Текст книги "Ты — любовь"
Автор книги: Оливия Уэдсли
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 10 страниц)
Он наклонился к ней и сказал:
– Пора спать, дорогая. Пойдем, я отнесу тебя наверх.
– Ах нет, не надо еще! – взмолилась Селия, – я ждала тебя так долго, с тех пор, как сестра Харнер ушла домой.
– Ах, скверная девочка! – сказал Хайс.
– Ужасно! – рассмеялась она, – но мне нравится быть такой.
Хайс тоже рассмеялся. Что он мог сделать другое, держа Селию в своих объятиях, когда ее рука гладила его волосы? Хотя он испытывал странное чувство благоговения перед невинностью Селии, в глубине души он удивлялся, каким образом такая нетронутость могла существовать в наши дни. Он мысленно спрашивал себя, случалось ли кому-нибудь быть в таком положении, как он сейчас? Очень мягко и осторожно он попробовал обсудить с ней кое-какие вопросы.
– Ты знаешь, деточка, – начал он, – тебе бы не следовало ждать меня.
– Почему нет, если я так люблю тебя? – спросила Селия, широко открыв глаза.
– Девочка, маленькая, это может скомпрометировать тебя и…
– Скомпрометировать? Но ведь мы же любим друг друга, – спросила Селия, притягивая его голову к своей. – Разве ты уже не любишь меня? Нет, нет, я знаю, что любишь меня, я чувствую это, потому что я слышу, как бьется твое сердце… О, ты любишь – и какое мне дело до всего остального!..
Хайс поцеловал ее. Он едва владел собой, кровь стучала в его висках, сердце бешено колотилось. Он поднял ее на руки и отнес наверх в ее комнату. Затем решительно попрощался с ней и быстро вышел из комнаты.
Уходя, он видел ее протянутые к нему руки, ее глаза, в которых светилось обожание, ее губы, пылающие от его поцелуев… Улыбаясь ему вслед, она подразнила его:
– О, Дикки! Ты уже совсем не любишь меня, иначе ты не ушел бы так скоро!
Выйдя из комнаты, он остановился, не выпуская из рук дверной ручки. Его поведение было возмутительно, бесчестно – он ясно сознавал это; он стыдился самого себя.
Он чувствовал, что должен быть честным с Селией, как бы больно это ни было. С намерением рассказать ей все, он снова открыл дверь, терзаемый мыслью о том, что собирался сделать, но твердо решил не обманывать ее больше.
Дверь распахнулась бесшумно: Селия с закрытыми глазами стояла в кровати на коленях и молилась.
«Нет, я не в силах сказать ей!» – с горечью подумал Хайс.
Он закрыл дверь и отправился к себе. Он никогда никого не любил так, как Селию; в эту любовь он вложил все, что в нем было самого лучшего, чистого, самоотверженного. И чем больше он думал об этом, тем большее отвращение и презрение к самому себе, к своей нерешительности охватывало его.
* * *
– Итак, я должен ее видеть, – громко сказал Рикки. Он временно остался на Брутон-стрит, в качестве сторожа, и последнее время очень часто разговаривал сам с собой.
Продажа имущества с аукциона должна была состояться на следующей неделе, и Рикки разрешили пока оставаться в доме. Он теперь очень часто разговаривал с Лорингом; по вечерам, в половине восьмого, он поднимался в комнату Лоринга и возился там, воображая, что вынимает костюмы для своего господина, отвечая на предлагаемые вопросы.
– Да, сэр. Я здесь. Вот горячая вода, сэр. Что вы оденете – фрак или смокинг? Спасибо, сэр.
