Текст книги "Пламя"

Автор книги: Оливия Уэдсли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 19 страниц)

ГЛАВА XXVIII

Мое мрачное сердце полюбило тебя,

Полюбило и разбилось,

Разбилось, болело, истекало кровью,

Но ты всего того не замечала.

Гейне

Для того чтобы не думали, что эта книга ставит своей задачей служить хроникой знаменитой жизни, а может быть, и для того, чтобы сразу же разочаровать людей, полных надежд, следует сказать без обиняков, что Тони очень много работала в течение двух лет, раньше чем добилась достойного упоминания успеха. Только тогда об ее имени стали говорить на рынке, где создается газетный успех либо провал.

Де Гань послал за ней однажды, предложив ей место в своей газете с окладом, который год тому назад показался бы Тони огромным. Она отказалась, в спокойной уверенности, что, не связанная контрактом, она будет в состоянии выработать сумму, превосходящую предложенную. Так и было. Даже Жоржетта, только что вернувшаяся еще раз из Испании, стала смотреть на Тони с тем благоговением, которое может внушить одно только обладание чековой книжкой. «Квартира» на улице д'Альмэн к тому времени давно уже не существовала для них и была заменена двумя комнатами на улице Вольтера. И от этих двух комнат они отказались, чтобы заменить их квартирой на бульваре Готье. Квартира была не очень велика, но была определенно привлекательна и имела ванную комнату. У Тони теперь была Жоржетта, Симпсон, ванная комната и чековая книжка, а помимо того, куча людей, с которыми она была хорошо знакома.

Она скоро стала персоной.

Де Солн, путешествовавший последние шесть месяцев, познакомил ее с одним кругом людей. Другой круг сам познакомился с нею с простотой и свободой, которые существуют на всем белом свете между мужчинами и женщинами, работающими мозгом. Цветы, конфеты, книги присылались Тони временами из Каира, Лондона и даже из далекой Америки. Де Солн написал ей раз или два. Она ответила. Их дружба являлась очень приятной вещью для них обоих.

Даже Дафнэ и Фэйн навестили Тони.

Они были очень милы и отнеслись к ней слегка покровительственно. Очень рады, что ее работы имеют такой успех и что она действительно стала «как следует», – двусмысленное замечание, значение которого Тони мысленно и вполне правильно объяснила так, что «она принята в обществе».

Фэйн еще обладал стройностью, которой Дафнэ уже не хватало. Его отрицательная красота осталась той же, с прибавлением нескольких морщин и усов. Но необыкновенно нежные когда-то краски Дафнэ уступили место обычной «розовости», которая, хотя и являлась признаком здоровья, была уже недостойна ни описания, ни восхищения.

Все же Тони обрадовалась их визиту; действительно, продолжать ссоры достаточно противно, а тем более со своими родными.

На Фэйна произвел большое впечатление приход де Солна. Тони сразу заметила матримониальный блеск в его глазах, когда он подошел прощаться с нею.

– Граф твой товарищ, Тони?

– Да, – успокоила она его.

– Приличный парень. Кажется, интересуется тобой?

– Да, – ответила она снова.

Фэйн закашлял и оправил свой галстук.

– Давно его знаешь?

– Два года, он был другом Роберта.

– Знаешь, я бы на твоем месте не упоминал об этом, – неловко сказал Фэйн. – А он, он знает?

– Все. Он женится этим летом. Фэйн уныло уронил монокль на жилет.

– Ладно, я думаю, нам надо двигаться. Где жена? – Фэйн принадлежал к типу мужей, которые неизменно употребляют это звание. Эта проклятая черта в характере мужчины.

Случайно Тони встретила Гиацинту Форуа.

Она часто думала, когда, наконец, состоится свадьба. Де Солн после того единственного разговора никогда не упоминал об этом больше. Очевидно, он решил предоставить невесте идти своим собственным путем и не неволить ее. Она действительно поступала так. Во все время его пребывания за границей Рицкий, который снова появился, везде ее сопровождал.

