Текст книги "Пламя"
Автор книги: Оливия Уэдсли
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 19 страниц)
ГЛАВА XXXIII
Снова в поезде, по тому же пути, с теми же станциями – Дижон, Амберье, – и воспоминания прошлого всплыли в ее памяти. Ей представилась маленькая потерянная фигурка, едущая ночью в Париж, тщетно пытающаяся заснуть и после бесплодных усилий прижимающаяся лицом к холодному окну. Как колесо судьбы стирает следы горестной действительности! В то время она ехала в третьем классе, в маленьком деревянном, похожем на ящик, отделении, теперь она в первом классе. Рядом с ней чемодан с платьем, купе наполнено запахом множества цветов, в одном углу книги и газеты, в другом – ее широкое дорожное пальто.
Грелка прикреплена к чемодану, и нет тех удобств, которые бы ни были к ее услугам. Неужели она действительно та самая несчастная девочка, которая десять лет назад проделывала этот путь?
Самая странная вещь для нас – это оглядываться назад. Начинает казаться, что мы смутно различаем себя на расстоянии. Мы выглядим бедными и жалкими фигурами и как будто не имеем ничего общего с тем, что представляем собой теперь. Тони почувствовала внезапный прилив жалости к этой бедной крошечной путешественнице, которая столько лет назад тяжело страдала.
Каким покажется ей Озиоло после стольких лет?
Неужели она действительно осталась той девочкой, для которой единственной мыслью в жизни была любовь, проявление любви к Роберту и восприятие его любви?
Сегодня ей казалось, что она не чувствует ничего. Все ее действительные интересы сосредоточены только на работе. Все ее чувства, если так можно назвать, волнение, которое она ощущала, она отдала Жоржетте в последний их вечер.
Де Солн пришел проститься с ней на вокзал. Его руки были полны цветов и книг. Это было так мило, что он пришел, и так похоже на него. Поезд двигался быстро и плавно, и она заснула лишь ненадолго.
Когда она проснулась, поезд въезжал в Гар Корнавэн в Женеве. В течение долгой остановки она пообедала в большом ресторане. Обед и сервировка были великолепны.
Маленький призрак, который сопровождал ее небольшую часть пути, скрылся. А между тем, когда много лет назад, в Женеве, она дожидалась поезда под дождем, слезы все время текли по ее маленькому личику.
Тони купила груду английских книг и папирос и улеглась, пока не почувствовала, что ей хочется спать. В вагоне была приятная теплота, она наполнила грелку, и теплая бутылка была у нее в ногах. Она читала «Заключенных» Мэри Чолмондэли. Книжка, чудесно написанная, верная действительности до последнего слова, захватила ее.
Было почти уже утро, когда она услышала стук в дверь таможенных чиновников и поднялась. Она еще не кончила книги, а уже граница. Часа через два она будет в Озиоло.
Когда она села завтракать, солнце уже поднялось и неожиданным светом залило все кругом. Синее небо над головой, зелено-золотая земля под ногами. Почему она не могла устроить себе отдыха много раньше?
Тони, казалось, просыпалась к новой жизни. Она была одна и свободна, мир был прекрасен, и – прозаическая, но освежающая мелочь – кофе так обжигал горло!
Желание оглядываться назад, которое пробудили в ней «Заключенные», прошло. Теперь она чувствовала себя ожившей для впечатлений внешнего мира, со всей его веселостью и солнечным сиянием.
Тони прибыла во Флоренцию. Она вышла с непонятным чувством какой-то бодрости и возбуждения. Наемные автомобили теперь выстроились рядами у вокзала, а между тем, когда она приехала сюда с Робертом, их автомобиль, как редкость, привлекал всеобщее внимание.
Она наняла автомобиль в Озиоло.
– Поезжайте медленно, – сказала она шоферу, – и по Виа Валериа.