Он зажигал электричество над туалетным столом, и ему казалось, что он ясно видит красивую голову Лоринга, отраженную в зеркале, и следит, как он быстро двигает щетками с ручками из слоновой кости, приглаживая свои мягкие блестящие волосы; затем немного бриллиантина из квадратной маленькой бутылочки с отверстиями в пробке – и по комнате разливается очень хорошо знакомый, тонкий аромат фиалок. Потом Лоринг подходит к миске с инкрустациями и тщательно моет в горячей воде руки. Вся комната благоухает ароматическими солями, которые он всыпает в ванну. Потом он зажигает папиросу; на его туалетном столе всегда стоит большая коробка папирос. Рикки пересчитывает их каждый вечер, чтобы знать, не польстилась ли на них какая-нибудь легкомысленная юная горничная.
После того, как выкурена папироса, Лоринг надевает фрак и осматривает карманы. – Все ли я взял, Рикки, дружище? – спрашивает он рассеянно; и Рикки перечисляет: – Ключи, бумажник, носовой платок, мелочь? И все оказывается на месте.
Иногда Лоринг говорит: Рикки, смешай-ка для нас коктейль! Сайд-Кар! – Тогда Рикки уже знает, что сегодня был удачный День, потому что Сайд-Кар употреблялся только в очень торжественных случаях; и он торопится смешать коньяк с лимоном и со льдом и прилежно взбалтывает их.
Потом Лоринг говорит:
– Смотри, Рикки, будь осторожен, впускай только своих. – И Рикки, не сводя со своего обожаемого кумира глаз, полных собачьей преданности, отвечает:
– Конечно, сэр, можете положиться на меня!
Лоринг весело улыбается, позвякивая серебром, бросает последний взгляд в зеркало, поправляет галстук, снимает воображаемую ниточку со своего безукоризненно сидящего костюма и спускается вниз…
Сегодня вечером, стоя за дверью, Рикки думал, что он слышит отзвук этих легких шагов.
Он приготовил комнату Лоринга к вечеру и стоял на месте, глядя вокруг себя безумными глазами – это были глаза фанатика, одержимого видениями. Нервная система Рикки, сильно пострадавшая во время войны от раны, теперь окончательно расстроилась.
Он был убежден, что если бы ему удалось найти жемчужину, он бы легко отыскал и убийцу Лоринга. Но в его больном мозгу все перепуталось. Этот инспектор, например, обещал помочь ему, сказал, что непременно найдет жемчужину, а между тем до сих пор ничего не сделал.
Рикки всегда считал, что от полиции мало толку, а теперь он окончательно убедился в этом. «Если человек хочет добиться своей цели, он должен действовать сам и ни на кого не надеяться», – подумал он. Он потушил свет и поплелся вниз. За последние несколько недель он очень похудел, и его шаги издавали странный шаркающий звук. Он одел свою потертую шляпу и вышел на улицу.
Последний, кто держал жемчужину, была Селия – значит, лучше всего повидать ее и поговорить с ней. Ему не пришло в голову, что было уже около одиннадцати часов вечера; но даже если бы он и подумал об этом, то вряд ли это обстоятельство могло изменить его намерение.
Рикки знал, где искать Селию; он был настолько предусмотрителен, что записал на клочке бумаги ее адрес и всегда носил его с собой. Вынув его из кармана, он прочел: «Сент-Джемс-сквер»; значит, совсем близко отсюда.
Он шел очень быстро, подгоняемый желанием как можно скорее поговорить с Селией.
Дом был погружен в темноту. Рикки позвонил; ответа не было. Тогда он обошел дом со двора и, найдя незапертую дверь, открыл ее. Он спокойно вошел внутрь с сознанием того, что явился сюда на совершенно законном основании и абсолютно не сознавая того, что его вторжение в такой поздний час может быть превратно истолковано. На первом этаже Рикки не встретил никого. Он поднялся наверх; там тоже не было ни души.
В тот вечер Хайс отпустил своего лакея и всех своих немногочисленных слуг, так что в доме никого не было.
Рикки бесшумно бродил из комнаты в комнату, прислушиваясь к каждому шороху и заглядывая во все углы – всюду было пусто и тихо.
