, Родди, я не знаю, что мы можем сделать. Мы писали ей, пошли к ней, но все напрасно. Какие же у тебя основания оставаться?

– Мне кажется нечестным уехать теперь, – ответил Родней, – даже не выразив ей соболезнования… И вообще… Я чувствую себя виноватым в том, что остался жив.

– Но, весьма возможно, что ты не погиб бы даже в том случае, если бы Дин не поступил так, как сделал, – сухо заметил Эшли.

Родней повернулся и вышел из комнаты. Его охватило острое беспокойство. Он сел в автомобиль и бесцельно поехал по извивающемуся шоссе.

Конечно, было бы нечестно уехать, не повидав леди Дин; но уехать, не поговорив с Сильвией, было совершенно невозможно.

Внезапно с вершины холма, на котором остановился, он заметил отель, где жила Сильвия. Было уже поздно – десять часов вечера, – но, повинуясь внезапно охватившему его порыву, он решил поехать туда и сделать последнюю попытку повидать девушку.

Когда он остановился у отеля, Сильвия вышла на широкий мраморный подъезд.

Родней с быстротой молнии выпрыгнул из автомобиля.

– Сильвия! – нерешительно окликнул он ее.

Он подошел к ней и взял под руку.

– Поедемте со мной немного, – попросил он. – Я должен поговорить с вами.

Она не сопротивлялась. Он увлек ее с собой и усадил в автомобиль. Она была снова с ним, и, вместе с ее близостью, уходили горечь и беспокойство, царившие в его душе. Он остановил автомобиль у самого моря; волны с тихим плеском набегали на берег.

– Я не знаю, с чего начать, – сказал Родней. – Слова в таких случаях бесполезны… Сильвия, поверьте мне, я ужасно огорчен. Я чувствую огромную вину, но ничего не могу сделать, я…

– Ах, нет, вы ни в чем не виноваты! – перебила его Сильвия прерывающимся голосом. – Я одна виновата во всем происшедшем. Ведь это я затеяла прогулку верхом в такой неурочный час. Я никогда не забуду настоящей правды и никогда не прощу себе этого.

Родней обнял ее.

– Вы не должны думать так, страдать так – это может отразиться на вашем здоровье. И, кроме того, в этом нет и следа правды. Вы с таким же успехом можете утверждать, что в смерти вашего отца виноват грум, который привел Раджу. В случившемся никто не виноват; но я буду вечно помнить и сожалеть об этом.

– Ах, теперь уже ничто не имеет значения! – с отчаянием воскликнула Сильвия.

– Вы ошибаетесь! – пылко возразил Родней. Он притянул ее к себе с внезапно вспыхнувшей страстью. – А мы – вы и я – вы забыли об этом, Сильвия?

Он взглянул в ее грустные, полные слез, глаза; она была прекрасна; у Роднея сжалось сердце при виде выражения скорби на ее лице. Он наклонился к ней и стал осыпать ее поцелуями, которые взволновали их обоих. Он забыл об Эшли, о своих друзьях, о своей прежней жизни, словно все это никогда не существовало. В этот момент он сознавал только одно: он любит и любим. Светлая головка Сильвии, прижавшаяся к его плечу, вызвала в его душе чувство острой, до боли, нежности – какой она еще ребенок! У него появилось желание, которое приходит так редко в жизни: быть добрым с Сильвией, заботиться о ней, защищать ее.

Внезапно Сильвия подняла голову. Обняв одной рукой шею Роднея, она притянула его к себе.

– Теперь я поцелую вас, – шепнула она. Ее холодные губы прижались к его губам, он почувствовал, как затрепетало все ее стройное тело, прижавшееся к нему; он прочел немое обожание в ее смущенном взоре.

Не отрывая своих губ, она тихо шепнула:

– Я люблю вас, люблю! Я всегда буду любить вас!..

Бурное ликование охватило Роднея; он испытывал в это мгновение невыразимое счастье, которое приходит только раз в жизни и мимолетно, как вздох.

Он любил и был любим: жизнь была в его руках, он мог ее устроить по-своему.

Запах фиалок и мимоз, лепетание моря – все это окутало их волшебной пеленой счастья и унесло далеко от повседневности. Прижавшись друг к другу, они были одни в целом мире и, кроме них самих, ничто не занимало их.

– Неужели это правда? – спросила Сильвия, и Родней, прижавшись щекой к ее шелковистым волосам, ответил:

– Самая настоящая правда, любимая!

Наконец, он отвез ее в отель и, обняв на прощание, сказал:

– Я заеду за вами завтра утром, дорогая!

