Текст книги "Проба памяти"

Автор книги: Ольга Покровская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 8 страниц)

Потом был, кажется, сон – тяжелый, но абсолютно ясный. Максиму виделась темная метель, дорога, низкое серое непрозрачное небо и снег, снег на земле, снег, валившийся с неба, высокие сугробы по сторонам дороги. Куда-то он ехал на машине. С кем-то. С кем именно, осталось за кадром, но кто-то был. Зачем ехали, тоже утонуло за рамками сна, но ехать было необходимо, в самом воздухе и падающем снеге было разлито ощущение неумолимой необходимости. На обочине дороги стояли машины. Замерзшие. Кажется, были даже сгоревшие. Так они ехали мимо этого серо-белого молочного кладбища машин, и цель уже была близка, но зачем-то они свернули куда-то в пургу, в заносимый снегом домик. Так было нужно, это был долг перед кем-то, оставшимся в далеком времени. Домик был низенький, по крышу ушедший в сугробы, в нем было темно, и в нем была какая-то тетка с длинными, как клешни, руками, и был Максим чем-то давно этой тетке обязан. По крайней мере тетка встретила его как старого знакомого. Максиму чудилось, как она обняла его этими клешнями... лицом уложила на стол... кажется, собралась есть. Ему отчетливо виделось, как появились у нее в руках ножик и вилка, и как она отчетливо пыталась вырезать кусок из его лопатки. Было жутко. Он выскочил из домика и в сером снежном воздухе увидел ту цель, к которой двигался первоначально, высокий шпиль на холме за рекой, горевший золотым бликом в непроницаемой снежной мгле. Блик был очень далеким, безнадежно далеким, но надо было идти, двигаться, двигаться было трудно, мучительно трудно, снег лежал выше колена. Максим увидел, как он спустился к реке, вниз, и золотистый блик взмыл в недосягаемую высоту, но все горел, а на речном льду было сыро, была какая-то снежная каша, и из мокрых лунок один за другим стали появляться, вылезать на лед мясистые черви, извиваться, свиваться в клубки, их было все больше, уже пропал лед, а были сплошные скользкие твари, и к Максиму пришла тоскливая безнадежная мысль, что он никогда не перейдет эту реку, и тут он в ужасе проснулся. Лежал он на каком-то кислом покрывале в комнате, и его мелко трясло от отчетливого кошмарного ощущения. Над ним был потолок, желтовато подсвеченный фонарем из окна. От общей жути Максиму даже показалось, что люстра – старая чешская, с тремя рожками, один из которых разбит, и в нем торчит голая лампочка – висит не по закону земного тяготения, а как-то под углом. Снега нигде не было, за окном стояло лето, вяло шевелилась листва, и в открытую форточку доносились далекие соловьиные трели автомобильной сигнализации. Максим лежал, смотрел на люстру, и его продолжало трясти. Где-то рядом отечно похрюкивали во сне, но это не помогало окончательно вернуться к действительности. Максиму все еще чудилась слизь от червей – на руках, на теле, на кровати – везде. Пошатываясь, он встал – оказалось, он так и спит в завязанных кроссовках – и побрел в ванную. В ванной на местах, где откололась плитка, зияли бетонные дыры, и пахло гнилью. Помнится, в Борькины времена тут тоже пахло не амброзией, а больше кошкиной ванночкой... Максим открыл кран, умылся и, вглядываясь в треснувшее зеркало, убедился, что лицо и личность без видимых изменений. Стало немного легче. Но окончательно чувство ужаса не проходило. Брезгливо оглядев ржавую ванную, Максим разделся, перешагнул через бортик и включил душ. Наконец-то отпустило. Максим облегченно вздохнул и поискал на крючках полотенце почище. Сгоряча ему не пришло в голову, что еще нужно будет вытираться. Одно, полосатенькое, бело-рыже-зеленое, кажется, внушало больше доверия, чем остальные... Что ж мы пили, подумал Максим, что за дрянь, или туда правда какого-то крысомору плеснули... Вот и ходи в народ после этого... Никогда... Jamais... Повышенные командировочные надо платить за командировки в народ, по пятьдесят баксов в день, как в Европу...

