Текст книги "Пламя"

Автор книги: Оливия Уэдсли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 19 страниц)

ГЛАВА XXIV

И когда они говорили,

Около них бродил

Серый признак воспоминаний.

Перевод из Гейне

Моя печальная любовь вела меня

Через голые земли пустыни.

Но я бы остаток жизни своей отдала,

Чтобы еще раз пройти этот путь.

Магазин Сорио выбросил Тони к концу летнего сезона. Это устроил молодой Сорио. Его прилавок в течение трех месяцев находился рядом с прилавком Тони, – «нарочно», как он признался Дюбонне, другу и поверенному своих тайн. Сорио-сын был маленького роста, с внешностью, которую принято называть «вертлявою», – название, приложимое, кажется, только к мужчинам маленького роста с нафабренными усами и напомаженными волосами. А он был весьма намаслен, даже его разговор был таков, и употреблял притом скверные духи. Он никогда не отказывал себе в удовольствии поковырять булавочкой в зубах после завтрака и в это время улыбался Тони. Когда же оканчивал свои зубные операции, то удостаивал ее беседой. Он не был ни лучше ни хуже обычного типа приказчиков и смотрел на всех продавщиц магазина как на предмет охоты. Его отец нанимал их, разве не так? Так почему он не может делать с ними все, что ему заблагорассудится?

Тони с первого момента привлекла его внимание. Ее миниатюрность, ее аккуратный вид, несмотря на потертое платье, мечтательное выражение ее глаз, – все нравилось ему.

Он стал носить по утрам самый лучший свой галстук и желтые сапоги с длинными носками, которые далеко высовывались вперед.

За обедом он искусно постарался пожать одним сапогом ногу Тони и случайно прислонился к ней, когда доставал коробку с лентами.

Тони только слегка отстранилась. Она отлично знала все эти уловки. Они больше не пугали ее, как это было однажды, много лет назад, когда мужчина заговорил с ней на улице, шептал ей гадкие слова и преследовал ее, или, как в «Синем магазине», когда заведующий отделением пригласил ее однажды пообедать и после обеда, когда выражение его глаз испугало ее и она попыталась уйти, дверь оказалась запертой. Она бросилась, кричала, и он наконец, проклиная, отпустил ее, а на следующее утро уволил, и после этого почти пять недель она питалась хлебом и жидким чаем; сбережения девушки-труженицы, которая получает «царское» вознаграждение в виде семнадцати франков в неделю и на это должна жить и одеваться, не очень велики.

Когда сын «Сорио и K°» стал ее преследовать, Тони устало вздохнула. Она выдвигалась там, через три месяца она могла получить место заведующей отделением, с жалованьем в тридцать франков, а теперь, по всей вероятности, ей придется уйти.

Она была почтительно любезна с молодым Сорио, пока это было возможно, но настал, наконец, день, когда все препятствия пали. Он нашел ее, потихоньку следуя за ней, на складе, когда она отыскивала спичку. Она не заметила, как он подошел, но внезапно почувствовала вокруг себя его руки. Она мгновенно повернулась и заметила в его глазах уже знакомое ей выражение. На складе никого не было.

– Один поцелуй… – глухо бормотал он, лаская ее своими волосатыми руками. – Я найду вам работу лучше, чем вы мечтаете, клянусь вам. Только позвольте мне, Тони.

Она ударила его сжатыми в кулаки руками. Он рассмеялся и прижал ее теснее.

– Никто никогда не узнает, как Бог свят! Ты, маленькое животное, ты хочешь, а? – шептал он, когда она нагнулась над его руками.

Он крепко сжал ее, наслаждаясь тем, как она отбивалась, и нашептывая ей пошлые ласкательные слова.

Слезы показались на ее глазах, и тщетная мольба прозвучала на ее устах.

– Никто никогда не узнает, дурочка.

– Вы презренное животное, – сказала Тони сквозь зубы.

– Я вас поучу, – сказал он, – я вас выучу.

Дверь открылась, и вошла девушка.

С проклятьем он выпустил Тони, и она убежала, вся дрожа, к своему прилавку. Но она заранее знала свою судьбу. У нее было всего десять франков сбережений, и то она их должна Жоржетте за комнату.

После обеда заведующий заявил ей, что она уволена. Позади него стоял ухмыляющийся молодой Сорио. Она принесла шляпу и пальто. Она думала, если все пойдет хорошо и она получит место заведующей, купить себе на распродаже новое.