Тони думала, что скажет де Солн, когда вернется. Через неделю он, ковыляя, явился к ней на квартиру. Он хромал сильнее обыкновенного.

– Тони, мне сегодня минуло сорок пять.

– Дорогой друг, а мне двадцать семь, даже двадцать восемь, – лучше забудем об этом.

Он выглядел очень хрупким и не лучше, чем когда уезжал. Тони подошла к его креслу.

– Жан, вы нехорошо выглядите.

– Я этого не чувствую. Между прочим, Гиацинта отказала мне.

Он вытер губы платком.

Тони опустилась на колени около его кресла:

– Это неправда, мой друг.

– Это проклятая правда, она обвенчалась с Рицким сегодня утром. Я только неделю тому назад узнал о смерти его жены. Я был в Нью-Йорке и увидел это в «Геральде». Я, пожалуй, всегда об этом думал, но о таких вещах только думаешь, а я верил Гиацинте. Когда я прочел объявление, я тотчас поехал домой. Ревность заставила меня так сделать, и я нашел сегодня утром ожидавшее меня ее письмо.

Он положил свою тонкую руку на ее. Рука его горела.

– Дорогой, я так огорчена! – прошептала Тони.

– Я вам верю, что вы огорчены, и я вам благодарен. Я чувствую себя, как человек, которому был нанесен удар из-за угла. Это было нечестно. Мне не повезло. Мне всегда не очень везло при моей уродливой физиономии и при жалком маленьком теле, но я любил ее, и она это знала.

Он сел и смотрел на качавшиеся ветки деревьев.

– Таково мое возвращение домой. Тони встала и приготовила чай.

– Вы бы лучше нарисовали карикатуру, в ответ на ту, которую вы однажды видели, и назвали бы ее «Раненое чудовище».

– Не говорите! – сказала она.

– Это то, что я теперь собой представляю. Сегодня я мог бы проклясть весь мир и смеяться, видя, как он страдает.

– Вы никогда не думали, что Гиацинта не совсем заслуживала доверия?

Он горько засмеялся.

– Разве, когда мужчина любит красивую женщину, он может предположить такие вещи? Я верил в нее, и этого было достаточно для меня. Я бы думал, что оскорбляю ее, если бы я спрашивал ее о ее друзьях или поступках. Я знал, что она капризна. Я хотел, чтобы она насладилась свободой до того, как мы поженимся. И раньше всего, наш союз был не совсем обычным. Я никогда не мечтал о том, что она меня полюбит, что она привязана. Я был доволен тем, что люблю ее. Она знала это. Она добровольно мне сказала, что любит меня. Вы не можете понять, что это для меня означало. Мне твердили, что я должен жениться. Я тоже чувствовал, что это мой долг, что владения перейдут к другой ветви нашего рода, если я умру неженатым или бездетным, а сознание, что я должен удержать владения для нашей ветви, было во мне врожденным. Я думаю, Гиацинта все это знала. Я был откровенен с нею.

Он резко прервал себя и, встав, начал ковылять взад и вперед по комнате.

Тони смотрела на него с жалостью. Один из самых тяжелых моментов в дружбе – это сознание своего бессилия помочь другу перенести страдания.

Де Солн отошел в конец комнаты, и бледное лицо его подергивалось.

– Я в клетке, – сказал он с силой, – я заперт в ней и не могу выйти на свободу. Я продолжаю страдать и биться о решетки, я безумец, что пришел сюда и говорил с вами об этом. Не знаю, почему я пришел. Какое вам до этого дело, в конце концов, если другая женщина одурачила меня? И почему это должно вас касаться? – Его жестокий взгляд встретился с ее глазами. – Я ухожу, – сказал он, повернувшись к двери.

– Жан, подождите минуту.

Она прошла комнату и схватила его руку.