Все вокруг изменилось, как она сама. Ряды домов стояли по полям, которые она так любила. Она не знала сама, радоваться или печалиться этому, – если бы все осталось по-прежнему, это, несомненно, навеяло бы на нее большую печаль, чем вся эта новизна. Эти места не были связаны со священными для нее воспоминаниями. Ее воспоминания были зарыты глубоко в земле, над которой выросли эти дома и дешевые открытые кафе. Издали она увидела длинный холм, поднимающийся в Озиоло. Шофер сошел и нагнулся, чтобы наладить что-то в машине, и Тони скорее с отвращением прислушивалась к нескладному шуму двигателя, чем жаждала, как это было когда-то, поскорее увидеть виллу.
Она медленно проехала мимо нее, окруженной теперь высоким забором; автомобиль остановился у небольшого отеля.
Тони спросила комнату, и ей предложили единственную оставшуюся.
– Она с ванной, синьорина, – красноречиво сказала хозяйка, распахивая маленькую дверь, за которой видна была небольшая железная кадка с устроенным над ней баком.
Тони рассмеялась и взяла комнату. Она чувствовала, как дух приключений, крадучись, проникает в ее жилки. Есть люди, для которых вернуться назад все равно, что разворачивать саван мертвеца: в каждом связанном с воспоминаниями месте тени выходят им навстречу, самый запах кустов сирени несет для них с собой всю тяжесть пролитых слез. Для других вернуться – значит забыть.
Тони, которая в течение долгих лет была уверена, что она не забудет никогда, вернулась и почувствовала, что слабым следам прошлого, которое ютилось в ее сердце, нет места в ее действительной жизни, даже в той жизни, которой она когда-то жила здесь, в этом самом месте, и которой она живет теперь снова.
Она закурила папиросу, подошла к окну и взглянула вниз. С правой стороны виднелась вилла; далеко в стороне на маленьком холме, почти скрытом за кипарисами, было кладбище. Тони стояла и пристально смотрела на трепещущий свет и раскаленную землю.
Восемнадцать и двадцать восемь, – а в промежутке один раз почти голодная смерть. Смутные воспоминания теснились в ее мозгу, и маленький призрак, который недолгое время сопутствовал ей в дороге, появился снова и неотступно смотрел на нее.
«Там, в розовой вилле, ты нашла свое небо, деревья в саду слышали его слова, цветы видели его поцелуи. Темнота скрывала тебя, но они все же видели. Он каждый день спускался вниз с небольшого холма и оттуда, обернувшись, приветствовал тебя рукой. Ты взглядом следила за ним, пока он не скрывался».
Тони отошла от окна, позвонила и заказала коляску.
Она надела длинные перчатки и взяла зонтик, хотя на всех колясках имелись полосатые тенты.
– К церкви! – сказала она кучеру. Он кивнул и погнал лошадь.
Было страшно жарко, воздух казался неподвижным, тяжелое жужжание пчел было похоже на непрерывный шум далекого моря. Дорога к кладбищу шла по высокому и узкому проходу, в котором лежала глубокая тень.
Проход не изменился. Тони видела его перед собой таким же, как и в последний раз, темным, бедным, нависшим. На этот раз солнце проникло через гущи кипарисов, облило полосками пылающего золота темные ветви и набросило изумрудную сетку на их листву.
Лошадь резко остановилась.
– Вот оно, – сказал кучер, указывая кнутом на калитку.
Тони вышла и медленно направилась к маленькой железной калитке. Она была открыта. Тони пошла к асфальтовой дорожке с безобразными кирпичными краями по обеим сторонам. Почти на каждой могиле были венки в стеклянных коробках или из раскрашенной проволоки, обвитые лиловыми и белыми лентами. Она прошла к отдаленному концу кладбища. Там росла магнолия с ветвями, белыми в своем цветении, и ковром цветов под ней. Могила Роберта была вся, как под снегом.
Тони опустилась возле нее на колени.
Ей казалось когда-то, что опуститься на колени у могилы Роберта было чем-то невозможным для нее, что тяжесть воспоминаний была бы слишком велика. И она с легким удивлением почувствовала, что ее сердце совершенно пусто и свободно от волнения.
– Роберт, – сказала она вслух, – любовь моей юности, я была верна тебе.
Горячий свет солнца падал на магнолию, и она непрерывной волной изливала свое благоухание. Цветок упал на руку Тони. Стоя на коленях, она смотрела на него. То, чем она была когда-то, казалось, стало понемногу возвращаться к ней, ее прежнее существо, которое так умело радоваться, любить, скорбеть и жить.