– Такова жизнь, – прошептала она, влезая в старое черное вытертое пальто, и приколола шапочку.

Жоржетты не было дома, когда она пришла, и Тони вспомнила, что та говорила, что идет на репетицию. Это звучало красиво, но эта «репетиция» была простым упражнением для акробатической роли, которую Жоржетта исполняла каждую ночь в «Кабаре веселящихся», – маленьком веселом кафе, где вы платите пятьдесят сантимов и можете видеть жизнь. Тони часто бывала там и до упаду смеялась над песнями, которые действительно были смешны, так же как и другие вещи, и смотрела, как Жоржетта показывает свою яркую красоту, прикрытая розовым сатином и блестками.

Тони многое интересовало и мало что возмущало, за исключением пьяных женщин и пристававших к ней мужчин.

Она узнала жизнь так, как бедные люди вынуждены ее узнавать, – с другой стороны. Она поняла, что все на свете продажно, а честь – это продукт, который дешевле всего ценится. Она не была ни счастлива, ни несчастна – она просто жила.

Жоржетта не вернулась домой к чаю, и Тони отправилась искать ее. Ее она так и не нашла, но нашла Симпсона.

Он был самым крошечным существом, которое она когда-либо видела, с огромным самообладанием притом. Он был совершенно один, и хотя шел, подняв одну ногу в воздух, делал это храбро и не подымал из-за этого историй.

Он взглянул на Тони, когда они повстречались, и посторонился, чтобы дать ей пройти. Она увидела маленькую раненую лапку. Она нагнулась, и Симпсон (который тогда, между прочим, был еще не Симпсоном, а безыменным бродягой) беспокойно заворчал. Очень маленькие существа вынуждены чаще заявлять о себе, так как люди чаще на них наступают. Это было ворчанье, выражавшее лишь тревогу, и Тони так это и поняла. Она погладила беленькую головку с нелепым черным пятном на совершенно ненадлежащем месте.

Симпсон почувствовал облегчение и поднял лапу немного выше.

– Ты пойдешь ко мне, – сказала Тони решительно, подняла его и понесла, как ребенка. Дома лапа была обмыта, перевязана, и Симпсону было предложено угощение в виде сардины. – У тебя нет денег, – сказала Тони по-английски, – и у меня, правда, их тоже нет, но все же я надеюсь, что ты останешься.

Симпсон помахал тем, чем природа наделила его вместо хвоста, и подошел немного ближе. Он не понимал по-английски, но чувствовал, что Тони думает хорошо.

Когда Жоржетта вернулась домой, она назвала его «чертовским животным», смеялась над ним и сказала, что это бульдог и что они оставят его.

Тони сообщила, что она окрестила его Симпсоном. Жоржетта спросила почему, и Тони сказала ей: потому что он – натурализованный англичанин, и прибавила, что она не может понять, почему она раньше никогда не заводила себе собаки.

Вот каким образом Симпсон водворился к ним.

Обсуждение шансов Тони на получение места в мертвый сезон продолжалось до тех пор, пока Жоржетте не надо было отправляться в кабаре.

– Пойдем лучше тоже, – сказала она Тони, – нехорошо сидеть и думать, когда надо обдумывать одни горести.

Тони рассеянно рисовала портрет Жоржетты, держа Симпсона на коленях. Портрет состоял из трех штрихов и тире.

– Это чертовски хорошо, – заявила Жоржетта, которая смотрела, в то время как причесывала свои рыжие волосы. – И быстро, как ветер.

Она перекинула толстую косу через плечо и вдруг схватила Тони:

– Ты всякого умеешь так?

– Ты хочешь сказать: рисовать всякого? Да, я думаю, что умею.

– И всегда так быстро?

– О да.

– У меня идея, новый трюк, ты будешь рисовать моментальные фотографии. Старый Жюль только на днях мне рассказывал о каком-то сумасшедшем или что-то в этом роде, который занимается этим в каком-то кафе. Он преуспел в короткое время. Пойдем сегодня ночью и попробуй только.

Тони засмеялась:

– У меня плохо выйдет.

– Но ты пойдешь и попробуешь, Тони?

– О да, я пойду, а Жюль посмеется надо мной, и я буду чувствовать, что была просто глупа.

– Одевайся, – скомандовала Жоржетта. – На, надень эту шляпу.

Она бросила Тони белую соломенную шляпу, отделанную венком из роз. Тони надела шляпу, рассмеялась, сняла ее, убрала половину роз и имела очень шикарный вид в ней.

