Текст книги "Беседы с патриархом Афинагором"

Автор книги: Оливье Клеман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 35 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]

Мужество Афинагора вызывает уважение у итальянцев. На следующий день адмирал наносит ему визит и вручает пособие для потерпевших. По мнению обитателей Корфу, епископ избавил их от куда худших бед. Когда несколько недель спустя итальянцы уходят, его чествуют как «спасителя острова».

В то время, в период становления Республики, на Корфу кипели партийные споры. Роялисты обличали Афинагора как креатуру революционного режима. Разве не предложили ему место в Синоде? Однако он отказывается. Каковы бы ни были его симпатии, он не станет представителем какого–либо режима. Он будет слугой народа, стоящим над схваткой.

Здесь определяется его вселенское призвание. На острове, который веками был оккупирован венецианцами, живет достаточно католиков. Афинагор заводит дружбу с их епископом и не боится показаться на улице в его обществе, что в средиземноморской стране, где улицы сохраняют в себе нечто от агоры, имеет совершенно особый смысл. В 1926 году он принимает участие во всемирной Ассамблее YMCA в Хельсинки. YMCA – Христианская Ассоциация Молодых Людей, будучи в основном протестантской по своему составу, участвует в экуменической деятельности и оказывает безвозмездную помощь русской православной эмиграции, ее студенческим ассоциациям и изданиям религиозно–философских книг. В греческой Церкви, как рассказывал мне патриарх, с недоверием относились к YMCA, видели в ней рассадник протестантского влияния. «Я же примкнул к этому движению, когда еще был дьяконом. Кроме того, в Хельсинки я представлял не столько греческую Церковь, сколько правительство».

Что же касается протестантского влияния, то YMCA дала возможность Афинагору открыть для себя русскую религиозную философию, философию Булгакова и Бердяева. Исходя из православного ощущения Духа Святого, они в рамках современной культуры искали такие пути мышления, которые вели бы не к противопоставлению, но к преображению.

Однако именно на Корфу, в самые первые трагические месяцы его нового служения, епископ сделал и наиболее важный шаг в сторону экуменизма. У армянских беженцев, спасшихся из ада, не было ни одного священника. И Афинагор лично причащал их.

«Америка, Америка»

Самым древним отпечатком греческой эмиграции в Америке могла быть только школа. Сегодня в Соединенных Штатах это «древнейшая из деревянных школ»: она была построена в 1680 году в Сент–Огюстене во Флориде, в то время испанской. Где–то около 1767 года небольшая группа греков основала «Новую Смирну». Первый же храм был возведен в 1864 году в Новом Орлеане, где возникла колония греческих купцов.

Но это были лишь отдельные островки. Однако, с конца XIX века и вплоть до Первой мировой войны огромные перемещения народов привели в западное полушарие миллионы средиземноморцев и славян, и эта «новая эмиграция» сделает из англосаксонской и протестантской страны космополитический континент, микрокосм человечества. Греки влились в это движение, достигшее своего апогея уже после войны, когда сотни тысяч беженцев из Азии эмигрируют в Соединенные Штаты. Центр греческих поселений располагается на Северо–Востоке, где многие из новоприбывших, не знающих ни слова по–английски, становятся неквалифицированными рабочими, в особенности на заводах Лоуэла и Массачусета. На этот раз дело уже не в отдельных, быстро ассимилирующихся авантюристах, но в целых общинах, сохраняющих всю структуру своей прежней жизни. С конца XIX века растет количество храмов в Нью–Йорке, Чикаго, Лоуэле.

Эти иммигранты, многочисленные в сравнении с населением их стран, составили незначительное меньшинство в Соединенных Штатах, оказавшееся на последних ступенях общественной лестницы, ибо сами Соединенные Штаты, столкнувшись с этим космополитическим вторжением, почувствовали угрозу той идеи, которую они составили о себе самих, и стали цепляться за англосаксонский провинциализм XIX века. В силу этого социальная иерархия отразилась там и в аналогичной иерархии религиозных «деноминаций». Таким образом православие, представленное также украинцами из Австро–Венгрии, русскими, сирийцами и ливанцами, оказалось на самом низком уровне. Какое значение имело еще некое количество бедняков из Греции? Они сами считали себя временными поселенцами, довольные в общем и целом, что, принимая, их убеждают в том, что вскоре они вернутся на родину. Но самые смелые и оборотистые из них, а вскоре и дети других дадут более решительный ответ на американский challenge на языке Тойнби. Народ их уже привык сталкиваться с ситуациями такого рода, о чем говорит высокое положение многих греков в оттоманской империи. Пройдет немного времени, и греки сумеют занять прочное положение и в американской жизни, отлично приспособившись к ее условиям. Стать хорошими американцами, говорить по–английски, принять auctoritas Верховного Суда, участвовать в свирепой и лояльной конкуренции, поддерживать «добрососедские отношения» в suburbs в американском духе – все это не потребует от этих греков отречения ни от религиозных, ни от национальных корней. Большинство американцев–греков сохраняет верность православию. Здесь основываются все новые и новые церкви. К 1925 году существует уже две трети из нынешних приходов.

