Текст книги "Беседы с патриархом Афинагором"

Автор книги: Оливье Клеман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 35 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]

Он

Пусть миряне берут на себя ответственность! Моя роль не в том, чтобы налагать на них какие–то обязательства. Как это может осуществиться? Наши православные Церкви живут в столь различных условиях, одни – на Востоке, другие – на Западе, некоторые и странах третьего мира. Моя обязанность состоит и том, чтобы напоминать людям о смысле жизни, помогать им стать ответственными.

Я

В этой перспективе, что следует нам думать об энциклике Humanae Vitae, о которой столько говорят и настоящее время?

Он

Все критикуют эту энциклику. Послушайте меня: папа не мог говорить иным образом. Он не мог поступить по–другому. Просто не мог. На этот счет есть традиция Ватикана, есть особый язык Ватикана. Папа не мог игнорировать их, внезапно их изменить. Нужно понять то, что он хотел сказать, прибегнув к этому языку, который не столь свойственен ему, нужно понять, какие ценности он стремился защитить: святость человеческой любви, таинство деторождения – радость, о которой говорит Евангелие, когда человек рождается в мир. Он говорил о разлагающем характере удовольствия, когда оно становится автономным, когда над ним не возвышается, не управляет и не освящает его человеческая теплота; если оно не открыто всей необъятности жизни и любви и соответствующей плодовитости. Папа хотел также защитить и права семьи против нового тоталитаризма, угрожающего некоторым странам третьего мира, тоталитаризма химического, биологического…

Вы обратили внимание? В энциклике тридцать одна страница… Здесь патетическая жажда убедить, доказать… Но есть ли в этом такая нужда? Может быть, немногих слов было бы достаточно. Но как обойтись немногими словами, когда миллионы людей ожидают точных решений! И если не повторить традиционные решения со всей ясностью, они могут подумать, что им рекомендуется противоположное!

Я

Ну, а мы, православные?

Он

У нас, к счастью, нет этой трудности и нет такой проблемы.

Мы оставляем ее на совести каждого, на усмотрение его духовника. Это не значит, что нам нечего сказать на эту тему, ничего подобного! В этой области мы прежде всего должны помочь человеку стать ответственной личностью. Нам надлежит напомнить ему о смысле любви. Любовь мужчины и женщины – это грандиозный вид христианской любви, в нем выражает себя любовь Христа к Церкви. «Тайна сия велика», – говорит Апостол. Это одновременно медленное открытие другого и всей необъятности жизни.

Я

Я думаю об аскетическом понятии целостности–его зачастую переводят как целомудрие, но здесь речь идет о целомудрии духа, о придании единства всему бытию, о том понятии, которое обретает весь свой смысл тогда, когда в глубине всякой подлинной встречи раскрывается необъятность жизни, когда страсть изнутри пронизывается нежностью. В православном таинстве брака вспоминается чудо Каны Галилейской. На этой свадьбе Христос превратил воду в вино. Человеческую любовь Он запечатлел знаком евхаристического хмеля.

Он

Вот почему сейчас более чем когда–либо, следует напоминать людям, в особенности молодым, что серьезная и благодарная любовь между двумя человеческими существами возможна и сегодня. Любовь возможна и безгранична. Она требует верности и вечности…

Я

Такая любовь неизбежно становится плодотворной – пусть плодом ее станет ребенок, встреча двух существ, общее служение, общее созидание жизни…

Он

Моя роль в том, чтобы напоминать о смысле любви. В том, чтобы научить человека вниманию к другому, вниманию к жизни, помочь ему стать личностью, способной к уважению и удивлению. Личность как таковую я могу только уважать. Ее брачный покой для меня священен. Я не вхожу в него. Когда между мужчиной и женщиной царит истинная любовь, она полностью освящена…

… На папу же нападают со всех сторон. Ему тяжко и одиноко. Это человек очень восприимчивый, даже чувствительный. Не то, что старый бюрократ, вроде меня. Поэтому я должен быть на его стороне. Только что он прислал мне телеграмму в ознаменование годовщины своего визита в Стамбул; я собираюсь ему телеграфировать, что я с ним, что я понимаю его и одобряю. Одобряю глубинные его намерения. И, главное, я люблю его.