– Роберт, ты ведь хотел бы, чтобы я была счастлива? – Вопрос этот, казалось, заключал в себе и ответ. – Прощай, мой дорогой, – сказала она нежно-нежно и, поднявшись, вышла снова на солнечный свет и направилась обратно по дорожке.
Все мы верим, что не забудем никогда, плачем при мысли о возможности забвенья и поносим его, но жизнь, действуя на наши души, оказывается более милосердной, чем мы себе представляли, и дает каждому из нас новую жизнь – еще раз возможность счастья.
– Теперь я свободна, – сказала Тони сама себе, все еще не веря, и посмотрела вокруг. Она вышла из маленького прохода, и ей казалось, что теперь свет широко простирается перед ней.
– Боже милостивый, – сказала она с дрожью в голосе, – как хорошо все на свете!
Она не думала ни о Жане, ни о Роберте, ни о ком: она просто ощутила, наконец, благословенное чувство мира и свободы.
Дома, в гостинице, ее ждало спешное письмо. Она вскрыла его.
«Вы не сказали мне, какие письма я могу писать. Поэтому я пишу, как чувствую. Нет, не смотрите на меня с презрением, изгнание имеет свои привилегии. Я – здесь, вы – там, мир между нами, и все же я очень близок к вам. Я представляю себе вас в белом платье, в белых туфельках, с вашими «маленькими ножками, такими обожаемыми и достойными обожания!» (я думаю, Туанетта, вы знаете нашего Локка?). Я не верю, что между нами будет что-нибудь неладно. Сегодня я купил кольцо, которое вы видели у ла Фаля, то единственное, про которое вы сказали, что могли бы жить без пищи, лишь бы смотреть на него! Оно – ваше, если вы хотите. Оно лежит сейчас передо мною, похищенный уголок рая, все алое и голубое и темно-сиреневое. Один месяц, Тони! Правда? Когда я услышу о вас!
Любящий вас Жан».
– «Любящий вас Жан»… Я тоже не верю, что между нами может произойти что-нибудь неладное, Жан, – прошептала она с сияющими глазами и дрожащими губами.
Жизнь вернулась снова и захватила ее в свои тиски. Все эти ужасные годы прошли навсегда. В тот же вечер она написала де Солну:
«Возможно, что я буду не в силах устоять против «похищенного уголка рая»! Вы неизменно соблазняете меня. Солнце блестит во всем своем великолепии, небо божественное, и – подумайте только – при моей комнате есть ванна. Поразительное великолепие, как выразился бы шляпный фабрикант или кто-нибудь другой. В действительности это только свинцовая ванна и бак, но кому это покажется недостаточным, когда имеешь выложенный камнем двор, который выглядит по-средневековому и на котором есть фонтан с плачущим купидоном? Я непрерывно благословляю его и воздерживаюсь от всякой критики. Да, месяц, мой друг, так я думаю. У меня такое ощущение, что я нахожу здесь ту молодость, которой у меня никогда не было. Знаете, вы по отношению ко мне добры и менее эгоистичны, чем кто-либо из тех, кого я знала в жизни. Это так. До свидания.
Тони».
Она медленно прочла написанное. Оно ни в малой степени не было тем, что она хотела написать: то было более нежным и более личным. Но, когда ее настроение должно было найти свое выражение в словах, она почувствовала, что в ней слишком много самообладания. Если бы мы сочли возможным хоть раз сказать все то, что мы действительно чувствуем, какой бесконечной мукой неловкости была бы после этого жизнь!
Свинцовая ванна, во всяком случае, была очень нужная вещь. Тони испробовала ее перед тем, как съела лучший омлет и худший чай, какие ей когда-либо довелось отведать.
Что делать после завтрака? Прогулка, чтение, катание?
Или вилла?
Она надела большую шляпу с неудачным оранжевым пером на ней и медленно направилась к вилле. Оранжевый цвет слабо отражался в ее глазах и вернул им прежний янтарный оттенок.
Калитка не была заперта, и она, толкнув, открыла ее.
