Текст книги "Беседы с патриархом Афинагором"

Автор книги: Оливье Клеман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 35 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]

Афон

С осени 1918 года в Монастире – сербская армия и сербское управление. Возникает Югославия. Параллельно Сербская Церковь включает в свою юрисдикцию завоеванные районы. Митрополита Хризостома деликатно просят устраниться. Он удаляется на Афон. Афинагор сопровождает его. Шесть месяцев он будет разделять жизнь небольшой общины – Келлион – из Мелопотамуса, связанной с Великой Лаврой.

На востоке от Фессалоник в Эгейское море вдается как бы остров с тремя пальцевидными отростками. Восточный палец длиной приблизительно в шестьдесят километров и шириной в десять на самом краю завершается горой Афон высотой более двух тысяч метров. Здесь расцвела и сохраняется поныне великая созерцательная традиция православия.

Уже для древних греков это место было священным: скала как вызов на бой, брошенная Посейдону гигантом Афоном. И ныне Афон остается вызовом самодостаточному миру – в качестве последней из этих монашеских колоний, этих республик Духа, что появились в IV веке в Египте, дабы напомнить в тот момент, когда складывалась христианская империя, что конечный смысл христианства – это не устроение земли, но мучительно трудное восхищение Царства…

С X века монахи обосновываются на «Святой Горе», названной ими «садом Богородицы», куда, однако, строго возбранен доступ всякому иному женскому существу. В этом краю никто не рождается по плоти, здесь рождаются только в Духе для вечности. Владычное присутствие Богородицы, особо чтимую икону Которой имеет каждый монастырь, животворит эту внутреннюю метафору.

Сначала сюда явились отшельники, чей суровый подвиг обычно сопутствует более умеренному общежительному пути. Первый монастырь – Великая Лавра – был основан в 963 году святым Афанасием Афонитом. Этот молодой трапезундскии грек, любимец великого военачальника Никифора Фоки, резко порвал с миром и, обманув бдительность своего воспитателя, удалился к отшельникам на Афон. Однако те, как говорит его агиограф, отказались его принять: он был еще слишком юн и «гладколиц»; а обычай повелевает, чтобы «гребень держался в бороде послушника». – «Если дело только в этом, смотрите, гребень стоит», и молодой человек вонзил гребешок в свою щеку. Он был принят, и Никифор Фока, став императором, помог ему построить монастырь, дабы ввести духовную жизнь в русло общинной дисциплины и братской любви. С тех пор монахи стекаются сюда со всего православного мира: греки, грузины, южные славяне, с XI века – русские, до самого XIII века – итальянские бенедиктинцы, начиная с XIV века – румыны. Двадцать больших, почти независимых монастырей, располагаются на полуострове, образуя федерацию, управляемую их представителями, советом игуменов, находящимся в маленьком городке Кареес. Афон, с XIV века входящий в юрисдикцию Вселенского патриарха, составляет автономное государство, с 1912 года находящееся под протекторатом Греции.

Наряду с большими монастырями и в непосредственной связи с ними продолжали существовать другие формы подвижничества: от маленьких групп учеников, собравшихся вокруг выбранного ими учителя, до строгих отшельников, почти никогда не нарушающих безмолвия. Монахи живут скудно, трудами рук своих, возделывая землю, пользуясь дарами леса, овладевая ремеслами, ритм которых способствует внутреннему сосредоточению.

Таким образом, Афон сохранил многообразные формы созерцания, соответствующего разнообразию личностных призваний или разным этапам одного и того же пути, от молитвы общественной до молитвы «чистой», которая, становясь «спонтанной», раскрывает в себе подлинную природу человека, ту природу, что только и способна выразить в конкретном лике и слове славословие всего мира. «В Новом Завете сказано, что человек и вся тварь суете повинуется не волею, и все естественно воздыхает, стремится и желает войти в свободу чад Божиих; и это таинственное воздыхание твари и врожденное стремление душ есть внутренняя молитва…, она есть во всех и во всем…» (Откровенные Рассказы Странника Духовному Своему Отцу). Стать молитвой – таково предназначение человека, как назначение птицы – летать. И человек, ставший молитвой, пусть никому неведомый, затворившийся в глубине пещеры, восстанавливает великое единство божественного и человеческого и позволяет воде живой невидимо напоить собою весь мир и все дела человеческие.