– Вы были очень жестоки как по отношению ко мне, так и по отношению к себе самому, – выговорила она с трудом. – Вы знаете, вы должны знать, что ваше горе причиняет мне боль. Мы так долго уже были друзьями с вами. Не отталкивайте меня теперь, когда я вам нужна. Я нужна вам. Я, которая однажды сама страдала, говорю вам это. Жан, дорогой, жизнь еще перед вами, а Гиацинта никогда не была достойна вас. Будучи вашим другом, я давно уже это видела. Неужели вы будете оплакивать идола, который никогда не был достоин поклонения? Я могу сказать, что сейчас все мои слова дешево стоят и бесполезны для вас. Позже вы поймете, что это не так. Теперь можете идти, но вы завтра придете снова. Обещайте мне.

Он машинально направился к двери.

– Обещаете?

– Да, – сказал он сдавленным голосом и ушел.

ГЛАВА XXIX

Я хотел, чтобы ты была для меня всем, ты этим и стала, – не больше.

Р. Броунинг

Де Солн не пришел ни на завтра, ни в следующие дни, и Тони отправилась в поиски за ним.

Его лакей вышел к ней и сообщил, что де Солн болен и не может никого принять.

– А есть у него врач?

– Нет, сударыня.

– В таком случае я поднимусь к нему.

Гастон беспомощно посмотрел ей вслед и поднятием плеч выразил свое бессилие справиться с положением.

Тони постучала в дверь и, в ответ на его «войдите», спокойно вошла.

Он лежал на кровати, окруженный книгами, в голубой ночной рубашке с отложным воротничком. Он выглядел странно молодым и трогательным.

Впервые в жизни в душе Тони зашевелилось странное чувство жалости. Это был инстинкт материнства, который в ней проснулся.

Де Солн улыбнулся:

– Не могу понять, почему вы так беспокоитесь обо мне?

– Скромное создание. Я случайно интересуюсь вами.

– Я уезжаю на будущей неделе.

Она кивнула головой:

– Я так и думала. Куда вы поедете? Я буду скучать без вас.

– Египет, я думаю. Почему вы будете по мне скучать?

– Разве я могу объяснить это? Потому что я привыкла к вам, потому что вы заняли место в моей жизни и в моем сердце, потому что я понимаю вас, с тех пор как вы первый меня поняли. Достаточно доводов?

Он переменил тему разговора:

– Я вчера получил письмо от Гиацинты. Вы были правы, когда говорили, что она не была достойна доверия. Только трусливая женщина – а трусливые женщины никогда не бывают искренни – могла написать такое письмо. Самое странное во всем этом то, что и теперь, зная ее такой, какой она есть, я все так же хочу ее. Я не могу с этим совладать. Мысль о ней, ее стройная фигура, ее запах – все это мне вспоминается и мучает меня. А между тем я вижу все, как оно есть. Я еще худший дурак, чем я думал.

– Нет, вы просто человек. Раз человек любит, ему нет дела до того, такова ли любимая, какой он ее считает, или нет. Существует любовь, а все остальное не идет в счет ни в малейшей степени.

Он саркастически рассмеялся:

– Как хорошо женщина философствует о любви, когда не она ранена ею.

Яркая краска зажгла лицо и шею Тони. Де Солн заметил это и густо покраснел.

– Простите меня, – я животное. Тони, скажите мне, как ваши дела? Успеваете ли вы?

– В следующем месяце будет моя выставка.

– Я из-за этого вернусь, где бы я ни был. У вас великолепный вид.

– Я так страшно разбогатела, и, в конце концов, кроме Жоржетты и Симпсона, мне больше не на кого тратить.

– Почему вы держите около себя Жоржетту? Она совсем неподходящая подруга для вас.

– Я люблю ее.

– Так же, как вы любите Симпсона?

– Не той же любовью. Симпсон был маленький, раненый и одинокий, а Жоржетта была большая и, к сожалению, совсем не одна.

– Вы странное существо.

– Потому что я люблю собаку и другую женщину?

– И потому что вы других не любите так же.

– Я люблю мою работу.

– Работу? – он рассмеялся. – Вещь, которой женщина заглушает свое сердце, если кто-нибудь его опустошил, или пока никто не явился, чтобы заполнить его.