Распахнулась дверь, и Максиму почудилось, что сон продолжается. Все это был сон, и во сне он неподвижно стоял под струями душа, а к нему спокойно приблизилась женщина с печальными глазами и молча смотрела на него, как на изображение, как на бессловесное существо, потому что только во сне возможет такой рисунок происходящего, да и лица такие бывают только во сне, а не в реальности...

Снова Максим очнулся уже от головной боли, теперь уже точно на кровати, и, судя по всему, снова был день. Снова в кроссовках, как будто и не снимал. И вообще... одетый. Бред. Максим метнулся в ванную с отбитым кафелем, сунул голову под холодный кран и стал мучительно вспоминать, что происходило за чертой пробуждения. Что-то было тяжелое, пугающее. Кажется, была женщина, которая прижималась к нему, всхлипывая, со словами "Ты будешь меня?.. Будешь?.." Кажется, она плакала, а Максим уговаривал ее, шепча "Конечно... Успокойся...". Полотенец сейчас не было вообще, хотя Максим точно помнил, что ночью они были. Сейчас на гвоздике висели какие-то полуистлевшие тряпки. Максим сбросил майку, вытер майкой голову, натянул майку обратно и, не глядя, что происходит в квартире, и есть ли там кто-нибудь, выскочил на лестничную клетку. Ничего себе командировка, думал он, скатываясь вниз. Пускай сами в такие командировки ездят... С каждым днем все хуже и хуже...

На улице он поймал машину, залез внутрь и только тогда задумался над тем, куда ехать. На часах было уже пять вечера. Нет уж, подумал Максим с ненавистью к Марине, сегодня я уже до тебя доберусь, и неизвестно, кто в конечном итоге получит в лоб. Машина, не спеша, катилась по улице. Пробок еще не было. На углу, прыгая и размахивая руками, голосовали человек семь молодых людей, сильно пьяных, в цепях, в амбарных замках, с гребешками на головах. Водитель с сожалением проехал мимо, вздохнув и спросив у себя самого: "Ну, и как таких сажать?.." Максим, которому жутко хотелось есть, и в желудке после вчерашней выпитой гадости, казалось, кто-то ползал и кусался, велел остановить у ближайшей забегаловки. Навстречу ему вышли три важные женщины в золотых серьгах и синтетических костюмах, с большим количеством макияжа на лицах, и одна манерным голосом говорила другим:

– ... ну и куда мы пришли? В шашлычную еще приведи!..

Максим вошел внутрь, потребовал дежурный шницель с жареной картошкой и пива, и скоро ему стало немного легче. Вспоминать о прошедшей ночи ему было очень неприятно, он старался думать о чем-нибудь другом, и одно воспоминание выплыло совершенно неожиданно: в этом странном доме была Борькина раковина, вернее, раковина Борькиных родителей, большая раковина, откуда-то из южного моря, такие было модно ставить на полки в советские времена, на пару с кораллами – потому что больше ставить было нечего. Кто-то подарил в свое время Борькиным родителям эту раковину, и она ему очень нравилась, если поднести ее к уху, она гудела, и Максим был уверен в том, что в прошедшую ночь он тоже подносил раковину к уху, и она гудела так же, и это точно была та самая раковина... Прочь, прочь, зря я туда пошел, подумал Максим. Теперь прямо к Марине – и все. За соседним столиком два мужика оживленно пили пиво и обсуждали международное положение. Один из них, наклонясь к другому, говорил проникновенным голосом:

– Эти уроды забабахали почему-то по Японии... Надо ж было по Китаю!... Двоечники хреновы, географию не учат ни фига, берутся миром управлять...

Второй с солидным видом кивал и прихлебывал. По луже на столе ползла муха и, казалось, тоже кивала в знак согласия.

Теперь – сразу к Марине, думал Максим. К Марине уж лучше... Да и надоело тут слоняться. Надо сразу все решить – и домой. Его отчасти мучило то, что происходило сегодня ночью, и то, что он не совсем понимал, что же происходило. Проснулся вроде одетый... Все было так как утром, по крайней мере, на том же месте... Надо бы антибиотики поглотать на всякий случай, решил Максим, поморщившись. Да и помыться бы где-нибудь не мешало. У Марины не попросишь. Хорош буду, на самом деле, если приду, двадцать лет не виделись, попрошу помыться... Нет, сегодня с ней повидаюсь, и сразу домой, и никаких...