Первые из них находились в юрисдикции вселенского патриархата, поскольку он является одновременно и центром грекоязычного православия, и поскольку за пределами национальных границ он представляет собою универсальность Церкви. И все же в 1908 году Синод Греческой Церкви добивается юрисдикции над своими приходами. Такое положение будет сохраняться до 1918 года из–за войны, разделившей Константинополь и Соединенные Штаты, к ущербу для верующих греков Америки, сотрясаемых политическими ветрами в своей среде.

Однако общее решение наметилось для всех православных диаспор Америки в местных рамках, т. е. в рамках «православной епархии», основанной Русской Церковью. Русские миссионеры, начиная с XVIII века, евангелизировали эскимосов и индейцев на Аляске и на Алеутских островах. После того, как Аляска была куплена Соединенными Штатами, епископская кафедра была перенесена в Нью–Йорк, куда прибывали православные разных национальностей. Так возникла ориентация на создание православной Церкви Америки, в которой греки, сохранив свою автономию, тоже заняли бы свое место. Но русская революция повлекла за собой развал этой «православной епархии». Для греков, не желавших отказываться от родного языка и стремившихся избежать включения в национальную Церковь, не оставалось другого прибежища, кроме вселенского патриархата.

После окончания войны вселенский патриархат посылает с миссией в Америку митрополита Мелетия, который заложил основы местной церковной организации. В 1922 году он был избран патриархом под именем Мелетия IV. Он тотчас решает восстановить юрисдикцию Фанара над греческими приходами в Америке и перегруппировать их в архиепископию, во главе которой он ставит своего предстоятеля, патриаршего «экзарха».

Совокупность этих решений смягчила, но не смогла полностью избавить американскую диаспору от силы воздействия греческой политической драмы. Архиепископство остается слишком слабым в организационном отношении, чтобы связать Церковь нейтралитетом. Экзархи, сменяющие друг друга, обречены на бессилие, возникают расколы, общины отделяются друг от друга и разделяются внутри себя. Однако в 1928 году после образования либерального правительства Веницелоса, получившего широкое одобрение греческого народа, и последовавшего вскоре после избрания на вселенский престол энергичного патриарха Фотия II, возникают предпосылки для оздоровления ситуации. 30 августа 1930 года Фотий II и его синод назначают митрополита Афинагора архиепископом американским. Он прибывает в Нью–Йорк 24 февраля 1931 года.

Из рассеяния изолированных и зачастую враждующих приходов Афинагор создает органическое единство, при котором местная автономия уравновешивается управлением из центра. Как и на Корфу, он обнаруживает качества государственного человека, целиком служащего вере. Неутомимый труженик, он любит беседовать со своими сотрудниками, друзьями, гостями. Он без устали расспрашивает обо всем. Со всех сторон он выслушивает советы и мнения, но, приняв решение однажды, он не позволяет смутить себя каким–либо сожалением или аргументом. «Я воюю, нападаю, всегда иду вперед!» – а вечером допоздна просиживает над книгами. Его культура требует постоянного обновления и приложения: он организует греческий театр, где играют Софокла, Еврипида, а также Вагнера и Римского–Корсакова, изучает основные труды отца Сергия Булгакова, с которым он заводит личное знакомство, когда тот приезжает в Соединенные Штаты.

Первые годы были трудными. К политическим неурядицам, к личным ссорам добавляются привычные здесь независимость и безответственность, возникающие в приходах, зачастую весьма удаленных друг от друга, а иной раз, как на Северо–Востоке, и конкурирующих друг с другом. Под влиянием протестантских мнений миряне здесь все хотят контролировать сами и, видимо, не понимают более, какова должна быть роль священника или епископа. В Детройте возникла целая кампания против Афинагора. В Лоуэле на какой–то момент установилось даже раздельное управление.