Наконец, в небольшой комнате, выходящей на площадку лестницы, он нашел мужские вещи, вроде тех, которыми постоянно пользовался Лоринг: массу ботинок и туфель на колодках, несколько маленьких щеток для головы, бутылку бриллиантина с пульверизатором, парчовую пижаму; в углу стояла небольшая кровать, совсем такая же, как у его господина. Рикки подошел к туалетному столу и принялся перебирать вещи: уложил на место щетки, отодвинул бриллиантин; затем он надел пижаму на вешалку и повесил ее в шкаф. На кровати он подобрал носовой платок и понес его к туалетному столу – Лоринг держал платки в небольшом ящике слева. Рикки открыл этот ящик, чтобы положить туда платок, и увидел открытый футляр, в котором лежали запонки из черных жемчужин.
Платок выпал из его рук. Дрожащими пальцами он схватил футляр – это были точно такие же жемчужины, как та, которую он нашел. Его охватило странное полуобморочное состояние… Сама судьба послала его сюда… Он понял это теперь… Он всегда знал, что несправедливость будет отомщена… он найдет правду…
И так оно и случилось! Раз он нашел черные жемчужины, значит, убийца здесь, близко; он отомстит за Лоринга! Рикки положил футляр в карман. С ним творилось что-то неладное; он сам это чувствовал; может быть, он был так слаб оттого, что забыл поесть? Он не мог вспомнить, когда ел в последний раз. Его дикий и вместе с тем робкий взгляд блуждал вокруг – в его глазах не было злобы, они были испуганные и безумные.
Стоявшие на небольшом столике графин с коньяком и тарелка с сандвичами привлекли его внимание. Как будто это было в порядке вещей, он подошел к столику и принялся есть и пить.
Он был очень слаб, и коньяк тотчас же ударил ему в голову. Он споткнулся и упал. Как раз в этот момент Джонс, лакей Хайса, заглянул в комнату и, не заметив ничего подозрительного, потушил свет. Час спустя он лег спать. А еще час спустя Хайс, измученный и несчастный, вошел в комнату. Не зажигая света, он подошел к окну и остановился там, уставясь в спокойную тишину ночи, надеясь в ее ласкающем мраке обрести хоть частицу утраченного покоя.
Потом он обернулся, подвинул к окну кресло и, опустившись в него, стал глядеть на ясное ночное небо.
В это мгновение Рикки пришел в себя. Он приподнялся с пола и сел, удивленно озираясь вокруг. Внезапно он увидел резко выделяющийся на более светлом фоне окна темный силуэт головы.
И Рикки понял! Это был человек, которому принадлежали черные жемчужины.
Глава XI
Очень осторожно Рикки двинулся вперед; он поднял голову, как охотничья собака, почуявшая добычу; его сознание совершенно прояснилось, и только одна мысль сверлила его мозг – это сидит человек, которому принадлежат черные жемчужные запонки, значит, это – убийца!
Он видел, как Хайс встал, зажег папиросу; как он подошел к открытому окну и, тяжело и устало вздохнув, стал смотреть на улицу.
Рикки выпрямился, держась за спинку стула, и с ненавистью устремил свои слишком блестящие глаза на неподвижную фигуру у окна.
Хайс, погруженный в глубокую задумчивость, не слышал, как Рикки приблизился к нему; Рикки настолько похудел за последнее время, что двигался совершенно бесшумно. Он набросился на Хайса с такой стремительностью, что последний ничего не успел сообразить.
Выведенный из равновесия неожиданностью нападения, Хайс даже не попробовал сопротивляться; он нерешительно поднял руку, по его лицу промелькнуло удивленное и вместе с тем гневное выражение, он открыл рот, чтобы заговорить или крикнуть – тогда Рикки изо всех сил ударил его по голове маленьким кастетом. Хайс покачнулся и, широко раскинув руки, упал, как подкошенный, лицом вниз.