Максим ел, пил пиво, время от времени делал перерыв, не спеша курил, снова возвращался к своей тарелке и медленно приходил в себя. Вокруг него в интимном полумраке свисали с потолка пластмассовые лианы, а рядом со столиком помещалось чучело петуха. Все в целом изображало деревенскую идиллию. Максим посмотрел на петуха с каким-то братским сочувствием, словно разделяя его жизненную неудачу. Не повезло тебе, брат... Мне вот тоже чего-то не везет...

Поев, Максим неторопливой походкой вышел из ресторана. Был уже снова вечер, рядом было все то же метро, кругом толпился народ. Сзади шли два подростка, один другому рассказывал: – а я его из базуки бу-бу... а потом бензопилой жжж... – Да нет! – сопереживал второй подросток. – Это монстра можно бензопилой, а задохлика огнеметом, огнеметом...

Глаза у подростка горели каким-то желтым нехорошим огнем. Максим невольно отшатнулся. Пешком сегодня не пойду, решил он. Хватит искать приключений. Напорешься вот на такую юность страны... он же, как бультерьер... от молодого адреналина и боли не чувствует. Мелочь есть... поеду на маршрутке.

Минут десять ушло на то, чтобы выяснить, какая маршрутка куда идет. Разобравшись наконец, вскочил на переднее сидение разболтанной газели, и поехали. У Максима, привыкшего к своей тщательно лелеемой и ухоженной Мазде, сразу возникло впечатление, что маршрутка развалится сейчас прямо на дороге. Оторвался от жизни, ничего не скажешь... Сморщенный водитель беседовал с Максимовым соседом, веселым бородатым мужиком: – Ты года какого? Шестьдесят первого? И я. А месяц? Ну надо же! И я июль. А число? Нет, я пятого... А звать тебя как? Сергей? Хорошее имя... Попутно водитель занимался экстремальным вождением: обгонял автобус по встречной, поворачивал через полосу налево, не снижая скорости, в местах заторов выныривал на тротуар, распугивая прохожих, и все это без малейшего видимого напряжения, как будто проблемы соблюдения правил уличного движения для него не существовало вообще.

Сейчас мимо провезет, подумал Максим, но, слава богу, бородатый мужик запросился наружу. Водитель проводил его словами: бывай, Серега, счастливо тебе! И добавил внушительно, трогаясь с места: коренной москвич коренного москвича всегда поймет... Максим посмотрел на него искоса и с большим сомнением, словно не понимая, что это коренной москвич делает за рулем такой развалины.

Наконец они доехали. Максим был в своем собственном квартале, по которому кружил уже третий день. Все, теперь, не отвлекаясь, прямо, решил он, сделал строгое лицо и направился к Марининому дому.

К подъезду он подошел, пропустив вперед себя сутулую девушку, в надежде, что та откроет ему дверь. Но девушка, остановившись у подъезда, стала жать на кнопки домофона.

– Кто? – недовольно спросил шуршащий голос из динамика.

– Откройте пожалуйста, рекламная почта, – заученным голосом попросила девушка.

– Пошли на ...! – ответили из динамика и отключились.

Девушка встрепенулась, тоненьким женственным, с придыханием, голоском, с чувством изрекла длинную матерную фразу и, закончив, снова стала нажимать на кнопки.

С четвертого раза ей открыли, наконец, дверь, и Максим проскользнул следом за ней.

Лифт не работал. Пахло помойкой. Максим стал подниматься по темной лестнице, разгребая ногой всякий мусор, обертки от чипсов, шприцы, пластиковые бутылки. Скоро потеряв счет этажам, он остановился на лестничной клетке и принялся изучать табличку с номером этажа, еле видную под потолком и наполовину замазанную краской.