– Загни воротник, вот так, сердечком, как у меня. В этом платье, закрытом, как на молитву в церковь, ты выглядишь плохо. Вот так.

Она загнула черный воротник и обнажила прелестную кожу Тони.

Тони ожидала в общей уборной артистов, пока Жоржетта пошла искать Жюля, который был и старшим лакеем, и частью владельцем, и заведующим сценой кабаре.

Комната была большая и освещалась газовыми рожками, помещенными на равном расстоянии друг от друга. Стены были сплошь зеркальные, а под зеркалами стояли маленькие столики. Воздух был пропитан духами, газом и жженым волосом. Один или два человека подходили и заговаривали с Тони. Кальвин, молодой скрипач, прислонился к столику Жоржетты и устало смотрел на Тони.

Он был влюблен в Жоржетту, а она, по обыкновению, была влюблена в кого-то другого. Тони очень жалела его. Жоржетта раньше любила его немного и забыла его, как только другой «предмет» потребовал ее недолговечной любви.

Насколько Тони могла разобраться, у Жоржетты не было чувства морали, но зато было золотое сердце.

Она вернулась, возбужденно разговаривая, с очень толстым человеком, который снисходительно слушал ее.

– Вот моя подруга, о которой я вам говорила.

– Чем вы занимаетесь, моя милая? – спросил Жюль писклявым голосом.

– Разве я вам не говорила? – начала Жоржетта, но Жюль поднял свою огромную руку:

– Вы рисуете, а? Лица, людей, и все это очень быстро? Нарисуйте меня вот тут, на стене, вот этим. – Он всунул ей в руку кусок угля.

Тони посмотрела на него. Она часто видела его и раньше, хотя он ее не знал. Она хорошо знала улыбку на его лице, когда посетитель заказывал кружку, и поклон, который он отвешивал, когда выносил вино.

Она нарисовала круг, руку и лицо, которое представляло собой широкую улыбку, и повернулась к Жюлю.

– Гарсон, кружку, – сказала она, подражая его голосу.

Он покатился со смеху. Жоржетта сжала руку Тони.

– И Жоржетту, – сказал Жюль, указывая толстым пальцем на нее. Тони снова взяла уголь. В кабаре Жоржетту всегда дразнили ее любовными приключениями: «Эге, – бывало кричит она, – они все прибегут, стоит мне их только позвать, я вам говорю».

Тони нарисовала ее стоящей на верхушке лестницы, подножие представляло собой море лиц, которые тянулись к ней. Жоржетта смотрела демонически и торжествующе, веселая и счастливая.

– Двадцать и ужин, – быстро сказал Жюль. – Я предоставляю вам, скажем, десять—пятнадцать минут после Жоржетты, и рисуйте всех, кто пожелает; если они забирают рисунок – за это два су, и вы будете иметь франк в ночь на бумагу и уголь.

Он убежал из комнаты раньше, чем Тони успела поблагодарить его.

Дешевый маленький оркестр визжал и скрипел, когда Тони вышла на маленькую сцену. Она чувствовала себя нервной до нелепости и пыталась смеяться над собой. Ей было двадцать пять лет, и она много лет зарабатывала сама себе на жизнь, несомненно, пора уже иметь хоть немного самообладания.

Жюль, выступая в качестве конферансье, привел даму известного типа. Она с тревогой смотрела на Тони, и ее накрашенные губы улыбались, а подведенные глаза просили пощады. Тони нарисовала ее точно такой, как она была, и все же довольно красиво. Эти вещи легко делаются – потому-то портретисты, рисующие людей общества, так легко богатеют.

Дама была в восторге, и мужчина огромного роста, который ротозейничал за столиком, подошел, хихикнул и бросил Тони франк за рисунок. Жюль сиял, устремив один глаз на Тони, другой на монету.

Она рисовала двадцать минут и собрала почти пять франков.

– Мы заставим его дать тебе проценты, – кричала Жоржетта. – Кулак, скряга, связать тебя за несчастный франк!

После этого двадцать минут Тони стали боевым номером вечера. Люди ничего так не любят, как увидеть себя в благоприятном свете. К концу лета Тони получила уже проценты и быстро расцвела в новом платье и в самых тонких, самых черных, самого лучшего покроя сапогах, которые она могла позволить себе купить.