На Афоне нет «устава» в западном смысле слова, однако здесь есть проложение пути и примеры, есть совместный духовный опыт, который созидается в каждой общине по–своему и всегда допускает выход из нее для подвига, более трудного – наедине с Богом. Таким образом здесь соседствуют, иной раз соревнуясь или дополняя друг друга, Афон северный с его большими монастырями, рассеянными на лесистых холмах – ибо это одно из тех немногих мест, где сохранился первоначальный лес, отчасти благодаря запрету, изгоняющему коз – и Афон южный, поместившийся на склоне высокой горы из белого известняка. Афон скалистых «пустынек» отшельничества и «калив» – хижин, где несколько монахов – чаще всего учитель с учениками – трудятся и молятся вместе.

Таким образом, по живым ступеням посвящения передается «искусство искусств и наука наук», путь безмолвия, позволяющий обрести «сердечное место», найти эту «землю сердца, где сокрыт источник воды живой – тот изначальный свет, что утрачен Адамом по непослушанию… Эта вода наполняет внутреннего человека божественной росой и Духом, человека же внешнего она предает огню» (Каллист II, О Молитве).

На христианском Востоке, существовавшем всегда в разнообразии юридически независимых поместных Церквей, Афон на самом высоком уровне выразил единство и вселенскость православия. К тому же афонские монахи дважды спасали православную Церковь: около 1300 и около 1800 годов.

В конце XIII века, после долгого периода упадка оживает исихазм, и святой Григорий Синаит доводит до совершенства «метод дыхания», соединив с ним и словесную формулу, вобравшую в себя все евангелие как исповедание и мольбу: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешного». Григорий указывает путь, целиком озаренный Духом: «Принимающий Духа и очищаемый Им… дышит жизнью Божественной, говорит ею и живет ею». (О жизни созерцательной и о двух видах молитвы – О дыхании). Это обновление позволяет святому Григорию Паламе отстаивать, вопреки рационалистическим толкованиям, реализм обожения, разъяснить таинственную антиномию между непостижимой сущностью Бога Живого и Его доступными нам энергиями, обосновать опытное богословие, призывающее ко всеобщему преображению в «нетварном свете». С Афона это движение проникает в духовенство и народ, производя в нем невидимую внутреннюю работу, что дает возможность православию пережить византийскую империю и избежать драматической истории Реформации.

При турецком владычестве Афон сохраняет свою автономию, выплачивая подать. Вслед за водворением «идиоритмической» системы в монастырях, при которой каждый следует своему «собственному ритму», его дисциплина ослабевает, так что за пределами богослужения исчезает вся общинная жизнь. Однако во второй половине XVIII века начинается второе обновление вместе с движением «колливадов». Последние ищут глубину духовной жизни, укореняя ее в «тайнах», т. е. великих таинствах Церкви. Они особо почитают Евхаристию воскресного дня и ратуют за еженедельное причащение задолго до возникновения подобных устремлений на Западе. Они противятся умножению всякого рода окололитургических обрядов, в особенности благословения и потребления поминальных пирогов и кутьи – «колливов» (отсюда и прозвание их – «колливады», что в насмешку было дано этим реформаторам). На том же Афоне святой Никодим Святогорец составляет «Добротолюбие» – обширную антологию мистического богословия, ибо подлинное богословие для него всегда мистично. «Добротолюбие» – это своего рода энциклопедия «Света пресветлого», как бы противостоящая французской энциклопедии Просвещения и «ночной» энциклопедии Новалиса, в которых тоталитарные системы нашего века, возможно, обрели один из своих истоков… Переведенное вскоре на церковно–славянский, а затем на русский язык, «Добротолюбие» оплодотворит и греческое и славянское православие. Для некоторых пытливых умов оно станет живительной силой, которая сможет напоить собою само познание в западном смысле, то познание, чей бурный рост казался поначалу лишь разрушительным. Сциентизму оно ответит наукой более целостной, упорядочивающей духовный опыт. Мятежу сыновей против отцов и репрессивной реакции последних оно противопоставит освобождающее отцовство старца или geronda. Такие монастыри, как Оптина пустынь в России или Скиатос в Греции, наполняют новыми жизненными соками интеллектуальный поиск и художественное творчество. «Два Александра»: Пападиамантис и Морайтидис – были гостями Скиатоса, как Достоевский и Леонтьев гостили некогда в Оптиной пустыни.

