Текст книги "Кодекс скверны. Разжигая Пламя"

Автор книги: Ольга Ясницкая

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 7 страниц)

Что в нём такого особенного? И кто за всем этим стоит? Возможно, соплячка даст ответ или хотя бы натолкнёт на мысль.

Выловить ту удалось только после ужина. Видимо, почувствовав к себе интерес, она намеренно не отходила от соратников ни на шаг.

Проследовав за ней до загона, уже перед самым порогом Девятая схватила девчонку за руку и поволокла подальше от посторонних глаз.

– Хочу задать тебе пару вопросов, – заявила она тоном, не терпящим возражений.

– Зря тратишь время, – процедила сквозь зубы Двести Пятьдесят Седьмая, пытаясь высвободиться из хватки. – Лучше не нарывайся, ищейка, а то в одно прекрасное утро можешь и не проснуться.

Девятая рассмеялась и, сдавив нахалке горло, слегка приложила её головой о стену:

– Если хочешь уйти отсюда живой, дорогуша, расскажешь мне всё о Сто Тридцать Шестом. Поверь, за твоё убийство мне точно ничего не будет. Издержки службы, сама понимаешь.

Кожа девчонки замерцала белым, с каждым мгновением становясь всё ярче и ярче. Щурясь от ослепительного света, Девятая вонзила ногти в нежную кожу. По пальцам потекла горячая кровь.

– Продолжай, милая, посмотрим, кто кого…

Та попыталась вырваться. Девятая хмыкнула: глупышке невдомёк, что бесполезно – далеко не каждый способен избавиться от этой хватки.

От вспышки она едва не ослепла, в глазах заплясали разноцветные пятна, мир, утратив очертания, сделался белым как молоко. Скулу пронзила боль, второй удар пришёлся в висок, но руку Девятая не разжала. Если бы соплячка была способна убить её, то давно бы уже это сделала.

– И это всё? – хохотнула она, протирая слезящиеся глаза, когда сияние наконец угасло.

– Прошу, отпусти! – выдавила Двести Пятьдесят Седьмая, вцепившись в держащую её горло руку.

– Дай мне хоть один повод не убивать тебя.

– Ты ведь хочешь узнать о Керсе, верно?

– А это ещё кто?

– Сто Тридцать Шестой… Прозвище у него такое.

Девятая мягко улыбнулась:

– Продолжай.

Глаза, полные страха и отчаяния, умоляюще смотрели на неё. Наконец глупышка смекнула, что лучше не рыпаться.

– Мы не были с ним особо близки, просто проводили время, – девчонка издала приглушённый стон, когда ногти вонзились глубже под кожу. – Это правда! У него была своя компашка, с ними всё время таскался. Иногда мы встречались за столовкой. Пили и трахались, но со мной он почти ничем таким не делился.

– Так ты его подружка, значит? – Девятая втянула носом запах крови, такой опьяняющий, дурманящий.

– Какая подружка! Да ему было плевать на меня! Он всё о своей Твин бредил, – в голосе послышалась горечь.

Вот оно что! Бедняжка… Разбитое сердце, первое разочарование в жизни. Как это мило!

– И кто такая Твин?

– Пятьдесят Девятая, одна из Проклятой Четвёрки. Они вместе держались, семьёй друг друга называли.

– Четвёрка? Наслышана о них… Назови мне их номера и прозвища.

– Был ещё Слай – Семидесятый, и Сорок Восьмой. Харо.

– Кто-то из них есть ещё в терсентуме?

– Никого, всех выкупили. Трое в Замке, Керса Гильдии продали, но ходят слухи, что ему удалось сбежать.

– А что за хист у него? – Девятая разжала пальцы, и кровь потекла с новой силой.

Девчонка часто задышала, мелко дрожа. Страх – единственное, что развязывает язык и вынуждает говорить правду.

– Я так до конца и не поняла, вроде влияет на всякое, – её губы побледнели, на лбу проступила испарина. – Но обычно он использует огонь.

– Откуда шрам?

– Не знаю. Вроде, ещё до Легиона что-то случилось.

Проведя ногтем по её щеке, Девятая ласково улыбнулась:

– Расскажи мне, каков он?

