Текст книги "F 20. Балансировать на грани (СИ)"

Автор книги: Ольга Вечная

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 15 страниц)

– Ну, это депрессия. А что насчет шизофрении? – настойчиво возвращает к интересующей его теме один из мужчин. Как оказалось, вокруг нас собралась целая куча народа, все с интересом слушают, что я вещаю.

– Я тебя уверяю, – говорю, – менее трех процентов пациентов психбольниц действительно нуждаются в лечении. Остальным всем поломали жизни наши чудо-доктора. Допустим, меня сейчас лечит мой бывший сокурсник. Я прекрасно знаю, на что способен этот «врач», каждый раз прихожу в ужас от лекарств, которые он мне прописывает.

Чувствую, как кто-то меня обнимает. Моя Аля. Пришла меня защищать, как обычно делает, когда я нахожусь в большой компании.

– А ты слышишь голоса? – кто-то спрашивает.

– Слышал, – отвечаю, – сейчас нет.

– Это началось после смерти твоей жены?

– Это началось после того, как меня посадили на транквилизаторы и некоторые другие психотропные препараты, – улыбаюсь, чувствуя округлости моей девочки.

– А что шептали голоса?

– Это была моя покойная жена, – говорю, – звала меня на помощь. Я даже видел ее, видел, как она тянет ко мне руки…

Чувствую, как Аля прижимается очень сильно. Жалеет меня. Глажу ее по распущенным восхитительным волосам.

– Я бы утопился, – шепчет кто-то из друзей Али.

– Я решил отравиться, – зачем-то добавляю, хотя ко мне не обращались с вопросом.

Кажется, я делаю успехи в общении, начинаю самостоятельно поддерживать разговор с незнакомыми людьми.

Щекотливую тему никто продолжать не хочет, мужчины и женщины пораженно смотрят на Алю, не понимая, почему она проводит время со мной. Я тоже не понимаю.

Домой едем молча.

– Я все испортил? – спрашиваю, когда она, надев спортивные штаны, разминается перед йогой.

– Нет, с чего ты взял? Ты отвечал на вопросы, – не смотрит на меня. Спрашиваю, почему.

– Олег, у меня сердце сжимается. Мне до безумия жаль тебя. Что может быть страшнее, чем пережить смерть любимой женщины? А потом еще слышать ее голос…

– Я солгал. Я не слышал ее голос. Просто после такого ответа обычно любопытные прекращают спрашивать.

– Ты солгал? – пораженно смотрит на меня.

– Конечно. Мои галлюцинации были результатом слишком большой дозы нейролептиков в сочетании с успокоительными. Обычный бред, воплощение переваренной мозгом полученной за прошедшее время информации. Примерно то, что может присниться.

– Все равно это ужасно. Представляю, как ты любил ее, раз решил отравиться.

– Это тоже не совсем правда. Конечно, я любил свою бывшую жену, по крайней мере, мне хочется сейчас так думать. Я не помню, что чувствовал. Мои родители уговорили меня показаться врачам после смерти Алины. В то время гремело расследование, шли непрерывные допросы, обвинения… В общем, они практически насильно притащили меня к психиатру. Мой отец не верил в мою профессию, да и сейчас не верит, но ему было намного легче думать, что у меня поехала крыша, чем поверить в то, что я допустил столь ужасную ошибку при расчете дозировки лекарства. Я был расстроен, сильно переживал…кажется. «Доктор» с первого взгляда нашел у меня психоз, положили в палату. Не успел я прийти в себя, как мне начали колоть лошадиные дозы психотропов. Я пытался отказываться, так как понимал, что они делают и какой будет результат, но меня никто не слушал, а сопротивляться сил не было. Иногда меня привязывали к кровати. Через два месяца выпустили. Тут я допустил ошибку, сразу бросил принимать лекарства. Мне хотелось, чтобы эта дрянь скорее из меня вышла и…началась ломка. Сильнейшие отходняки. Депрессия. Я неделями не выходил дома, не желал никого видеть. Кричал, разбивал мебель. Плохо соображал. В то время я совсем не помнил об Алине, меня волновало другое. Мне казалось, что кто-то следит за мной, что мои близкие хотят сплавить меня в психбольницу. Что меня все ненавидят. Я сражался с невидимыми, несуществующими врагами, пока не проиграл. Сдался, – понимаю, что поступаю эгоистично, но продолжаю говорить:

– Сожрал львиную дозу лекарств, запил все водкой и отключился. Когда меня откачали и вернули в психбольницу, опять начали колоть дрянь. Боясь, что я вновь попытаюсь навредить себе, дозу увеличили. Я находился словно в коматозе, ничего не видел, не слышал, не замечал. Помню только, что было очень страшно. Непонятно от чего. Я шугался любой тени, не говоря уже о людях. Я был уверен, что против меня ведется заговор вселенского масштаба. Мне безумно хотелось убежать, спастись от этого ужаса и боли, которую, как мне казалось, все хотели причинить мне. Как только меня отпускали домой, я искал способ сбежать на тот свет, пока меня окончательно не заперли в психбольнице, – говорил очень спокойно, без каких-либо эмоций. Я анализировал свое прошлое, собирал в кучу факты, которые и вывалил на девушку. Наверное, мне давно хотелось поделиться, раз я произнес столько слов.

Аля смотрит на меня, хлопая ресницами, поджимает губы.

– Кажется, я стал говорить слишком много, – смущаюсь, – прости меня.

– Олег, дорогой, что ты несешь! – садится ко мне на колени, обнимает, – сейчас все позади, ты на свободе. Ты же больше не хочешь сбежать на тот свет? Не боишься?

Я отрицательно качаю головой.

– Практически нет. Мне очень повезло, что больницу, в которой меня держали, закрыли, и меня пришлось перевести в другую. Там я попал к настоящему врачу, который быстро распознал во мне зомби, напичканного всякой гадостью, чтобы не доставлял санитарам проблем. Он урезал дозу нейролептиков, и я постепенно в течение пары месяцев приходил в себя. Начал думать, разговаривать. Еще через три меня посчитали готовым к выписке.

– Но ты сказал, что сейчас наблюдаешься у плохого доктора.

– Да. К тому ездить очень далеко, к сожалению. Но ничего, я теперь в состоянии следить за тем, что мне прописывают, контролировать дозировку.

– Голосов больше не слышишь?

Опять качаю головой.

– Мой теперешний «доктор» ставит мне диагноз «вялотекущая шизофрения», другими словами, это шизофрения без симптомов. То есть болезнь, которой нет, – пожимаю плечами, – ты бы доверяла такому врачу?

– Я совсем ничего в этом не понимаю. Я очень хочу, чтобы ты выздоровел.

– Я не знаю, что значит выздороветь. Все, что со мной случилось, сильно изменило мой характер, поменяло отношение к жизни. Сейчас я смотрю на мир как будто со стороны, наблюдаю за собой, за тобой. Делаю выводы, которые ты каждый вечер читаешь в блокнотах, надеюсь, они тебя не пугают. Не думаю, что смогу когда-нибудь стать тем, кем я был до психбольницы. Да я уже и не помню, каким я был.

– Чего тогда ты хочешь от жизни?

– Я хочу спокойствия. И возможности испытывать эмоции. Понимаешь, нейролептики глушат абсолютно все всплески: горе, радость, любовь… А мне нравится испытывать что-либо.

– Олег, можно я буду всегда с тобой?

– Ты можешь быть со мной столько, сколько тебе хочется, помнишь? Мы живем по твоим правилам, – легко целую кончик ее носа, потом губы. Что-то во мне очень возбуждает Алю, и я склонен думать, что это не моя ущербность. По крайней мере, она всегда относится ко мне как к здоровому мужчине, особенно во время секса.

Часть 2

Спасение шизофреников – дело рук самих шизофреников?

Взято с форума в утвердительном варианте.