Открылась соседняя дверь, и на площадку вылезла дородная тетка с вантузом наперевес в руке. Вылезла и угрожающе уставилась на пришельца. Максим хотел уже быстро уйти, но тут в теткином облике ему почудилось что-то отдаленно знакомое. Он вспомнил: тоненькая хрупкая молодая женщина, часами играющая на пианино Шопена. Сидя у Марины, они всегда слышали где-то вдалеке эту музыку. Кажется, она в аспирантуре училась тогда... На четвертом она жила, конечно, значит, я на четвертом... По вечерам ее ждал во дворе очкастый молодой человек, они тогда над ним смеялись... как же ее звали? Наташа, выплыло из памяти. Наташа...

Изменения были так разительны, что Максим открыл рот от изумления.

– Наташа?... – проговорил он. – То есть, извините, Наталья?...

– А ты кто? – грубо спросила женщина, опустив вантуз и сощурив глаза.

– Помните, – быстро заговорил Максим, – тут Борька Додонов жил двадцать лет назад, на седьмом этаже, мы к нему ходили, и к Марине еще ходили, на третьем, Борька тогда с родителями в аварию попал, когда они на юг ездили, помните меня?

Наташа всплеснула руками.

– Господи! – проговорила она радостно. – Ну, как же узнаешь? Вы ж маленькие тогда были, противные такие, а теперь вон какой солидный... ты – Коля?

– Нет, я Макс, – возразил Максим.

– Да, да, я путала вас, – согласилась Наташа. – Ой, ну надо ж!

Максима удивила ее радость. С чего бы...

– Я к Марине иду, – сказал он. – Заблудился, кажется.

– Да у нас лампочки выворачивают, сволочи, – пожаловалась Наташа. – А Маринку сейчас не застанешь, она по четвергам в фитнесс-клуб ходит, за углом здесь, в сауне парится... Ты зайди, зайди. Подождешь.

Она отступила назад и пропустила Максима в квартиру. При свете Максим увидел, что она изменилась гораздо больше, чем ему сперва показалось. Фигура расплылась до полной бесформенности, лицо тоже было как полный морщинистый блин, а вместо копны пушистых каштановых волос были какие-то клочья, стянутые резиночкой. Пьет она, что ли, подумал Максим. Они прошли через коридор, весь заставленный до потолка картонными коробками и заваленный каким-то тряпьем, пахнущим нафталином и молью одновременно. Кухня вся была увешана сохнущим бельем, а на стене напротив стола была пришпилена большая фотография черноволосого молодого человека в кожаной куртке, нахально и белозубо улыбающегося в объектив.

– Садись, – сказала Наталья, указав на табуретку. – Сейчас чайку попьем. Видишь, как живу...

Она развела руками.

– Давно не видно вас никого, съехали, что ли, куда?

– Да, – сказал Максим. – Мы давно переехали.

– Ну да, – Наталья вздохнула. – А я все тут же, как видишь...

– Я собственно, к Марине шел про Борьку узнать, – сказал Максим. – Вы ничего про него не слышали?

Наталья снова тяжело вздохнула и покачала головой. В этом ее качании Максиму тоже почудилось нечто алкогольное. Что ж за дом стал, подумал он.

– Нет, – сказала она. – За все эти годы – ничего... Несчастный парень, господи, и семья так погибла страшно... Но Марина, может, и знает. Ты у нее спроси. Пойдешь к ней, так и спроси.

Она повернулась к плите и зажгла чайник.

– А это кто? – спросил Максим, указывая на фотографию. Никаких признаков того, что здесь обитал мужчина, он по дороге не заметил, но раз уж фотография висит на видном месте, значит, хозяйка не обидится на расспросы.

– Это? – сказала Наталья и вздохнула в третий раз и неуверенно покачнулась. – Это Марат... Это и судьба моя, и болезнь моя, и все... Да... Я ж сейчас на рынке торгую. Сумками, обувью... Нужны будут, приходи. У меня товар хороший... Да... – она тяжело задумалась. – Все молодые тогда были, хорошенькие... А потом пошло... Я, знаешь, чем только не торговала... И в Польшу ездила, и в Турцию, и товар возила... Сейчас хоть не вожу, на месте торгую... А ты как? Ты кто?

– Я-то, – сказал Максим задумчиво. – Я, пожалуй что, бизнесом занимаюсь, так сказать можно. Я бизнесмен.