От её прикосновения Двести Пятьдесят Седьмая сжалась, задрожав ещё сильнее, глаза заблестели от едва сдерживаемых слёз. Нет, не от полученных ран, видно, как ей тяжело вспоминать о нём. Зацепил он её, всё никак не отпустит. Девятой вдруг стало жаль соплячку. Может потому, что сама знакома с этой болью не понаслышке. Такие раны заживают очень и очень медленно.

– Он был добр ко мне. С ним было хорошо и интересно. Как-то раз Керс сказал, что обучен грамоте. Хотя, может, и хмари пустил, кто ж его разберёт. Правда, пил много, постоянно во фляге таскал свой синий дым. Пойло такое из поганок.

Смахнув слезу со щеки девчонки, Девятая наградила её долгим поцелуем.

– Благодарю, милая.

Двести Пятьдесят Седьмая тут же прижала ладони к шее и медленно сползла по стене на мёрзлую землю. Видно, что разговор разворошил едва затянувшуюся рану: кровоточило не столько горло – само её сердце.

«Бедная девочка, сколько ещё тебя ждёт разочарований!»

– Маленький тебе совет на будущее, – Девятая сочувственно хмыкнула. – Никогда, никому не открывайся – это делает тебя слабой и уязвимой.

***

Седой в сотый раз перелистывал пожелтевшие от времени страницы. Что-то сильно смущало его в досье Сто Тридцать Шестого. Не объявись ищейка, может, и не обратил бы внимания, но когда подменял бумаги, наткнулся на очень любопытную деталь, которая всё никак не выходила из головы.

Мимо прошёл молодой паренёк в зелёном плаще Гильдии. Седой резко захлопнул папку и насторожённо проводил того взглядом. Убедившись, что это такой же посетитель городской библиотеки, как и он сам, а не засланный шпион Легиона, он снова принялся изучать документ.

Вот оно: «мать – Элианна Катон». Раз носила фамилию – значит, из благородных; но вот что странно – у её мужа только имя указано. Выходит, простолюдин. Мезальянс, не иначе. Но дело было в другом: эту фамилию уже приходилось слышать. Ещё бы вспомнить, когда и при каких обстоятельствах.

Бросив взгляд на внушительных размеров книгу с потёртым корешком, Седой тяжело вздохнул, и, поправив очки, принялся отыскивать нужную страницу. Фамилий, начинающихся на «К», было немало, пришлось попотеть, пока не нашёл нужную.

«Катон – одна из древнейших семей Прибрежья. Александр Катон – известный архитектор, принявший участие в проектировании каструма.»

Седой хмыкнул и покачал головой: надо же, выходит, Керс потомок одного из основателей. Знал бы этот Александр, что ждёт его правнука, сжёг бы заветы к чертям собачьим.

Дальше шли какие-то имена, не столь значимые и явно не имеющие к делу никакого отношения, но уже через пару строк Седой едва сдержался, чтобы не присвистнуть. Перечитав трижды, он, ещё не веря собственным глазам, захлопнул книгу.

Вот почему фамилия показалась такой знакомой! Печально известная семья Катон, род которой прервался сто лет назад. Выходит, всё же не до конца прервался, раз воспитывал одного из них.

Забавно, как жизнь любит усложнять и так непростые вещи. Помнит ли малец хоть что-нибудь из своего детства? Ему ведь лет восемь было, не меньше, когда угодил в лапы Легиона. Хотя не факт, за четыре года ни разу так и не довелось услышать от него каких-нибудь упоминаний о прошлом.

Разгладив чистый лист, Седой принялся записывать всё, что пока удалось узнать. Память уже не та. Да и лучше передать письмом: неизвестно, когда они ещё свидятся и будет ли у них возможность поговорить, а утаивать такое он не имел права. Мальчишке не мешало бы принять себя, простить за то, что натворил, встретиться со своим внутренним демоном лицом к лицу, а эти знания могли бы стать достойным оружием. В конце концов, не имея ни малейшего представления о своих предках, полностью познать себя невозможно.

***

Сервус, не глядя, придвинула ему жестяной поднос с ужином и ловко подхватила плошку для следующей порции. Двести Третий втянул носом аппетитный запах пшеничной каши с мясом и побрёл было к остальным желторотикам, но дорогу преградил Четыреста Восемнадцатый, старшак, прозванный Гатом за высокий рост и худобу. Недобро оскалившись, тот кивнул на порцию:

– Ну что, малёк, делимся, или как обычно?