Олег

Приторный, сладкий вкус взбитых сливок я по-прежнему не чувствую, впрочем, как и вкус шоколадной глазури, но хрустящие грецкие орехи в торте, кусочек которого в данный момент пережевываю, не могут не доставлять удовольствие. В помещении душно, несмотря на работу кондиционера в приемной, который, к сожалению нельзя включить мощнее, так как Нина боится простудиться. Впереди у нее отпуск в Турции, к которому девушка усиленно готовилась в течение последних двух месяцев, а именно, сидела на строжайшей диете, ходила в фитнес клуб, где занималась с, как она сказала, «умопомрачительным мужиком», как я понял, – с тренером. Не сказал бы, что заметна какая-нибудь разницу между ее предыдущим внешнем видом и теперешним, но девушка с такой мольбой смотрела мне в глаза, спрашивая моего мнения, что пришлось солгать, назвав ее «секси-красоткой», что она сразу же передала Але, в результате чего этим же вечером я получил втык дома. Это, кстати, был первый раз, когда я подумала, что Аля меня ревнует.

– Олежка, и что там дальше? – спрашивает меня Вероника, миленькая девушка с бухгалтерии. На первый взгляд она весьма недалекая, но, как я выяснил позже, Веро намного глубже, чем старается казаться. Видимо, это ее способ защиты от вешнего мира.

У каждого из нас своя война, свои баррикады и свои способы наступления. Каждый приспосабливается, как может. Мне ли не знать.

Недавно Нина очень помогла Веронике в решении какого-то рабочего момента, за что последняя притащила торт, откушать который меня и пригласили девушки, забывая, что я не люблю сладкое. Обижать их не хочется, поэтому я старательно выбираю орехи из своего немаленького куска, рассказывая, как мне кажется, смешные истории, чтобы отвлечь внимание от своей не заинтересованности в еде.

– Олежка, ну и что?! – кладет мне руку на плечо Вероника, она смеется, видимо, истории кажутся смешными не только мне.

– Ты скажешь уже или нет!? – нервничает Нина, которая отрезала себе уже пятый тоненький кусочек лакомства.

– Ну, я и говорю: «если вы не видите Эмиля, это не значит, что он не видит вас!»

Нина хохочет, прикрывая рот салфеткой, а Вероника падает на стол, не в силах сдержать эмоции. Мне кажется, что она переигрывает.

Опять касается меня рукой:

– Ну, ты даешь! – смеется, – Я представляю себе его лицо!

– Так, что здесь за балаган?

Мы все вздрагиваем и смотрим снизу вверх на Алю, которая из-за нашего громкого смеха подошла незаметно и сейчас стоит совсем близко, уперев кулачки в бока. Смотрит грозно, глаза прищурены, губы стиснуты.

– Ой, – пытается успокоиться Вероника, – Алла Константиновна, Олежка сейчас такой анекдот из жизни рассказал…

– Я так понимаю, что у вас троих нет работы? Вероника Александровна, если Вам больше не нужен Ваш кабинет, я поговорю с Сергеем Игоревичем, и сегодня же Вы переедете в приемную, – ледяным голосом, как только она умеет, произносит Аля.

Улыбки исчезают с наших лиц, девушки опускают глаза под тяжестью взгляда начальницы. Мне тоже становится не по себе.

– Аля, так обед же… – возражает Нина.

– Я просила с утра отправить факс, ты отправила?

Я понимаю, что лучше молчать, потому что влетит и мне.

– Пока не получилось… – пробует оправдаться Нина.

– Так чего ты сидишь без дела? – повышает голос. Нина быстро поворачивается к компьютеру, берет трубку телефона, и набирает номер.

– Я, пожалуй, пойду, – тихо говорит Вероника, судя по интонациям – пытается извиниться.

– Давно пора. Устроили тут пикник на рабочем месте. А Вы, Олежка Николаевич, в мой кабинет, живо.

Поворачивается и марширует к себе. Глаза девочек наполняются искренним сочувствием, а я, пытаясь их подбодрить, киваю, поднимаюсь с места и спешу за своей начальницей.