– Биз-нес-мен? – произнесла Наталья по слогам и сделала какую-то гримасу, так, что лицо ее расплылось, как игрушка-трансформер, и стало подобным чему-то морскому, кальмаристому, и так же пошло слегка пятнами. – Это хорошо... Это вы все так говорите. А что ты умеешь, бизнесмен? Ушами умеешь шевелить? А язык в трубочку сворачивать? А иголкой щеку протыкать? Вот видишь. Дерьмо ты, а не бизнесмен, – сказала она благодушно. – Ничего ты не умеешь. Я и сама-то ничего не умею. Только шишек мне жизнь набила, а умений-то, знаешь, никаких и нет. Только чужие деньги считать, да чужим же отдавать... Маринка тоже вот... ну, ты с ней поговоришь...

Максим хладнокровно смирился с приговором. Не обижаться же, в самом деле.

– А в Борькиной квартире, я смотрю, сейчас какие-то алканы, что ли, живут? – спросил он. – Там Вася какой-то...

– Да уж, – усмехнулась Наталья. – Повезло девке. Представляешь, она за эту тварь замуж вышла, да еще и в квартире его прописала. То есть от него вообще никуда теперь не денешься, только разве если сдохнет под забором, да ведь не дождешься, такие век живут. Жену, детей в гроб вгонит, а сам всех переживет. Вот так вот. Бедная девка... Но сама во всем виновата, характера нет никакого...

Она поставила перед Максимом чашку и блюдо с печеньем.

– Сама вчера пекла, – сказала она гордо, и Максиму сразу подумалось, что она предпочла бы накормить кого-то другого. – С джемом. Ты попробуй...

– А их кого туда вселили? – спросил он, послушно ломая печенье.

– Вселили семью, – сказала Наталья, тяжело приземлившись задом на табуретку. Крепкие у нее табуретки... – Мать, отец, бабка и дочка эта вот, Ларка. Семья нормальная, ничего не могу сказать, хорошие люди. Но знаешь... – она закатила глаза. – Неправедно нажитое счастья не приносит. Я об этом всегда вспоминаю. Как начнешь думать, этот хапнул, этот украл... А потом как вспомнишь, так и подумаешь: чему завидовать? Всех бог накажет... Не на самом, так на детях...

Она, не поднимаясь, сняла с плиты чайник и налила в чашку кипятка. Чай был ароматный, душистый. Не иначе, как чаем она тоже раньше торговала, знала, какой лучше.

– За что же накажет? – спросил Максим.

– Их-то точно не за что, – сказала Наталья. – Не они ж виноваты... Очередники. Кто их тогда спрашивал? Куда поселили, туда и поехали... Может, покрепче чего хочешь? По рюмочке?..

Максим вспомнил свое твердое желание попасть сегодня домой.

– Нет, – сказал он уверенно. – Спасибо, я зашитый, – от него наверняка пахло пивом, но ему показалось, что так убедительней.

– Ну вот, – продолжала Наталья, как показалось Максиму, с легким разочарованием. – Отец у них года через два умер – инфаркт. Потом бабку парализовало... Потом мать умерла, надорвалась... Рак у нее был... Тяжело она умирала, ох...– Наталья отмахнулась, отгоняя воспоминания. – И осталась эта Ларка, да бабка парализованная. А в ней ничего, ни твердости, ни умений, ничего. Хоть веревки из нее вяжи. Растерялась... Тут и набежал на нее этот Вася, она ж даже отказать, я думаю, не умела никому. Так и вот... Я уж не знаю, отчего у них бабка-то померла, может, от болезни, а может, и голодом заморили. Ларку-то эту ж кормили как птенчика, в ротик кусочки совали. Она ж, поди, и не знала, что булки не на деревьях растут... Это не Маринка... ух, вот уж эта-то не пропадет... – она снова что-то вспомнила, и на лице у нее отразилась какая-то игра. – Знаешь Маринку-то, в общем. А, человек сам себе наибольший враг, злее врага нету... Ей уж все говорили: Ларка, ну не прописывай ты его, хочешь, пусть живет, черти с ним, только руки себе не связывай... Как же! Она порядочная, ей замуж надо... Я считаю, за то, что Борьку обидели, им это все, пусть не сами, но бог все видит...