– На хер иди, как обычно, – буркнул Двести Третий и, выдержав на себе тяжёлый взгляд, с невозмутимым видом умостился у края стола.

Старшак так просто не отцепится, но на пустой желудок ложиться спать как-то не улыбалось, а выгребет он в любом случае. Дело обычное, желторотикам везде достаётся. Главное, не позволять себе на голову садиться, а то сломают, сделают чьей-нибудь затычкой. Есть и другой вариант – спросить защиты, но жопу подставлять никому не хотелось, а даже если бы хотелось, с его-то внешностью всё равно надеяться не на что.

– Эй, Тар, ты, по ходу, опять горгону растревожил, – соратник с соседнего загона чуть заметно кивнул в сторону стола, где собрались старшие. – Так что готовь седло, дружище.

– Тебе-то что? – ощерился Двести Третий. Он терпеть не мог, когда его Таром называли, хотя не привыкать, прозвище так и липло к нему из-за иссиня-чёрной кожи. – Или впрячься захотелось?

Тот пренебрежительно фыркнул:

– Сам расхлёбывай, мне и своего дерьма хватает.

– Ну так и не щёлкай!

Расправившись с ужином, Двести Третий быстро огляделся. Гата с его дружками нигде не было видно. А может, всё-таки пронесёт?

Но не пронесло. За столовкой его уже поджидали.

– Больно ты резкий, погляжу, – старшак схватил его за грудки и с силой тряхнул. – Заблудился, что ли? Место своё потерял?

– А ты не плётчик, чтоб мне место указывать, – огрызнулся Двести Третий, отталкивая от себя засранца. – Ссыкло! Без сучек своих, видать, даже на толчок не ходишь.

– Ты кого здесь сучкой назвал? – вызверился один из дружков. – Я ж тебя сейчас выпотрошу, гнида!

Удар прилетел в тот миг, когда Двести Третий отвлёкся на говорившего. В голове загудело от боли, мир крутанулся так резко, что не сразу понял, каким образом земля вдруг врезалась в плечо.

– Гаси его!

Удары посыпались с трёх сторон: в спину, в живот, по рукам. Голову прикрыть успел, сжался, защищая слабые места. Против троих всё равно рыпаться бесполезно. Били не слишком сильно, вполне сносно, на спаррингах порой и похлеще доставалось. Плохо, что по морде прилетело, но вроде ничего серьёзного, жить будет.

– Ах вы ж смерговы отпрыски! – внезапно раздался хриплый голос, и удары мгновенно прекратились. Послышалась ругань и быстро удаляющийся топот. – Ну сукины дети, на этот раз Стена вам гарантирована!

Двести Третий тяжело поднялся, отряхнул форму от пыли и осторожно глянул на старика. Седой сурово свёл брови и осуждающе покачал головой:

– Гляжу, неприятности к тебе так и липнут. Тряхнуть Гата, что ли? Совсем оборзел.

Буркнув, что сам разберётся, Двести Третий стёр кровь с разбитой губы и поспешил подальше от помощника мастера. Мало ли…

До отбоя оставался ещё час. В загон не тянуло, хотелось побыть в тишине, не видеть никого, спрятаться от всех подальше хотя бы ненадолго. И такое место в терсентуме было – закуток между стеной и пунктом выдачи сменки, в хозяйственном дворе. Он его ещё в первые дни обнаружил и с тех пор часто там прятался, когда совсем невмоготу становилось от рож собратьев.

Ночное небо затянули тяжёлые серые облака, обещая снег. Было бы здорово!

Ему нравилось смотреть на сверкающее в лунном свете пушистое покрывало, слушать хруст свежего снега, любоваться белыми хлопьями, медленно спускающимися с неба на землю. В этом было что-то умиротворяющее, прекрасное, и в такие минуты жизнь не казалась такой уж паршивой и беспросветной.

Умостившись поудобнее на трухлявой доске, Двести Третий выудил из кармана свою находку с последней вылазки в Пустоши. Подарок ночного ящера.

Стеклянные бусины на браслете мягко поблёскивали в полумраке, позвякивали друг о дружку, множеством граней отражали скудный свет фонаря из казарменного двора, но радуги не было видно. Её нужно днём ловить, в солнечных лучах.