Как только мы оказываемся в ее кабинете, и я прикрываю за собой дверь, она сразу начинает кричать:

– Ты что себе позволяешь?! У тебя работы нет? Ты представляешь, как сложно было тебя отмазать после прошлого промаха? А если бы Сергей зашел и увидел?

– «Олежка Николаевич»? – переспрашиваю, скрещивая руки на груди, с трудом сдерживая улыбку.

– Как я поняла, теперь тебя так все зовут! – она нервничает, ходит по кабинету.

– Да Вы, – нарочито вежливо произношу, – Алечка Константиновна, кажется, ревнуете? – смеюсь.

– Я? – эмоции через край. – Я? Я тебя ревную? – говорит так, будто это высшая глупость в мире, прижимает руку к груди, растопырив пальцы, задыхается от возмущения, – Олег Николаевич, Вы забываетесь, – она всегда обращается ко мне на «Вы» и по имени отчеству, если мы ссоримся. Даже когда мы находимся дома.

– Тогда Вы, Алла Константиновна, будете не против, если я сегодня вечером заеду к Веронике, помогу починить компьютер…

– Куда ты собрался заехать?! – кричит она. Понимаю, что ей не до шуток, пытаюсь не смеяться, но губы сами расплываются в улыбке. Борьба, отражающаяся на моем лице, еще больше раздражает Алю: – Да ты…Да я…Ты совсем обнаглел?!

– Аля, да ладно тебе…

Она хватает со стола мышку и запускает в меня. Еле успеваю пригнуться, мышка звонко ударяется о стену и разбивается.

– Вы портите имущество компании! – восклицаю я.

– Я сейчас испорчу работника компании! – хватает со стола ежедневник, – я вычту мышь из твоей зарплаты, имей в виду.

– Да ради Бога! – понимаю, что нужно спасаться бегством, пригибаясь, отпрыгиваю к выходу, открываю-закрываю за собой дверь, слышу, как об нее ударяется что-то тяжелое.

Нужно что-то делать с Алиными нервами, хотя ситуация и кажется сейчас весьма забавной, в купе с остальными ее срывами не может не беспокоить.

Делаю шаг в сторону и натыкаюсь на нашего главного директора – Сергея. Он направляется к Але.

– Эммм, Сергей Игоревич, лучше не ходите к ней пока… – только успеваю проговорить, как Сергей, который, разумеется, меня не слушает, резким движением толкает дверь. Я, хватаясь за голову, наблюдая, как моя точная девочка кидает несколько ручек, парочка из которых попадает директору по голове.

Вот бесы.

Я захожу следом за Сергеем, чтобы не бросать Алю одну в неприятной ситуации, но та отчаянно машет, чтобы я убирался. Жестами спрашиваю: «точно?», нетерпеливо указывает в сторону выхода. Обострять ситуацию мне не хочется, поэтому я покорно закрываю за собой дверь.

Кажется, у Али будут крупные неприятности из-за меня. Но что я такого сделал? За что мне извиняться? Почему она так разозлилась? Утром же все было нормально… Направляюсь в сторону своего кабинета, обдумывая случившееся.

– Ну что? – пристыженным шепотом спрашивает Нина.

Пожимаю плечами.

– Ну, ты и бабник! – укоризненно качает головой. Я замираю, выпучив глаза. Понимаю, что запутался окончательно, но Нина непреклонна, уточнять почему я «бабник» не собирается. Фыркает, протягивая мне тарелку. Отказываюсь от своего недоеденного торта, ворую горсть мятных сосательных конфет со стола девушки и прячусь в своем кабинете.

Вечером Аля со мной не разговаривает, все попытки обсудить случившееся пресекает, от массажа отказывается, про секс я даже не заикаюсь, опасаясь, что снова придется спасаться бегством от ее метких бросков. Видимо презервативы, которые теперь всегда лежат в тумбочке с моей стороны, и, на всякий случай, в портмоне, сегодня не понадобятся.