Прямая дорожка между рядами гвоздики и даже клумбы цветов с их серыми стеблями – все осталось таким, как было.
Скамейка в конце террасы, под пихтой, также осталась на месте.
Тони села и открыла книгу. Но ее мысли унеслись в сторону от всего этого.
Жан с его рыцарским очарованием и привлекательностью, внезапно открывшейся для нее… Ей даже пришла в голову мысль – и она сама была слегка удивлена этим, – какую блестящую партию она сделает, если выйдет за него замуж. «Как это понравилось бы тете Гетти и Фэйну», – подумала она с горькой усмешкой.
При мысли о тете улыбка исчезла с ее лица. «Дети должны быть счастливы, – в волнении сказала она самой себе, – это их право, это долг по отношению к ним. Если бы у меня когда-либо были дети! – она сразу перестала думать о леди Сомарец. – Если бы у меня когда-либо были дети!» Есть ли на свете женщина, которая хотя бы в мечтах не видела своих детей? Детей, которые смеются, которые садятся с очаровательной детской неловкостью и сильно шлепаются при этом, детей, которые настойчиво тянутся к рукам, всегда готовым стиснуть их в объятиях, и прижимаются своими маленькими кудрявыми головками к груди. Будущая жизнь предстала перед Тони, как залитая солнцем дорога.
Она продолжала сидеть, устремив глаза на голубые холмы в отдалении. Жан был очень близок к ней. Ей никогда раньше не приходило на мысль, что представляет собой брак, какая прекрасная жизнь может быть связана с ним.
Медленно прозвучал колокол, и его мягкие удары певуче пронеслись в тихом воздухе; лист сорвался с дерева и, покачиваясь в воздухе, упал на платье Тони.
Совсем близко от нее кто-то рассмеялся.
Этот звук сразу вернул Тони к действительности. Она встала и пошла по круглой дорожке, обсаженной деревьями.
– Дальше, спойте снова, Гуго, – произнес женский голос по-английски.
– Я так ужасно говорю по-французски, и вы все смеетесь надо мной.
– Верно, но это так хорошо для нас и еще лучше для вас.
Раздался мужской смех.
– Ладно, пусть так, но при первом взрыве смеха – точка. Заранее вас предупреждаю.
Тони стала прислушиваться.
Напрасно будете вы меня убеждать,
Забвенье для меня ужасно,
Я вижу пред собой всегда
Его прощальную улыбку.
Французское произношение было настолько плохим, что Тони сразу поняла, что поет англичанин.
Высокий куст диких роз отделял ее от певца, и через ветви она могла различить пятна белого цвета.
Голос певца звучал хорошо, несмотря на преувеличенную выразительность, с которой он пел.
Певец закончил на высокой ноте.
– Довольно хорошо для вас, старина, – заметил покровительственно женский голос.
Тони показалось самым удивительным в мире услышать снова английскую речь. В Париже она встречала так мало людей. Женский голос с звучавшей в нем молодостью заставил ее унестись мыслями ко времени пансиона. Она могла бы даже набросать портрет такой девушки – в легком белом платье, с отогнутым большим воротником, в падающей на лицо шляпе, с стройными и изящными ножками.
– Спойте снова, Гуго, – продолжала девушка.
– Ваши постоянные насмешки утомили меня, – ответил тот.
«Приятный голос», – решила Тони, которая в своей приверженности к красоте не могла не быть затронута такой редкой вещью, как прекрасно звучащий голос.
Она заметила, что с нетерпением ждет дальнейших слов, и вдруг поняла, как нехорошо с ее стороны прислушиваться к разговорам посторонних людей.
Она повернулась, чтобы уйти. Легкий шум, который она произвела при своем движении, поднял на ноги собаку с другой стороны куста, собаку, которую Тони не могла видеть. Та обежала куст и с яростным лаем бросилась на нее. На лай собаки выбежал мужчина, который стал звать ее назад.
– Мне очень неприятно, если это грубое животное испугало вас, – произнес он, несколько задыхаясь и наклонившись над собакой. Это был человек, голос которого ей так понравился.
– Я зашла погулять в сад, – сказала она, запинаясь.