От любования безделушкой отвлёк сдавленный девичий вскрик. Басистый голос приказал кому-то заткнуться. Сначала Двести Третий решил не высовываться, но любопытство всё же взяло верх. Стараясь не шуметь, он подкрался к углу здания и осторожно выглянул из своего укрытия.

Пузатый здоровяк, кажется, плётчик – в темноте-то не особо разглядишь, – зажимал самку-сервуса у стены прачечной и грубо тискал бедолагу где попало. Та всхлипывала, что-то лепетала, робко пытаясь оттолкнуть напиравшего, но всё было тщетно.

Ублюдок сунул руку ей под куртку, отчего сервус жалобно заскулила, затем, стянув с себя портки, он приказал удовлетворить его. Девчонка вся съёжилась, начала упираться, просить, чтобы отпустил, чтобы не заставлял, на что тот, рассвирепев, влепил ей звонкую пощёчину. А потом, схватив ошалевшую от удара упрямицу за шею, толкнул вниз, на колени.

Плётчики, трахающие осквернённых – обычное дело, таким не удивить, но в этот раз девчонка не особо горела желанием услаждать подонка. Среди своих за принуждение можно выгрести так, что и не очухаешься, но перед Двести Третьим стоял плётчик, и что с ним делать, он понятия не имел.

А может, не вмешиваться? Подумаешь, сервус…

И всё же в груди клокотало от ярости при виде того, как жирная мразь тыкает в лицо бедолаги своё грязное жало.

«Куда ж ты лезешь, идиот?!» – кричало здравомыслие, а ноги уже несли к воротам.

Девчонка стонала, давилась, поскуливая; плётчик грубо напирал в экстазе, ничего не замечая вокруг. Двести Третий на ходу натянул маску и, сделав вид, будто только что пришёл из казарменного двора, громко прочистил горло. Надзиратель чертыхнулся и отпустил голову сервуса. Та сразу же вжалась в стену, громко хрипя и отплёвываясь.

– Чего тебе, недоносок?! – рявкнул жирдяй, натягивая штаны.

– Вас это… мастер вызывает, – ляпнул, что в голову взбрело.

Поколебавшись с минуту, видимо, не особо веря, плётчик бросил недобрый взгляд на свою жертву, потом на Двести Третьего, и зашагал прочь, бранясь себе под нос.

Сработало. Спугнуть ублюдка удалось, теперь оставалось надеяться, что тот не разглядел его в темноте. Номера, может, и не особо видно, но с таким цветом кожи он здесь единственный. А врагов среди надзирателей лучше не заводить.

Сервус тихо рыдала, продолжая прижиматься к стене, будто та могла её защитить. Потоптавшись в нерешительности, Двести Третий приблизился к несчастной:

– Он уже ушёл. Чего ревёшь?

Девчонка вздрогнула, подняла голову, изумлённо хлопая поблёскивающими в темноте глазищами.

И вот чего так уставилась?!

– Иди к своим, – он потянул её за локоть, помогая подняться, – пока плётчик не вернулся. Или тебе понравилось давиться его жалом?

Она замотала головой, размазывая слёзы по щекам:

– Так мастер никого не звал?

– Какая разница! – Двести Третий раздражённо выдохнул. – Уходи, говорю.

Но вместо того, чтобы убежать, сервус подошла к нему ближе и чуть наклонила на бок голову в попытке разглядеть номер. Он смущённо отвёл глаза, как-то не по себе, когда вот так, в упор, рассматривают.

– Благодарю, Двести Третий! – она вдруг прижалась к нему, обвила руками его шею, уткнувшись носом в грудь. – Ты даже не представляешь, что сделал!

Впервые в жизни его кто-то обнимал, тем более, молодая самка. Она была такой тёплой, мягкой, от её прикосновения по коже пробежался приятный озноб, сердце почему-то бешено заколотилось, аж дыхание перехватило.

– Можешь называть меня Майей, – отступив, она ласково улыбнулась. – Скоро свидимся, скорпион!

Двести Третий долго смотрел ей вслед, переваривая произошедшее. Видя собратьев, которым повезло обзавестись подружками, он часто воображал, каково это, когда к тебе прикасаются, когда целуют… А теперь, испытав нечто подобное на себе, он даже не знал, что и думать. Её объятие, хоть и подаренное в благодарность, было лучшим, что случалось в его жизни. И плевать, если плётчик решит отомстить, оно ведь того стоило!