Сидит на диване, пилит ногти, хотя прекрасно знает, что я не выношу этого звука, от которого у меня волосы на теле дыбом встают, и кажется, что пыточный инструмент елозит по моему черепу, а не мертвым клеткам ее ногтей. Передачу, которая идет по телевизору, досмотреть очень хочется, я терплю из последних сил, практически не сомневаясь, что она умудряется «пилить громче», если я увеличиваю громкость. Ее цель – показать мне, что я ей безразличен, и ей плевать, что мне неприятно. Но я-то знаю, что она просто привлекает к себе внимание тем способом, до которого смогла додуматься.

Такая глупенькая иногда.

Сажусь рядом, вырываю из ее рук садистское орудие, убираю в косметичку, которую бросаю на пол, обнимаю Алю за плечи. Она дергается, вырывается, отодвигается на полметра, но не уходит. Улыбаюсь, вновь пододвигаюсь. Она снова отсаживается. И так раз пять, пока мы не оказываемся на краю дивана, и ей бежать некуда.

Трусь колючим подбородком о ее шею.

– Прости меня, – шепчу, нацеловывая плечико через пижаму.

– За что ты извиняешься? – говорит строго.

Попал. За что я извиняюсь?

– За то, что я такой дурак, – выкручиваюсь, как могу, морща лоб.

– Не проходит, – дергает плечом. – Конкретнее.

– Какая же ты у меня смешная, Боже ты мой, – мне надоедают эти игры, хватаю ее в охапку и усаживаю себе на колени.

Презрительно хмыкает, делает вид, что ей это не нравится, но не уходит.

– Я смешная? – как бы возмущается. – Олег…Олежка Николаевич, – шипит, – попрошу Вас не забывать, у кого из нас должность выше и работа ответственнее, – отворачивает голову, не давая целовать ее в щеку. Что ж, куда могу дотянуться – целую шейку и чувствую, как попадаю на те самые точки. Улыбаюсь.

– Такая дурочка, – говорю, – такая маленькая обидчивая дурочка, – шепчу на ухо, – кто таких дурочек только в директора берет?

Она возмущается, начинает вырываться, но я сильнее, держу крепко, поворачиваю лицо к себе, целую в губы. Прижимается, сама целует, обнимает.

Какая же глупенькая, Боже мой.

– А еще врешь, что старше меня, – смеюсь, – судя по твоему поведению, тебе не больше пяти лет, – продолжаю смеяться, но она уже не обижается.

– Тебе она нравится? – спрашивает.

– Кто? – не понимаю. Кажется, секс все-таки будет, по крайней мере, мои руки уже ласкают напряженные сосочки, и меня никто не отталкивает.

– Эта шлюшка из бухгалтерии, – обиженно.

– Как тебе только компанию доверили, глупышка, – целую ее, – прекраснейшая женщина из всех, кого я только видел, позволяет прикасаться к ней, зачем мне кто-то еще?

Либо я полный кретин, – думаю, – либо она действительно меня ревнует.

* * *

Сегодня утром ее подушка снова была испачкана кровью.

Лучше кого бы то ни было в этом мире понимаю, что я не врач, и никогда в жизни больше не смогу быть врачом, но я, несмотря на это, веду пациента уже несколько месяцев. Самого сложного, самого важного и самого ответственного пациента в моей жизни, мою Алечку.

«Свежие продукты» заказали нашей фирме еще один модуль, поэтому долгожданное прекращение отношений с Верой Анатольевной и Дмитрием, к моему огромнейшему сожалению не случилось. Если мы случайно встречались с Дмитрием в офисе нашей компании, а он как специально еженедельно тратил время на то, чтобы потрепать нервы моей Але, мужчина не спускал с меня глаз. Смотрел очень долго, иногда обращался в манере: «сбегай, попроси Нинок, чтобы кофейку мне принесла» или «метнись в машину, кажется, я оставил там папку с документами»… В общем, старался всячески унизить, особенно при Але. Следуя правилу «клиент всегда прав», я исполнял его просьбы-приказы, наблюдая победоносный взгляд мужчины, обращенный ко всем присутствующим, а в особенности к моей девушке. Этот взгляд как бы говорил: ну и на кого ты меня променяла, идиотка?