Когда Афинагор прибыл на Афон, там насчитывалось семь тысяч монахов благодаря мощному притоку русских, начавшему затем иссякать из–за войны и революции. Среди русских монахов был один из самых больших мистиков XX века – старец Силуан. Этот крестьянин, едва умевший читать и работавший на мельнице неподалеку от Свято–Пантелеймонова монастыря, прошел один из самых необычных и, может быть, самых значительных духовных путей. В предельном своем смирении он видел себя в аду единственным осужденным. Однако ему открылось нечто более глубокое, чем ад: Господь милосердия. Христос явился ему и сказал: «Держи ум свой во аде и не отчаивайся». И, не отчаиваясь, он молил Господа из своего ада о том, чтобы все были спасены и вкусили бесконечной сладости Духа. Этот человек, знакомый только с Афоном и одним уголком русской провинции, ходатайствовал в молитве своей за все человечество и в особенности за бесчисленные азиатские народы. Следование по пути Духа Святого для него подтверждалось только одним: евангельской способностью любить врагов своих.

Афон зачастую смущает Запад. Сегодня, когда политические обстоятельства крайне затрудняют приток новых насельников, в нем предпочитают видеть лишь живописную или даже теневую сторону: неопрятность, нескончаемые службы, искушения гомосексуализмом. Но вон тот рабочий, что трудится на мельнице, может быть, это и есть старец Силуан. Святость невидима. Однако она наполняет собой некоторые уголки нашего мира, и тот, кто умеет видеть, вскоре замечает, что безмолвие Афона насыщено святостью.

Келлион Милопотамоса, где в 1918 году оказался дьякон Афинагор, находится недалеко от Карея, на восточной стороне Афона. Он стоит на краю высокого отрога, и издалека можно видеть его сторожевую башню, потому что в Средние века он, как и все афонские общины, должен был защищать себя от грабежей каталанцев и прочих «латинских» авантюристов. По странности судьбы этот маленький монастырь, где жил Афинагор I, дважды оказывал в своих стенах приют вселенским патриархам: святому Григорию V, коему предстояло умереть мучеником в 1821 году, и великому патриарху Иоакиму III, который оставил Милопотамос в 1901 году, чтобы взойти на престол и чтобы в следующем году опубликовать энциклику, ратующую за сближение всех христиан и постоянное взаимодействие православных Церквей. «Мы стремимся, – говорится в преамбуле, – к согласию между всеми православными Церквами по предмету столь важному, как пути сближения между всеми, кто верует в истинного Бога–Троицу, дабы пришел день, который непостижимым Своим произволением Господь соделает долгожданным днем единства всех». В 1902 году пожелание такого рода было новым и поистине пророческим. Именно оно определит все действия патриарха Афинагора.

С одной стороны море, откуда открывается вся панорама Келлиона. С другой – земля, неровная, изрытая оврагами и покрытая дубами, чьи листья светлы на обратной стороне, но темны и подобны камням со стороны, обращенной к солнцу. В монастырском саду растут лилии и деревья из Иудеи. Повсюду течет вода, которая вместе с осенними дождями заливает даже дороги для мулов, усеянные крупной галькой. Десяток монахов обрабатывает землю и служит литургию, совершая Евхаристию лишь по воскресным и праздничным дням. Чтение часов в установленное время, не слишком продолжительное, здесь умиротворяет, соединяет с красотой мира, к которой Афинагор бесконечно восприимчив. «Здесь славословит сама тварь», – говорит он иногда. Время теряет свою власть. В Милопотамосе по турецкому обычаю заход солнца приходится на двенадцать часов; но в Ивироне, основанном иберами с Кавказа (первоначальное наименование грузин), двенадцать часов – это восход солнца, как в Персии. Синяя бездна неба и моря топит в своей глубине круг дней и времен года.

Однако после этих месяцев внутреннего сосредоточения Афинагор убеждается в том, что для него поиск «сердечного места» станет долгим странствованием по земле людей. В Великой Лавре, от которой зависит Келлион, где протекала его афонская жизнь, он видел в главной церкви изображения святых воинов, написанные в XVI веке Феофаном, родоначальником критской школы, откуда выйдет и Эль–Греко. Святые воители в своих фантастических доспехах остаются неподвижно иератичными в самом разгаре битвы. «Я постоянно нападаю, наступаю, борюсь», – говорит патриарх. Когда в марте 1919 года ему предлагают пост в высшем синодальном управлении, он принимает это предложение и покидает Афон. «Никакая форма деятельности не служит препятствием для любви I н>жией, – говорил тогда старец Силуан. – Апостолы любили Господа, и мир не мог помешать им в этом, хотя они и не забывали мира, работая и проповедуя для него».