– Тысячу благодарностей. – Она сделала ему реверанс. – Не разрешите ли вы мне напомнить вам, что вы сами выбрали мне мою профессию?

– Тони, неужели вы никогда больше не полюбите?

Ее лицо передернулось.

– Не знаю, – сказала она очень тихо, – я чувствую так, как будто все мое сердце погребено под развалинами.

Он не ответил. Сумерки мягко нависли над ними, дрова в камине разгорались то там, то тут и освещали комнату языками пламени. Очень издалека доносился шум вечерней жизни.

– Мне нужно идти, – сказала Тони.

Она подошла к кровати.

– Итак, прощайте на некоторое время.

Руки Жана сжали ее руку.

– Я, вероятно, вовсе не уеду.

– Я думаю, что вам надо ехать. Я полагаю, что это был приступ старой болезни.

– Припадок был очень сильный.

– Бедный друг. Если вы не уедете, напишите мне, и я снова приду.

– Что вам больше хочется, чтобы я уехал или остался?

Вопрос озадачил ее. Нотка повелительного требования ответа взволновала ее немного…

– Конечно, я бы больше хотела, чтобы вы остались, – мягко ответила она.

Он нагнулся и поцеловал ей руку.

– До свидания!

ГЛАВА XXX

Мои мысли стремились и неотступно следовали за твоими, снова и снова.

Тони сидела на коврике перед камином. Симпсон сидел тут же рядом, положив покровительственно одну лапу на ее платье и мирно мигая глазами на огонь. Временами Тони почесывала ему левое ухо, и он отвечал благодарным взглядом.

В одном отношении собаки легко побивают людей: им в высшей степени свойственно чувство благодарности. Симпсон Сомарец особенно обладал этим чувством; он никогда не забывал того, что был бездомной собакой. Он обожал Тони. Единственный фокус, который он выучил из любви к ней, отнял у него год времени. Он не был проворной собакой, но все же он, наконец, научился танцевать вальс; у него уходило много времени, пока он делал круг, и нос становился влажнее обыкновенного, но все же он, наконец, это одолел. Он танцевал после чая, так как Тони была рассеянна весь день, и это, наверное, ее развлекало. Это развлекло бы кого угодно, так как это было замечательно торжественное представление.

– Ты пушистая собака большой ценности, – сказала ему Тони; он блаженно вздохнул. – И самая красивая собака в Париже, – продолжала она.

Симпсон был очень некрасив, и потому он обожал слушать такие отзывы.

– И я люблю тебя.

Он посмотрел на нее. Его два темных глаза были широко раскрыты. «И я вас люблю», – сразу ответили его глаза, хоть и не умели говорить. Жоржетта не то переделывала, не то портила шляпу. Она продолжала монолог, прерванный во время разговора Тони с собакой. Фразы стали долетать до Тони:

– Когда люди намерены дать тебе что-нибудь, они обыкновенно рассчитывают получить что-нибудь взамен, так что я сказала: «Послушай, голубчик, если я приму это предложение, то что ты хочешь взамен?»

– Кто, что, Жоржетта?

– Жюль. Он предлагает мне заведовать кабаре вместо него.

– Он хочет жениться на тебе?

– В этом-то самое худшее, такое устройство страшно связывает.

Тони начала смеяться.

– Тебе пора уже остепениться.

– Я еще не настолько подурнела.

– Нет, дитя, разумеется, нет; но твои взгляды на жизнь должны стать скромнее.

– Это должно подразумевать обедню каждое воскресенье и скромные платья. Благодарю тебя!

– Ты невозможна. Жюль – добрая душа, даже если, скажем, он кой-где и слишком оброс жиром.

– Я говорю вот что, раз ты вышла замуж, все для тебя кончено. Я всегда слышала, что англичане – толстокожая порода, но я никогда этому не верила, пока мне не сказали, что какой-то англичанин проповедовал замужество только на пять лет! А! У него был опыт, он знал, сколько времени нужно, чтобы женщине все это надоело.

– Я не думаю, чтобы мужчина, который специально это проповедовал, был бы вообще сам женат.