Подавляющему большинству людей необходимо унизить кого-нибудь, чтобы доказать свое превосходство, утвердить свой статус.

Как-то вечером мы очень подробно обсудили этот момент с Алей, после чего она начала относиться проще.

– Эй, мальчик, – обращается ко мне Дмитрий. Мы находимся в переговорной, я настраиваю оборудование для презентации. Он всегда обращается ко мне «мальчик», хотя в отцы мне не годится. На вид этому мужчине чуть больше сорока. Подтянут, в дорогом костюме, чисто выбрит. Производит впечатление блестящего бизнесмена, коим, впрочем, и является.

– Извините, я сейчас очень занят, – отвечаю, тестируя работу проектора. Через пятнадцать минут приедут партнеры «Свежих продуктов», которые тоже хотят купить программу, которую мы разрабатываем. Аля сидит напротив меня, облокотившись на спинку стула и закинув ногу на ногу. Читает материалы, которые будет презентовать. В кабинете находятся еще несколько аналитиков и ведущие разработчики.

Сергей смотрит на наручные часы, вздыхает, читает что-то в телефоне.

– Они в пробке, – объявляет на весь кабинет, – задерживаются на пятнадцать минут. Как там тебя? – явно обращается ко мне, я поднимаю голову, – да, ты. Успеешь все там настроить. Сбегай до Нины, попроси ручку с красной пастой и зеленый маркер. Надеюсь, ты не перепутаешь? – поднимает брови, улыбается. Свидетели сего диалога тоже улыбаются, но мне это безразлично. Я смотрю на Алю, которая отрывает взгляд от бумаг и смотрит на Дмитрия. Потом на меня. Я медленно ей киваю, напоминая, о чем мы говорили несколько дней назад. Она секунду сомневается, потом кивает в ответ, подмигивает, насмешливо улыбается, бросает косой взгляд в сторону моего обидчика и возвращается к чтению.

Мы понимаем друг друга без слов, я облегченно выдыхаю. Пришлось превратить подобные ситуации в игру, целью которой было не допустить, чтобы Аля нервничала. Я поднимаюсь со стула и иду в сторону двери.

– Зеленая ручка и красный маркер! – кричит мне в след, пытаясь запутать. Я бы не хотел когда-нибудь работать на этого человека.

Помимо «Свежих продуктов» впереди замаячил, как объявил на планерке Сергей, «самый важный проект за время существования компании», москвичи собирались заказать нам огромнейший модуль для работы в банке. На этой же планерке Сергей очень хвалил мою девочку, и объявил, что из всех руководителей направлений именно ей доверяет вести архиважного клиента от начала и до конца действия договора. За Алю были рады все: она сама, ее друзья, коллеги, родители так вообще прыгали до потолка, ну… она так сказала. Я сам с ними еще не успел познакомиться, общались только по телефону.

Только я был не рад.

Потому что очередная победа неминуемо влечет за собой новую ответственность и новые стрессы. Я просил, чтобы она отказалась, но меня и слушать не хотели. Доверие подобного масштаба означало успех, признание. В своей жизни я пока не встречал ни одного человека, кто не нуждался бы в признании, в похвале. Я понимал Алю, но легче от этого не становилось.

Каждый вечер я жду, когда она освободится. Иногда сижу в ее кабинете, иногда в приемной, если идут совещания. Частенько мы попадаем домой глубоко за полночь. Иногда мне кажется, что если моя Аля вдруг простудится и не выйдет на работу, то весь мир рухнет, – столько она пытается на себя взвалить. Ежедневно со скандалом я тащу ее на обед, потому что времени пообедать у нее, видите ли, нет, срабатывает только угроза: «я сейчас закину тебя на плечо и перенесу в кафе, если ты не оторвешь глаза от ноутбука. И мне плевать, кто нас увидит по пути и что подумает». Говорю предельно серьезно. Она знает, что я могу, что мне нет никакого дела до зрителей. Она знает, что я во много раз ее сильнее. На встречную угрозу: «я тебя уволю», отвечаю: «тогда буду висеть на твоей шее безработным. Увольняй».