Через несколько дней патриарх принял итальянского посла в Анкаре.

Он

Я выразил ему свою симпатию к Его Святейшеству, и сказал ему, что чувствовал себя в Риме вполне как дома. В конце концов Константинополь – это новый Рим, и византийцы называли себя ромеями. В конце концов я тоже римлянин! Посол выразил мне свою благодарность за поддержку, которую я только что оказал папе в связи с энцикликой Humanae Vitae. «Ну а вы, православные? – спросил он меня. – Это вопрос, которым займется будущий Всеправославный Собор. – А теперь? – Мы оставляем его на совести каждого, на усмотрение его духовника. Мы не хотим принуждения. Не мое дело – издавать законы, я должен лишь напоминать о смысле жизни.

* * *

Я

Иногда я спрашиваю себя, не извратил ли принудительный целибат духовенства на Западе понимания человеческой любви, не заложил ли он в коллективную психологию ощущение своего рода несовместимости между половой жизнью и тайной христианства…

Он '

Вполне возможно. – Как бы то ни было, я полагаю что существование женатого духовенства в православной Церкви – большое благо.

Я

На Первом Вселенском Соборе великий египетский аскет святой Пафнутий воспротивился введению обязательного целибата для священников во имя духовного целомудрия, которое может быть и в брачной жизни и в монашеском состоянии. В традиции неразделенной Церкви мы видим большую аскетическую трезвость и одновременно уважение ко всем призваниям и величайшее милосердие ко всем скорбям человеческим. Целибат – же призвание монашеское…

Он

Или скорее оно лишь средство, подобное посту и другим методам аскезы. Жизненная энергия здесь должна подняться в область более высокую, она должна поднять любовь на высшую ступень.

Я

Истинный монах, как говорил Евагрий, отделен от всех и един со всеми. Сегодняшний человек более всего нуждается в этих примерах, в этой высокой школе, где учат воскресению. Психоанализ открыл взаимосвязанность всех жизненных энергий, но он ничего не знает о ее высших метаморфозах. Платон уже знал, что эрос — желание вечности!

Он

Но речь может идти лишь о свободном призвании, о любви, обращенной непосредственно к Богу без посредников, той любви, которая впитывает в себя, в себе преображает энергию, чтобы вся она стала молитвой, объемлющей все человечество и весь мир. Но этот центр, откуда исходит благотворная энергия, может быть также и союзом мужчины и женщины; этим объясняется исключительное положение женатого священника…

Я

… и его жены, ибо она совершает подлинное служение, которое не дает ее человеческой и материнской теплоте замкнуться в семейном эгоизме, простираясь и на само совершение Евхаристии… Некоторые из лучших священников, которых я встречал, стали таковыми в зрелом возрасте под влиянием жен. А те, в свою очередь, с подлинно творческой неприметностью, умели сделать свой дом местом, где каждый чувствовал себя по–домашнему, где никто никогда не был лишним, а жизнь была в движении, в размножении…

Он

Поверьте мне, рано или поздно женатые священники будут и в католической Церкви. Однако не следует заставлять жениться священников, как не следует и запрещать этого: каждый должен располагать правом свободного выбора. Церковное безбрачие может иметь огромную апостольскую значимость, оно может означать полную самоотдачу…

Я

Материнское милосердие Церкви воспроизводит и продолжает любовь Христа, пришедшего не к здоровым, а к больным, и не отвергшего самарянки, несмотря на вереницу ее мужей. Православная Церковь почитает великих аскетов, ставших проводниками небесного света, и прославляет святость брачной жизни, рукополагая женатых людей во священники; идеалом человеческой любви для нее служит «одной жены муж», чего Апостол требует от «епископа», и каковым сегодня должен быть «священник». Вот почему наша Церковь не потворствует вторичному браку вдовцов, при венчании которых, привносит ноту покаяния. Все же, из сострадания, она допускает, или скорее констатирует, что мужчина и женщина порой не осуществляют той возможности единства во Христе, которая дается в таинстве венчания. И потому она терпит развод и повторный брак разведенных. Она не отторгает от своего общения разбитые судьбы. Но в этом нет ничего юридического. Развод и повторный брак – это не права, но исключительные проявление «икономии» милосердия. Для того, чтобы ответить тайне любви, требуется все время и вся вечность. Церковь не учит ничему иному. Но и здесь она указывает на смысл, она возбуждает жизнь, она освещает путь и не отбрасывает тех, кто идет наощупь и порой заблуждается.