Рикки наклонился к нему и тихо сказал:
– Возможно, что вы встретите там мистера Лорри – я надеюсь, что это так будет – и он сам скажет все, что о вас думает. Я хотел вам все это рассказать, но вы слишком рано свалились, и я не успел этого сделать. Тогда вы могли бы ему передать, что Рикки не забыл отомстить за него.
Он слегка толкнул бесчувственное тело Хайса ногой; и вдруг сильная усталость и слабость охватили его. Он выпрямился и, решив, что больше ему здесь делать нечего, направился к двери, но на пороге столкнулся с Селией.
Ее голос прозвенел, вибрируя, как натянутая струна.
– Рикки! – о, что вы сделали, Рикки?! – Рикки повернул к ней пепельно-серое, бледное лицо, на котором сверкали безумным, фанатическим огнем глаза.
Он сделал странный, полный достоинства, жест и очень четко сказал:
– Я отомстил за мистера Лорри. Этот человек убил его. Мистер Лорри был самым лучшим господином и вообще лучшим из людей.
Селия с ужасом встретила взгляд его совсем уже сумасшедших глаз; сделав над собой усилие и стараясь говорить твердым голосом, она сказала:
– Отойдите в сторону, Рикки! Слышите?
Он тупо, с выражением явного недоверия, уставился на нее, и внезапно безумный огонь, сжигавший его душу столько дней и ночей, погас. Он весь как-то сразу осунулся, съежился и превратился в худого, морщинистого, очень жалкого человека.
– Я не знаю, – захныкал он, – я не знаю, что случилось…
Он попятился от Хайса и, бросившись мимо Селии к выходу, точно травимый зверь, слетел с лестницы.
Селия видела, как он убежал, но это не дошло до ее сознания; она бросилась к телефону и позвонила доктору.
Ответа не было. Селия ждала, охваченная волнением и отчаянием. Наконец, она повесила трубку. Хайс не шевелился. Она побежала к себе в комнату и принесла оттуда графин с коньяком. Опустившись на колени, она постаралась разжать его стиснутые зубы и влить ему в рот немного коньяка. Ее усилия оказались напрасными – коньяк залил всю его манишку – и это доказательство крайней беспомощности Хайса потрясло ее до глубины души.
Она склонилась к нему и, очень осторожно приподняв его голову, прижала ее к своей груди; у него был вид крепко спящего и вполне здорового человека – нигде не было видно следов ранения.
Сердце Селии обливалось кровью, но плакать она не могла. Бессознательно она стала тихонько раскачиваться, убаюкивая его, как маленького ребенка, и нежно нашептывая ему на ухо:
– Дикки, Дикки… мой милый, любимый!..
Но веки Хайса не дрогнули; его губы были по-прежнему плотно сжаты; руки безжизненно раскинуты.
Мертвую тишину, царившую вокруг, прорезал оглушительный звонок у входной двери.
Селия вздрогнула, но не двинулась с места, не зная, что предпринять. За дверью послышались тяжелые шаги, и с площадки лестницы раздался мужской голос:
– Констебль на посту заметил, что входная дверь в вашем доме распахнута настежь и…
– Идите скорее сюда, в освещенную комнату, – закричала Селия.
Высокий молодой полисмен показался на пороге. Он на мгновенье остановился, затем подошел к Хайсу и наклонился над ним.
– Кто это сделал? – резко спросил он Селию.
– О, я не знаю, я ничего не знаю, – растерянно пробормотала она, – но, ради Бога, вызовите как можно скорее доктора! Я не могла дозвониться. Доктор Уоллес, Мейфер, девяносто три сорок восемь.
Констебль подошел к телефону и позвонил.
– Говорят из дома лорда Хайса, – сказал он, – пожалуйста, приходите немедленно… говорит полицейский констебль.
Селия продолжала неподвижно сидеть на полу, склонившись к Хайсу и обвив руками его голову.