Слушается меня.

Я таскаю ей сухофрукты, орехи, печенье в кабинет, ношу кружки с горячим чаем. У меня даже получается ее немного откормить, из-за чего появляется новая проблема: «я толстая, ты меня разлюбишь». Иногда мне кажется, что из нас двоих я самый нормальный и психически здоровый человек.

Но, несмотря на все ее комплексы, неуверенность в себе и синдром «начальницы», который так и «лезет» из нее периодически, если ей что-то не по нраву, никто себе даже представить не может, какое место она стала занимать в моей жизни.

За несколько месяцев, что мы живем вместе, она вытеснила из моей головы все мысли, содержащие местоимение «я», заменив их собой. Клянусь, я этого не хотел, я понятия не имею, когда это случилось, но единственное, что в этом мире сегодня имеет значение – это Аля.

Я стараюсь проходить мимо ее кабинета не реже двух раз в час, я прислушиваюсь к голосам в коридоре, надеясь, что услышу ее смех или же строгий голос, что бывает гораздо чаще.

Мои чувства становятся похожими на манию, но я ничего не могу с собой поделать. За время, что мы живем вместе, я привязался к ней так сильно, что приравниваю наши встречи в конце рабочего дня к оргазмам.

Вот я сижу в тускло освещенной приемной, в самом углу за ноутбуком. Если кто-то проходит мимо, – он не замечает меня, настолько мало внимания я к себе привлекаю. На улице давно стемнело, основной свет в помещении погасили. Аля с руководством и ведущими разработчиками в переговорной планируют работу с москвичами. Обычно я или раскладываю пасьянсы – если сильно устал за день, или читаю, или доделываю что-то по работе.

Я знаю, что скоро она выйдет из кабинета, распахнув матово-стеклянную дверь, и мы поедем домой, скоро я смогу ее потрогать, понюхать, лизнуть, и от предвкушения мое сердце бьется учащенно. С каждой минутой время нашей долгожданной встречи приближается. Я жду, я визуализирую ее перед собой. Сегодня она одета в сиреневую прозрачную блузку, и черные брюки со стрелками. Волосы собраны в пучок, пробор набок.

Я частенько поглядываю на дверь, представляя себе ее появление, отчего сердце замирает. Это похоже на сладкую прелюдию, предоргазменное состояние. Еще чуть-чуть, еще немного подождать, и все случится. Я волнуюсь, не понимая почему, ерзаю на стуле.

Жду.

И вот это происходит. Я слышу шум – двигаются стулья, коллеги поднимаются из-за стола, – это означает, что совещание закончилось. Это означает, что сейчас я ее увижу. Сердце колотится сильнее, я даже прижимаю к нему руку. Я жду. Голоса становятся громче, я могу разобрать некоторые слова, – мое руководство подходит к двери. Я опускаю крышку ноутбука – неважно, что делал до этого, и поднимаюсь со стула.

Обычно она появляется первой. Ищет меня взглядом и всегда улыбается, когда находит. Закатывает глаза, показывая, как ее все достало, после чего быстро несколько раз кивает на выход, дескать, пора сваливать скорее.

Лифт всегда находится на нашем этаже, я забочусь об этом.

Прежде чем нас кто-то может догнать, мы уже едем вниз и идем к машине.

Мне не нравится, что Але приходится еще и рулить после тяжелого дня, я бы хотел, чтобы она расслаблялась рядом со мной, возможно, начинала уже дремать, так как она не высыпается, это я знаю точно. Но рулить мне нельзя, и я сажусь на пассажирское кресло. Все что я могу сделать – это уговорить ее вызвать такси, если время слишком позднее. Иногда она соглашается.