Он

Подлинная позиция Церкви – не юридическая, но пастырская. Каноны – это лишь терапевтические указания, и епископ или духовик может сообразовать их с духом той или иной «икономии», о которой вы только что упомянули. Однако остерегайтесь, вы смотрите на православную Церковь слишком радужными глазами. И мы ведь возложили на людей бремена неудобоносимые, которые вовсе не вытекают из Евангелия. Так, мы рукополагаем женатого человека, но запрещаем жениться неженатому священнику. Почему?

Я

Но, я слышал в определенных православных кругах, весьма укорененных в предании…

Он

Но это вовсе не Предание! Это обычай, это дисциплина, сравнительно поздно установленная Церковью, которая может ее изменить….

Я

Конечно. Но я скажу, что я слышал в определенных православных кругах в оправдание этого обычая, он сводится к следующему: человеческая любовь может распространиться на любовь более широкую, которая должна соединить священника – следовательно и его жену – с приходом. Но было бы немыслимо, чтобы неженатый священник, отдавший себя этой более широкой любви, внезапно заключил бы ее в скобки сосредоточил свое внимание исключительно на одно личности.

Он

Но что значат эти количества любви? Если женщина хочет выйти замуж за священника, это означает что она любит его именно таким и готова сознательно соединить себя с его служением, но отнюдь не умалить его… Я убежден, что священник должен иметь возможность жениться и после рукоположения. Ведь это абсурдно, что человек, когда он уясняет для себя свое священническое призвание, бывает вынужден наскоро подыскивать себе жену, порой каким–то безличным образом. В конце концов женятся не для того, чтобы просто жениться, женятся на ком–то, женятся, когда совершается подлинная встреча. Этим моментом не управляют, ибо любовь должна быть чувством испытанным, личностным. Все должно совершаться мирно и зрело. Неженатый священник, не имея призвания к целибату и просто не встретив до своего рукоположения ту, что призвана стать его женой, должен иметь возможность жениться потом, тогда, когда эта встреча произойдет. А иначе не будет правды в Церкви. Ну, а для того, чтобы люди наконец обнаружили, что произошло примирение Церкви и христианства, в Церкви должна воцариться подлинная справедливость.

Когда я был архиепископом в Америке, я был готов предложить «съезду» поместной Церкви, реформу, позволяющую священнику жениться после рукоположения. Но тогда же я был избран патриархом, и дело осталось недовершенным. Но я собираюсь вернуться к нему на Синоде, чтобы эта проблема была включена в программу будущего Всеправославного Собора.

Я

В древней Церкви даже епископы могли быть женатыми. Один из самых замечательных Отцов, Григорий Нисский, был в течение ряда лет женатым епископом. И когда его жена умерла, один из его собратьев воздал ей честь как «святой и подлинно священнической супруге». Святой Григорий Назианзин был сыном епископа. На Западе женатым епископом был святой Иларий Пиктавииский. Подобным примерам нет числа. Кажется, только в VII веке Восточная Церковь решила призывать к епископству исключительно монахов. С внешней точки зрения Церковь стала имперским учреждением, нравственный уровень духовенства оказался под угрозой, возникшей из–за смешения Царства Божия и Царства кесаря. Только монахи, как провозвестники будущего века, казалось, сохраняли духовную независимость Церкви. Отсюда ее решение выбирать из монахов своих возглавителей. Здесь, несомненно, сказалось желание соединить в одном человеке иерарха и пророка. Даже теперь положительные изменения, происшедшие в Церкви за последние десять лет, могут быть, хотя бы частично, приписан пророкам, оказавшимся на вершине иерархии? Я имею ввиду Иоанна XXIII и Вас самого…