– Кто еще есть в доме? – спросил констебль.
Селия неопределенно взглянула на него и покачала головой.
Ей показалось, что прошла целая вечность до тех пор, пока она услышала голос доктора Уоллеса. В действительности же прошло не больше пяти минут.
Он подошел к Селии и, опустившись около нее на колени, очень мягко сказал:
– Передайте его теперь мне, пожалуйста! – Он осторожно разжал руки Селии и, поддерживая голову Хайса, положил руку Селии к себе на плечо.
– Мне бы очень хотелось, чтобы вы отдохнули немного вот там, в том кресле, и выпейте немного коньяка, пожалуйста! Вы ведь это сделаете? Я говорю это потому, что мне потом понадобится ваша помощь.
Все время, пока доктор Уоллес говорил с Селией, он не спускал глаз с Хайса. Когда она опустилась в кресло, он знаком подозвал полисмена и они вдвоем, очень осторожно, подняли Хайса с пола и перенесли на кровать. Как только его голова коснулась подушки, у доктора Уоллеса вырвалось восклицание, которое он постарался подавить: кровь, просочившись сквозь густые волосы Хайса, образовала большое пятно вокруг его головы.
Доктор Уоллес внимательно осмотрел рану, затем, с совершенно не изменившимся лицом, стараясь подавить волнение, подошел к телефону и, назвав номер, взглянул на Селию. Ее глаза молили его сказать ей правду; он ободряюще кивнул ей и откровенно заявил:
– Я хочу позвать сюда сэра Марселя Лайна, если это только удастся. Он большой специалист в этих делах. Лорд Хайс получил тяжелое ранение… Алло, алло!.. да… говорит… Филипп Уоллес из дома лорда Хайса… С лордом Хайсом случилось несчастье… положение очень серьезное… если бы вы могли приехать…
Он повесил трубку и, облегченно вздохнув, обернулся к Селии:
– Сейчас приедет великий человек, это отлично.
– Я послал за инспектором, сэр, – сказал констебль. В этот момент в дверях появился Твайн; спокойный, огромный и приветливый, как всегда, он уселся рядом с Селией и, мало-помалу, выведал у нее все, что она знала о происшедшем.
Пока она говорила, он не перебивал и только время от времени кивал головой. Затем поднялся и вышел из комнаты.
Когда приехал Марсель Лайн, все в доме были на ногах, готовые исполнить все, что потребуется. Инспектор Твайн всех разбудил, а лакей Хайса позвал сестру Харнер. Она сразу поняла, что понадобится хирургу и занялась приготовлениями.
Когда сэр Марсель вошел в комнату, сиделка взяла Селию за руку, увела ее наверх, как маленького ребенка, и уложила в кровать.
– Он… умрет?.. – прошептала Селия.
– Нет, конечно, – воскликнула сиделка, стараясь улыбнуться, – лорд Хайс тяжело ранен, но он отлично перенесет операцию и все будет хорошо!
Она дала Селии снотворное и в очень тяжелом настроении возвратилась к хирургу.
– Удар был нанесен с невероятной силой, – сказал сэр Марсель. Это был высокий, плотный человек с красным лицом; только по его рукам можно было узнать в нем хирурга: у него были длинные, холеные руки, кончики пальцев были несколько широки, но сами пальцы – необычайно нежны и уверенны.
Только когда в небе зажглась заря, сэр Марсель кончил свое дело, поднялся и глубоко вздохнул. Он сделал очень опасную и сложную операцию в очень тяжелых условиях, и она была проделана блестяще.
– Так-то! – сказал он, громко зевая, – нет ли чего-нибудь выпить, Уоллес?
– Сейчас, сэр, – почти благоговейно ответил Уоллес. Он стремительно бросился в соседнюю комнату и принес коньяк.