Жоржетта в кабаре покровительствовала ей. Она родилась среди этих дел, знала их от начала до конца и видела, что Тони в этом ничего не понимает. Она была хорошим другом, несмотря на ее католические вкусы и повелительный язык.

Сентябрь был очень жаркий, и Париж, казалось, был переполнен более чем когда-либо. Кабаре открывалось в семь и закрывалось в три, четыре ночи. Тони имела два сеанса, получая вдвойне, как и все другие.

Она очень похудела. Воздух был там ужасен, и она чувствовала себя больной от беспрестанного шума и курения.

Кабаре быстро расцветало. Начали приходить англичане и американцы. Жюль толстел и богател более чем когда-либо раньше. Тони одну ночь рисовала под музыку. Это был излюбленный трюк. Она отлично согласовалась с оркестром и умела делать это очень хорошо.

Она рисовала молодого человека с тяжелым лицом и едва заметила его, когда он покупал ее рисунок. Все, что она запомнила о нем, это то, что он хромой и маленького роста.

Ее номер был последним, и было уже очень поздно. Она стала на колени в уборной, чтобы сложить свою бумагу.

Маленький хромой человек подошел и стал позади нее.

– Простите, – сказал он на безупречном английском языке, – почему вы теперь не признаете меня?

Тони с удивлением обернулась и увидела хромого человека с очень белым лицом и синими глазами. Ее подозрительный взгляд заметил белоснежную грудь рубашки и жемчужные запонки.

– Я не имею чести знать вас, сударь, – резко ответила она. Она так устала от подобного рода приставаний.

Господин мягко рассмеялся.

– Пять, восемь лет тому назад, – я думаю, приблизительно столько прошло с тех пор, как лорд Роберт Уайк познакомил нас на ярмарке в Овенне.

Услыхав имя Роберта, Тони поднялась.

– Кто вы такой? – спросила она.

– Меня зовут де Солн.

Тони покачала головой.

– Не могу припомнить. Весьма жалею.

– Не поедете ли поужинать со мной, прошу вас?

Тони упорно его рассматривала. Она еще сомневалась в нем: ни один мужчина в течение многих лет не бывал добр к ней из-за одной любезности.

– Я бы охотно с вами поужинала, – сказала она сдержанно, – но это не мое ремесло.

Де Солн слегка вздрогнул, затем улыбнулся.

– Уверяю вас, я только поглощаю свой ужин, – сказал он спокойным голосом, – а вас прошу разделить его со мной.

Тони была очень голодна.

– Спасибо, я поеду, – серьезно ответила она. Он смотрел, пока она прикалывала серую шляпу, отделанную розовым тюлем, а затем посторонился, чтобы пропустить ее впереди себя. У задней двери ждал огромный мотор, и при появлении Тони и де Солна человек открыл дверцы.

Тони знала от Жоржетты, что нужно очень остерегаться ночных поездок в моторе. Она обернулась, чтобы сказать, что она все-таки не поедет ужинать, но в тот момент к хромому господину подошла девушка, одна из погибших созданий. К удивлению Тони, он протянул девушке руку, а та со смехом облегчения пожала ее.

Тони слышала, как он что-то говорил ей насчет дома, затем зазвенели деньги, и девушка сказала:

– Да благословит вас Бог.

Тони села в мотор уже без всякого подозрения. Де Солн сел рядом с ней.

Как только дверцы захлопнулись, она обратилась с вопросом, который она, несмотря на свои колебания ехать или не ехать с ним, все время жаждала задать:

– Вы были другом Роберта Уайка, сударь?

– Я был самым близким его другом, я полагаю. А вы были с ним в родстве?

– В родстве! – Тони страдальчески улыбнулась в темноте. – Я близко его знала.

– Последний раз я видел его во Флоренции, – продолжал де Солн своим спокойным тоном, – мы встретились в этот последний день.

– Сказал, сказал ли вам Роберт, где он жил? Острая личная нота, зазвучавшая в голосе Тони, сильно поразила де Солна.

«Неужели эта девушка…» – нет, мысль, как слишком нелепая, была отброшена назад.

Он заговорил с Тони под впечатлением минуты. Она выглядела такой бледной и усталой, и он был так сильно поражен, увидев ее здесь. Он хотел помочь ей и не мог себе представить, как она дошла до такой работы и в таком месте.

– Роберт мне тогда сказал, что он снял виллу в Озиоло.

– Сказал ли он вам, кто с ним жил там? – Даже ценой своей жизни она не могла бы удержаться от этого вопроса. Она страстно хотела и все же боялась говорить о Роберте.