Мужчина был красив, изящен и приличен на вид. Он улыбнулся на ее слова:
– Да, правда, ужасно милое местечко, не так ли?
Он пошел рядом с ней по направлению к калитке.
– Я знаю эту виллу много лет.
– Она пустовала очень долго.
– Гвоздики остались такими, как были, – и она указала зонтиком на клумбы, с которых струился сладкий аромат.
– Ужасно милая вещь, эти гвоздики, правда?
– Вы всегда любите употреблять одно и то же прилагательное?
Он посмотрел на нее с удивлением, перешедшим затем в улыбку.
– Знаете, я действительно люблю, – сказал он, продолжая улыбаться ей и заложив руки в карманы. – Но ведь это хорошее английское слово, а я, смею сказать, англичанин до глубины души и чертовски горжусь этим.
– Действительно? До свидания. Спасибо, что вы так рыцарски спасли меня от этой большой и злой собаки.
Она слегка рассмеялась и посмотрела на собаку, у которой одно черное ухо поднялось под кривым углом.
– Опусти свое ушко и будь хорошей, – обратилась она к собаке, повернувшись, чтобы спуститься с холма. Она пошла медленно, со странным ощущением, что незнакомец следит за ней глазами.
Он продолжал стоять у калитки, пока Тони не скрылась из виду.
– Кто эта изящная маленькая дама? – спросила Мериэль Дрю, когда он вернулся.
– Понятия не имею.
– Она удивительно изящна.
– Ее слова вполне соответствуют внешности.
– Да, а что она вам говорила?
– Она спросила меня, прежде всего, располагаю ли я только одним прилагательным «милый» для описательных целей.
– Она сразу, дорогой мой, заметила вашу ограниченность.
– Мне начинает казаться, что я представляю собой злополучный камень, на котором женщины сегодня оттачивают свое остроумие. Не могу понять, кто она такая. По-видимому, хорошо воспитана, и ножки у нее очаровательные.
– Удивительно, как вы, мужчины, всегда так быстро все замечаете!
Он рассмеялся:
– Вы подразумеваете ножки? Да ведь они же первый признак характера, и все зависит от покроя обуви. Ножка женщины, моя дорогая, гораздо важнее, чем ее сложение. Последнее она может скрыть, но форму и размер она изменить не в силах. Я знал заурядную женщину, которая создала себе репутацию красавицы благодаря своим ножкам.
– Вы послушайте только эту таинственную мудрость человека в двадцать один год!
Лакей пришел в сад, чтобы сообщить, что завтрак готов.
Тони, медленно одеваясь, лениво думала о том, кто этот красивый молодой человек и живет ли он в той же гостинице.
Она поехала во Флоренцию и зашла к Сиро выпить чаю. При первом взгляде на зеленую с белым комнату она увидела молодого человека, которого встретила утром. Он сидел за столиком с двумя девушками и пожилой дамой.
Выбирая себе пирожные, которые она брала маленькой двухзубчатой вилкой, она, сама не зная почему, думала о том, поздороваться с ним или нет.
Он повернулся и встретился с ней взглядом. Она выглядела еще более безукоризненно, чем утром.
– Ужасно жарко, не правда ли? – спросил он, подойдя к ней.
– Ужасно мило, скорей, – сказала она, подчеркивая слова.
Он улыбнулся детской улыбкой:
– Вы это хорошо запомнили, я вижу.
Тони кончила выбирать пирожные. Он заметил это и быстро взял у нее из рук тарелку. Этим он задержал на минуту-другую ее уход. Тони показался забавным этот маневр, его спокойствие нравилось ей.
– Сейчас вернусь, – сказал молодой человек через плечо.
У Тони мелькнула мысль, что он, как сказала бы Жоржетта, «прекрасный экземпляр».
Его густые светлые волосы были очень гладко зачесаны назад. Глаза у него были голубые, несколько близко сидящие друг к другу, но очень красивой формы, некруглый подбородок и сильный рот хорошо очерчены.
– Вы позволите мне проводить вас к вашему столику?
– Я, кажется, и не могу отказать в вашей скромной просьбе, раз мой чай у вас.