– Какой лицемер! – воскликнула Жоржетта. – Но тогда я должна сказать, что никогда не следует верить печатному слову. Насколько я могу судить, люди пишут книжки просто для того, чтобы высказать разного рода вещи, к которым никто никогда не прислушивается или которым он сам совершенно не верит. Скажи, Туанетта, правда, что мадемуазель Форуа уехала с Рицким?

– Правда, к несчастью.

– Подумаешь! – мило воскликнула Жоржетта. – А что граф говорит теперь? Я думаю, он совершенно убит, расстроен, а? Он не должен огорчаться, она была нехорошая. Хотя Рицкий еще хуже! Он ее будет бить со временем, как она того заслуживает. Теперь маленький граф был бы уже женатым мужем, одним из лучших, как ты всегда утверждаешь. Я думаю, не возьмется ли он теперь за тебя, Туанетта?

Тони засмеялась и потянула за ухо Симпсона.

– Мы с Симпсоном этого не думаем, – забавно заявила она.

– Сердца улавливаются таким манером, знаешь. Только неделю тому назад Жюль был отвергнут Лолоттой, а теперь он помирает, чтобы жениться на мне.

– А ты в пятьдесят раз красивее Лолотты. Жоржетта положила растерзанную шляпу и критически посмотрела на Тони.

– Тебя нельзя считать красивой, – медленно проговорила она, – ты приобрела оригинальную, привлекательную наружность. Теперь, когда ты хорошо одета, причесана, хорошо обута. И ты выглядишь очень холодной. А это большое преимущество. Много людей погибло, пытаясь открыть полярные страны. То же самое в любви. Холодность привлекает тех мужчин, которых ничто другое не затронуло бы. Он будет продолжать, и продолжать, и ждать, и выжидать, потому что он хочет превратить лед в огонь. Я знаю, что не хочу, чтобы ты вышла замуж за маленького графа. Я ему не нравлюсь. Он считает меня неприличной.

– Он никогда так не думает, – сказала Тони, – посмотри, все его друзья – это люди, которых он спас.

– О, конечно! Это разница! В самом деле, совершенно различные вещи, знать кого-нибудь, кто неприличен, но кому ты делаешь добро, и другого такого же, но которого ты узнал самым обычным образом. Тут масса благородных чувств по отношению к первому и чувство неловкости по отношению ко второму. Маленький граф хотел бы, чтобы ты была окружена более достойным влиянием. Я это вижу по его глазам. Мужчины ничего не имеют против знакомства с неприличными людьми, им даже это нравится, но они не желают, чтобы люди, которых они любят, в особенности если это женщины, чтобы и они их знали. Никоим образом.

Тони закурила папиросу и задумчиво выпустила голубое облако дыма. Симпсон закашлялся. Он не курил.

– Я совершенно уверена в том, что ты не права по отношению к графу, Жоржетта. Он совсем не такой человек, и он знает, что мы друзья.

– Он знает, что ты упряма. А с упрямыми, как с друзьями, когда приходится давать советы: не давай советов другу, не приставай с советами к упрямому, это бесполезно; де Солн знает, что если бы он сказал: «Мадемуазель Тони» – прости, просто – «Тони, Жоржетта веселая девица и неподходящая для вас подруга», ты бы ответила: «Я сама выбираю своих друзей» и посмотрела бы на него с презрением.

– Слушай, о нем никогда не говорят подобных вещей.

– Если ты выйдешь за него замуж, я выйду за Жюля.

– Итак, судьба бедного Жюля зависит от меня? Я боюсь, что тебе придется долго ждать, Жоржетта, потому что, во-первых, де Солн не хочет жениться на мне, а, во-вторых, я не желаю выходить за него замуж.

– Поживем, увидим, – загадочно сказала Жоржетта, поднявшись и примеряя шляпу.

– Мы зайдем на выставку и посмотрим, каковы там дела, а потом пойдем к «Румпельмайеру» пить чай.

– Ты думаешь, чтобы мы вместе?

– И Симпсон также.

