Текст книги "Беседы с патриархом Афинагором"

Автор книги: Оливье Клеман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 35 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]

Шестое сентября

После «обмена населением» в Турции могли оставаться только стамбульские греки. Лозаннский договор закреплял за еврейским и христианским меньшинством тот статус, который был у них в оттоманскую эпоху, когда они жили под собственным «законом». Однако, когда Мустафа Кемаль в конце 1925 года принялся за проведение реформ, меньшинства добровольно отказались от своих привилегий в «предвидении скорого введения западного гражданского кодекса». Действительно, 17 февраля 1926 года Турция приняла швейцарский гражданский кодекс, дополненный в последующие месяцы итальянским уголовным кодексом. Тем временем новый закон делал обязательным преподавание турецкого языка в школах, так что новое поколение православных греков стало свободно говорить по–турецки, что было отнюдь не характерно для их предков.

Отказ от персонального статуса, которым христиане и евреи пользовались в оттоманскую эпоху, был компенсирован в 1928 году. 10 апреля всякие ссылки па ислам были исключены из Конституции, Турция официально стала светской республикой. Это была эпоха, когда Ататюрк раскрепостил женщину, реформировал язык, ввел латинский алфавит, стремясь привить своей стране новое историческое сознание, сообразующееся не с исламом, но с историей земли и всех народов, ее населявших, начиная с хеттов, а затем, конечно, и византийцев…

3 декабря 1934 года секуляризация выразила себя символическим жестом: запретом ношения культовых одеяний за пределами богослужебных зданий. Только глава каждой из общин освобождался от этого запрета. Так и в наши дни можно видеть, как патриарх Афинагор в большом монашеском подряснике запросто усаживается посреди простого турецкого люда на небольшом пароходике, обслуживающем Принцевы острова…

Новая Конституция, введенная 9 июля 1961 года, сохранила за государством его светский характер. Статья 19 предоставляет каждому гражданину право «свободно следовать побуждениям своей совести, придерживаться любых религиозных верований и иметь собственные убеждения…» И статья 135 уточняет: «Законы Реформы, обеспечивающие сохранение светского характера государства, не поддаются никакому неконституционному толкованию».

И тем не менее страх, гордость и ненависть не исчезают так скоро.

Родившийся в оттоманской империи, новый патриарх был признан турецким гражданином и был доброжелательно встречен в Стамбуле, где пресса отнеслась к нему с симпатией.

С первых же шагов, столь непосредственных, но глубоко символичных, секрет которых известен только ему одному, он успокоил умы, разоружил всякое недоверие. Например, он решил, что патриархат, как и все общественные здания, будет украшен национальным турецким флагом. Он быстро добивается от правительства либерального закона, позволяющего лучше реорганизовать православные общины. В 1951 году ему удается организовать издание еженедельной газеты Apostolos Andréas, содержащей официальную информацию патриархата и живые размышления о сегодняшней религиозной жизни.

6 января 1952 года, с поощрения правительства, патриархат торжественно освятил Босфор, поскольку праздник Богоявления, т. е. Крещения Христа, соединяется в Православной Церкви с освящением воды.

Он

Как нам было хорошо тогда! Отношения между турками и меньшинствами установились превосходные. На улице турки целовали мне руку, называли меня «отцом»… Впервые патриарху нанес визит премьер–министр. Я посещал наши школы, разделял трапезу с учениками. В то время мне чинили кое–какие трудности в связи с этими визитами. Тогда я попросил разрешения посещать турецкие школы, ибо они весьма интересовали меня, и мне его охотно дали. Посетив нашу школу, я отправлялся в одну из турецких…

В то же время патриарх содействовал развитию дружеских отношений между Турцией и Грецией. 28 февраля 1953 года в Анкаре был подписан договор о дружбе и сотрудничестве между Грецией, Турцией и Югославией. 9 августа 1954 года соглашения, заключенные в Бледе, предусматривали образование общей консультативной ассамблеи трех стран, собираемой поочередно в каждой из трех столиц.

Он

В то время я мог говорить даже, что граница Турции проходит по Корфу, а Греция простирается до Кавказа… в то время существовал не только интенсивный туризм между двумя странами, но и культурные связи: греческие профессора приезжали сюда с чтением лекций, греческие актеры играли в Стамбуле и даже в Анкаре. Но возможность, которая тогда представилась, была упущена.