Он

Относительно Иоанна XXIII я уверен. Что касается меня, не знаю. Но если говорить о привлечении к епископству, то в этом отношении обстоятельства, несомненно, сильно изменились. Всеправославный Собор должен непременно заняться этим вопросом. Нет больше имперской Церкви, монашество не имеет ни той силы, ни того смысла. При этом превосходные пастыри не могут стать епископами. Очень молодые люди отделяются от других, налагают на себя целибат, чтобы сделать карьеру епископа. Почему бы епископам не быть женатыми? Такие епископы существовали в течение нескольких веков тогда, когда Церковь, малочисленная и гонимая, находилась в условиях, более близких к нашим, в каких не жила Церковь империи. Апостол Павел говорит нам, что Петр и другие апостолы имели каждый свою подругу… Человек, посвящающий себя служению Церкви, должен иметь возможность выбирать, жениться ему или нет…

В древней Церкви дом епископа часто становился местом служения литургии. В основе жизни христианской общины можно было найти и молитвенное заступничество монашеского типа или проявление настоящей любви. Бердяев говорил, что эта любовь также предвозвещает преображение мира.

Он

Надо чтобы в Церкви была справедливость. Тогда люди откроют лик «Человеколюбца», по выражению нашей литургии, лицо Бога который любит человека.

Ислам

В Стамбуле есть громадные мечети, архитектура которых стремится воспроизвести и даже превзойти архитектуру Святой Софии. Пространства под их куполами полны священного покоя, который окрашен в зелень и голубизну, благодаря фаянсу, покрывающему стены и залитому светом, покой здесь источает прохладу. Пространства эти, чистые и пустые, ничего не воплощающие и не преображающие, сосредоточены в себе самих и как бы вылущены. Надписи и арабески преобразуют объем в плоские миниатюры. Это уже не архитектура, но священное писание в двух измерениях, чтобы все указывало, но не приобщало. Здесь и там человек, сидящий на пятках, тихонько покачиваясь, читает молитвы нараспев и как будто и нос, так, словно он сейчас заплачет. Несколько женщин молится по четкам. Вечерами в каждой большой мечети человек сто выстраиваются в строгий ряд Слышится речитатив, чей–то голос взлетает, и вес склоняются в глубоком поклоне, взлетает вновь, и вес падают на колени, звук его достигает последней вы соты и разбивается, и все простираются ниц. В неустанном прославлении Единственного душа парит в пустоте между двумя небытийственными безднами: пустотой Неприступного и пустотой этого тварного мира, который Бог каждое мгновение вызывает к жизни и волен в любой момент уничтожить. Это религия без лица, и поистине единственная религия Слова – не того Слова, Которое стало плотью, но Слова, ставшего словом – в этих обнаженных, как бы сожженных арабесках, письменах нетварной плоти Неприступного Душа может лишь слышать Возлюбленного, она должна «угаснуть», дабы Он один мог заговорить в ней, поглотив ее собою. Религия, в которой есть лишь Он, но не Он – Ты, Который ускользает в то мгновение, когда все указывает на Него. Кривая разрезает другую кривую, но центр этих пересечений ускользает от нас. Здесь нет абсиды, укрытия, где Слово становится плотью, но лишь плоская стена с маленькой пустой нишей, где с приходом ночи зажигается зеленый огонек. Кибла, обращенная в сторону Мекки, лишь обозначена, но не становится символом.

Официальные гиды, сопровождающие западных туристов, не преминут подчеркнуть дух равенства, царящий в мечети. Они пытаются пополнить достояние ислама ценностями секуляризованного общества. Однако ислам не породил этого общества, как это сделало христианство, которое может, если вновь устремится ко Христу грядущему, заменить статическую сакрализацию Средневековья движением к преображению. На земле ислама мирской дух насильно врывается извне. И все распадается. С одной стороны, есть мир вещей, которым следует овладеть, есть отдельные индивиды, которые хотят «жить своей жизнью» в этом времени и на этой земле. С другой стороны, это чистое и пустое пространство, непреодолимая граница Неприступного. С одной стороны, всецелая имманентность, а с другой – та же всецелая трансцендентность: отсутствие богочеловечности. В Топкапу Сарай можно видеть реликвии Магомета, его сандалии, его меч. Пророк хотел быть ничтожным орудием нетварного Корана. Однако он окружен любовью и почитанием, которые распространяются и на его реликвии (ныне их можно видеть издалека в витринах музея). Стоит ли за всем этим отчаянный поиск Бога Живого, заявившего о Себе в человеке?