Он возвращался домой с бешеной скоростью; блаженство минувшего часа еще владело им. Даже мелькнувшая в сознании мысль о затруднениях, с которыми было связано будущее, не могла испортить ему настроение.

Возвратившись домой, он вспомнил об Эшли, и тревога с новой силой охватила его.

Без сомнения, брат будет против этого брака, а без помощи Эшли его доход не превышал ста фунтов стерлингов в год.

Родней поднялся к себе и переоделся в пижаму.

Было бессмысленно откладывать разговор с братом, уклоняться от неизбежных последствий. Лучше начать действовать как можно скорее.

Свет, пробивавшийся из комнаты Эшли, показывал, что тот еще не спит. Родней решительно подошел к двери и постучал.

Эшли сидел в кровати, обложенный подушками, как и в ту ночь, когда Родней пришел к нему, чтобы сообщить о трагической смерти Маркуса. У него был очень усталый вид, но глаза его странно блестели.

– Ты меня балуешь этими ночными посещениями, – сказал он, слабо улыбаясь. – Благодаря тебе, время быстро проходит.

«Он что-то хочет сказать мне, – мелькнуло в мозгу Эшли. – Но не решается. Я уверен, что дело идет о той девушке».

Вслух он сказал:

– Я велел Григсу приготовить все к отъезду, мы завтра уезжаем. Уверен, что теперь ты уже ничего не будешь иметь против. Дело в том, что я чувствую себя очень скверно, и чем скорее мы вернемся в Лондон, тем лучше. Мне так кажется…

– Неужели что-нибудь новое? – тотчас же спросил Родней.

– Нет, вероятно, старое ухудшилось. Мне кажется, единственный врач, который мне хоть немного помогает, – это Калькотт. И, кроме того, я просто хочу домой.

Он провел тонкой, испещренной синими жилками, рукой по седым волосам, которые – Родней хорошо помнил это – до войны были такими блестящими, темно-каштановыми, – и глубоко вздохнул.

– Иногда тоскуешь по дождю, по прохладной зелени и пасмурному небу, по собачьему лаю и по потрескиванию огня в камине. Ах, как я хочу домой!..

Тон Эшли волновал Роднея. Он протянул руку и положил ее рядом с рукой брата.

– Конечно, мы уедем завтра, но… – он поколебался. – Я должен тебе кое-что сказать, Эш! Дело идет о Сильвии Дин. Я сделал ей предложение…

Он несколько мгновений не глядел на Эшли, медленно достал портсигар, вынул папиросу и очень осторожно зажег ее. Когда вновь взглянул на брата, он встретил его спокойный, холодный взгляд.

– Ты сделал предложение дочери того человека, который был убит на днях? – отчеканил он.

– Который спас мне жизнь… – поправил Родней.

– Сколько времени ты знаком с мисс Дин?

– Это к делу не относится! – резко ответил Родней. – Я сделал Сильвии предложение, и она согласилась.

В то время, как он это говорил, ему внезапно пришло в голову, что он на самом деле ни разу не упомянул Сильвии о браке; это казалось таким ненужным и после их взаимного признания в любви само собой подразумевалось.

Он резко добавил:

– Во всяком случае, наш брак уже дело решенное.

Эшли приподнялся, опираясь на подушки; он не сводил с брата пронзительного, грустного взгляда.

– Ты считаешь брак с мисс Дин вполне подходящим для тебя? – внезапно спросил он.

– Безусловно! – ответил Родней.

– Ровно неделю тому назад ты упомянул при мне впервые имя этой девушки. Я тогда же сообщил тебе все, что знаю об этой семье, и все, что я лично испытал по милости отца этой мисс Дин. Оставим, однако, мои личные чувства в стороне. Ты так же хорошо осведомлен, как и я, о положении Маркуса Дина в обществе – его выставили из всех порядочных клубов Лондона. В Париже его постигла та же участь, и ему пришлось бежать оттуда после скандала с молодым Пелеретом. Леди Дин не менее знаменита, чем ее покойный супруг. И ты после всего этого считаешь, что вполне допустимо ввести в нашу семью дочь подобных родителей?

Родней поднялся и остановился около кровати.

– Я ни о чем подобном не думал, – сказал он. – Я люблю Сильвию, и я женюсь на ней. Нельзя допустить, чтобы совершенно невинная девушка расплачивалась за грехи родителей. Это было бы ужасно. Ты осуждаешь Сильвию, не зная ее, я уверен, что когда ты познакомишься с ней, твое мнение изменится. Будь снисходительным, Эш! Я знаю твои взгляды – я знаю твои планы, которые ты строил и на которые я так необдуманно согласился из-за отсутствия опыта или предусмотрительности. Нельзя устраивать брак так же, как готовить стол для обеда. Когда мы говорили о моей женитьбе – я тогда почти не знал Сильвию.