Глава 5

Тёмная густая кровь, взгляд, полный безысходности, синяя полоса на стали… Твин переживала этот кошмар вновь и вновь, стоило лишь закрыть глаза.

Альтера бесследно исчезла, вот уже третий день от неё ни слуху ни духу. Впрочем, так даже лучше: пока нужно разобраться в себе и как жить дальше. Правда, к ней уже накопилась уйма вопросов, но они могут подождать. Пока куда важнее выяснить, кем в действительности ей приходится принцепс, и если всё подтвердится… Даже представить сложно – что будет после.

Рядом кто-то прочистил горло. Твин вздрогнула, оглянулась. Восемьдесят Третья укоризненно качала головой, скрестив руки на груди:

– Ну уж нет, так дело не пойдёт, Пятьдесят Девятая.

– Прости, – она шмыгнула носом. – Не заметила тебя.

– Неужели? – старшая возмущённо закатила глаза. – Да пробеги здесь целый взвод гвардейцев, ты бы даже не моргнула. А мне потом отвечать головой, вдруг что!

Твин виновато потупилась. Подставлять старшую совсем не хотелось, но стоило только остаться наедине с собой, и она тут же проваливалась в своего рода транс, не замечая ничего вокруг. Оставались лишь мысли, замыленные образы, силуэты и ноющее чувство смутной тоски – предвестницы чего-то недоброго.

– Даю тебе ровно два дня. Разберись уже с этим, наконец, – произнесла Восемьдесят Третья тоном, не терпящим возражений. – И чтоб после – никаких косяков, ясно?

Твин энергично закивала, в очередной раз восхищаясь умением старшей понять и проявить сострадание. Наверное, когда способен ощущать чужую боль как собственную, сложно оставаться безучастным.

Восемьдесят Третья мягко сжала её руку и склонилась над ухом:

– Поговори с ним. Он ждёт тебя.

От её слов всё нутро похолодело. Но разве сама не хотела того же? Так почему ноги вдруг стали будто сеном набитые, а в животе образовался мерзкий ледяной ком?

– Иди, – подтолкнула старшая. – Я тебя заменю. Два дня, слышишь? Не подведи меня только, Пятьдесят Девятая, иначе собственноручно обхожу кнутом так, что месяц на спине спать не сможешь.

Окинув её благодарным взглядом, Твин неторопливо побрела к кабинету принцепса. Даже мысль о предстоящем разговоре приводила в неподдельный ужас. Сколько раз она задавалась вопросом – нужен ли он вообще, этот разговор? Может, взять пример с Харо и забить на всё? Какая, к чёрту, разница, отец он ей или нет? Разве это вернёт маму? Разве это освободит её от унизительного клейма?

И вообще, какой во всём этом смысл? Для чего принцепс хочет так бесцеремонно вломиться в её жизнь? Для чего ей нужны ответы, изначально бессмысленные по сути? Глупо ведь надеяться, что полегчает, а вот расковыривать старую рану – довольно опасно. Сумеет ли она справиться с этой болью сейчас, когда осталась совсем одна, когда потеряла самое ценное?..

Твин собрала всю свою смелость и постучала в дверь, что тут же распахнулась. Принцепс, бледный, точно лист бумаги на столе за его спиной, вымученно улыбнулся и, посторонившись, пропустил её внутрь.

– Рад, что ты всё-таки пришла, – волнения в голосе он даже не скрывал.

Она промолчала, не зная, что ответить. Да что там, Твин не имела ни малейшего понятия, как себя вести с ним и как к нему обращаться.

– Это было не просто… господин.

Он осторожно сжал её плечи и заглянул в глаза:

– Не называй меня так, умоляю!

От его прикосновения Твин съёжилась, грудь словно сдавило стальным обручем, мерзкий комок горечи и обиды зацарапал горло, начал душить, всё норовясь вылиться слезами.

– И как же мне к вам обращаться?

– Как угодно, Твин. Хочешь, по имени, хочешь – отцом… Тебе решать.

– Отец… – впервые за всю жизнь она произнесла это слово осознанно, в его истинном значении – не вскользь, не втиснутым между фраз, а так, как оно и должно было ею произноситься ещё в далёком детстве.