– Туанетта, ты человек с сердцем. Жоржетта поспешила в свою комнату, чтобы одеться. Когда она надевала черную шифоновую блузу, две слезы упали на ее складки. До нее быстро доходили обычные людские сплетни. Она знала все о визите Тони к де Солну, хотя Тони с ней об этом не говорила. Она видела частые письма из Каира, и она любила Тони. Потерять Тони – это потерять вкус к жизни, но Жоржетта решила покончить с этим. Если де Солн протестует против ее проживания в квартире, а инстинктивно она чувствовала, что это так, она уйдет – она даже выйдет замуж за Жюля и не станет мешать Тони. Она ни на минуту не сомневалась, что он со временем женится на Тони. Желание Тони пойти с ней пить чай ее сильно тронуло. Она сильно сморкалась, пока закалывала желтые локоны под большую шляпу. Известность и успех нисколько не изменили Туанетту.

– Всякий другой бы изменился, – вздохнула бедная Жоржетта, – я, разумеется, танцовщица из кабаре, не совсем подходящая особа для совместной жизни с нею. Я уберусь. Я возьму старого Жюля.

На выставке была масса народу. Много людей подходили и поздравляли Тони.

У нее было ощущение, что это происходит во сне, когда она взглянула на толпу, на картины по стенам. И это она привлекла этот поток людей, она рисовала эти картины. Еще два года тому назад она делала моментальные наброски в маленьком кафе. Все это казалось таким невероятным, и все же это была правда: нацарапанная подпись «Тони» сбоку на каждом рисунке свидетельствовала о том.

К ней подошел Дюформ, знаменитый журналист. Он был румяный и рыжий нормандец.

– Ваша тонкая линия, ваша уверенная линия так необычайно хороша, – сказал он.

Тони покраснела от удовольствия.

– Я вам пришлю набросок, – продолжал большой человек, – маленький подарок артиста артисту.

– Сударь, ваши слова имеют для меня такую же ценность, как и ваш подарок, и я буду на это смотреть как на одно из самых лучших моих сокровищ.

Он посмотрел ей вслед, когда она пошла по длинной зале.

– Вот что называется соблазнительная женщина, мой друг, – сказал он рассеянно Коллину, продолжая смотреть вслед Тони.

«Румпельмайер» был оживлен и привлекателен. Они заняли маленький столик у окна, так что могли видеть всех входящих и выходящих. Тони была сущим ребенком в отношении пирожных, в особенности с каштановым кремом. Она заказала кофе и едва начала его наливать, как вошел де Солн. Он был, разумеется, в обычном городском платье, но Тони своим критическим глазом заметила, что он выглядит наряднее обыкновенного. Тони видела, как подъехал сбоку его мотор. Рядом с ним шла высокая дама с очень суровым лицом. Она тоже была чрезвычайно нарядна, но не по последней моде. Де Солн оглядел комнату, его быстрые глаза искали столик. Наконец он повернулся к столикам у окна. Он сразу заметил Тони. С легким восклицанием он кинулся к ней.

– Я сегодня утром вернулся. – Он поклонился Жоржетте, затем Тони. – Я хочу вас представить моей матери.

Итак, суровая дама была его мать! Жоржетта мгновенно поднялась, лицо ее густо покраснело.

– Я уйду, – нервно заявила она.

– Разумеется, нет, – сказала Тони очень резко, – тогда я не останусь ни одной минуты.

– Я хотел, чтобы вы пили чай с нами, – протестовал де Солн, когда они вместе пересекали комнату.

– Со мной Жоржетта.

– Дайте ей уйти.

– Мой друг, я не делаю таких вещей. Жоржетта – мой гость, и я, конечно, останусь с нею.

Он взглянул на нее.

– Как вам угодно. Я хочу, чтобы вы мне, по крайней мере, обещали на завтра. Я задумал поездку.

– Поездку?

– Вы никогда не видели замка. Я хочу свезти вас туда. Поедете?

– С удовольствием, – ответила она.

Мадам де Солн встретила ее так, как, судя по ее внешности, она должна была встретить друга своего сына.