– Значит, тебе понадобилась всего неделя, чтобы убедиться, что она – единственная, подходящая для тебя жена.

Родней вышел из себя.

– Я пришел сюда не для того, чтобы выслушивать твои банальные колкости на наш счет – мой и Сильвии. Твое несогласие на наш брак ничем не оправдано. Я отлично знаю, что ты можешь сделать меня нищим, – это будет очень низким поступком с твоей стороны – и я знаю, что ты пойдешь на это. Так вот мое последнее слово: ты можешь принять или отклонить его, мне все равно; я женюсь на Сильвии, даже если останусь без всяких средств к существованию.

Бледные впалые щеки Эшли покрылись красными пятнами, его руки задрожали.

Он окинул взором высокую фигуру брата и спокойно выдержал взгляд его ясных блестящих глаз. У него внезапно пересохло во рту.

Все надежды его жизни, все упования его сосредоточились в Роднее – надежды, которые со временем превратились в мучительные стремления, вскормленные его беспомощностью. Он страстно желал перед смертью успеть заложить фундамент для осуществления своих планов – женить Роднея, и вдруг…

Родней разрушил все, разбил вдребезги все его надежды, все мечты…

Сдавленным голосом Эшли произнес:

– Я принимаю твой вызов. А теперь послушай, что я скажу: в тот день, когда ты женишься на этой девушке, ты покинешь мой дом, и я прекращу выплачивать тебе твое содержание.

Родней горько усмехнулся.

– Отлично, – сказал он, и, круто повернувшись, вышел из комнаты.

Вернувшись к себе, он постарался подвести итог всем событиям. Эшли выплачивал ему пять тысяч фунтов в год, и этого ему едва хватало. Пока он был в хороших отношениях с Эшли, это, конечно, не имело значения, но теперь, после разрыва с ним, этот факт становился чрезвычайно важным.

Долги и – никакой работы. Неуменье и неприспособленность ни к чему, кроме военного дела.

Внезапно в его мозгу, где царил хаос беспорядочных, печальных мыслей, промелькнуло воспоминание о голосе Сильвии; он почувствовал на своих губах прикосновение ее свежих губ, услыхал ее шепот: «Я люблю вас, люблю!»

Он присел на край кровати и лениво потянулся. Кто-нибудь поможет ему найти работу… ну, а если они даже будут бедны, то может ли это иметь значение для кого-нибудь из них? Уж не для Сильвии, во всяком случае…

Авось что-нибудь подвернется… У него есть много друзей, которые, конечно, помогут ему устроиться. Он сможет получить должность управляющего имением или службу в каком-нибудь учреждении.

Все это – дело будущего, а в настоящий момент он себя чувствовал полным энергии и готовым к борьбе, и… ему захотелось есть.

Он решил спуститься вниз, чтобы чем-нибудь подкрепиться. Выйдя на площадку лестницы, Родней вспомнил, что, возвращаясь, оставил решетку лифта открытой и не спустил вниз кабинку. Он решил воспользоваться лифтом, чтобы не поднимать шума.

На лестнице было совершенно темно, плотно прикрытые двери не пропускали света. Родней отодвинул решетку и вошел, как он думал, в клетку лифта. На мгновение его охватило томительное, до тошноты противное сознание неизвестности, и он полетел вниз, ударяясь головой о железные перекладины.

Эшли, услыхав шум, испугался и окликнул Роднея, затем нажал кнопку звонка.

В комнату вбежал Григс, на ходу застегивая ливрею.

– Что случилось? – взволнованно спросил Эшли.

Он не успел кончить, когда в комнату ворвался смертельно бледный сторож.

– Это синьор Родди, – задыхаясь от ужаса, пролепетал он. – Лифт… сорвался… вода…

– Мое кресло, Григс! Скорее, скорее! – крикнул Эшли.

Он в мучительной тревоге следил, как Роднея внесли наверх, и молча сидел у постели брата в ожидании доктора.

Доктор пришел через несколько минут; это был молодой и способный, но очень нервный человек.

– Я ничего определенного не могу сказать, – заявил он Эшли. – Здесь необходима серьезная операция. Кассо из Парижа – вот к кому нужно обратиться.

– Вызовите немедленно карету скорой помощи, – отрывисто приказал Эшли. – Вы поедете с нами в Париж. Специальный экспресс довезет нас туда за пятнадцать часов.

Солнце разбрасывало по волнам золотые блики, когда экспресс отошел от станции и полным ходом направился к Парижу, где Роднея ждал предупрежденный телеграммой знаменитый Кассо.