Все рухнуло из–за проблемы Кипра. Архиепископ Макариос – это, кажется, единственный человек, о котором патриарх говорит иной раз с горечью: «Он не соразмерил своей ответственности. Ему не следовало становиться политиком».

В конце 1954 года с поощрения греческого правительства на Кипре подымается волна терроризма. 1 апреля 1955 года греки, живущие на острове, под руководством архиепископа пытаются, впрочем, тщетно, осуществить энозис, т. е. присоединение к Греции.

Турция обеспокоена как судьбой турецкого меньшинства на острове, так и собственной безопасностью. Воспринимая русских как исконных врагов, она видит в то же время, что крайне левые течения достаточно сильны как в Греции, так и на Кипре. Энозис должен стать вызовом турецкой обороне. «Кипр находится под животом Турции, – сказал мне патриарх. – Турция никогда не могла бы пойти на этот риск…»

Только после турецкой революции 1960 года можно было узнать о том, как была срежиссирована драма, разыгравшаяся в Стамбуле. 29 августа 1955 года в Лондоне дипломаты были заняты поиском решения кипрского вопроса. Греческий делегат упомянул, между прочим, что турецкий народ почти не интересуется Кипром. Турецкий министр иностранных дел, задетый за живое, телеграфировал в Анкару: требуются народные манифестации. Их подготавливают. 5 сентября в Салониках взрывом повреждено турецкое консульство и соседнее здание, в котором родился Мустафа Кемаль. Этот взрыв служит предлогом. На следующую ночь волна возмущения прокатывается по главным турецким городам. В Стамбуле она превращается в настоящий греческий погром. Его заправилы, разъезжающие на грузовиках, снабжены адресами. Чернь, охваченная старым фанатизмом, придает делу неожиданный оборот. 2500 греческих жилищ и магазинов разрушено, большая улица Перы – Истиклал Кадези – завалена обломками. Сотня церквей разграблена, десять из них сожжено, некоторые стерты с лица земли. Священники избиты, один – до смерти. Полиция и войска вмешиваются повсюду слишком поздно. За исключением Фанара, куда погромщики шли, чтобы все разметать и сжечь, и который был спасен как раз вовремя.

Для патриарха это было испытанием Иова. Все его усилия помирить греков и турок как в самом Стамбуле, так и путем сближения двух стран, разметены в прах. В Греции его абсолютная лояльность по отношению к турецкому государству вызвала кое у кого обвинения в предательстве греческого дела. В Турции его отказ осудить Макариоса в церковном плане стоил ему обвинений со стороны националистов и крайних экстремистов в том, что он является тайным сторонником энозиса.

После 6 сентября, если остановиться именно на этом дне, он отказывается от протестов. Он также не говорит об этом дне, который поставил под вопрос будущее его народа. Конечно, государство возместило убытки жертвам, помогло восстановить разрушенные церкви. Но доверие православного меньшинства было подорвано. И каждое обострение кипрской проблемы влекло за собой новое давление. То по соображениям удобства городского строительства собираются снести Фанар. То в 1964 году за «деятельность, направленную против безопасности государства» высылаются два члена Синода, оба – близкие сотрудники патриарха. Типография патриархата закрывается, и ее издания, в том числе и Apostolos Andréas, перестают выходить. Богословский факультет в Халки реквизируется в пользу военно–морской школы. После трех лет терпеливых переговоров патриарх добивается его возвращения, он обновляет и украшает здание, но все это лишь для того, чтобы узнать, что никакой иностранный студент не может более учиться здесь, что Халки тем самым лишается своей всеправославной и вселенской роли.

Греки, избравшие греческое подданство, высылаются из страны. Уезжают и многие из тех, кто имеет турецкое подданство.

Эту трагедию патриарх переживает с мучительной и кроткой ясностью. Он не теряет надежды. Уже много раз греки покидали Константинополь. В 1510 году их оставалось не более пяти тысяч. Затем они вернулись… При каждом случае патриарх настойчиво напоминает о политической лояльности православных как турецких граждан. Духовенству патриархата, рассеянному по всему свету, он запрещает заниматься политической деятельностью. Однако этот нейтралитет, знаменующий собой смирение перед политической реальностью и преодоление ее, означающий открытость ко всем, ныне вызывает враждебность к нему со стороны греческого военного режима. Этот режим хотел бы использовать духовенство диаспоры. Столкнувшись с бескомпромиссным отказом патриарха, он аннулировал права Константинополя на епархии Северной Греции.