Она была любезна, но сдержанна.

– Я много слышала от сына о вашей работе. Я постараюсь поехать посмотреть выставку.

– Вы очень любезны, – прошептала Тони.

Что-то в де Солне, его быстрое оглядывание комнаты, безупречность его костюма, несколько ее поразило. Всего-навсего он отсутствовал около трех месяцев, а выставка закрывалась через неделю. Тони перевела взгляд на графиню, которую она раньше никогда не видала. Она напрасно искала в ней сходство с Жаном. Графиня была большого роста, изящна и холодна. Даже ее глаза, хотя они тоже были синие, были не такие, как у Жана. Его глаза были того густого синего цвета, который часто описывается, но редко встречается.

– Мой сын сказал мне, что он надеется прокатить вас завтра в Венсен.

– Это будет очаровательно в такую погоду. Я люблю этот осенний привкус в воздухе и острый запах жженого дерева, который в это время года тянется из изб в деревне.

– Мадемуазель Сомарец знает времена года по их запахам, – вмешался Жан. Он улыбнулся Тони.

– Разве? – небрежно произнесла его мать.

Тони встала.

– Я жалею, что должна вернуться к моей подруге.

– К вашей подруге?

Тони посмотрела в сторону Жоржетты, которая представляла собой пышную картину в ее черном и светлом.

– У окна.

Мадам де Солн смотрела на Жоржетту, как смотрят не видя, а затем протянула Тони руку:

– Я рада, что познакомилась с вами.

Она ее отпустила чрезвычайно любезно, но на момент Тони почувствовала себя так, как много лет назад чувствовала себя в гостиной своей тетушки.

Эта женщина не нравилась ей. Ну и что же, вовсе не было необходимости, чтобы она ей нравилась. Жан был ее другом; но она не имела никакого желания включить его мать в ту же категорию.

Очень красивая дама весело окликнула Жана, когда они проходили по комнате.

– Моя кузина, – сказал он, поклонившись ей.

– У вас, кажется, тут сегодня много родственников, мой друг?

– Видите ли, имеется так много линий нашей семьи, – сказал он.

Тони испытала смутное, очень неприятное чувство неожиданности; Жан редко говорил о себе, и, хотя он брал ее на многие вечера в различные дома и, разумеется, в оперу и в другие театры, она никогда до сих пор не встречала никого из его родных. Она настолько ушла от общества за все эти годы работы в Париже, что совершенно перестала вспоминать те условности, которые она когда-то знала, и, тем не менее последнее замечание Жана дало ей как-то почувствовать, что она «вне общества».

– Считать вас счастливым или несчастливым, что вы имеете столько родственников? – спросила она шутя, продолжая нить его последнего замечания.

Они дошли до Жоржетты.

– Я очень люблю своих родных, – просто ответил он. – До свидания. Могу я заехать за вами завтра около одиннадцати?

– Я буду готова к назначенному часу, сударь, уверяю вас.

Она задумчиво смотрела ему вслед, пока он возвращался к своему столику; был разгар осеннего сезона, все уже были в городе. Снова и снова останавливался он у многих столиков, чтобы поговорить со знакомыми. Тони смотрела ему вслед и чувствовала, пока она смотрела, будто она наблюдает незнакомого человека.

До нее никогда не доходило, что де Солн ведет другую жизнь, кроме той, в которой он ее встретил, его случайную, полубогемную, полуфилантропическую жизнь. При случае она думала, что он должен отдавать часть своего времени своему кругу. Она знала из некоторых его замечаний, что он иногда это делает, что он сам следит за управлением своими огромными владениями. И все же, несмотря на все это, она никогда не представляла его себе таким, каким видела его сегодня, человеком своего круга и человеком с весом, со значением. Он был для нее очень больным, физически недоросшим, маленьким другом. А теперь он явился перед ней – Тони старалась себе описать его – как де Солн, человек, обладающий силой, имеющий свое традиционное место в кругу общества.

– И все это оттого, что «Румпельмайер» переполнен его родственниками, – сказала она громко.