Однако новый архиепископ оказался хорошо подготовленным к пониманию американской психологии и желания самостоятельности со стороны приходов. С давних пор принимая участие в работе Христианских Ассоциации Молодых Людей – в 1932 году он участвовал в их генеральной ассамблее в Кливленде – он был хорошо знаком с концепциями американского протестантизма. У него был и опыт приходского самоуправления в оттоманскую эпоху. И уже на Корфу он делал упор на жизни общины и ответственности мирян.

Он начинает с того, что отстаивает независимость Церкви по отношению к событиям в Греции. И она, эта решительно отстаиваемая независимость, оказалась исключительно ценным приобретением архиепископства после установления диктатуры Метаксаса в 1936 году. Затем, после бурных дебатов, архиепископат получает от ассамблеи духовенства и мирян, собравшейся в Чикаго, принятие такой хартии, которая равномерно определяет в рамках целого степени ответственности тех и других.

Архиепископия дает основные направления, касающиеся пастырской и духовной работы, однако она находится в тесном сотрудничестве с Советом духовенства и мирян. Каждые два года собирается ассамблея архиепископии, состоящая из епископов, делегатов 80 от духовенства и мирян, причем представители последних должны быть более многочисленны, и этот соборный орган представляет собой высшую инстанцию, разрешающую основные вопросы.

Однако архиепископия будет особым образом связана с организацией приходов. «В Америке, – сказал он мне, – я организовал четыреста общин, которые я старательно отделил друг от друга». Каждая из них совместно управляется на трех уровнях: властью духовной, представленной священником, назначенным епископом после консультации с верующими, властью «царственного священства», представленной мирским председателем, избираемым всем приходом, и властью культуры и мудрости, представленной теми, кто занят преподаванием священных предметов. Каждая община имеет свою школу, свою женскую ассоциацию, занятую взаимопомощью и социальным служением, и свою молодежную ассоциацию. Все должны ощущать свою духовную и материальную ответственность за приходскую жизнь. Священник ни в коем случае не должен заниматься продажей таинств. Тот, кто хочет крестить своего ребенка или венчаться в церкви, должен быть членом общины и потому регулярно помогать ей. В противном случае, пусть подождет.

Жизнь общины следует по годовому кругу больших церковных праздников. Однако эти праздники должны слиться с конкретным человеческим существованием тех больших семейств, которые и есть общины, чтобы литургически окрасить их, пропитать их собою. «Таким образом, мы решили в Америке, что пасхальное время, те сорок дней до Вознесения, когда поют Христос Воскресе и особым образом прославляют Матерь Божию, станут также праздничными днями матери–христианки. И весь январь, со дня святого Василия Великого будет праздничным временем самой общины, ибо Василий Великий был прежде всего пастырем…»

И благодаря святому Василию, архиепископу удалось справиться с финансовыми трудностями, вызванными «великим кризисом», когда епископские и приходские кассы были опустошены, и архиепископия оказалось в долгах.

«Я сказал им: я нашел благодетеля, который в самый большой и солидный из банков положил для нас капитал, который принесет нам 80.000 долларов в год. И кто же это? Святой Василий! В какой же банк? В сердце нашего народа! День святого Василия приносит ныне более 100.000 долларов в год греческой Церкви Америки».

Сам ставший американским гражданином, Афинагор, не колеблясь, принимается за то, чтобы привить православие на американской почве, оберегая лишь его догматическое и сакраментальное богатство. Но, не имея никакой склонности к отуреченной византийской музыке, и не открыв еще всего великолепия первоначального византийского распева (творческому возрождению которого он содействует ныне на Фанаре), он допускает – с известной долей либерализма – введение органа в храмы и даже исполенение Свадебного марша Мендельсона во время венчания!