Видимо, принцепс вообразил себе, что она уже признала в нём родителя, и заключил её в крепкие объятия:

– Доченька моя! Как же ты похожа на свою мать, даже голосом…

Твин осторожно оттолкнула его, отстранилась, обозначая дистанцию. Не дурак, поймёт. К чёрту эти сопли, пусть сначала объяснит, почему его не было рядом, когда маме перерезали горло! Почему она ничего не помнит о нём, кроме мимолётного образа, показанного ей Восемьдесят Третьей?

– Прости, наверное, я слишком тороплю события, – он смущённо кашлянул. – Давай лучше присядем.

– Благодарю, господин, мне и так неплохо.

– Да-да, конечно, как пожелаешь. Может, выпьешь вина?

Какое, к смергу, вино! Какой – «присядем»! Он что, издевается над ней?!

– Я хочу знать своё имя! Назовите мне его!

Подойдя к столу, принцепс взял бокал, сделал из него несколько глотков и передёрнул плечами:

– Мне оно не известно.

– Что ж вы за отец такой, раз имени собственного ребёнка не знаете?

Он опустил голову, пряча от неё взгляд:

– Дерьмовый, не спорю. Но я любил Анну, любил больше всего на свете! Встреть её хотя бы на пару лет раньше, женился бы на ней, не задумываясь. Только вот уже на тот момент у меня была дочь, понимаешь? – принцепс говорил так, будто её рождение оказалось для него досадной случайностью. Впрочем, скорее всего, так оно и было.

– А я тогда кто? Щенок из подворотни? – Твин не удержалась, позабыв, что перед ней свободный.

– Я не мог бросить своего ребёнка!

– Значит, я не только выродок, но ещё и бастард, – она горько усмехнулась.

– Ты – плод любви, Твин! И для меня ты всегда будешь особенной.

– Да ну! – жаль, за маской не видно её улыбки: столько презрения она ещё не испытывала ни к кому в своей жизни.

– Я искал тебя, клянусь!

– И как, успешно? – она расхохоталась. И от звука собственного смеха ей стало не по себе, будто это была Альтера…

Принцепс ничего не ответил. Да и что бы он сказал? Правду? А какая у него правда? О чём с ним говорить, если он даже имени её не спросил! Нашёлся папаша, месмерит его задери!

Сжав кулаки, Твин изо всех сил пыталась обуздать разрастающуюся ярость, но пока получалось из рук вон плохо:

– Каждую сраную ночь я вижу, как ищейка перерезает моей матери горло. Каждую сраную ночь я вижу кровь и ужас в её глазах. Ты обрёк её на бесконечно повторяющуюся смерть! О какой любви ты ещё смеешь мне говорить?

Глаза Максиана лихорадочно заблестели. Твин брезгливо смотрела, как он опустился перед ней на колени и бережно взял её ладонь. Даже сквозь грубую кожу перчатки она ощутила тепло его рук. И вдруг нестерпимо захотелось завыть, как воют ночами в Пустошах псы. Она и вообразить себе не могла, что обыкновенное прикосновение способно причинить столько боли.

– Я не имею права просить тебя о прощении, – сипло проговорил он, прижимаясь щекой к её руке, – но умоляю, дай мне шанс! Не отталкивай меня!

Сейчас в Твин боролись ненависть и нечто иное, совсем неожиданное. Жалость? Она даже удивилась самой себе: как можно жалеть слабовольного ублюдка, бросившего на произвол судьбы любимую женщину с ребёнком на руках! Ярость уже разрослась так сильно, что грозила вот-вот выжечь огромную дыру в груди и вырваться наружу.

– Я всё никак не могла вспомнить её имя, – она резко отдёрнула руку. – Ну хоть какая-то от вас польза. Вы не спасли её, вы предали её. Ты… Отец, говоришь? Да ты для меня – пустое место!

– Дай мне шанс, прошу! Я всё исправлю!

– Исправите?! – Твин оттолкнула его и схватилась за голову, стиснув до скрипа зубы. Невыносимая боль вонзилась в виски раскалёнными иглами, проникая в разум, заполняя его туманом.

Альтера…

Почувствуй Твин её раньше, быть может, и успела бы приготовиться, но теперь она вырывалась, и сдержать её теперь оказалось не под силу. Кожа под перчатками пылала, пламя стремительно растекалось до самых плеч, и контролировать скверну она уже не была способна.