Афинагор I пробыл на Афоне шесть месяцев: с октября 1918 года до марта 1919. Тогда он был дьяконом.

В 1930 году он вернулся сюда епископом на всеправославную конференцию, состоявшуюся в июне в Ватопедском монастыре.

В 1963 году он вернулся сюда вновь – уже патриархом – на тысячелетний юбилей афонского монашества, отмечаемый в связи с основанием Великой Лавры в 963 году. Это празднество было организовано по его желанию, и оно стало поистине праздником христианского единства, а также проявлением дружбы с созерцательными орденами христианского Запада.

«Афон – священное место. И я – отчасти афонский монах».

Афинагор I борется за то, чтобы монахи из славян и румын могли вернуться на Святую Гору и внести новую жизнь в ее вселенское служение. Он добился того, чтобы студенты–богословы из Америки, по обычаю приезжавшие в Грецию для занятий, могли побыть несколько месяцев в одном из афонских монастырей.

Путь патриарха скорее ближе к пути Космы Этолийца,т. е. пути активной любви, нежели к пути колливадов и пути «чистой молитвы». Однако он знает, что одно не бывает без другого, и что любовь не может изменить жизни, если ее не несет в себе, если ее не питает неслышная молитвенная поддержка. Только тайное присутствие тех, кто становится как бы столпами молитвы, воздвигнутыми между небом и землей, не дает миру разложиться и оплодотворяет историю, свидетельствуя о том, что последняя цель ее – переход в вечность, которая уже пламенеет в них. В начале XIX века сопротивление, с которым колливады столкнулись сначала на самом Афоне, вызвало их промысли–тельное рассеяние по всему греческому миру, где они сумели разжечь на островах и Пелопонесе очаги обновленной духовной жизни. Одним из таких очагов был иоанновский остров Патмос. И ныне в русле той же традиции на Патмосе живет один из тех духовных людей, кому доступно распознавание сердец и кто, как посланец Духа, несет свой поистине старческий и духовнический подвиг. Это отец Амфилохий. Свет, который исходит от него, делает его известным всей Греции и даже Западу. Он содействовал развитию женского монашества, соединяющего в себе созерцание и активную любовь, «молитву Иисусову» и социальное служение. Отец Амфилохий нередко бывает в Константинополе. Он – друг и духовник патриарха.

«Защитник города»

В марте 1919 года архидьякон Афинагор назначается первым секретарем Святейшего Синода, который под началом архиепископа Афинского и примаса Греции управляет Церковью этой страны. Он живет в монастыре Петраки в самом городе. Служение Церкви он никогда не отделял от традиционного уклада монашеской жизни.

Его кругозор, как и призвание, не дают ему при этом замкнуться в Церкви «национальной». В это время при поддержке Константинополя только–только складывается экуменическое движение. Весной 1919 года делегация комиссии «Вера и церковное устройство», занимающаяся как раз вопросами вероучения, прибывает в Афины с целью добиться сотрудничества с Греческой Церковью. Архиепископ и четыре митрополита подписывают бумагу, выражающую уклончивое одобрение. Но Афинагор проявляет к этому вопросу такой интерес, что ему предлагают выучить английский язык, который, как можно было предположить, станет языком экуменического движения.

Решение это оказалось чреватым немалыми последствиями для будущего патриарха.

Тем не менее его жизненный путь еще не принял планетарного размаха, ибо ему предстояло ближе соприкоснуться со скорбной историей своего народа. Не для того, чтобы опутать себя национализмом, но того ради, чтобы выявить в Церкви ее профетическое и в первоначальном смысле дьяконское призвание, то призвание, о котором православие было склонно иногда забывать.