– Я сегодня вечером, то есть, вернее, вчера, в восемь часов, делал трепанацию черепа в больнице, – сказал сэр Марсель грустно, – а позавчера до бесконечности возился с Клавдием Ревингтоном, так что немного устал.
Он встряхнулся, как большой сенбернар, натянул пальто, приветливо попрощался с Уоллесом и с сестрой Харнер и направился к выходу.
В вестибюле его остановила Селия. Она была в пижаме и имела вид совсем маленькой девочки. На один миг сэр Марсель подумал, что это дочь Хайса, но, сообразив, что это невозможно, решил, что она его сестра. Он ласково похлопал маленькую холодную ручку, уцепившуюся за его рукав.
– Я уверен, что все кончится благополучно, – сказал он, – успокойтесь!
Но Селия, не будучи в силах совладать с собой, прильнула к нему и громко зарыдала. Среди всхлипываний сэр Марсель услышал слова:
– Я обожаю его…
Выражение отеческой заботливости на его лице мгновенно сменилось самым неподдельным удивлением, но он продолжал ласково успокаивать ее.
Селия сделала над собой усилие и, перестав плакать, отошла в сторону; глядя на нее в этот момент, сэр Марсель подумал, что ему редко приходилось видеть такое очаровательное и, вместе с тем, такое несчастное существо.
– Послушайте, – твердо сказал он, – вы не должны так распускаться. Обещайте мне, что вы сейчас же ляжете спать. Я ведь доктор, и поэтому имею право приказать вам: ступайте немедленно в постель и примите перед сном аспирин.
– Он… он будет жить? – спросила Селия.
– Да, я надеюсь, что будет! – искренне воскликнул сэр Марсель, – и вы должны думать так же!
Он вышел на улицу, унося с собой воспоминание о глазах Селии, мерцающих, как яркие звезды сквозь туман, и о ее коже, нежной, как лепестки цветов. В его голове все время вертелся вопрос: «Но, черт возьми, кто же она?»
Теперь, успокоившись после всех волнений и неожиданностей, он вспомнил все о Хайсе и леди Виоле Трент.
Когда он вернулся домой, его встретила жена с большой чашкой отлично приготовленного кофе в руках. Ее густые волосы были заплетены в две толстых косы: завернувшись в мягкий шелковый пеньюар, она ласково улыбалась ему.
Он прошел в спальню, где для него уже была приготовлена постель, и, опустившись в ожидании горячей ванны в кресло около столика, на котором были кофе и сандвичи, сказал:
– Мэри, я не знаю, что я сделал, чтобы заслужить такую жену как ты. Слава Богу, тебе не семнадцать лет, у тебя нет ни стриженых волос, ни необузданных порывов! А, главное, слава Богу, что ты любишь меня так, как жена должна любить своего мужа, и ты отлично умеешь готовить кофе! Подойди ко мне и поцелуй. Ты знаешь, в этой зеленой штуке ты ничуть не выглядишь старше, чем во время нашего медового месяца, двадцать лет тому назад!
Леди Лайн наклонилась, поцеловала его густые седеющие волосы и тихо рассмеялась, потом, присев на широкую ручку кресла, она спросила своим красивым, низким голосом с шотландским акцентом:
– Кого это ты видел, милый, со стрижеными волосами и с горячими порывами?
– Ах, – сказал сэр Марсель, – это совсем другое дело! Я был у лорда Хайса и возился с его головой; его здорово хватил кто-то, и я очень боюсь, что много времени пройдет, пока он выздоровеет.
– Он твой пациент, значит, все будет в порядке, – сказала леди Лайн горячо.
* * *
Вернувшись на Брутон-стрит, Рикки поспешил в комнату своего господина.
Он вошел туда на цыпочках и, прикрыв за собой дверь, шепотом сказал:
– Я все устроил, мистер Лорри. Вы можете сегодня спать спокойно, сэр.