Может быть, все эти превратности понадобились для того, чтобы патриарх выпрямился во весь рост.* После того, как трагическая история отобрала у него все, ограбив его и надругавшись над ним, он стал человеком всего мира, слугой православного единства, единства христианского, единства человеческого.

Однако он остается прежде всего пастырем своего народа, бодрствующим рядом с ним. И только среди этого народа мы можем по–настоящему узнать его.

«Епископ в Церкви и Церковь в епископе»

Как глава Церкви «Константинополя – Нового Рима» патриарх не отделим от Святейшего Синода, состоящего из двенадцати митрополитов. На сегодняшний день они не могут представлять всех епархий, находящихся в юрисдикции вселенского патриархата, поскольку члены Синода должны быть лишь турецкими гражданами. После «обмена населением» большая часть их кафедр остается номинальной, по сути только четыре из них управляют реальными митрополиями. В поздневизантийскую эпоху Синод официально был сформирован из епископов, находившихся проездом в столице. Он так и остался официальным органом, куда кооптируются только епископы Турции.

Патриаршее управление охватывает два больших отдела. Большой викариат занимает архиепископия Константинопольская, секретариат по делам митрополий, полуавтономных или автономных Церквей, которые по всему миру находятся в ведении патриархии. Основной викарий и главный секретарь, оба в сапе митрополита, имеют штат архидьяконов, дьяконов и светских сотрудников.

Патриарха избирает не Святейший Синод, а главный Синод, который еще в оттоманскую эпоху объединял всех митрополитов патриархата и делегатов–мирян. После 1923 года для того, чтобы подчеркнуть исчезновение системы «этнархов» и сугубо поместный характер патриархата, только митрополиты Турции могут участвовать в большом Синоде. Избрание происходит в два этапа: сначала путем назначения трех кандидатов из епископов и архимандритов, имеющих турецкое гражданство, а во втором туре патриарх избирается из трех кандидатов.

Вселенский патриархат управляется совместно Святейшим Синодом и патриархом, и этим подчеркивается неизменно коллегиальная основа первенства последнего. Всякое решение принимается «патриархом в присутствии Синода». Синод собирается каждую неделю. Патриарх вырабатывает и представляет повестку дня, так что Синод рассматривает только те вопросы и только в том направлении, которые указывает патриарх. Но решение принимается большинством голосов, и патриарх не голосует, за исключением тех случаев, когда голоса разделяются поровну. Работа Синода подготавливается и продолжается двадцать одной комиссией, секретарями которых являются священники, дьяконы или профессора–богословы в сане или без сана. Самые важные из этих комиссий занимаются межправославными и межхристианскими связями, каноническим правом, финансами, диаконией, т. е. социальным служением. Патриарх со своей стороны располагает патриаршей центральной церковной комиссией, состоящей из десяти членов – двух митрополитов, пяти епископов, и трех архидьяконов «великой архидиаконии»…

Появление Афинагора I внесло дуновение свежего ветра в этот довольно замкнутый мирок. В Синоде царила психология гетто, он был ограничен лишь местными интересами. Новый же патриарх, напротив, ощущал православие всемирным, он был полон экуменических чаяний, нес в себе ритмы планетарной истории. После некоторой перестройки у него сложились устойчивые и почтительные отношения с Синодом: позволяющие ему отличать существенное от второстепенного, твердо отстаивая первое и уступая в по еле днем. Его окружение прониклось к нему особым уважением, благодаря тому воздействию его личности на окружающих, которое постепенно завоевал ему всемирное признание; это сказалось прежде всего после 1961 года, т. е. после того как его политика объединения православия и диалога с Римом стала приносить свои плоды. С этого момента Синод под впечатлением того, что в один из самых трудных периодов во всей истории патриархата, его главе удалось выйти на сцену всемирной истории, стал целиком на его сторону.