Он полетел по длинной комнате и поставил тарелку на свободный столик.
– Мне хотелось бы выпить чай вместе с вами.
– Не понимаю, зачем это?
– Я сам не знаю, может быть, это ваше пламенного цвета перо или, – и он смело посмотрел на ее ноги, – белые шведские туфельки. Пожалуйста, не смотрите на меня так строго, вы сами должны согласиться, что только большой дурак может не заметить того, что прекрасно.
Он ушел.
Тони задумчиво ела свой эклер. У этого незнакомого молодого человека был положительно дар речи. Он был из типа совершенно новых для нее людей, и она чувствовала, что он интересует ее. Она вдруг подумала, как это могло случиться, что в течение последних двух лет ее единственными друзьями были де Солн и Жоржетта. Это было так мало, если представить себе, как много должно быть на свете действительно прекрасных людей.
Раз или два девушка с другого столика бросала взгляд на нее. Когда они наконец поднялись, чтобы уйти, молодой человек намеренно обернулся и поклонился ей. Тони почувствовала, что это несколько грубо, и не ответила на поклон.
Кафе Сиро было переполнено, и все столики заняты. В комнату вошла известная актриса в сопровождении мужчины. Они остановились на виду у всех посреди комнаты и стали искать столик. Тони часто приходилось видеть в Париже «Прекрасную Сирену», и она стала присматриваться к ней. Очаровательные очертания фигуры, склад лица – все было совершенством. Великая примадонна медленно подвигалась вперед, мужчина следовал за ней. Это, совершенно явно, был англичанин.
Дама за соседним с Тони столиком сказала:
– Правда, этот сорт женщин не следовало бы пускать сюда?
Тони задумалась над вопросом и, задумавшись, вспомнила то, что ей пришлось читать в юности, переводы с греческого, которые много лет назад она читала на Гросвенор-стрит.
Ей хотелось повернуться и сказать этой даме: «Милый друг, вы очень плохо разбираетесь. Женщины, подобные Сирене, если бы им пришлось выйти замуж в общепринятых формах, опустошили бы свою душу и задохнулись бы. Она не обычная, рядовая маленькая демимонденка, жалкое существо, которое зарабатывает свой хлеб, и не более. Она из тех женщин, что управляют иногда целыми народами и уж во всяком случае всегда сердцами и мыслями больших людей. Клеопатра, Аспазия, Теодора – это все женщины этого типа, женщины того склада, в которых волна жизни бьет высоко. Вы столько же в силах сбить эту волну, как и набегающий морской прилив. Это единственная вещь, из-за которой стоит жить, настойчивая, насыщенная, полная сил жизнь, но только одна женщина из тысячи рождена для такой жизни, и только одна из миллиона находит такую жизнь в браке».
Она вдруг заметила, что апатичный лакей стоит возле ее столика и держит в руках счет. Этот элемент жизненной прозы разогнал поток ее бурных мыслей.
Стоя на улице в ожидании автомобиля, она посмеялась над самой собой.
«Вот это есть результат свободы, результат света и солнца Италии! Как могла я жить все эти годы без возбуждения, без стимулов к чувствованию?» – спрашивала она сама себя с удивлением.
Ладно, все эти годы прошли, а в Париже ее ожидает Жан.
Образ его, маленького, полного сильных чувств, встал перед ее глазами. День был слишком полон блестящих образов для того, чтобы Жан совершенно естественно занял свое место, то место, которое давно принадлежало ему в ее сердце и мыслях.
«Что за проклятье любить красоту! – с раздражением сказала Тони себе. – Мне так хотелось бы иметь здесь друзей. Я чувствую себя совершенно одинокой и все-таки не хочу уезжать обратно».
Ночь была великолепная, тихая и ясная, напоенная ароматом тысячи цветов. Ее благоухание, казалось, звало Тони к себе. Она высунулась из окна своей спальни, отдавшись мягкому дыханию ветерка, дуновение которого ложилось, как ласки, на ее уста. С внезапной быстрой решительностью она накинула на себя мягкий шелковый капот и, тихо спустившись по лестнице, вышла из дома.