Жоржетта не поняла, но вместо того спросила:

– Твой маленький граф выглядит хорошо, как никогда раньше. Что это он говорил относительно завтрашнего дня?

– Де Солн хочет меня повести в моторе в Венсен.

– Это не там, где находится замок его предков?

– Да, говорят, он прекрасен.

– А эта дама с жемчугами, в черном кружевном платье, это его мать?

– Да.

– Вот это графиня. Она выглядит немного чопорной. Не то, что он. Я не думаю, чтобы с ней легко было. Туанетта, тебе испортили чай, попробуй с каштановым кремом.

Тони попробовала, и он ей не понравился.

– Я не хочу чаю. Лучше уйдем, возьмем мотор и поедем кататься в Булонский лес.

Она заплатила по счету и, сопровождаемая Жоржеттой, вышла. Вечерний воздух был прохладен и резок, только многолюдные улицы были еще наполнены зноем.

– Я бы хотела, чтобы такого рода вечера никогда не наступали, – раздраженно сказала Тони, – они заставляют меня желать такие вещи… они так же нехороши, как весна.

– Какие желания они в тебе будят?

– Этого-то именно я и не знаю. Просто иметь то, чего у меня нет. Я думаю, что я просто глупа, Жоржетта.

– Нет, ты вовсе неглупа, – кротко ответила Жоржетта, – ты перестаешь быть глупой, вот это так.

– Что ты этим хочешь сказать? – с любопытством спросила Тони.

– Ты помнишь, когда ты была больна, когда ты болела гриппом в прошлом году? Одну ночь ты бредила и все время упоминала одно имя. Я никогда тебя не расспрашивала о твоей жизни, Туанетта, я этого не люблю, но я все же не могла не догадаться кой о чем. Я угадала, что ты старалась многое забыть, и когда ты только что сказала, что у тебя является «желание» чего-то, я почувствовала, что тебе удалось забыть. Видишь ли, нам ничего не хочется, когда мы несчастны, и только когда мы начинаем себя чувствовать лучше, в нас оживают надежды и появляются снова желания.

Тони резко схватила ее за руку.

– Если бы я могла тебе сказать, я бы это сделала, но даже если бы мне это стоило жизни, я не могу говорить о вещах, которые мне причиняют страдания. Все это так давно было, почти десять лет тому назад. Вероятно, если я даже и не забыла, рана все же зажила. О Жоржетта, я так хочу снова жить! Я думала когда-то, что все эти желания были убиты во мне навсегда, но это не так. Как будто что-то, чего нельзя убить, ожило во мне с новой силой. Я имею работу, успех, немного силы, а все время мне хочется еще чего-то.

– Потому что ты еще молода.

– Молода? Я чувствую себя молодой. Хотя я полагаю, что двадцать восемь лет – это уже не молодость. Как бы то ни было, это уже близко к тридцати.

– Ты выглядишь двадцати трех, – сказала Жоржетта, с любовью устремив свои большие глаза на Тони.

Круги бледного золота замерцали меж деревьев. В тишине, ненадолго наступившей вместе с вечером, ясно слышны были все звуки на дороге. Таксомоторы легко катились.

Тони видела людей, гуляющих вместе юношей и девушек, мужчин и женщин. Все они имели кого-нибудь. На всем свете у нее не было никого, кроме Жоржетты! Это было уродливо в своей трогательности. Чего она хочет? «Не знаю, не знаю, – говорила она себе нечленораздельно. – Но я хочу все то счастье в жизни, которого я никогда не имела».

В молчании они возвращались домой. Квартира выглядела привлекательной, пламя в камине вспыхнуло, как будто приветствуя их. Тони оглядела свою комнату, которую она так любила. Она была все та же, но все казалось таким неуютным, таким пустым.

Когда Жоржетта ушла в кабаре, она села в широкое кресло, глядя на огонь. Симпсон подошел и прижался к ней головой. Она смотрела на него и почувствовала, что она его едва видит сквозь туман слез, застилавший глаза.