– Что с тобой? – принцепс вскочил на ноги и протянул руку в порыве помочь.

– Не приближайся ко мне!

Но он не внял предупреждению, не отступил ни на шаг. В глазах лишь покорное ожидание, словно давно готовился к заслуженному возмездию.

Твин рывком отшвырнуло назад, тело перестало повиноваться. Гнев, ненависть, жажда мести, смешавшись, раскалённым потоком хлынули по венам, и остановить всё это она уже не просто не могла – не хотела.

– О да, я дам тебе шанс! – взревела Альтера. – Ты заплатишь за всё, подонок!

Мир застыл. Застыл новоявленный отец, застыли пылинки в воздухе, сверкающие в лучах зимнего солнца. Струна времени натянулась до предела.

Полностью лишившись контроля над собой, Твин с непривычной отчуждённостью наблюдала, как Альтера приближается к принцепсу, занося руку для смертоносного удара.

«Нет, это полное безумие! – промелькнуло в голове. – Он того не стоит. Соберись, нужно остановить её, пока не поздно!»

Словно пробудившись, Твин закричала со всей мочи: «Убирайся! Убирайся назад!»

В последнее мгновение, когда кулак, охваченный зелёным пламенем, почти коснулся виска принцепса, она собрала всю оставшуюся волю и, представив туннель, побежала к сияющему белым выходу. Тело тут же отозвалось, вернулось под контроль, и удар, грозивший расколоть череп так называемого отца, пришёлся на шкаф за его спиной.

Струна времени звонко лопнула. Грохот, вперемешку со звоном стекла, заполнил кабинет. Щепки с осколками разлетелись брызгами по сторонам. Пол усеяли папки с бумагами, книги, какие-то предметы. Обессиленная и опустошённая, Твин рухнула на колени и обхватила голову. Вдруг стало совершенно плевать, что произошло, и уж тем более, что будет дальше. Пускай хоть казнят… Всё казалось таким ничтожным, незначительным, нисколько не касающимся того самого, по-настоящему важного. Единственное, чего сейчас хотелось, – вернуться в загон и крепко прижаться к груди Слая, почувствовать его тепло, услышать родной голос.

Она ощутила прикосновение к своему плечу и резко подняла голову.

– Это была Альтера? – Максиан сел рядом.

Твин равнодушно скользнула по нему взглядом и встала на ноги:

– Лучше нам больше не видеться, господин принцепс.

– Я понимаю, дочка, тебе нужно время всё осмыслить.

Да что тут осмысливать! Жила все эти годы без отца, проживёт без него ещё столько же.

– Мне жаль, но вы обознались. Ваша дочь умерла ещё пятнадцать лет назад. А теперь прошу меня простить, господин, – и, не дожидаясь его ответа, она выскочила в коридор, спеша уйти как можно дальше, чтобы вдруг не окликнул, не бросился вдогонку.

Отец… Слово, ранее не имеющее ни облика, ни формы, теперь стало чем-то душным, ощутимо-осязаемым. Оно гналось за ней призраком, грозило растревожить уже, казалось бы, зажившую рану. Он отказался от них! Поиграл с мамой и отшвырнул её, как избалованное дитя отшвыривает от себя наскучившую игрушку. Да он хуже плётчиков: те хоть не прячут своей сущности под лживыми масками раскаяния.

«Где он был, когда мама умирала у меня на глазах? Где он был, когда я, ещё ребёнком, рыдала в углу казармы, прячась, чтобы надзиратели не увидели моих слёз? Где он был, когда меня хлестали кнутом за малейшую провинность, превращая спину в кровавое месиво?»

Кто он для неё? Всего лишь очередное ничтожество, каких полно среди свободных.

«Не верю, что говорю это, но ты поступила правильно», – голос Альтеры слабый, едва различимый среди мыслей, роившихся в голове чёрным облаком.

«Ты знала, кто он, с самого начала, верно?»

«Скорее, почуяла.»

«Что ты ещё помнишь, Альтера?»

Та не ответила. Твин вдруг снова ощутила пустое одиночество, будто той, другой, и не существовало вовсе.

«Отвечай на мой вопрос, жалкая ты тварь!»