Афинагор I содействовал вступлению в Синод людей сравнительно молодых, умеющих соединять с чувстством ответственности солидную интеллектуальную и духовную подготовку. Таков митрополит Гелиополийский и Фирский Мелитон, в последние годы сыгравший столь важную роль в экуменической политике патриарха; митрополит Кирилл Халдейский, один из членов Синода, сопровождавший патриарха в его большом путешествии 1967 года, этакий большой, видавший виды барин; митрополит Хризостом Мирский, которому едва исполнилось сорок лет. Секретариат возглавляется преосвященным Гавриилом Колоньским, одним из постоянных сотрапезников патриарха, человеком лет пятидесяти, поразившим меня своей необыкновенной добротой. Однако ближайшее окружение патриарха составляют не одни лишь люди Церкви. Крупный Стамбульский адвокат почти ежедневно бывает у него за обедом и держит его в курсе всех местных событий. В целом на Фанаре работает человек до шестидесяти, и их рабочий день оканчивается в пять часов вечерней. Всем подается одна и та же пища, будь то стол патриарха или садовника…

Помимо этого Афинагор I посвящает своему народу, непосредственным контактам с ним, большую часть своего времени. Начиная с десяти часов утра и до обеда, т. е. до часа дня, кто угодно может встретиться с ним. Достаточно написать свое имя на листочке, который приносит ему дьякон, и потом дождаться своей очереди. Каждый входит без всякого сопровождения. Когда патриарх кончает беседу с посетителем, он звонит, и входит следующий. Помимо летних месяцев, с характерным для них большим наплывом туристов или паломников, на приемах у патриарха бывают почти исключительно православные из Стамбула. Он знает и часто посещает также свои «общины».

Как и в Соединенных Штатах патриарх добивается, чтобы каждый приход был единым и самостоятельным целым, строящимся на равновесии трех властей: власти священника, власти царственного священства, представленной мирянином, председателем комитета, состоящего из пяти–семи членов, избираемых каждые два года и занимающихся финансовой частью; и, наконец, власти культуры и совета учителей, поскольку школа всегда находится рядом с церковью, в одном из соседних зданий. Как и в Америке, каждый приход имеет свою молодежную и женскую ассоциацию; последняя в Стамбуле мне кажется особенно важной именно женщины организуют для школьников бесплатные обеды. Патриарх ввел здесь также праздничные периоды: один из них пасхальный, – посвящен матери, другой в октябре – отцу, третий, приуроченный ко дню Трех Святителей – школе, четвертый, после праздника святого Василия – самим приходам.

Вся эта деятельность опирается на присутствие не только религиозного, но и этнического меньшинства, хотя, как мы увидим, между православным и греческим в Стамбуле не всегда можно провести знак равенства. Однако патриарх стремится найти пути к тому, что в секуляризованном обществе могло бы стать основой свободной «христократии».

Помимо приходов патриархат располагает в Стамбуле десятью лицеями, одной больницей и одним сиротским приютом.

Афинагор I знает всех и вся. Когда едешь с ним по улицам Стамбула, он указывает вам то на церковь, то на небольшой магазин, то на дом, где живет такая–то семья. Когда возникают пробки, и машина останавливается на минуту, редко бывает, чтобы один или два человека не подбежали к нему, чтобы попросить благословения.

Известно также, хотя сам он никогда о том не говорит, что инкогнито он посещает самых страждущих для помощи и утешения.

Он регулярно служит и проповедует в своих приходах. Время, когда я был в Стамбуле, было временем Успенского поста, и Афинагор каждый раз служил вечерню в одном из своих приходов, где он неизменно читал акафист Матери Божией. Мне хотелось бы рассказать о таких встречах, куда он брал и меня, чтобы познакомить со своим народом.

8 августа 1968 года мы были в Арнавут Кои, где жил когда–то дядя патриарха, когда тот еще учился в Халки. Это поселок на берегу Босфора. «Это немного и моя деревня», – говорит Афинагор, и благодаря этому «немного», как можно заметить, ему принадлежит много деревень, много монастырей, много стран. Храм здесь просторен и под его стенами погребено четыре патриарха и несколько греков, оказавших важные услуги оттоманской империи. Как и большинство современных церквей Стамбула, храм, построенный по типу собора, имеет резной иконостас, который в 1955 году погромщики тщетно пытались спалить. Направо от царских врат – большая икона Христа, налево – Богоматери, рядом со Христом – Иоанн Предтеча, это изображение «деисусного чина» весьма распространено в Константинополе. В других формах «деисусный чин» можно встретить во всем православном мире, он символизирует Церковь, но также, согласно Павлу Евдокимову, как бы две стороны Христа, вобравшего в Себя всю человеческую природу – Марию как архетип женственности и Иоанна Крестителя, пришедшего в духе Илии как воплощение мужественной творящей силы.