– Почему вы меня об этом спрашиваете? – сказал де Солн.

Тони снова замкнулась в себе.

– Не знаю, думаю, что из любопытства.

Мотор остановился у дверей ресторана на улице Селв.

Де Солн выбрал в углу столик, освещенный лампой под опаловым абажуром. Где-то, скрытый от глаз, очень мягко играл оркестр.

Тони оглядела комнату. Эта была та самая, о да, та самая комната, в которой она с Робертом обедала в первый их вечер в Париже.

Кровь потоком прилила к ее мозгу; на минуту комната закачалась и закружилась перед ее глазами.

«О Роберт, взывая к тебе через все эти годы, я еще слышу тебя!»

Она забыла о де Солне. Окружающее перестало для нее существовать.

Она положила лицо на руки и заплакала.

Ни один человек ее круга годами не говорил с ней. Никто никогда не говорил с ней о Роберте, а сейчас этот хромой человек пришел, заговорил с ней, дружески заговорил о Роберте, привел ее сюда, в это лучшее из всех мест на большом, сером свете, куда она и Роберт пришли впервые вместе.

Ни один момент в течение всей последующей жизни не может сравниться с тем, когда двое людей, одни среди толпы, находятся вместе, связанные одним и тем же чувством трепетной, сладкой тревоги, одним и тем же чувством восторга. Тони снова очутилась за маленьким столиком с массой белых цветов, которые Роберт купил на бульваре и велел лакею поставить на их стол, снова в прекрасном плюшевом кресле, напротив нее Роберт, смелый, прекрасный Роберт, весь ее собственный, его рука на момент нашла ее руку под столом, его нога прижалась к ее стройной маленькой ножке.

– О Боже мой, Боже мой!

Она поискала свой носовой платок, но у нее не оказалось с собой. Она безуспешно старалась вытереть слезы рукой. Де Солн, не говоря ни слова, протянул ей белый сложенный квадратик.

Он сделал знак лакею, чтобы тот отошел. Они поужинают после, теперь же он хочет подождать.

Тони, наконец, подняла глаза.

– Мне очень жаль, – сказала она измученным голосом.

– Все в порядке, – сказал де Солн. – Вы устали, вы должны поесть и попить, вы выглядите совершенно измученной. – Он сам рассмеялся над своими усилиями.

Что-то в нем, его умение забыть себя, полное отсутствие любопытства, ощущение защиты, которую, казалось, он давал ей, – все это тронуло Тони.

– Почему вы просили меня поехать с вами? – спросила она вдруг.

– Отчасти потому, что вы меня заинтересовали, а отчасти потому, что я однажды видел вас с моим другом, а главным образом потому, что я могу помочь вам, как я полагаю.

– Помочь мне?

– Вашей карьере.

Тони иронически рассмеялась:

– Вы шутите, сударь?

– Нисколько, ведь вы хотите подвигаться, не так ли? Я думаю, что вижу путь, которым вы должны пойти. Вот и все.

Он налил ей вина в стакан.

– Вы что – общественный благотворитель?

– Нет, надеюсь, частный. Так легко помочь людям.

– К несчастью, это общее заблуждение.

Де Солн наклонился вперед и непринужденно положил руки на стол.

– Вы говорите, что были другом Роберта, я тоже был его другом. Не разрешите ли вы мне, ради него, помочь вам?

Тони посмотрела в честные синие глаза.

– Что вы обо мне знаете? – спросила она.

Он развел руками в знак отрицания:

– Только то, что вы мне сами говорите.

– Но вы о многом догадываетесь?

Он улыбнулся.

– Угадываю немного. Я вам скажу. Вы здесь в Париже одна, делаете рисунки за… за столько? Вероятно, за фунт в неделю? Я видел вас однажды с гувернанткой, очень хорошо воспитанной девочкой, за которой смотрели, и вы были другом Роберта. Теперь я вас встречаю в таком виде, в потертом платье, в скверном маленьком кафе, и понимаю, что жизнь вас как-то разбила. Ни одна девушка не смотрит на мужчину таким взглядом, каким вы посмотрели на меня сегодня вечером, если у нее нет основания быть напуганной. Таковы мои соображения. Вы можете назвать их дерзкими, хотя уверяю вас, что они вовсе не таковы.

Он выждал немного, затем сказал с внезапной напряженностью:

– Вы еще слишком молоды, чтобы так смотреть.

– Мне двадцать пять, почти двадцать шесть лет.