Прежде всего он вносит ряд смелых изменений в статус священника. В Греции жалкое положение многих клириков, в особенности их костюм, необходимость отпускать бороду и волосы, иной раз закрывают дорогу к священству многим молодым людям, желающим при этом служить Церкви. Переносить подобный стиль в Соединенные Штаты – значит преграждать путь формированию местного духовенства. Но Афинагор хочет видеть пастырями молодых православных американцев, из греков или новообращенных. Он позволяет священникам не носить широкой рясы – имеющей, впрочем, турецкое происхождение, – не носить бороды или длинных волос – знака гражданской власти в Византии, власти, унаследованной затем людьми Церкви в оттоманскую эпоху. Священники должны получать достойное вознаграждение от своих общин; и чтобы быть не только требоисполнителями, но и пастырями, они должны получить надлежащее образование. В 1937 году в Помфрете, штат Коннектикут, архиепископ основывает семинарию Святого Креста, студенты которой завершают свою учебу в Афинах или в Халки. В 1947 году семинария, рядом с которой возникает и богословская Академия Святого Василия, переносится в Бостон, для того, чтобы использовать культурные ресурсы этого города и близость лучших американских университетов. За несколько лет Академия сама станет крупным университетом, греческим университетом Америки, в котором богословский факультет соседствует с Колледжем наук и искусств.

В рамках изменения того же статуса священника, Афинагор подготавливает реформу, которая позволила бы рукополагать не только монахов и женатых людей, что отвечает неразрывной традиции православия со времен древней Церкви, но и давала бы возможность священникам жениться после их рукоположения. Архиепископ намеревался предложить эту реформу ассамблее духовенства и мирян как раз тогда, когда был избран патриархом.

Он заложил крепкую эснову для будущего греческого православия в Америке. Под его руководством его преемники во главе с архиепископами Михаилом (1949–1958) и Иаковом продолжали начатое им дело и добились в большинстве штатов признания православия в качестве «основной религии» (наряду с протестантизмом, католицизмом и иудаизмом). В настоящее время в Соединенных Штатах три с половиной миллиона православных, их которых два миллиона – греко–американцы. Чтобы как–то справиться со множеством национальных юрисдикции, архиепископ Иаков организовал консультативные встречи с участием всех православных епископов, проживающих в стране, что позволило организовать в 1960 году под его председательством постоянный орган Standing Conference канонических православных епископов Соединенных Штатов.

Но всякий успех чреват своими проблемами. Интеграция совершается на социологическом и психологическом уровне, и архиепископ Иаков произносит молитву, когда Никсон принимает президентскую присягу. Он произносит ее после протестантского пастора, католического кардинала, главного раввина, но до Билли Грэма. Однако та эпоха – время молодежных протестов и вызова истэблишменту. И здесь Афинагор I не сказал своего последнего слова; ныне он – глава Церкви, проявляющей, несомненно, наибольшее внимание к феноменам «Церкви независимой», процветающей в Соединенных Штатах. Другая проблема – языковая. Греческая церковь в Америке воздерживается от использования английского языка за богослужением. Патриарх знает, что ситуации могут быть различными, и если для одних нужен английский, то для других греческий. То, чем он жил, то, что он всеми силами поощрял – это чудо новой Греции в Америке, не столько этнической, сколько византийской, т. е. нераздельно соединившей в себе православие и греческий язык и свободно вписанной в многонациональные рамки. Он предвосхищает и иной синтез. Заняв патриарший престол, он стремится вдохнуть в свое служение поистине вселенский дух…

Будучи греческим архиепископом Америки, Афинагор был лично знаком с двумя президентами, возглавлявшими Соединенные Штаты в восемнадцатилетний период его пребывания в стране: Франклином Делано Рузвельтом и Гарри Труменом.

Свой первый визит Рузвельту он нанес весной 1931 года. Рузвельт был тогда губернатором штата Нью–Йорк, где находилась кафедра архиепископии. Восемнадцать месяцев спустя Рузвельт должен будет стать президентом.

Он

Когда я уходил, Рузвельт попытался подняться, но это ему не удалось из–за его паралича. Я подошел к нему и поцеловал его в лоб. И совершенно неожиданно для себя вдруг сказал: «В следующий раз я увижу вас уже в Белом Доме». Это предсказание осуществилось. Белый Дом был всегда открыт для меня, и я не раз виделся с президентом. «Ваша сила – это вера ваша», – сказал я ему однажды. Одна из наших встреч дала мне возможность ходатайствовать за Русскую Церковь. Это было в 1935 году, кажется, в тот момент, когда Литвинов находился в Соединенных Штатах с целью восстановления дипломатических отношений и заключения первого договора. Я сказал Рузвельту: «Вы–человек веры, вы должны защищать верующих. Умоляю вас, попросите, чтобы участь христианского народа в России была облегчена». Несколько месяцев спустя новая советская конституция провозгласила свободу отправления культа и возвратила гражданские права духовенству.