Она чуть пригорюнилась и громко отхлебнула чаю.

– Чем же они его обидели? – сказал Максим.

– Как чем? – Наталья поставила чашку и рукой медленно разгладила клеенку на столе. – Квартиры лишили... Приехал он тогда, сам от ветра шатается, а в квартире чужие люди... И попробуй докажи кому, в суд только подавать, а у него, кажется, и с документами проблемы были...

Максиму показалось, что у него потемнело в глазах. Кажется, он даже пролил чай, но вовсе не заметил, что пролил. Пьяница чертова, подумал он со злобой. Несет всякую пургу... Меня ж так кондратий хватит...

– Когда приехал? – спросил он и добавил по слогам, пытаясь разобраться в путанице: – Борька. Борька Додонов, – Он даже попробовал показать на пальцах, о ком он говорит. – Они с родителями в аварию попали, на машине разбились, когда на юг ездили. Погибли все.

– Что ж ты его хоронишь, – возмущенно сказала Наталья, поднимая голову и глядя на него мутными непонимающими глазами. – Родители у него погибли, да. А он живой остался.

– Борька?!!

– Борька, – подтвердила Наталья удивленно. – А ты не знал? Ничего себе!.. Хороши ж вы друзья были! – она усмехнулась. – Борька... Он через год вернулся, весь по кусочкам собранный. Больной. Без документов. Ты неужели не знал?.. Что ж вы тогда делали?..

– Не помню... – пробормотал Максим, судорожно вспоминая, что же они тогда делали. – Учились... Бизнес начинали... Борька?.. Вы ничего не путаете?.. Борька!..

– Что мне путать, я не беспамятная, – сказала Наталья обиженно. – Он приехал тогда. Весной. В квартире чужие люди. Не пустили его даже. Ничего, говорят, не знаем. Мы говорим: Борька, в суд надо подавать. Мы все поможем, свидетелями будем. Он говорит: я больной, мне в больницу надо... А тут началось: советская власть закончилась, зарплату не платили... Я его с тех пор и не видела... Может, уехал куда... Вот этой Ларке и аукнулось за Борьку-то, я так считаю...

– Я позвоню... – сбиваясь, проговорил Максим. – Где телефон... – он вспомнил, что телефон в кармане. – Вот телефон... – телефон оказался выключенным, аккумулятор разрядился. – Дай я позвоню!.. – он чуть не взвыл.

– Пожалуйста, – сказала Наталья удивленно. – Вон трубка, на подоконнике.

И она спокойно пододвинула к себе сахарницу.

Максим нашарил трубку, чуть не уронил ее на пол, и тут же обнаружил, что не может набрать номер. Руки дрожали, кому набирать, он не соображал, и ни одного телефона из собственной памяти извлечь не мог, так как всегда полагался на встроенную телефонную. Наконец он вспомнил мобильный Сергея и, трясясь, набрал номер – со второго раза. Наталья тем временем помешивала ложечкой в чашке и с удовольствием наблюдала за бесплатным цирком.

– Ты не волнуйся, – приговаривала она, кривя уголок рта. – Что ж ты так волнуешься? От этих нервов все болезни. Переволновался – инфаркт, переволновался – инфаркт...

И она даже улыбнулась, растянув губы, словно вообразила что-то приятное.

Нужный номер, наконец, набрался.

– Алло! Серега! – истошно завопил в трубку Максим, в то время как в один голос с ним на другом конце провода так же истошно завопили: -Маакс!

Максим чуть не выпустил из пальцев трубку – от волнения, которое доставляло такое удовлетворение снова отхлебнувшей со вкусом чаю и наблюдавшей за ним Наталье.

– Макс! – орал Сергей. – Ты где лазаешь? До тебя, блин, не дозвонишься! Нашли мы его! Нашли!

– Кого нашли?... – в ужасе выдавил Максим.

– Кого нашли, блин, ну кого искали, того нашли! Ты бухой там, что ли? Толяна! А ты кого там ищешь, забыл уже, что ли? Вот, блин, посылай к бабам...

– Где он? – спросил Максим.