Греция поздно, и то через гражданскую войну, вступила в великий мировой конфликт. Окончательный развал оттоманской империи, казалось, наконец открывал путь к осуществлению «Великой Идеи». В 1920 году Севрский договор дал Греции Восточную Фракию вплоть до границ Константинополя, оккупированную войсками союзников, а также – при условии проведения референдума в течение пяти лет – всю азиатскую Грецию вокруг Смирны. Турок, выведенных из себя всеми этими унижениями, Мустафа Кемаль сумел избавить от груза тяготевшего над ними прошлого. Греки недооценили противника и пытались загнать кемалевский «мятеж» в его горное логовище. Это был химерический реванш, reconquista, не имевший народной поддержки, потому что районы, где застряла греческая армия, были целиком мусульманскими. Турки, почувствовавшие угрозу самому своему существованию, подняли в Анатолии мощное восстание, и вот в августе 1922 года греческое наступление сломлено, турки переходят в наступление, европейцы уклоняются от участия, греческая армия разбита, Смирна сожжена. Азиатским грекам дается два дня для того, чтобы покинуть свою древнюю родину. Лозаннский договор от 24 июля 1923 года становится итогом этих гибельных событий. Греция уступает Малую Азию и Восточную Фракию. «Обмен населением» подразумевает и утверждает высылку двух миллионов греков. Гарантируется выживание лишь малой православной общины в Стамбуле, при условии, что она будет объединена исключительно на конфессиональной основе. Греция, оставленная великими европейскими державами, должна отказаться и от земель, также населенных ее сыновьями, но раздававшихся направо и налево оттоманской империей при ее закате: Кипр остается, таким образом, за Англией; Родос и Додеканез переходят к Италии, а Северный 66

Эпир закрепляется за Албанией как итальянским протекторатом. «Великая Идея» привела к самой гибельной катастрофе в греческой истории со времен падения Константинополя. Азиатской Греции больше не существует – той Греции, что была Грецией изначально, Грецией Гомера и Гераклита, Грецией Иоанна, Грецией семи Церквей Апокалипсиса.

Два миллиона беженцев хлынуло в страну с пятью миллионами жителей. После падения монархии в 1922 году революционный комитет Пластираса распределяет среди бедных крестьян и беженцев владения богатых помещиков и монастырей. В 1924 году провозглашается республика.

Будущий патриарх изо дня в день наблюдает за этой драмой. Его симпатии – на стороне либералов Веницелоса и Пластираса, хотя он и не хочет быть членом какой–либо партии. «Со времен Перикла, – сказал он мне, – Греция – страна демократии». Демократия возложит на него и бремя новой ответственности. Но еще до ее прихода он получает благословение святого Нектария.

Святой Нектарий Эгинский – самая замечательная личность греческой Церкви начала XX века. Этот рабочий из Стамбула, ставший школьным учителем, затем монахом в Шио, сделал внезапно блестящую церковную карьеру. Его заметил богатый покровитель и помог ему уже после тридцати изучить богословие, затем представил его патриарху Александрии. И старый патриарх привязался к Нектарию, рукоположил его во священники, в епископы, затем сделал его митрополитом Пентапольским и назначил своим преемником. Но почти тотчас после этого все разбивается вдребезги. Из–за какой–то интриги, так и не выплывшей на поверхность, патриарх изгоняет Нектария, даже не пожелав его выслушать. Вернувшись в Грецию, оказавшись мишенью всякого рода поношений, этот смещенный епископ так и остался в весьма странной, по церковным понятиям, ситуации. Однако он все приемлет безропотно. Приближаясь к пятидесяти годам, он получает скромные деревенские приходы. Однако свидетельства в его пользу доходят в конце концов и до Египта. Ему предлагают руководство богословской школой в Афинах, пребывающей в состоянии полного упадка. Он возвращает этой школе былую славу, находит необходимых преподавателей, поражая студентов своим смирением: прирожденный воспитатель, он никого не наказывает, кроме самого себя, подвергая себя ужасающим постам. Он проповедует в церквах Афин и Пирея. Этот «духовидец», pneumaticos, умеющий читать в душах, иной раз пророчествует и исцеляет. Призывание имени Иисусова делается у него спонтанным. «Влечение к Богу, – пишет он, – рождается в сердце очищенном, откуда истекает благодать Божия». Его приемный сын Кости, который жив до сих пор, рассказывает, что не раз заставал его ночью погруженным в молитву и окутанным сиянием. Иногда он просто смотрит на улицу и благословляет всех проходящих мимо. Но этот человек молитвы знает и цену действия. Будучи весьма образован, он пишет духовные труды о Библии и Церкви. Свои книги он издает на собственный счет и отсылает или вручает их тем, кому, по его догадке, они могут принести пользу. Он поддерживает братскую переписку с католиками и англиканами и борется за союз православных со старокатоликами. Он по мере сил стремится освободить политическую жизнь греков от борьбы кланов и коррупции, прививая своим духовным детям своего рода основы этики избирателей: «Хороший гражданин выражает свой выбор у избирательной урны голосом тайным и святым… Не возлагайте доверия своего на «князей, сынов человеческих, в них же нет спасения…» Предпочитайте людей добродетельных, надежных в жизни и в деле, строгих в слове, осмотрительных в поступках. Не выбирайте людей раздвоенных, суетных, корыстных, погрязших в материальном. Те, кто принимает парламент за торговлю, а не за служение многим, суть воры и разбойники. Таких держите подальше от власти и общественных дел».