Он критически посмотрел на нее.

– Так много? Вы не выглядите этих лет.

– А чувствую я так, словно мне уже сто.

Он снова улыбнулся странной улыбкой, которая, казалось, не имела ничего общего с его губами, но которая появлялась только в его глазах.

– Это доказывает, что, вопреки вашим годам, вы еще очень молоды.

– Разве? – равнодушно согласилась она. Закуривая папиросу о протянутую им спичку, она попутно обратила внимание на его руки. Это были красивые тонкие стройные руки, которые казались мужественными вопреки своей белизне.

– У вас красивые руки, – внезапно сказала она.

– Только по сравнению, уверяю вас. Если бы я не был таким маленьким уродом, люди не замечали бы моих рук.

Она вдруг почувствовала, что, несмотря на его шутливый тон, он ненавидит свое неуклюжее тело и непривлекательную наружность.

– Я люблю красоту, – продолжал он. – Если вы когда-нибудь посетите мой дом, вы увидите мои картины. У меня это словно болезнь – любовь смотреть на красивые вещи. Я уверен, что, если бы я очутился на небе и оказался бы рядом с кем-нибудь некрасивым, это бы испортило мне все удовольствие.

Тони впервые улыбнулась, и ее бледное личико на момент прояснилась.

– Я тоже люблю красивые вещи почти так же, как и вы. Все эти годы мне этого страшно не хватало.

Лакеи с усталым видом начали сдвигать стулья, а оркестр – две скрипки, виолончель и рояль – вышел из-за прикрытия из зелени и приготовился идти домой.

Тони тоже поднялась.

– Очень мило с вашей стороны, что вы привели меня сюда, – сказала она, протягивая руку, – очень вам благодарна.

Де Солн склонился над ее рукой.

– Мотор отвезет вас домой.

– Разумеется, нет. Я всегда хожу пешком. Я привыкла сама за собой смотреть.

– Я уверен в этом, – и его глаза снова улыбнулись. – Тем не менее я буду настаивать, чтобы сегодня вы возвратились домой в моторе.

Тони послушно села, и де Солн наклонился и спросил ее:

– Ваше настоящее имя и ваш адрес?

– Тони Сомарец, а живу я на улице д'Альмэн, 40, шестой этаж.

Де Солн записал это в маленькую кожаную записную книжку и затем с почтительным «до свидания» сказал шоферу адрес.

Жоржетта поджидала ее в состоянии крайнего возбуждения.

Она взволнованно схватила руку Тони.

– Этот дурак Кальвин сказал мне, что какой-то странный человек увез тебя в моторе. Тони, что случилось?

– Ничего, – ответила Тони. – О Жоржетта, я так устала.

– Но ты можешь же, наверное, рассказать что-нибудь об этом вечере? Я умираю от тревоги и любопытства, кто этот человек.

– Граф де Солн.

– Граф, господи, помоги нам, ты погибла, Тони. Тони открыто рассмеялась:

– Наоборот, я надеюсь, что я спасена. Он хочет помочь мне сделать карьеру.

– Так они все говорят, – растерянно воскликнула Жоржетта. – Ко мне явился однажды граф, красивый как день, он хотел сделать из меня актрису – настоящую. Черт возьми, ты думаешь, он это исполнил? Как будто непохоже, а?

Она указала на комнату и рассмеялась.

– Ты увидишь его, когда он придет, и будешь тогда судить. Он совсем не красив как день, ни в малой степени.

Жоржетта стала заплетать волосы, собираясь лечь спать.

Она все время невероятно зевала.

– Внешний вид не играет никакой роли – я, по крайней мере, так думаю. Насчет того графа я вскользь уронила. Насколько я вижу, женщина может так же легко полюбить некрасивого мужчину, если она вообще намерена полюбить, как и ангельски прекрасного. Я-то должна знать! Все мужчины одинаковы, когда дело касается любви. Они все слишком робки вначале и недостаточно робки потом. Спи спокойно, дорогая, да храни тебя Бог!

Она заснула раньше, чем Тони успела потушить газ.

Тони глядела на нее, на черные ресницы, еще клейкие от туши, волосы цвета соломы и слишком красный рот.

Жоржетта не имела невинного вида даже во сне, когда нам всем полагается иметь традиционное сходство с теми святыми, которые жили до нас.

Тони погладила ее и нежно поцеловала.

– Да хранит тебя Бог, – снова прошептала Жоржетта со сна.