«В сад виллы? Почему нет?» Она медленно пошла по направлению к нему. Быстрые страстные воспоминания поднялись в ее душе, когда она вступила в его благоуханную темноту.
Движения ее ног в белых туфлях были неслышны на мшистых тропинках. Она обошла вокруг террасы. Как часто она и Роберт лежали здесь вместе на длинных и широких креслах, перешептываясь, лицом к лицу. Как они любили здесь!
В одном из углов под нависшими ветвями жасмина и теперь стояло кресло.
Она прошла к нему, откинулась в нем и отдалась воспоминаниям. Она жаждала их теперь, она радовалась им, потому что это были больше не воспоминания о Роберте, а удивительные воспоминания о страсти.
И целых десять лет ее жизнь была пуста, лишена всякого вкуса и остроты! Она вдруг присела, крепко прижав руки к груди.
Она завтра уедет обратно в Париж, и пусть Жан женится на ней так скоро, как он захочет. За закрытыми дверьми ее ждала жизнь. Ей оставалось только открыть их, и она была бы подхвачена и поднята высоко на волнах ее полноты. Сияющие глаза Жана, казалось, смотрят в ее глаза.
Не отдавая себе отчета, она протянула вперед руки.
Странные, обжигающие мысли, которых она не знала годами, проникли в ее мозг. Завтра она уедет домой, обратно к Жану, к его ожидающей любви, и они сразу поженятся, и он возьмет ее в Италию, на их медовый месяц.
Медовый месяц, время необузданной игры страсти, и она, окруженная всякой роскошью и обожаемая человеком, который желал ее.
Ей стало казаться, что ее настоящая душа, живая чувственная душа, которая принадлежит Роберту, внезапно пробудилась к жизни: прежние желания, прежние томления, огни, которые его любовь зажгла в ней, еще тлели, ожидая только ласки, только страстного прикосновения, чтобы вспыхнуть ярким пламенем.
– Напрасно будете вы меня убеждать…
Она резко поднялась с места и слегка вскрикнула, потому что из-за ветвей большого розового куста блеснул свет фонаря.
– Напрасно будете вы меня убеждать, – продолжал певец на террасе. – Кто там? – сказал он, остановившись и подняв свой фонарь. – Неужели? Ведь это же утренняя дама.
Тони рассмеялась.
– О Соломон, ваша мудрость изумляет меня. Он опустил фонарь и, сделав несколько шагов, уселся на ступеньках террасы.
– Я действительно не обнаружил чрезвычайной мудрости, – сказал он, – я думал о вас, если вам угодно знать, в тот самый момент, когда я вас увидел.
Она наклонилась вперед.
– Что вы делаете здесь по ночам, хотела бы я знать?
– Как раз о том же хотел я спросить вас. Мой ответ очень прост: я случайно живу здесь, изволите ли видеть.
– Боже милостивый, а я как раз собиралась дать вам нагоняй за то, что вы ворвались сюда! Оказывается, вам следует наказать меня.
– Но и я не собираюсь гнать вас. Я хочу, чтобы вы остались.
Его смелые глаза блеснули при свете фонаря.
– Вы можете теперь потушить фонарь. Он так и сделал.
– Гораздо приятнее быть одному с вами в темноте.
– Скажите, где вы научились говорить глупости, господин?..
– Меня зовут Гуго Дакр, – быстро ответил он, – и я не говорю глупостей, могу вас уверить. Я сказал то, что я думал.
– Тогда, очевидно, вам не следует говорить все, что вы думаете.
– Вы не назвали мне своего имени.
– Разве я вам говорила, что собираюсь назвать его?
– Нет, но вы спросили мое имя. Играть надо честно, знаете ли. Можно мне закурить?
– Пожалуйста, и, если вы такой сторонник честной игры, то и я не прочь разделить с вами это удовольствие.
Он протянул ей портсигар и, наклонившись ближе, зажег для нее спичку. Он коснулся ее руки своей. Она отдернула ее.
– Спасибо, я закурила.
– Мне нравится, как вы причесываетесь.
– Мой милый молодой человек, я уже раз, или два, или еще больше указала вам на некоторую личную нотку, которая скользит в ваших замечаниях.