В 1904 году на острове Эгине он из развалин восстанавливает старый монастырь, дабы поместить в нем некоторых из своих духовных дочерей. Четыре года спустя он оставляет руководство школой и окончательно обосновывается на Эгине, распределяя время между богослужением, составлением своих трудов, руководством монахинями и суровыми физическими работами. Вечерами, усаживаясь под сосной в монастырском дворике, он, как в кругу семьи, беседует со своими духовными дочерьми. «Однажды мы попросили батюшку объяснить нам, как творения, лишенные разума и голоса, – солнце, луна, звезды, свет, воды, огонь, море, горы – все, кого псалмопевец призывает славить Господа, как они могут делать это. Святой ничего не ответил. Несколькими днями позднее, за одной из вечерних бесед под сосной, он сказал нам: «Вы несколько дней назад просили меня объяснить, как прославляет Господа тварь. Так вот, прислушайтесь к ней». И мы внезапно оказались в преображенном мире, где отчетливо слышали каждое творение Божие, поющее песнь Господу на свой лад».

Когда Нектарий служил, он брал себе в помощь монахинь, рукоположенных им в иподиакониссы, которые подносили ему поручи и епитрахиль. Нововведение было неслыханным, и министерство культов отказывается признать новую общину. Нектарий не протестует. Он повинуется особым знакам, точно указывающим ему путь. Молитва заменяет ему сон. Он не видит снов, он видит реальность, но подобно слепым| не противопоставляет видимое и невидимое.

В 1920 году за несколько месяцев до смерти Нектария с ним встретился будущий патриарх – приехал на Эгину, чтобы повидать его. Нектарий был уже болен, и монахини, рассказывал мне Афинагор, заботились о нем как родные. В окружении архиепископа Афинского о Нектарии говорили только хорошее. Но святые часто опрокидывают готовые представления о них. «Я увидел человека бесконечной доброты, преисполненного мира и молитвы», – вспоминает патриарх. Беседа была короткой из–за болезни Нектария. Но Афинагор получает его благословение.

20 сентября 1920 года после нескольких недель страданий Нектарий умер в Афинской больнице, в палате для неизлечимых и бедняков. Одиннадцать часов те– . ло оставалось в палате и наполнилось благоуханием. Перед тем, как обмыть, с тела сняли старую вязаную t фуфайку и положили на соседнюю кровать. Это была , кровать паралитика, и паралитик встал, пошел и вое-. славил Бога. С этого момента Нектарий постоянно, является больным, зачастую и тем, кто о нем никогда не слышал. Одетый в простой подрясник, он дает советы и исцеляет. «Меня зовут Нектарий Эгинский», – говорит он. Его могила обрушилась, и тело было обнаружено нетленным. Тремя годами позднее медик–позитивист исследовал это тело в новой гробнице, мрамор которой исключал всякое «геологическое» объяснение; он нашел это тело не только нетленным, но и мягким, лишенным какой бы то ни было трупной ригидности. На этой гробнице совершаются исцеления. 70

20 апреля 1961 года патриарх Афинагор I актом канонизации провозгласил Нектария святым.

Он

Вскоре после моего посещения Эгины, один художник из Корфу сделал портрет Нектария. В Корфу же я познакомился с этим художником. Он подарил мне набросок этого портрета, оставляющий впечатление непосредственного присутствия. Я не сомневался, что придет день, когда в качестве патриарха мне придется канонизировать святого Нектария. Тогда я положил этот рисунок на свой письменный стол. И теперь он всегда на нем.