– Да здесь, живой-здоровый, целенький. Что на голову больной, так уж с этим ничего не сделаешь, это от природы... У экстрасенса нашли, он там свечки жжет, псалмы поет какие-то, три дня не мылся, козлом пахнет... В общем, все как всегда. Давай, снимайся с поста, мы сейчас в баню поедем, ты тоже подтягивайся...

– Подожди! – крикнул Максим. – Он далеко там?

– Да здесь. Рядом.

И словно в подтверждение этих слов раздалось какое-то негромкое фоновое бормотание – то ли речитатив, то ли вправду пение.

– Подожди! – крикнул Максим. – Ты спроси у него: где он Борьку видел? Слышишь? Сейчас спроси: где видел?

– Ты тоже, что ль, двинулся? В пьяном кошмаре, где еще.

– Спроси!

В трубке недоуменно хмыкнули, а фоновое бормотание усилилось, и Максиму явно послышалось, что кто-то тянет "Боже, царя храни...". Он потряс головой, пытаясь восстановить сознание в его нормальном виде.

– На Динамо, – наконец сказал Сергей.

Максим сплюнул от разочарования.

– Знаю, помню, что на Динамо. Где?

– Где, Толян?.. А... На углу, говорит, где заезд на Театральную аллею... А ты чего, Макс? Нарыл чего?

Фоновое бормотание перешло в громовой хохот, который утопил последние Сергеевы слова.

– Езжайте в баню, – сказал Максим, досадливо поморщившись. Имей дело с пьяными придурками... – Я потом подъеду.

– А ты куда сейчас? Домой?

– Подъеду, говорю! До связи.

– Домой?.. Скажи, домой?..

Максим на середине фразы нажал кнопку отключения, швырнул трубку на подоконник и заметался по кухне, хлопая себя по карманам.

– Да сядь ты! – рявкнула Наталья, разводя в изумлении руками. – Что ж шебутной-то такой... Посуду поломаешь, сядь!

Максим послушно сел.

– Чаю выпей, – подсказала Наталья. – Охолонь. Чего метаться, уж пятнадцать лет прошло. Тут метайся, не метайся...

– Телефон, – сказал Максим отрывисто. – Есть зарядка?

– Есть какая-то... Только у меня ж от своего...

Зарядка оказалась нужного типа, и к Максимову телефону подошла. Пока Максим ожесточенно наблюдал, как бегают по экрану квадратики индикации аккумулятора, Наталья то ли насмешливо, то ли горько, стряхивая широкой опухшей ладонью крошки со стола, приговаривала:

– Разволновался... Чего сейчас-то суетиться... Теперь уж не найдете вы его... Что ты хочешь... пятнадцать лет. Тут человеку недели хватит, чтоб с концами сгинуть, а ты сейчас спохватился... Нет, – она недоверчиво покачала головой. – Не найдете.

– Как бы он нас не нашел... – пробормотал Максим. – Вот это, может, хуже будет...

Как только на аккумуляторе застыл один квадратик, свидетельствующий о том, что хотя бы в течение вечера телефон будет живой, Максим выдернул шнур и стал на бегу прощаться. Выскочив на темную лестницу, он понесся вниз, и этажом ниже чуть не сбил женщину с мусорным ведром в руке.

– Ай! – коротко завизжала женщина в голос.

– Извините... – пробормотал Максим. – Я случайно...

– С ума сошел, – сказала женщина удивленно.

Максим понесся дальше и, уже оказавшись на улице, последовательно понял три вещи.

Во-первых, этой чуть не сшибленной женщиной на темной лестнице была Марина, которую он так упорно и безуспешно искал все три дня.

Во-вторых, она его сразу узнала.

В третьих, она ничуть не удивилась.

Максим было приостановился и чуть было не повернул назад, но тут же решил, что уже не имеет смысла, все понятно, и Марина ему уже больше не нужна.