Тишина. Только глухие удары сердца и стук крови в ушах. Альтера снова исчезла, ушла так глубоко, что даже присутствия её не ощутить.

Как во сне, Твин брела по Замку, не замечая ничего вокруг. По привычке остановилась у ворот, сдала оружие и, войдя в загон, направилась прямиком к койке. Мельком всё же взглянула на Слая, но он даже не обернулся.

«Ну посмотри же на меня, мой Семидесятый, прошу тебя! Подойди, поговори со мной! – шептала она, надеясь на чудо. – Ты мне нужен, Слай! Слышишь? Мне так тебя не хватает!»

Бесполезно. Чуда не произойдёт. Нет теперь её Семидесятого, нет больше семьи. Харо единственный, с кем она могла бы поделиться, но из-за ночных караулов не было возможности даже парой слов перекинуться. Принцесса, будь она неладна, забрала то единственное, что у неё оставалось. Как можно быть рядом и в то же время за тысячи километров друг от друга?

Стараясь не разреветься при всех, она стянула перчатки, швырнула маску на прикроватную тумбу и поспешила из загона. К счастью, единственное место, где можно было побыть наедине с собой, пустовало, и, прихватив сменную форму, она вошла в душевые.

Хотелось надеяться, что получится смыть боль, пожирающую изнутри. Твин даже почти поверила, что так и оно будет, но вода лишь хлестала плечи, обжигала кожу, а боль никуда не уходила. Наоборот, становилась мучительнее.

А ведь Керс не ошибся, назвав годы охоты лучшими в их жизни. Только он даже предположить не мог, как быстро всё покатится псу под хвост. Вернуться бы назад в тот день, когда они со Слаем ступили на землю столичного терсентума, а потом зациклить время и навсегда остаться с семьёй в прошлом!

Воспоминания внезапно захлестнули её волной, и вот она уже выпрыгивает из повозки в пыль, жмурясь от солнца. Позади Слай ворчит что-то неразборчивое под нос – злится на кого-то из соратников за дурацкую шутку.

Несмотря на то, что всё тело нещадно ныло после долгой тряски, а от голода в животе образовалась давящая пустота, её дух захватило от предвкушения новой жизни: они станут настоящими охотниками!

– Добро пожаловать в Регнум, ублюдки! – косматый здоровяк с огромным пузом обвёл новоприбывших мутным взглядом. – Я ваш новый мастер, отец и бог в одном лице. Теперь ваши жалкие шкуры принадлежат мне. Сейчас вы презренные ничтожества, грязь под ногтями, но я сделаю из вас настоящих скорпионов!

Твин вполуха слушала, как тот втирал о выпавшей им чести обучаться в столичном терсентуме, как ценятся местные охотники и прочую хрень, которую так любили нести надзиратели. Всё это она уже слышала сотни тысяч раз. Ей не терпелось смыть дорожную пыль и набить живот хоть чем-нибудь съестным, да и просто осмотреться, в конце концов. Не целый же день созерцать красную рожу нового мастера!

Когда, наконец, жирдяй заткнулся, высокий старик с седой бородой повёл их к загонам, объясняя по пути, где что находится. Остановившись у одного из длинных однотипных зданий, он указал на двери:

– До утра вы свободны. На кормёжку не опаздывать, выпас сразу после завтрака. Всем всё понятно? – он испытующе осмотрел новоприбывших, задержав взгляд на Твин чуть дольше, чем на других, и размашистым шагом направился к небольшой хибаре, жавшейся к стене в том же дворе.

Слай подтянул Твин к себе, шутливо шлёпнул её по ягодице:

– Сейчас я сделаю из тебя настоящего скорпиона, – передразнил он нового мастера, прижимаясь к ней этим делом.

Рассмеявшись, она шутливо оттолкнула его и проскользнула в открытые настежь двери. Опертамские казармы были просторнее, но и вмещали в себя намного больше собратьев. Здесь же было всего около десятка двухэтажных коек, из которых не меньше трети вообще пустовали. Не так уж и много в столице скорпионов, судя по всему.

Новичков сразу же окружили будущие соратники.

– Гляди, свежее мясо, – донеслось из толпы.

Вперёд вышел здоровяк, и Твин по привычке скользнула взглядом по номеру: Сто Семьдесят Второй. Местный вожак, судя по самоуверенной улыбке.