Церковь полна народу. Патриарх в простом черном подряснике прислуживает местному священнику в качестве чтеца. Народ присоединяется к пению, в особенности к возгласу прославления: «Достойно есть яко воистину блажити Тя, Богородицу, присноблаженную и пренепорочную и Матерь Бога Нашего, честнейшую Херувим и славнейшую без сравнения Серафим, без нетления Бога Слова родшую, сущую Богородицу Тя величаем». Богослужение кончается, патриарх благословляет детей, беседует с верующими. Затем все собираются в современной и светлой комнате, где происходят собрания. Люди усаживаются вокруг духовенства, пьют прохладительные напитки. Патриарх подымается и, не повышая голоса, без малейшего ораторского эффекта, начинает говорить, словно обращаясь к каждому. Он говорит о привязанности к «своей деревне». Затем комментирует Евангелие дня. «Я предпочитаю, – скажет он мне на обратном пути, – говорить о Евангелии как бы в семейном кругу, где все могут отдохнуть, утолить жажду, а не в храме, где жарко, и верующим приходится стоять. Там нет стульев, но я пропрошу их поставить, я не люблю этих бесполезных усилий». Я думаю об Иисусе, Который усаживал людей на траву…

Сегодняшнее евангельское чтение – рассказ о Марфе и Марии. Их не нужно противопоставлять, говорит патриарх, они дополняют друг друга. Обе они являют собой образ христианской женщины, деятельной и преданной как Марфа, и той, что не забыла «благую часть», присев у ног Господа как Мария, в храме ли, или где угодно…

Когда мы выходим, верующие провожают патриарха до машины. С другой стороны улицы несколько молодых турок, столпившись, молча смотрят на патриарха. Один из них плюет – явно в его сторону. Патриарх пристально и кротко всматривается в него и подымает руку то ли для приветствия, то ли для благословения.

9 августа патриарх отправляется в храм святых Константина и Елены, расположенный в излучине, образуемой на юго–востоке старого города Мраморным морем и крепостной византийской стеной, вблизи бывшего здесь когда–то Студитского монастыря. Церковь, разрушенная в 1955 году, была вновь построена по старому плану. Тщательно обточенные камни вставлены в старые стены. Чаще всего они изображают крест, воздвигнутый первым христианским императором и его матерью. Легенда рассказывает, что Елена не могла найти места, где был зарыт крест, пока острый запах пучка травы не указал ей места: базилик, траваимпериатрицы, басилиссы…

Епископ этого района – в его ведении находятся пять приходов и одиннадцать церквей – объясняет мне, что император Ираклий в VII веке, отобрав у персов подлинный крест, высадился недалеко отсюда с драгоценной реликвией. И народ пел: «О чудо дивное! чтобы нести Всевышнего как лозу, напоенную жизнью, крест, вознесшийся над землей, в сей день является всем. И мы влекомы к Богу, им разрушается смерть навсегда. Древо непорочное! Им Христа прославляем и обретаем бессмертную пищу Эдема».

В этом народном квартале живет простой люд, и этот храм так же полон, как и вчерашний. В конце богослужения, которое по благословению патриарха возглавляет местный епископ, патриарх выходит к людям, окруженный детьми: как старое дерево, одевшееся цветами весной. Он выходит из храма, держа две маленькие ручки в своих больших и длинных руках. Каждый ребенок держит за руку другого и таким образом патриарх как бы несет на себе целую лозу юной жизни. Порывшись в своих карманах, он всех одаряет конфетами.

Все собираются здесь не в зале для собраний – сегодня слишком жарко – а во дворе, находящемся пониже храма, который поддерживается большими выступами с той стороны, с какой холм спускается к морю. Стулья и столы поставлены в беседке – «под виноградником и смоковницей», – как в библейские времена. Наступает вечер, ветер свежеет; долгими криками и большими взмахами крыльев стрижи словно убаюкивают наступающую ночь. Дабы поддержать это малое стадо, что как будто ежится от своей отгороженности, патриарх через время и пространство соединяет его с незримым сонмом святых. Он говорит о вселенском православии, обитающем ныне на пяти континентах. Он вызывает в памяти святые образы, невидимо населяющие эти места: Симеона Нового Богослова, этого ясновидца всеприсутствующего света, и этих «ациметов» Студитского монастыря, которые служили таким образом, что сон никогда не прерывал их службу (хотелось бы сказать «бессонную» службу, ибо эта община никогда не засыпала целиком, и монахи сменяли за богослужением друг друга). «И небо и земля навсегда сплетены воедино их молитвой», – говорит патриарх.