Афинагор хорошо знал и Гарри Трумена, с которым он продолжал переписываться. Он видел в нем «большого государственного деятеля и человека очень простого, исключительно смиренного». Трумен был самым незаметным из вице–президентов, лавочником, как его называли, который занялся политикой, потому что потерпел крах в своем деле. Внезапная смерть Рузвельта привела его к власти в момент решающего выбора; нужно было закончить войну, «реконвертировать» экономику, принять или отвергнуть социальную политику покойного президента. Трумен после ужасного и двусмысленного решения сбросить атомную бомбу на Японию ради скорейшего завершения конфликта, проявлял колебания в области внутренней политики. Война удесятерила производственную мощность страны. Ради чего государство должно вмешиваться, если процветание разрешало все проблемы? Новый президент сумел понять, что экономические механизмы слепы, и если отменить политику всеобщего благоденствия, «карманы бедности» сохранятся. Он вернулся к основным направлениям политики Рузвельта в новом контексте социальной справедливости Fair Deal. Афинагор I одобрил Fair Deal, как ранее он одобрил и New Deal Рузвельта, потому что ему были хорошо известны проблемы неимущего пролетариата, нищета некоторых сельских и городских районов. Я слышал, как он вспоминал о лачугах, где полуголые ребятишки играли рядом с кучей нечистот, которые никем не убирались… Поэтому когда Трумен выставил свою кандидатуру на президентских выборах, архиепископ на один раз отказался от своего невмешательства в политику и принял его сторону. Когда он сам, в свою очередь, был избран на вселенский престол, то на фотографиях нового патриарха, которые публиковались в иллюстрированных журналах, в его руках была «Программа Трумена».

Америка оставила неизгладимую печать на Афинагоре. Дело было не просто во влиянии, но в каком–то более глубоком сродстве. Соединенные Штаты предстали перед ним прежде всего как наконец–то удавшееся многонациональное государство. Отцы–основатели, бывшие крупными землевладельцами, образованными и либеральными, памятуя и о себе, позаботились о том, чтобы в Конституции, которую они составляли, сохранялись права меньшинств. Эта забота, система checks and balances, уважение местных свобод в рамках либеральной структуры позволило стране стать гигантским хитросплетением меньшинств. Судьба Афинагора вписана в катастрофу многонационального государства оттоманской империи и в успех огромной разноэтническои и многорелигиозной нации Соединенных Штатов. Можно сказать так: она соединена с крахом эллинизма азиатской Греции и с чудом эллинизма новой американской Греции. На Фанаре, летом, когда перед рабочим столом патриарха проходит столько посетителей и паломников, прибывших из этой Новой Греции, чувствуешь, как Америка словно приносит сюда свою деловитость и заземленность. Греки, когда–то прибывшие на ее гостеприимную землю разоренными, несущими как рану в сердце, сожженную Смирну, смогли обрести себя здесь, разбогатеть, построить свои церкви и школы, никому не мешая при этом своей инородностью, потому что все здесь иммигранты или потомки иммигрантов. На Фанаре я видел Скуроса, театрального магната, владельца четырехсот залов, разбросанных по всему североамериканскому континенту. «Он прибыл туда, когда ему было двенадцать лет, – объяснил патриарх. – Он не знал ни слова по–английски. Он продавал цветы у театральных подъездов». Я видел этого американского грека заседавшим в Верховном Суде штата Висконсин, хотя греческое население в этом штате исчисляется десятками тысяч, а немецкое – сотнями. В этом обществе, открытом и суровом, энергичный человек или спаянная община сами куют свою судьбу. Но я хотел бы рассказать об одной паре, прибывшей сюда, чтобы «повидать» патриарха, людях простых, лишенных светскости и интеллигентности. Он, мелкий технический служащий на фабрике, изготавливающей авторезину, плохо выбритый весельчак с черными ногтями, быстро скинувший пиджак. Она, более робкая, настоящая гречанка, отмеченная той особой женской красотой, которая с годами не разрушается, а как бы застывает в неподвижности. Оба они, так сказать, «технари», но люди глубоко верующие. Они полны горячей симпатии к старому человеку, разговаривающему с ними не только о смысле жизни, но также и об их городе, как будто он прогуливался там накануне.

Между Америкой и Афинагором существует своего рода тайное сходство. Оно – в способности без проблем соединять начало мистическое и практическое, духовное видение и эффективность. На рабочем столе патриарха на Фанаре можно видеть с одной стороны портрет святого Нектария, а с другой, рядом с Мемуарами Трумена, три небольших томика под названием Mental Efficiency.