Греческая Церковь переживала в то время новый расцвет своей миссионерской деятельности благодаря отцу Евсевию Маттопулосу. Этот монах из Мега–спилеона, одного из духовных очагов, основанных колливадами, сумел противостоять тому чересчур профетическому уклону в духовной жизни, что привел к исключению из Церкви великих греческих реформаторов XIX века. Он исколесил всю страну, терпеливо собирая группы учеников, организованных им в 1911 году " братстве Zoi (Жизнь). Миряне или священники, снизанные временными обетами, ввели в обиход частое причащение, ежедневное размышление над Библией, помощь ближним. Они вызвали к жизни ряд движений, по типу своему напоминающих Католическое Действие. Лишь гораздо позднее обнаружится ограниченность этого движения: пиетистский морализм, тенденция к самозамыканию в стороне от конкретной жизни Церкви. В 20–ые годы Zoi еще переживала свою весну. Члены ее, однако, должны были принимать на себя странное обязательство: никогда не становиться епископами. Слишком много греческих епископов выглядело честолюбцами, занятыми своей карьерой, ибо долгое оттоманское владычество оставило порочные привычки. Раскол между апостольским обновлением и епископатом становился все более серьезным. Правительство Пластираса, действуя в реформаторском духе, рекомендовало Синоду (тогда еще не было отделения Церкви от государства) ставить епископов молодых, преданных народу, ничем не скомпрометированных. Так, Афинагор был поставлен епископом Корфу (Керкиры), митрополитом Керкиры и Паксоса. Ему было тридцать семь лет.

Прибыв на Корфу в феврале 1923 года, он застает хаос: тысячи беженцев живут в палатках, где попало, заполняют школы и больницы. Гражданская администрация перегружена. Что касается епископа, то его на острове не было уже много лет. Афинагор быстро отдает себе отчет в масштабах бедствия. Средства, имеющиеся в распоряжении Церкви, солидарность верующих он использует для того, чтобы в срочном порядке строить дома. Он добивается от префекта, передачи в распоряжение беженцев просторных городских казарм, построенных после 1815 года англичанами. В своей собственной резиденции он открывает медицинский центр, где персонал работает бесплатно или на средства епископа. Он устраивает там также бюро по трудоустройству, ибо недостаточно только разместить беженцев, нужно найти им и работу. Поскольку здесь работают и женщины, иногда даже с большей легкостью, епископ устраивает детские ясли и сады. Он увеличивает количество школ и классов в них, где вскоре находят свое место все дети беженцев. На Корфу был в то время лишь один лицей. При поддержке министра образования, бывшего, по счастью, уроженцем острова, Афинагор добивается строительства другого лицея, а также технического колледжа. В 1924 году он основывает семинарию для подготовки священников и «преподавателей религии». Он хочет иметь образованное и ответственное духовенство, крепкие приходы, а не механическую сумму индивидов в качестве, как он выразился, «клиентов священника», низведенного до роли простого требоисполнителя. В 1929 году он учреждает учебный центр для беженцев из Северного Эпира…

Епископ не ограничивается материальной помощью. Он посещает беженцев, выслушивает их, ободряет. И здесь также он всегда держится наравне с ними. Редко ему удается перейти улицу, чтобы никто не остановил его.

И вот что еще характерно для него: отвращение к фарисейству. Столкнувшись с нищетой, что царит в некоторых кварталах, он отменяет на время правила поста. «Кто умирает с голоду, тому нечего поститься», – говорит он.

В августе 1923 года Муссолини решает положить конец греческим притязаниям на Додеканез. 31 августа итальянская эскадра подвергает бомбардировке старую крепость Корфу, затем высаживает войска для занятия города. В крепости почти не было гарнизона, но там было едва ли не 7000 беженцев из Малой Азии и 350 больных армянских детей (армяне, спасшиеся от геноцида, которому подвергся их народ во время и после мировой войны, смешались с греческими беженцами). После бомбардировки осталось 16 убитых и полсотни раненых. Население прячется, чиновники покидают город. Епископ отправляется в порт, убеждает рыбака отвезти его в лодке на эскадру. Его принимает адмирал Солари, который с видом хозяина осведомляется о том, каковы его желания. «Я прибыл сюда не для того, чтобы выражать желания, но для того, чтобы протестовать. Вы поступили дурно. Зачем вы открыли огонь по женщинам и детям? Они ничего вам не сделали. Если вам надо кого–то наказать, возьмите меня, епископа».