Он стал бродить по комнате, разглаживая складки на скатерти, передвигая стулья и укладывая вещи; потом, откинув одеяло, спросил:
– Прикажете что-нибудь еще, сэр?
Подождав несколько минут ответа, он ушел.
В его голове все смешалось, и красные круги замелькали перед глазами. Он стал их тереть изо всей силы, но круги не исчезали.
– Мне дурно потому, что я давно не ел, – сказал Рикки и, шатаясь, вышел на площадку лестницы. Ступени запрыгали перед его глазами и свалились в одну кучу, так что ему пришлось прыгнуть, чтобы спуститься вниз. Он споткнулся, упал и сильно ушиб лицо и руку. Он совершенно забыл о случившемся; у него было чувство удовлетворенности и облегчения, как после окончания трудной, утомительной работы.
Придя на кухню, он забыл о том, что привело его сюда, но предположил, что пришел, чтобы поесть. На улице становилось светло, очевидно, приближалось время завтрака.
Рикки наполнил чайник водой из крана и понес его к газовой плите, проливая воду на каждом шагу. Поставив чайник на плиту, он открыл газ. Газ почему-то не горел – он просто забыл зажечь его – и Рикки наклонился к трубке, чтобы посмотреть, в чем дело. Струя газа резко ударила ему в лицо, наполнила ноздри, рот, проникла в легкие… Он хотел отодвинуться, уйти, но у него не хватило сил оторвать ушибленную руку от трубки, в которую он вцепился.
Газ продолжал выходить из трубки, сизо-серым туманом разливаясь по комнате.
Рикки опустился на колени и упал лицом на плиту. Непонятное блаженство разлилось по его жилам, он потерял сознание и с легкой улыбкой счастья на губах погрузился в вечный сон.
С этой застывшей на лице улыбкой его нашел пришедший на Брутон-стрит инспектор Твайн.
Он легко поднял Рикки и положил его на стол в кухне, потом вынул из кармана большой носовой платок и накрыл им худое изможденное лицо слуги.
Смит, констебль, который находился в распоряжении Твайна, подошел к столу.
– Вы можете идти завтракать, – сказал Твайн. Он слышал, как тяжелые ровные шаги констебля мерно прозвучали по тихой улице и замерли в отдалении.
Наконец, отойдя от тела и приготовившись писать протокол, Твайн сказал:
– Говорят, что в наше время нет истинной преданности! А это же что?
– Дикки ранен! – повторила Пенси, широко раскрыв свои большие глаза, – его почти убил какой-то противный маленький человек, который потом покончил с собой! О, как ужасно, как страшно.
Она села на кровати – у нее был удивительно привлекательный вид, а ее мать молча думала, что Пенси несколько странно отнеслась к такому известию. Сама она была очень потрясена и взволнована, но Пенси, казалось, была больше удивлена, чем обеспокоена или огорчена. Она совсем не была подавлена горем и отчаянием, как это было бы вполне естественно для девушки, жених которой так опасно ранен.
Внезапно Пенси вся зарделась и низко опустила голову.
Она призналась себе в том, чего бы никогда не решилась сказать кому бы то ни было, и эта правда заставила ее мучительно покраснеть от стыда.
Теперь – да, именно теперь, она не должна больше встречаться с Борисом, теперь, как бы ей ни хотелось этого, она не может порвать с Дикки.
Она была безумно влюблена в Бориса. Сейчас, когда она знала, что не может поговорить с Дикки, не может вернуть ему слово, только сейчас она поняла, что не любит его, что ее сердце целиком принадлежит Борису, что все ее существо дышит им, что она не может без него жить.
Подняв голову, она сказала матери:
– Мне тяжело об этом говорить, дорогая. Я встану и сейчас же пойду к Дикки.
Она быстро оделась, не сказав ни слова своей горничной, и отправилась одна на Сент-Джемс-сквер. В сквере она встретила Бориса, который прогуливался с таким видом, точно весь мир был у его ног, и он был самым счастливым человеком на земле.