– Да, это верно, но я не думал, что ваши замечания серьезны.
Он закурил свою папироску, глядя в упор на нее. Она заметила вызов в его взгляде.
– А я думаю как раз то, что говорю.
– Я так сильно хотел видеть вас снова. Какое потрясающее счастье встретиться с вами здесь ночью!
– Мне должно быть довольно стыдно, что я проникла на вашу виллу.
– Я рад тому, что вы пришли. Я ломал себе голову, как мне познакомиться с вами.
Тони оставила без ответа его последние слова.
– А красивая девушка с рыжими волосами тоже живет на этой вилле?
– О нет! Дрю со своими живет внизу, в Виллоно. Я здесь один. Они завтра уезжают.
– Вы, верно, тоже уезжаете с ними?
Он задумался.
– H-нет, полагаю, – выговорил он медленно. Тони была уверена, что он собирался уехать, но внезапно решил остаться. Она понимала почему, но не хотела сознаться в том самой себе. Ее собственный план уехать завтра в Париж был также забыт.
– Вам не холодно? – спросил Дакр. – Вы в ужасно тонком платье, разве нет?
– Спасибо, я не страдаю. Почему вы не хотите ехать вместе с вашими друзьями?
Его папироса ярко вспыхнула.
– Не знаю. Флоренция такое милое место. Иногда случаются милые приключения – на террасе, например!
Он рассмеялся, и Тони также.
– Вот так лучше, – сказал он, устроившись около перил. – Теперь, когда вы по-настоящему засмеялись, я уже не боюсь вас.
– Боитесь меня?
– Вы выглядите такой холодной, маленькой и далекой.
– Это звучит страшно.
– Но это чертовски привлекательно, могу вас уверить.
– А у вас вид молодого человека, который говорит глупые комплименты.
– Я никогда не говорю комплиментов. Я всегда говорю правду. Повторяю, вы еще не назвали мне своего имени.
– Может быть, я и не собираюсь.
– Вы хотите сказать, что не желаете меня больше видеть? Но почему, что я такого сделал?
– Ничего, вы проявили максимум благотворительности, вы застали меня, незнакомую, на своей террасе и разрешили остаться там.
– Просил вас остаться, – было бы правильнее сказать, разве не так?
– Мне, однако, надо идти.
Она встала.
– Какие сильные духи вы употребляете. – Он понюхал с видом ценителя. – Хорошие духи. Я люблю духи у настоящих женщин, и настоящие духи, конечно.
– Я не сомневаюсь, что ваши познания в том и другом отношении глубоки.
– Это удар насмерть, не правда ли? Есть вкусы, которые, знаете ли, не приобретаются, а присущи от рождения!
– У вас макиавеллиевская манера аргументации.
– А вы по-макиавеллиевски скрытны. Ну, пожалуйста, маленькая белая душистая дама, скажите, как вас зовут? Мне необходимо это знать.
– А зачем?
– Я ведь собираюсь снова увидеться с вами.
– Ваша решительность потрясает. Меня зовут Антония Сомарец.
– Разрешите для краткости: Тони. «Тони» – что за волнующее имя и как оно идет к вам!
– Покойной ночи, господин Дакр, и спасибо за гостеприимство.
– Покойной ночи! Разрешите прийти навестить вас завтра?
– Пожалуйста, если у вас есть охота и если я буду дома.
– Нельзя ли, чтобы вы остались дома и напоили меня чаем? Вы можете надеть эту шляпу с пламенного цвета пером. Останьтесь. Я вам спою, если вы захотите. – При последних словах он откинул голову и засмеялся.
– Я слышала сегодня утром, как вы пели.
– В таком случае, самое худшее обо мне вы уже знаете, но все-таки, можно мне прийти?
– Приходите к чаю.
– Страшно вам благодарен. Я приду рано, имейте в виду.
– До четырех часов я отдыхаю, мои немолодые годы требуют этого.
– Сколько вам лет, около двадцати двух? Так вы выглядите. Покойной ночи. Я буду провожать вас глазами, пока вы не скроетесь из виду.
Один раз, в самом конце холма, Тони обернулась. Он все еще стоял и смотрел.