В голове у него был такой сумбур, что она сам не помнил, как он добрался до станции Динамо. Кажется, он лез напролом в маршрутку, и какая-то тетка в джинсовой кепке орала ему дурным голосом: "Ой, пироги! Ой, на пироги сел! Да куда ж ты такой боров!..". Сейчас он обнаружил, что, наконец, ему вспомнился Борька, так вспомнился, что Максим не мог отогнать эти воспоминания всю дорогу. Пока он ехал в метро, перед ним мысленно чередой проходили события тех лет. Что же они делали тогда?.. Сперва все было как игра... торговали китайской электроникой... потом компьютерами... компьютерами тогда не торговал только ленивый... тогда вообще все торговали всем... Потом провал...черный год... потом они нашли учредителей, а учредители нашли их... тут неизвестно еще, кто кого нашел... Потом два года – продукты, вагонами, это было золотое дно, тогда и красть можно было тоже вагонами... Опомнился он, уже выйдя из дверей на улицу. Ступенчатая площадь перед станцией пустовала, матча сегодня не было, не было и раскрашенных и обвитых шарфами болельщиков, не было милиции, ни конной, ни пешей, только один наряд лениво бдел рядом с ларьком, высматривая приезжих. Максим спустился вниз, к Ленинградскому проспекту, забитому машинами и, исследуя местность на предмет лавочки или чего-нибудь, на что можно присесть, перешел улицу и оказался на троллейбусной остановке в сквере. Темнело. За спиной, сквозь листву деревьев, в призрачной подсветке, дымились узорчатые стены Петровского замка. Вокруг противно мигали лампочки: мигала гирлянда, окаймляющая крышу палатки у метро, мигала вывеска ювелирного на другой стороне проспекта, мигало что-то, рекламирующее замки и двери. Машины, слепя, ехали сплошным потоком, разгонялись сразу же от светофора до недопустимых скоростей, и Максиму живо представилось, что какая-нибудь пьянь, не справившись с управлением, легко может разнести остановку в дым, вместе с навесной крышей, лавочкой и самим Максимом. В чернеющем небе страшно вздымались подсвеченные сине-желтым наклонные прожекторы стадиона, похожие на гигантские клещи, неуклонно смыкающиеся над жертвой. Чтобы не мелькало в глазах, Максим попытался сосредоточиться на рекламном щите и уперся взглядом в непонятные слова "на березовых бруньках". В голове по-прежнему была каша, и березовые бруньки только усугубили бессмыслицу. Бруньки... что за бруньки... – не понял Максим. Через несколько минут до него дошло, что рядом на плакате нарисована водочная бутылка. Пролетающие фары горели таким ярким светом, что Максим упал духом. Пять сбесившихся машинных рядов с включенным дальним светом. Да тут вообще никого не разберешь... Сплошные бруньки... Сейчас бы домой...

На светофоре зажегся красный, поток остановился, и Максим обратил внимание на черную Волгу, застывшую в крайнем правом ряду. Волга была очень, очень старая, наверное, она еще помнила какого-нибудь первого секретаря райкома или заводского директора. Одно крыло у нее было скошено чуть набок и отставало от кузова. Максим разглядывал машину, и ему вспомнились слова о том, что "Борька... крыльями хлопает..." Вот же оно – крыло... и черная машина... Он встал и выкинул вперед руку. Светофор мигнул, поток тронулся, и серебристый, затонированный по самую макушку красавец бимер, весь увешанный государственной символикой и с мигалками на крыше, с готовностью вырулил строго по диагонали из крайнего левого ряда и плавно замер рядом с Максимом. Произошла мимическая сцена, в процессе которой Максим махал руками, как мельница, стараясь одновременно и отогнать непрошеный бимер и остановить черную Волгу. Наконец бимер нехотя отстал и рванул дальше. Волга стояла немного поодаль. Человек, сидевший за рулем, откинулся назад, и Масиму не было видно его лица, видны были только руки, лежащие на дужке руля. С замиранием сердца Максим подошел и открыл переднюю дверь. Водитель поднял к нему лицо, и в эту секунду Максиму захотелось бежать без оглядки, потому что его сознание еще не привыкло к мысли, что Борька жив, и теперь, когда он вопросительно смотрел на него, Максиму еще казалось, что перед ним покойник. Он растерялся, не зная, что сказать. Перед ним несомненно был Борька – какой-то пожелтевший, чуть высохший, но точно Борька, и Максиму даже показалось, что он за семнадцать лет переменился меньше, чем они все. Борька устало и вопросительно смотрел на него, и наконец равнодушно спросил: