Текст книги "Проба памяти"

Автор книги: Ольга Покровская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 8 страниц)

По мере удаления от места событий женщина успокаивалась, наконец, она отпихнула его в сторону с криком "Пусти!"

– На месте сумка? – спросил Максим, тяжело дыша. – Проверь, кошелек, документы, и пошли отсюда.

– Я его убью! – истерически кричала женщина. – Я его в милицию сдам!

– Ну, сдавай, я пошел, – сказал Максим, высматривая, как отсюда выбраться. Сталкиваться лишний раз с милицией ему не хотелось. Неизвестно еще, что было с мужиком, наскочившим на лавочку. Тот все еще стонал, выл и дико матерился, угрожая всему окружающему миру всевозможными карами. Запишут еще как тяжкие телесные... Бабу не тронут, а его так охотно... Одет он еще как гастарбайтер, так что пока разберутся, почки отобьют... Женщина испуганно схватила его за руку.

– Стой, – закричала она тонким голосом. – Я боюсь. Выведи меня.

Молодая, подумал Максим. Можно требовать благодарности... Он быстро потащил ее через кусты, а женщина, дрожа от возбуждения и испуга, сбивчиво говорила: – Сволочь... я за ним от остановки бегу... он как сдернул... я ничего не поняла... ты его сильно?..

Она так и не увидела, что случилось.

– Не знаю, – сказал Максим, останавливаясь у очередной ямы. – Проверь, все ли на месте.

– Закрыта она...

– Все равно проверь.

Женщина наклонила голову и полезла в сумку.

– Я так испугалась, – пожаловалась она откуда-то из-под копны волос. – Меня прям колотит всю.

Тут же она сказала, что "вроде все цело", снова горячей пятерней вцепилась в его руку, и они пошли к выходу из парка. К тому времени, пока они вышли наружу, он уже знал, что ее зовут Илона, что она студентка какого-то платного института, местного аналога Всемирной Финансовой Академии города Редвиль, штат Кентукки, учится на менеджера непонятно чего, работает, с милицией ей лишний раз на самом деле тоже сталкиваться не хочется, потому что регистрация хоть и есть, но мало ли что... При фонарном свете Илона оказалась худенькой живой блондинкой с остреньким носиком, чем-то похожей на белочку, в обтягивающей кофточке, с волосами, распущенными по плечам, и Максим сразу повеселел.

– Я смотрю, местная порода все улучшается, – сказал он покровительственно. – И давно ты в Москве?

– Давно, – охотно отвечала Илона. – Уже три года, – она махнула лапкой. – Уже привыкла к вам. И насмотрелась.

– Не собралась еще замуж? – спрашивал Максим. Они двигались как раз в нужном ему направлении, но он старался отогнать мысль о том, что ему сегодня еще куда-то надо идти.

– Не-а, – весело сказала Илона. – Я ж говорю, на вас насмотрелась. Нужны вы мне!

– Есть такой анекдот, – сказал Максим, гнусно усмехнувшись. – Как мужик ночью через кладбище идет. Страшно ему, смотрит – прохожий идет. Он подошел, говорит: "Можно я рядом пойду, а то покойников боюсь?" а тот отвечает: "А чего нас бояться, мы не страшные".

Илона захихикала.

– Это ты к чему?

– Да к тому, что не страшные мы, – сказал Максим. – Или ты все больше страшных наблюдала?

– Всяких крокодилов, – сказала Илона. – Ты и сам небось в душе такой крокодил.

– Обижаешь, – сказал Максим, надувшись. – Разве я похож? Я это, можно сказать... рыцарь... вон, сумку твою спасаю. А ты: крокодил, крокодил...

Так, не торопясь и разговаривая, они двигались туда, куда шла Илона, и Максим с каким-то неприятным удивлением отмечал, что идут они в ту самую сторону, куда его послали, и куда ему так не хотелось. Совершено не хотелось. Вот прошли родную школу, пропади она пропадом. Вот обогнули то место, где раньше стояла пятиэтажка, в которой ребенком жил Сергей Кириллович, а теперь на ее месте высился длинный многоэтажный зуб, а вокруг, в кучах мусора и разбросанных труб, раскинулся дикий марсианский пейзаж – бугры красной глины, воронки и впадины. Только лунных кратеров недостает. Пари держу, что это надолго... Вот пристройка – бывший НИИ без опознавательных знаков, теперь на ней две вывески – "Фитнесс-клуб" и "Зал игральных автоматов". Культура в массы, подумал Максим. Он уже с ужасом предугадывал, что они вот-вот повернут к бывшему Борькиному дому, но они все же свернули в сторону, мимо передвижной колбасной лавочки, к замшелой девятиэтажке, заросшей деревьями выше крыши, и Максим немного успокоился. Подошли к подъезду. У подъезда было сыро, и пахло плесенью.

– Воон там я живу, – манерно сказала Илона, неестественно выгнутой тоненькой ручкой показывая вверх, то ли на пятый, то ли на шестой этаж. – Воон... сейчас приду, лягу, отойду малость... в себя приду после таких приключений...

– И меня не пожалеешь? – спросил Максим укоризненно. – Ты-то вот придешь в себя, а я? Неужели прогонишь защитника?

– Ага, – сказала Илона, кивая головой с сильно преувеличенной амплитудой. – Прогоню. Я такая... – она сочувственно вздохнула.

– Примета плохая, – сказал Максим, вступая в игру. – В другой раз некому заступиться будет, одну оставят.

– Я в другой раз осторожная буду, – протянула Илона. – И соседка у меня строгая, суровая... жестких правил вообще женщина, – произнося эти слова, она все ломалась и извивалась, как лиана. Максим долго и насмешливо взывал к ее чувству благодарности, говорил, что пострадал в процессе защиты девушки (то есть Илоны), что она должна, просто обязана, залечить его раны и залатать дырки (попутно он осматривал и ощупывал себя в поисках тяжелых ран и повреждений в одежде). Ран не обнаружилось, а вот порванный рукав неожиданно нашелся, причем Максим даже не мог вспомнить, когда это он его порвал. Не исключено, что рукав и раньше был порван, а Валя недоглядела.

Таким образом, предлог, чтобы подняться в квартиру, был естественно найден. Вот так, думал Максим, мысленно адресуясь к жене, следила бы хорошо за мужем, так и не было бы повода обращаться к другим. Сама виновата.

– У тебя ж, небось, и вода горячая есть? – спросил он Илону на лестнице, где было темно, и пахло мусоропроводом и кошками.

– Еесть...– протянула Илона.

– Вот видишь. А у меня вот отключили.

Максим врал. Горячая вода у него была, но никогда не мешает усилить момент.

– Проходи, – сказала Илона, открыв не особенно солидную, в нескольких местах побитую дверь. – Эээй! – крикнула она в глубину квартиры. – Есть кто живой?

В лучах вспыхнувшей в коридоре лампочки возникла худенькая черноволосая девушка, смуглая, с крючковатым носиком и действительно угрюмым выражением лица.

– Что кричишь? – спросила она. – Гостей приводишь? Ну-ну. Есть все равно нечего, не надейся. И он пусть не надеется, – она пронзительными глазами уставилась на Максима. – Даже хлеба нет. Был ка-мам-бер, – она подчеркнуто разделила слово на слога. – Но я его съела. Я как будто так и знала, Илона Юрьевна, что вы приведете какого-нибудь нахлебника.

– Это не нахлебник, – протянула Илона, сбрасывая туфли и ничуть не удивляясь приему. Видно было, что между девушками существовал какой-то особый язык, непонятным посторонним. – Это спасиитель... Его зовут Максим. Он спас мою сумку. Максим, это Катя...

– А много там было, в твое сумке? – хмыкнула Катя, пожав плечами. – Спас пять копеек, а убытку от него будет на пять рублей.

– Там был паспорт! – сказала Илона возмущенно. – Вот свистнули бы паспорт, что бы я стала делать? Трахали бы меня все менты в округе, в рамках борьбы с терроризмом, а кто-нибудь на мой паспорт взял бы кредит на квартиру... – она жалобно, преувеличенно жалобно всхлипнула. – Ты такая нечувствительная, прям я не знаю!..

– Я не нахлебник, – подтвердил Максим, почувствовав, что его походная форма одежды оказывает неблагоприятное впечатление. – Я вовсе даже наоборот. Для таких прекрасных девушек я вовсе даже кормилец и поилец.

– И спонсор? – иронически спросила Катя.

– Это по обстоятельствам, – сказал Максим.

– Все слова, – отчеканила Катя, снова уставив на Максима пронзительные, неподвижные глаза. – Пришел же вот с пустыми руками. Кормильцы не приходят с пустыми руками. Принес бы девушкам... принес бы вот французского вина.

Илона издалека кинула в Катю снятой туфлей, но не попала.

– Не обижай моего спасителя! – воскликнула она обиженно. – Был бы твой спаситель, так ты б его уже облизывала, и во все места целовала, а как мой спаситель, так ты его обижаешь, злая, противная...

– Это сейчас, – охотно согласился Максим. – Вино сейчас будет. Про все места мы потом поговорим...

Уже спускаясь по лестнице, он сообразил, что ему следовало хотя бы для виду спросить, где находится ближайшая точка. Хотя он вполне мог представиться и местным жителем. Не зря же он оказался у метро.

Все окружные точки он мог бы найти с закрытыми глазами. Ближайшая была внизу, под горкой, мимо сберкассы, которая одна во всей округе сохранилась в неприкосновенности. Дойдя до двери магазина, Максим остановился покурить. Он курил и посматривал то на крышу Марининого дома, видную из-за деревьев, утюгом срезавшую нижнюю часть гаснущего неба, то на серую легковушку с кривой надписью по пыли, выведенной пальцем: "Помой меня, я вся чешуся". Видимо, надпись была совершенно свежая, а в Маринин дом он, судя по всему, сегодня не попадет. Вечер был теплый, невдалеке противно дымилась урна, а к магазину, пока Максим гадал, где сегодня закончится его день, неспешной походкой подошли двое мужчин. Один был в джинсах и китайской футболке, другой – в летней рубашке и светлых брюках. Оба чем-то возмущались.

– Нет, ну ты подумай, – сказал другому тот, что был в джинсах. – А я в этом ларьке еще филе щуки взял. Я надеюсь, филе щуки-то они подделывать еще не научились?

И оба, поднявшись по невысоким ступенькам, решительно вошли в магазин. Максим, придя к выводу, что предупрежден о характере заведения, выбросил сигарету и зашел следом. Мужчины уже пререкались с кем-то в подсобке, а за прилавком стояла девушка в безобразном нейлоновом переднике и частично медитировала, частично внимала нудному нытью какого-то грязноватого гражданина. Пахло почему-то стиральным порошком, хотя никакой химии среди товаров не было. Максим стал внимательно осматривать полки. Скоро ему стало ясно, что профиль магазина – это дешевая выпивка и такая ж дешевая закуска. И еще стало ясно, что никакого французского вина здесь, конечно же, не найдешь. И достойной его еды тоже. Были: селедка, селедка, крашеная под горбушу, сушеный кальмар, сухарики и чипсы сортов десяти. Слава богу, были конфеты. Максим решил, что надо взять большую коробку "Рафаэло" – наверняка провинциальным студенткам это покажется шикарным – и большую бутылку розового Мартини (он внутренне содрогнулся, бросив взгляд на ядовитую емкость, но ничего ближе к заявленному требованию на полках не было. Не отравятся, по крайней мере, этой синтетикой. Не брать же им ликер "Рябинушка"... В таком ларьке даже "Три пиявки" выглядят подозрительно...) Да, литр соку. Любого. Нет, лучше апельсинового... И лучше два литра... А вот себе... И Максим погрузился в долгое и мучительное изучение водочных этикеток. Тут лучше не ошибаться... как саперу... Лучше у продавщицы спросить... Максим мельком посмотрел на продавщицу. Нет, лучше не спрашивать.... Тут он обнаружил, что грязноватый гражданин все еще стоит перед прилавком и канючит, не переставая.

– Свет, ну ты ж меня знаешь... Свет... Ну как человек же... Ну прошу же... Ну ты ж добрая должна быть, женственная... тебя Ахмет любить не будет... Свет...

Продавщица задумчиво поковыряла ногтем в зубе, осмотрела ноготь, сунула руку в карман фартука и продолжала медитировать. Потом каким-то боковым зрением обнаружила созревшего покупателя, медленно уперлась глазами в Максима и лаконично спросила:

– Вам?

Максим уже принял решение. Он загадал, что если он сейчас осчастливит этого алкаша, то и ему сегодня повезет.

– За мой счет дай ему чего-нибудь, – распорядился он. – А мне вот что... стой, – остановил он окрыленного просителя, уже успевшего вырвать из рук продавщицы бутылку и запихнуть ее в карман штанов. – Что у них тут получше, чем не отравишься?

– Вон! – алкаш радостно замахал руками. – Вон, нижегородскую возьми! Как слеза! Чистая, настоящая!.. Ты, главное, долгопрудненскую не бери, и столичную не бери, это дурь одна, ей только крыс морить, они тосолу туда подливают, вон, Ахмет ее, и Топаз не бери, он у них осетинский, и это...

Перечисление длилось все время, пока Максим выбирал и расплачивался. С пакетами в магазине оказалось тоже проблематично. Отсюда, надо полагать, все обычно уносили в руках. Или в водочных ящиках. Кое-как упаковав покупки, рассовав по карманам презервативы, Максим вышел на улицу и блаженно ощутил, что уже прошла дневная духота, и в воздухе пахло свежестью. Мужичок семенил за ним следом.

– Друг, – сказал он решительным тоном, сбиваясь время от времени на фальцет. – Ты не думай... Ты это... пойдем ко мне! Пойдем, я тут рядом...

– В другой раз, – сказал Максим, отстраняя от себя подальше источник перегара. – Я сейчас, знаешь, в гости. А в другой раз обязательно...

– Ну! – подтвердил мужичок. – Ты... это... в любое время... Воон, видишь дом? Значит, ты запомни: второй подъезд, седьмой этаж, квартира семьдесят три. Вот! В любое время...

Он энергично кивнул, шагнул прямо в кусты, и с треском и благодарственным бормотанием стал медленно удаляться, а похолодевший Максим застыл на месте как вкопанный. Ему даже на какой-то момент пришла в голову идея бросить все бутылки, бросить все, поймать такси и немедленно ехать домой, прочь отсюда, позвонить Сергею, послать его вместе с его мудреными командировками подальше... Сразу захотелось куда-нибудь сесть. Максим оглянулся по сторонам, добрался до сберкассы и опустился на бетонные перила. Какое-то время он сидел, прижав ко лбу прохладный пакет с соком, и приходил в себя, медленно выискивая в отказавшей голове обрывки рациональных мыслей. Естественно, что Борькина квартира не стоит пустая. Естественно, в ней должен кто-то жить. Вполне естественно, что это может быть и местный синяк – почему бы нет – они ведь тоже где-то живут... Но первоначально нахлынувшее паническое чувство все еще не проходило, а сохранялось где-то в стороне, но рядом. Главное, почему такое совпадение?... Нет, надо выпить, подумал Максим. Надо не только выпить, а крепко напиться. А потом, проспавшись, уже разбираться, что к чему. Или наоборот, следует скорее бежать по горячим следам, расспрашивать, кому еще знать, как не обитателю Борькиной квартиры? Правда, судя по всему, с реальностью он тоже не особо дружит... Рядом остановилась стройная девушка в корректном черном платье, черном пиджаке и аккуратных туфельках. Пышные белые волосы были разложены по плечам. Изящным движением закурила и выпустила дым. Повернулась в Максимову сторону, и он, увидев ее размалеванное, грубое лицо, неприязненно отшатнулся в сторону. Вылитая смерть, без косы только, подумал он. Что ж такое, все сегодня попадается одно к одному. Может, меня тоже какой дурью опоили?.. Тут наконец череду неприятных ощущений прервала появившаяся на дорожке пара средних лет. Оба были одеты в какое-то мешковатое барахло. Мужчина держал в одной руке открытую бутылку пива, в другой – пакет сухариков, который галантно подставлял даме. Дама охотно лакомилась и о чем-то весело щебетала. Вокруг них витала благостная атмосфера согласия и душевного спокойствия, и Максим немного пришел в себя. Все мерещится, решительно подумал он, перехватил пакет с соком под мышку и направился к девятиэтажке.

Он немного опасался, что ему не откроют дверь. Но ее открыли, и очень охотно.

– Что ты нам принеес?... – запрыгала Илона. – Покажи, что ты нам принеес... Он нам вкусное принес!

Появилась Катя с пижонской дамской сигаретой в пальцах, пахнущей какой-то приторной ароматической дрянью.

– А еда? – спросила она требовательно. – Слушай, ты смотри, он нас насмерть напоить хочет.

– В такое время не едят, – сказал Максим, решительно пресекая попытки услать его еще куда-нибудь. – На ночь есть вредно.

– У нас же еще есть огурцы! – сказала Илона Кате укоризненно. – И два помидора. И этого... салата еще оставалось.

– Морковного? Нет уж. Я не заяц. Я морковку не ем.

И Катя презрительно пожала плечами. Максим сбросил ботинки и следом за Илоной пошел на кухню.

Кухня была изрядно драная, с грибковыми пятнами в углах и на потолке, с битой мебелью и облупленными батареями. Ничего другого Максим и не ожидал. У него у самого десять лет назад была такая же точно кухня, немного почище, правда, с теми же полками из опилок и связками ялтинского лука на гвоздиках. Правда, в углу бутылки из-под молдавской "Лидии" у него не стояли... Мда, с кем он связался. Для такого контингента и Мартини чересчур роскошно...

– Учти, мы девушки строгие, – сурово предупредила Катя. И у нас есть молодые люди. Они только сегодня на концерте... Ушли слушать этих клоунов... как их... ролеры... рэперы...

Илона, поднеся к глазам бутылку, стала медленно читать по слогам:

– Напиток... ал-ко-гольный... ароматизированный... на основе...

– Да что ты читаешь, мать? – сказала Катя. – Оставь! У тебя в диктанте шестнадцать ошибок! Оставь!

– Уйди!.. Уйди, рюмки достань!..На ос-но-ве...

– Хорошие молодые люди? – спросил Максим насмешливо.

– Да так... фигня... – протянула Илона, все еще изучая этикетку.

– Илона Юрьевна! – с притворным возмущением ахнула Катя.

– Ну так что ж, я правду говорю, – сказала Илона.

Однако, пока она вертела в руках бутылку, Катя осторожно положила сигарету на край блюдечка, заменявшего пепельницу, открыла холодильник, порезала запотевшие овощи, вытряхнула на тарелочку чипсы, открыла коробку с конфетами – одним словом, сделала все, так что Илоне осталось только сесть за стол.

– Ну, – сказала Илона, взяв в руки стакан и кокетливо поправляя волосы, когда все уже было разложено и разлито. – За что мы пьем? За какой праздник?

– Можно пройтись по всему лету, – сказал Максим. – Какой у нас там первый летний праздник? День защиты детей?

– День независимости, – мрачно сказала Катя. – От Туркмении.

Выпили за день независимости, за престольный праздник Петра и Павла, за день пограничника, за яблочный Спас, за медовый, за Ильин день. Когда дело шло к дню военно-морского флота, Катя прицепилась к Илоне из-за последней конфеты, на этот раз не притворно, а всерьез.

– Вот вы всегда так, Илона Юрьевна! – закричала она сбивчивым, истеричным голосом. – Вы всегда так! Все себе! Никогда не думаете о подруге!

– Я не думаю? – залепетала Илона возмущенно. – Я всегда только о тебе думаю! На, подавись!

Она швырнула конфетой в Катю. Катя кинула конфету обратно в Илону, дернула ее за волосы и убежала в комнату. Илона матерно выругалась и побежала за ней. Максим неприятно поморщился, испугавшись, что подерутся, поднялся с табуретки и нетвердым шагом отправился мирить. Не хватало завершить все дракой и вызовом участкового. Наверняка он сюда наведывается время от времени... Когда он вошел, перебранка смолкла, и обе девушки уставились на него, Катя – темными, блестящими от злых слез, а Илона – небесно-голубыми и очень пьяными глазами. Обе они сидели на кровати и ждали его приближения. Кровать тут видала виды, это явно...

– Ребята, – проговорил Максим, пошатываясь. – Давайте жить дружно.

Он подошел, и Катя цепко, гибкой и сухой змеиной ручкой взяла его за руку. Максим, несмотря на хмель, слегка вздрогнул от бесцеремонности этого касания.

– Все тебе да тебе, – сказала она Илоне. – Господь велел делиться.

– Да пожалуйста! – сказала Илона возмущенно. – Можно подумать, мне жалко, ты так говоришь...

И она мягко взяла Максима за вторую руку.

– Девчонки, – сказал Максим, обнимая обеих. – Вы только из-за меня не ругайтесь... Зачем из-за меня ругаться? Дружно будем жить... Мы... это... мы мирные люди... и наш бронепоезд...

– Кто принесет мартини? – спросила Катя, свободной рукой вытирая глаз.

– Ну, я, я принесу, – сказала Илона. – Чтоб только крика не было, принесу я.

И она пошла и принесла бутылки в комнату, пока Катя гладила Максима по руке. Ее пальцы были так наэлектризованы, что Максиму казалось, при ее движениях раздается легкий шелест, как от опавших листьев.

– Мадам... – проговорил Максим заплетающимся языком. – Зачем такой женщине какие-то паршивые конфеты? Попробуйте меня. Н-не пожалеете...

Утром Максим проснулся поздно, в непонятное время дня, и один. Какое-то время вспоминал, где находится (вспомнил – в командировке) и разлепил глаза. На кухне кто-то двигался и звенел посудой. Потом в комнату вошла Катя. Она была одета в красный топик, удачно оттенявшую ее смуглую кожу и черные волосы, и вообще она казалась сейчас даже красивее, чем вчера.

– Привет! – сказал Максим безмятежно. Кажется, пора выметаться, но главное – сохранять спокойствие.

Катя посмотрела на него неприветливо.

– Ну, ты и храпишь, – сказала она вместо приветствия. Села на стул, медленно закурила, не сводя с него глаз. Максим поискал по комнате, что бы надеть. Вставать при ней было неудобно. Катя загасила сигарету, поднялась и пересела к нему на кровать.

– Составлю тебе компанию, – сказала она, по-прежнему не улыбаясь.

– В чем? – спросил Максим.

– В лежании в постели, – она потянула кверху топик, разделась и залезла к нему под одеяло. – Тебе кто больше понравился, – спросила она строго. – Илонка или я?

– О других женщинах... в присутствии... – забормотал Максим. – Ты прекрасна... подожди, я сейчас...

И он побежал в ванную.

Выбраться на улицу ему удалось только к вечеру, вернее, он догадывался, что это именно вечер, потому что чувство времени уже успел утратить. Но он рефлекторно, от детства, прекрасно помнил, где, над каким домом и во сколько, находится солнце в этом районе. Он медленно брел мимо сберкассы по направлению к Борькиному бывшему дому. В ноздрях еще стоял запах Катиной сигареты. Идти к Марине хотелось еще меньше, чем вчера. Ветер на углу взбил облачко пыли. А может, и не к Марине? Что Марина скажет, тем более ему. С кем она живет-то еще, неизвестно, не напороться бы на мордобой... Максим перелез через низкую ограду, сел на лавочку у детской площадки и принялся задумчиво разгребать бутылочные осколки носком кроссовки. Маринины окна были на третьем. Сверху кто-то вселился. Какие-то хозяева жизни, вставившие новые рамы ярко-коричневого цвета. Занавески... Максим пытался вспомнить, какие у Марины были раньше занавески, но не вспомнил. Тем временем к детской площадке подошел мальчик с собакой, покосился на Максима, взобрался на качели, перебросив поводок через сидение, и стал неторопливо, тупо раскачиваться. Качели с каждым тактом движения издавали истошный скрип, от которого волосы вставали дыбом. Собака покорно ходила туда-сюда. Несколько раз она нерешительно порывалась задрать ногу на качельную опору, но была увлекаема вслед за сидением. Мальчик собачьих потребностей не замечал, а только продолжал равнодушно раскачиваться. Максим скоро понял, что не вынесет этого скрипа, и встал. По двору ходили люди, гуляли мамы с колясками, постоянно подъезжали машины, постепенно забивая все асфальтированное пространство. Скрежетали ворота ракушек. Наконец в женщине, не спеша бредущей к третьему подъезду, одетой к обтягивающую зеленую майку и брюки, Максим узнал располневшую Марину. Он вылез на дорогу и, не спеша, направился следом. Чтобы Марина, обернувшись, не обнаружила его за спиной, он пропустил вперед невысокого пузатого мужичка с таксой, с текстом Гимна Советского Союза, отпечатанным на спине футболки. Марина свернула в подъезд, мужичок с таксой последовал за ней, и третьим повернул за ним Максим, облегченно подумав, что не придется ждать, пока кто-нибудь откроет ему железную дверь.

В подъезде он сделал вид, что задерживается у почтовых ящиков. Он слышал, как Марина вызвала лифт.

– Здорово, – негромко, но доброжелательно, сказал ей мужичок за углом.

– Привет, – спокойно ответила Марина.

– Что-то тебя не видно, – сказал мужичок. – Не болеешь?

– Да нет, – ответила Марина. – Дела.

– А.

– Выгуливаешь? – спросила Марина, вздохнув.

– Ну! – сердито сказал мужичок. – Я их предупреждал, когда заводили. А тут детки, падлы, сразу, понимаешь, в отказ, мол, мы такие занятые. Мамка с тещей тоже, у нас, мол, припасы, готовка, нам огурцы крутить надо. Ну-ну. Папаша у них самый свободный. А папаша-то, между прочим, весь день под машиной пролежал, тоже не дурака валял... Но так вот, кому тварь эту жальчее, тот ее и ведет. Живая ж, не игрушка...

– А что у тебя с машиной? – спросила Марина без интереса.

– Даа... – мужик помолчал. – Ты когда в гости зайдешь?

– Не знаю.

– Завела, что ль, кого? – спросил мужик, усмехнувшись.

– А что, заметно?

– Да уж заметно. Сияешь. Смотри, не спались, – тут загремел открывающийся лифт. – Ладно, свяжемся.

Двери закрылись, лифт взвыл и унесся. Максим поднялся в лифтовый холл, но там уже никого не было. На стене рядом с кнопкой вызова пребывал ярко отпечатанный след ребристого ботинка. Больше ничего интересного.

Еще в гимн оделся, папаша, подумал Максим. Хорош... природолюб фигов. Да все тут хороши... и судя по всему, ничегошеньки не изменилось. А вот мордобой вполне вероятен. Кто бы ни был Маринин сожитель, у него должны быть крупные счеты с худшей половиной человечества... Ну, и о чем с ней говорить?

Максим вышел из подъезда, шарахнув железной дверью на весь квартал. Какая-то мелкая скотина с перепугу шарахнулась в кусты – то ли кошка, то ли крыса. Янтарное предзакатное небо тепло светилось над домами. Проходивший мимо подросток в бейсболке невозмутимо закурил, бросил на мостовую смятую пачку и пошел дальше.

Надо пива купить, подумал Максим. А лучше с собой принести. Все-таки в лоб получишь не сразу.

Он вчерашним маршрутом спустился к сберкассе, но, не успел он подойти к дверям магазина, как неизвестно откуда возник вчерашний алкаш. То ли он персонально Максима дожидался где-то рядом, то ли у него здесь был постоянный пост. За прошедший день он как-то еще погрязнел, на щеке у него появилась лишняя царапина, а на отвисшей трикотажной коленке – дыра.

– Сегодня это... пушкинскую привезли, – сказал он искательно, размахивая руками.

Если вчера этот тип со знаковым адресом вызывал у Максима дикий ужас, то сегодня он скорее обрадовался его появлению. Вон он, пожалуйста, живой Борькин след, сам идет, и разговаривать с ним, как хотите, куда проще и приятней, чем с Мариной.

– С нее копыта не отбросишь? – спросил Максим, морщась от задумчивости.

– Они сами пьют ее, – алкаш указал на магазин, имея в виду, очевидно, торговый персонал. – Сами всегда пьют. Они себе-то не враги, знают, чего пьют.

– Ладно, – сказал Максим, приняв наконец решение. – Пошли.

Через десять минут они уже шли обратно, по направлению к Борькиному и Марининому дому, только настроение у Максима уже было лучше, а шаг уверенней. Моя совесть чиста, думал он. Чиста, как слеза. Я фактически иду к Борьке... По дороге Максим терпеливо выслушивал все, что бубнил попутчик, и только у самой Борькиной двери ему стало не по себе. Дверь, кажется, не изменилась, она была та же, Борькина, только темней и старше. Замок только был другой, и этот единственный штрих немного успокоил Максима и вернул в действительность. Он уже внутренне приготовился к худшему, но обстановка за дверью была совсем не та, что двадцать лет назад. Вот только ковер, который выглядывал в открытую дверь большой комнаты, кажется, был тот же самый... но ковер он и есть ковер, их в стране миллионы, таких ковров... В прихожей на глаза Максиму попались маленькие детские башмачки, и этот факт его почему-то удивил. Ну да, у алкашей тоже бывают дети, что ж тут странного. Скоро они оба очутились на кухне, сидели за столом со следами ножа на столешнице, и Максим радовался, что ничего не узнает. Его неожиданный собутыльник – Максим уже знал, что его звали Васей – рассказывал, что теперь он гражданин России, и вообще столичный житель, а жить-то ему здесь не нравится, дорого, жутко, люди злые, как собаки, ему бы заработать денег и на родину, да тут уже семья, да и на родине никто особо не ждет, и зарплату там не платят, на родине, да и государство уже другое, на родине... По рассказам выходило, что Вася кем-то работает в местном ЖЭКе, и что в Москве он лет семь, не больше, а на вопрос, кто тут раньше жил, отвечал, что жена его с бабкой парализованной, только бабка потом померла, ну а он, Вася, осел...

– Я тут всем враг, понимаешь, – скорбно твердил Вася. – Здесь всем враг, а на пятьдесят километров отъедешь, так вообще всем первый враг, потому что москвич... Ты, наверное, в отпуск-то за границу ездишь? В Турцию там, в Египет?.. Ты попробуй в Нижний... Да в любой другой город попробуй, и скажи, что ты москвич, получишь по полной... А здесь лимита... свой участковый знает, а в соседний квартал, как зайдешь, за тобой уже патруль едет, карман оттопыривает... Я просидел у них как-то ночь в обезьяннике. Ребята, говорю, у мня паспорт дома, заедем... Ну, не взял я его, за сигаретами вышел, я же, видите, в тапочках... Нет, говорят, ничего не знаем... Не били хоть...

Говорок у Васи был простонародный, южный, так что на Максима сразу пахнуло перестроечным телевидением пятнадцатилетней давности. Наверное, откуда-то из тех же краев...сейчас будет путать ударения и говорить "ложить". Ну а что ты хотел... естественная смена поколений. Был тут Борька, а теперь – пожалуйста, Вася...

Пушкинская водка была все-таки рассчитана на организм, привычный к дихлофосу, и скоро у Максима как-то все померкло перед глазами. Очнулся он в полубреду, в мучительных, неприятных обрывках то ли сна, то ли кошмара, кажется, где-то на диване, под слабо мерцающим дымчатым светом лампочки. Из этого тумана сгустилось и приблизилось к Максиму расплывчатое, как на старых фотографиях, неясное женское лицо, грустное, усталое, даже скорее изможденное, с какими-то неестественно тонкими и чистыми чертами – иконописными линиями носа, обреченным выражением глаз, печалью в уголках губ. Лицо казалось абсолютно нездешним, не из этого мира, а давно-давно, на старых коричневых фотографиях было в лицах что-то подобное, полностью растерянное недалекими предками – отблеск каких-то несметных богатств, которые были, и нету. Забитая жизнью жена алкоголика? В этих глазах был плач по разграбленным усадьбам, горечь крушения, достоинство нищеты, тоскливая мечта о чем-то далеком и невоплощенном, но никакого смирения перед мелющими ее судьбу жерновами здесь не было. Или ему показалось во сне? Потом где-то возникли длинные, суховатые, робкие пальцы, которые нерешительно прошлись рельефными подушечками по Максимовой щеке. Максим вздрогнул, но не испугался, а напротив, потянулся ближе, и женский шепот зачарованно и грустно произнес: "красивый какой...".