Пенси издали заметила возвышающуюся над всеми фигуру и сразу поняла, сердце подсказало ей, что это Борис.
Она взглянула на него, освещенного лучами утреннего солнца, и дрожь настоящего обожания пронизала ее. Он был таким красивым, крепким, молодым и жизнерадостным. Его серая шляпа съехала на затылок, в петличку темно-синего костюма была воткнута маленькая роза, а изящный голубой галстук как нельзя лучше подходил к его глазам.
Когда он заметил Пенси, его лицо засияло радостью. Почти бегом он направился к ней и крепко сжал ее руки.
– Вы! О, как хорошо, какое необыкновенное счастье встретить вас в такой час одну! Я пойду с вами повсюду, куда бы вы ни шли, и проведу с вами все утро, а потом мы позавтракаем вместе в любом ресторане, какой вы выберете. И, знаете, Пенси, вы прекраснее самого прекрасного цветка во всей вселенной! Пожалуйста, не думайте уверять меня, что я не должен говорить вам этого, потому что я должен это сказать! Ведь это правда.
Он смотрел на нее все время вопросительно и с нескрываемым обожанием и восхищением.
Тогда Пенси, стараясь избежать его взгляда, дрожащим голосом рассказала ему о том, что произошло с Хайсом. Борис молча выслушал ее и сказал вполне искренне:
– Бедняга, вот не повезло! Во всяком случае, я вас провожу туда.
Он был искренне огорчен, но не выведен из обычного состояния равновесия, как Пенси. Ведь то, что на Хайса напали и тяжело ранили, не уничтожало того факта, что он имеет какое-то отношение к Стефании Кердью и что его имя постоянно связывают с какой-то таинственной девушкой! Все это было налицо и, насколько Борис понимал, когда Хайс выздоровеет, он понесет должную ответственность за все это.
Во всяком случае, сейчас он был глубоко огорчен тем, что «его Пенси» страдает. Сидя в гостиной Хайса в ожидании ее возвращения, он непрестанно думал о ней, и у него сжималось сердце при мысли, что ей тяжело.
Он живо обернулся, когда открылась дверь, но его лицо тотчас же изменилось и приняло бесстрастное выражение – вместо Пенси на пороге стояла девушка, которую он никогда не видел. Его глаза испытующе скользнули по ней: очень хорошенькая, но не в его вкусе и совсем дитя… Кто бы она была?
Он спросил:
– Не можете ли вы мне сказать, как здоровье лорда Хайса?
– Ему немного, самую чуточку, лучше, – ответила девушка дрогнувшим голосом.
– Ах, как это все печально! – сказал Борис с неподдельной симпатией в голосе. – Вы родственница лорда Хайса?
Он задал этот вопрос, пытаясь по ответу выяснить, кто эта девушка.
– Нет, – ответила она.
Услышав это, Борис был искренне изумлен, но потом вдруг сообразил, что это, должно быть, та самая таинственная девушка, о которой он столько слышал. Значит, он все-таки открыл тайну, в конце концов! Теперь он думал только о Пенси. Он сказал, глядя на Селию в упор:
– Я пришел сюда с невестой лорда Хайса, леди Виолой Трент.
Селия и раньше была бледна, но при этих словах она стала еще бледней.
– Невеста? – повторила она шепотом, странно изменившимся голосом.
– Да, разве вы не знали? Мне кажется, у них уже назначен день свадьбы. – Он говорил спокойно, не испытывая ни малейшего угрызения совести; по его мнению, Пенси была обманута, и это было единственное, что огорчало его.
– Так вот как! – пробормотала Селия. Она улыбнулась очень жалкой, трогательной улыбкой и быстро направилась к выходу. Но Бориса теперь не трогало ничто, если только оно не имело отношения к Пенси.
Немного позже Селия ушла из дому.
– Навсегда! – твердила она страстно, – навсегда!