* * *

Он

С исламом мы сосуществуем тринадцать веков, потому что мусульмане уже в VII веке заняли Сирию, Палестину и Египет. Человеческие связи существовали, конечно, всегда, но трудно указать, какие именно. С интеллектуальной точки зрения они были менее всего интересны, хотя и здесь были настоящие встречи и собеседования, в особенности в конце византийской эпохи. Каждый хотел убедить или, скорее, победить другого, не попытавшись понять его по–настоящему. В простонародной среде сложилось то поистине библейское добрососедство, которое я знавал в своем детстве. Однако можно было почувствовать и более глубокие отношения среди людей духовных: так, методы призывания имени Божия близко соприкасаются друг с другом, и некоторые дервиши действительно почитают имя Иисусово… Так произошла встреча, где ни один не должен был копировать другого – люди молитвы имеют свой способ общения, не оставляющий следов…

Я

Компаративисты остаются ни при чем. Они полагают, что исихастский «метод» заимствован у мусульманского зикр'а. Но он существовал еще до возникновения ислама! Дело обстоит скорее наоборот, стоит только вспомнить о том уважении, которое первые мусульмане питали к христианским созерцателям… На самом деле призывание имени Божия, соединенное с ритмами дыхания и сердца, универсально, его можно найти в Индии и даже в Японии, ибо с самого начали тело человека было сотворено для того, чтобы стать храмом Духа

Он

Есть большое сходство между юродивыми ислама и нашими юродивыми во Христе. И там и здесь человек надевает на себя отталкивающую маску безумия, «делается поношением» (Иер 44.8) в глазах людей, чтобы смирив себя, избавиться от себя самого. И тот же пророческий дар, то же ясновидение, что внезапно прорывается в этих «безумцах»…

Я

Ныне мы ищем прежде всего понимания. И упираемся в тайну ислама, тайну его учения, возникшего несколькими веками позднее откровения Христова. < )но не проходит ни мимо завета Моисея, ни мимо запета Иисуса. Мы не можем, подобно святому Иоанну Дамаскину, видеть в исламе просто христианскую ересь. Но что такое ислам?

Он

Может быть, мы могли бы назвать Магомета ветхозаветным пророком… Он упоминает Авраама как первого мусульманина. Здесь как будто происходит иозрождение веры патриархов, живших не только до Воплощения, но и до Моисеева Декалога. И для блага народов, как сказал Григорий Палама, на которого мы однажды ссылались, ислам помог переходу от языческого идолопоклонства к вере Авраама…

Я

Но ислам встретил также иудаизм и христианство, и Коран отводит важное место Моисею и Иисусу…

Он

И многие из мусульман ожидают Иисуса: Он вернется в конце времен как махди и как судья. Ислам справедливо упрекает Израиль в том, что Он ожидает Мессию, который родится в роде Давидовом по плоти. Он утверждает, что Он уже родился от девственной матери, Он – Иисус, «печать святости», как Магомет – «печать пророчества».

Я

Но, несмотря на все это, Иисус ислама – только пророк, занимающий положенное Ему место на ступенях пророчества. И Его исключительная святость не позволяет Ему умереть на Кресте. Две перекладины Креста символизируют союз трансцендентного и исторического: на парапете в Святой Софии, где каждая мраморная плитка отмечена изображением Креста, мусульмане стерли горизонтальную линию. Нет Бога, кроме Бога, и Он есть Бог и ничего больше!

Он

Это верно, но поскольку мусульмане любят и почитают Иисуса и всех патриархов Ветхого Завета, поскольку между ними и нами старые розни все более угасают и будут угасать в дальнейшем – нам предстоит явить собственные наши свидетельства – Библию и Евангелие. И это потребует от нас того же – чтобы и мы приняли их свидетельства всерьез!