Затем Афинагор I, отправивший между тем свою машину в аэропорт для встречи гостя, уезжает на Фанар на такси.

Во влахернском храме, куда мы отправляемся 13 августа, находится hagiasma, святой источник. Гроза покрыла глянцем сад, чувствуется сильный запах земли. Стройный ряд из сосен и смоковниц окружен красным буйством цветов; в центре находится водоем; здесь тот же тип библейского сада, сада Благовещенья… Церковь невелика и проста, она украшена прекрасными, совсем свежими и тем не менее вполне традиционными фресками. Однако взгляд не останавливается на церкви, его притягивает зияние, большой край нефа, перед самым входом в который как бы открывается утроба земли. Подземный свод, под которым струится вода, наполняет обширное углубление, образуя грот и бассейн одновременно. Хрусталь воды на белом камне. Все здесь как бы служит для того, чтобы вставить в оправу плодоносную первозданность материи.

«Вода течет бесконечно, она неисчерпаема, даже в летние засухи», – говорит мне патриарх. На краю источника, у полного водоема, стоят стаканчики. После службы мы долго пьем эту неиссякаемую воду…

Эту первоначальную прозрачность материи, материи этих вод, символически распахнутых Духу, замутил наш грех. Но вот она раскрывается в Деве–Матери, открывающей Слову плоть земли. Материя есть свет, говорит нынешняя наука. Свет, что стремится быть озаренным, а не разложенным. На фресках Богородица источает чистоту белизны. Я думаю об одном друге, прожившем десять лет на Патмосе, прислуживая отшельнику и в своем переводе византийской литургии именовавшем Богородицу «белейшая». Фрески напоминают, что неподалеку отсюда стояла

большая Влахернская церковь, где хранились ризы Матери Божией. И здесь Андрей, во Христе юродивый, увидел, как она простирала над городом слезный омофор своего заступничества. Луи Массиньон любил сопоставлять это явление с тем, которое предстало двум маленьким пастухам в Салетте.

Прихожане здесь в основном бедняки. Район, расположенный ниже Золотого Рога, промышленный, а выше, на холмах, сельский с его переплетением дорог, неэвклидова геометрия которых для меня никогда не поддавалась разгадке. Здесь я замечаю группу очень смуглых детей. Патриарх горстями раздает им маленькие свечки, чтобы они зажгли их в притворе перед иконами. Их ставят в большие круглые тарелки, полные песку.

В этой скромной церкви патриарх исполняет служение не только чтеца, но и псаломщика. Его голос низок и как бы очищен возрастом от всякого личного выражения. Молитва многих поколений потоком течет через этого человека – так словно древняя хвала струится через него.

Председатель общины – человек еще молодой, худой и породистый. «Болгарин, – говорит мне патриарх, – я охотно утвердил его председателем». Что касается смуглых детей, то это арабы из Антакии, древней Антиохии, турецкой территории после 1939 года. Там существует община, организованная мирянином, врачом, достойная Книги Деяний Апостолов. «Крестьянские семьи очень бедны, – продолжает он, – чтобы помочь их детям учиться, мы забрали их в Стамбул, где у нас достаточно места». Болгарин, арабы, француз – вот подлинная вселенскость православия. Я говорю об этом патриарху, и он развивает эту тему после того, как гости отведали по традиции лукума и свежей воды. В конце беседы он говорит о готовящемся всеправославном соборе, который станет решающим этапом в развитии православного самосознания, служащего единству всех христиан. То один, то другой прерывает его, задает вопросы, он возвращается к прерванному разговору, объясняет, затем долго переговаривается с одной женщиной, чье лицо представляет собой как бы воплощением народной мудрости.

Рядом с нами, на почетном месте сидит человек преклонных лет, с широким невозмутимым лицом. «Это турок, мусульманин, – объясняет мне патриарх. – Он любит бывать здесь. Я его хорошо знаю и люблю». Он разговаривает с ним по–турецки. Тот отвечает ему взглядом, полным человеческой теплоты.

Какие спокойные лица у этих арабских детей, какие огромные глаза, которые стали еще больше от напряженного внимания. Когда патриарх ласкает их, все личико ребенка оказывается в его большой ладони.

Однако апостольская благодать епископа, собирающая общину в Теле Воскресшего, осуществляет себя полностью лишь при совершении Евхаристии.

Он

По правилам Константинопольской Церкви патриарх служит божественную литургию семь раз в году: четыре раза в патриаршей церкви – на Рождество, на Торжество Православия, на Пасху и в день святого Андрея, три раза за пределами собора, в большой церкви Беоглу, в одном монастыре и на Халки. Все прочие воскресенья и праздники он участвует в литургии, оставаясь «на своем троне». Семь раз – это мало. Я хотел бы служить чаще, но Синод воспротивился, настаивая на сохранении старинного обычая. Я покорился. Зачем идти на конфликт с Синодом, если нет настоятельной необходимости?

На Успение Богородицы патриарх не только присутствует «на своем троне», но и принимает причастие.

Накануне после обеда, более чем скромного, Афинагор I уходит в маленькую часовню, соединенную с его комнатой. Два диакона и один митрополит читают «Последование ко святому причащению». Патриарх стоит прямо перед алтарем и простоит так в полной неподвижности до конца чтения. Он подобрал свои широкие рукава, и ничто не нарушает строгой прямоты его силуэта. И в полумраке раздаются слова раскаяния и доверия, которые должны подготовить причастника.

«Слезныя ми подаждь, капли, скверну сердца моего очищающий: яко да благою совестию очищен, верою прихожу и страхом, Владыко, ко причащению даров Твоих {«Последование ко святому причащению», Канон, Песнь 3. Изд. Православный Молитвослов. Изд. Московской патриархии, М.,1970}

Приими убо и мене, Человеколюбче Господи, якоже блудницу, яко разбойника, яко мытаря и яко блудного… {Там же, Молитва Василия Великого 1–ая.}

* * *

Ты бо рекл еси, Владыко мой: всяк ядый Мою Плоть, и пияй Мою Кровь, во Мне убо сей пребывает, в нем же и Аз есмь. Истинно слово всяко Владыки и Бога Моего:

божественных бо причащайся и боготворящих благодатей, не убо есмь един, но с Тобою, Христе мой, Светом трисолнечным, просвещающим мир.

Да убо не един пребуду кроме Тебе Живодавца, дыхания моего, живота моего, радования моего, спасения миру. Сего ради к Тебе приступих, якоже зриши, со слезами и душею сокрушенною, избавлений моих прегрешений прошу прияти ми, и Твоих живодательных и непорочных Таинств причаститься неосужденно.. {Там же, Молитва св. Симеона Нового Богослова. }

* * *

И дерзая Твоим богатым к нам благодеянием, радуюся вкупе и трепеща, огневи причащаюся трава сый, и странно чудо, орошаем неопально, якоже убо купина древле неопально горящи. Ныне благодарною мыслию, благодарным же сердцем, благодарными удесы моими, души и тела моего, покланяюся и величаю и славословлю Тя, Боже Мой, яко благословенна суща, ныне же и во веки {Там же}

«Завтра вы будете причащаться, – сказал мне Афинагор I. – Вы гораздо достойнее меня, ведь вам повезло не быть патриархом».

И вот наступила ночь. Дабы завершить этот день, патриарх приводит меня в притвор церкви Святого Георгия. Он останавливается в саду, чтобы налюбоваться и надышаться ночью. «Как все хорошо! Как чудесно!» В притворе он зажигает свечу перед иконой Богородицы, другую перед иконой пророка Илии. Теперь ему хочется поговорить. «Илия, – рассказывает он мне, – это покровитель скорняков, корпорация которых в оттоманскую эпоху была особенно процветающей в Кастории. Это настоящий византийский город в сердце Македонии с семьюдесятью церквами, украшенными фресками. Город построен на перешейке как бы острова, вдающегося в озеро. Скорняки его были настоящие ловкачи. Они умели употребить в дело малейший кусочек меха. На холме, возвышающемся над городом, стоит церковь святого Николая. Отсюда хорошо видно озеро с его маленьким портом лодки, связанные по две…»