Трудность такого диалога в Турции заключается и том, что здесь мало интеллектуально подготовленных представителей ислама. Но я готов поддержать любую инициативу в этой области, исходит ли она от Ватикана или от Всемирного Совета Церквей. Не забывайте также и о роли, которую в этом диалоге должны сыграть православные арабы на Ближнем Востоке, которые живут в самом сердце ислама…

Множество вещей должно быть разъяснено в этом диалоге. Вы только что говорили мне о страхе мусульман перед Крестом. Однако тайна Креста хорошо знакома их мистикам. Халладж был распят за то, что говорил о своем союзе с Богом Живым. Он хотел, чтобы это прохождение через Крест было бы не только смертью для него самого, но и воскресением в Боге, уподоблением Иисусу. Меня поразило изречение одного «суфия»: как можешь ты познать Бога по ту сторону, если ты не ведаешь Его в этой жизни? И дело здесь не в мистическом эгоизме: тот, кого Бог поглощает целиком, становится могущественным заступником, одним из тех, кого называют Абдал, одним из десяти праведников, которые по молитве Авраама могли бы спасти даже Содом…

Я

Тайна Креста простирается и за видимые границы христианства. Поразительно, что еврейский народ, отвергший распятого Мессию, сам прошел через опыт стольких распятий. Еврейские мистики видели в нем коллективного Мессию, который благодаря страданиям своим несет на себе грехи мира! Они также вспоминали о десяти праведниках…

Однако в исламе и в иудаизме не произошло встречи божественного и человеческого: человек либо отделен от Бога, либо поглощен Им. Здесь нет преображения.

По правде говоря, преображение, когда христианский мир пытался выразить его не только личной святостью, но и запечатлеть его в культуре, было делом рискованным. Возможно, византийская империя слишком уж утвердилась в том, что уже построила Новый Иерусалим, возможно, слишком легко возомнила себя местоблюстительницей присутствия Божия, заключенного под столькими куполами и в стольких образах, тогда как ее – в особенности под конец – подтачивали как суеверия, уклоны к язычеству, так и социальное неравенство. Ислам пришел, чтобы разбить эти образы, написать имя Неприступного на этих куполах, напомнить о дне суда, чтобы поставить в вину христианам неосуществленное ими монашеское совершенство – рахбанья – знамением чего является Иисус. Если ислам есть возрождение веры патриархов, есть в нем что–то и завершающее – как если бы он пришел для того, чтобы очистить место для Конца. Благодаря ему пространства больших константинопольских церквей и прежде всего великой Святой Софии, стало пространством Апокалипсиса, образом Небесного Иерусалима, где не будет алтаря, ибо Бог будет всем во всем…

Он

Мы молимся, обратившись к Востоку в ожидании восхода Дня Немеркнущего. Церковь – это паломничество к небесному Иерусалиму, чей символ – Иерусалим земной… Я

Вот почему ваша встреча с папой в Иерусалиме имела такой смысл. Также, как и ваш призыв к главам всех Церквей встретиться на Голгофе со слезами покаяния и надежды. Подобный шаг, если он когда–нибудь осуществится, будет значить многое и не только для христианского единства, но и для примирения всех сынов Авраамовых. Израиль и Измаил – это враги–братья. Если они так спорят об Иерусалиме – городе Мира – то потому, может быть, что христиане еще не выполнили полностью своего долга по отношению к братьям своим в Аврааме. Слишком долго они забывали прийти в Иерусалим помолиться о возвращении Господа. Между тем мусульмане всегда молились–как показывает двойная кибла – обратившись к Мекке и к Иерусалиму. И евреи непрестанно молили о конце своего изгнания, пока оно не прекратилось, не обратилось против Измаила, снова изгнанного в пустыню…

Он

Палестина вновь становится центром мира, местом столкновения империй и идеологий. Святая Земля испачкана кровью, как и лицо Иисуса. Мы должны молиться и бороться за то, чтобы Иерусалим стал местом диалога и мира. Чтобы вместе приготовить путь для возвращения Иисуса, махди ислама, Мессии Израиля, Господа нашего.