Вечером мы всегда много разговариваем, она мне жалуется на коллег, начальство, клиентов. Я всегда не ее стороне, неважно, что она рассказывает. Мы вместе ищем выходы из сложившихся ситуаций, иногда это происходит уже в душе, так как время позднее, и спокойно поговорить не получается.

Потом я делаю ей массаж, даже если она уже спит. Потому что она слишком напряженная, потому что я очень боюсь за нее.

Я прописал…если можно так выразиться, ей слабые антидепрессанты, травки, которые продаются без рецепта. Слежу, чтобы она не забывала их принимать.

И, несмотря на все мои усилия, у нее идет кровь. И во сне, и в течение дня. У нее нет времени обследоваться у врача, но я и так знаю, какое ей необходимо лечение. Ей нужно сменить работу.

Понимаю, что я стал частью ее жизни, вписался в ее сумасшедший график, что я не имею права менять девушку кардинально, не должен даже просить о подобном, да мне и предложить-то нечего. Моя Аля предпочитает высокий уровень жизни – дорогую одежду, шикарные рестораны. Она заставила меня отказаться от моей квартиры, потому что «в таких трущобах жить нельзя». К сожалению, я не могу обеспечить ей те условия жизни, к которым она привыкла, но… Если кто-то думает, что я испытываю угрызения совести из-за того, что не оставляю ее, – этот человек ошибается. Тут нужно понимать, что только я знаю, как нужно обращаться с моей Алей. А другие мужчины? Пусть даже состоятельные… они делают только хуже. Это она уже проходила до меня. К чему ее привели прошлые отношения? Только я могу помочь ей, и я, бесы в моей голове, делаю все, что в моих силах.

* * *

Аля

Чем дольше я живу с Олегом, тем сильнее понимаю, как недалеко от него ушла в плане «ненормальности», и то, что у него есть справка, а у меня есть – форменная несправедливость.

То, что я собираюсь произнести сейчас, лишний раз подтвердит сказанное выше.

Мне не нравится, что он перестал общаться со своими испанцами.

Говорит, что поссорился с ними. Ни Эм, ни Эмиль больше не приходят на работу или к нам в гости, мы вместе не ходим в кино, хотя это и позволяет сэкономить на билетах…

Олег меняется, в этом нет никаких сомнений, но я безумно боюсь любых перемен.

За последнее время я прочла множество литературы по шизофрении, общалась с мамой Олега, которая подробно рассказывала, как распознать признаки ухудшения. Мне следует обращать внимание на любое изменение в поведении, явное проявление страха, тревоги, плохой сон, беспричинный смех и прочее, прочее. Я искала что-то подобное в поведении Олега всю весну и начало лета, так как мне сказали, что это самое время для обострений. Но подобных симптомов в поведении мужчины обнаружить не удавалось, ничего подозрительного, помимо иногда грубого: «как же ты меня замучила своими расспросами», не слышала.

Изо дня в день он становится все нормальнее, что радует и пугает одновременно. Когда я практически силком затащила его в свою квартиру, а потом и в свою жизнь, я видела перед собой человека, сумевшего приспособиться. Пусть даже его адаптивность заключалась в невидимых друзьях, являющихся частью личного пространства, куда он всегда мог сбежать, если внешний мир на него давил. Выдуманный мирок принадлежал только ему, был своего рода отдушиной. И он рушился прямо на глазах, ненужный и забытый.

Я стараюсь заменить его воображаемую вселенную собой, но у меня слишком мало опыта. Иногда, когда Олег часами не разговаривает со мной, я теряюсь. Понимаю, что если желание побыть в одиночестве относить к признакам шизофрении, то всех людей на планете пора распределить по больницам, поэтому стараюсь не обращать на это внимание. Но мне страшно, потому что я не знаю, о чем он думает. Нет, конечно, самого Олега я не боюсь, даже мысли нет, что он может причинять мне вред. Мне страшно, что он может причинить вред себе.

По субботам я всегда убираюсь в квартире. Так было заведено еще моей мамой в доме родителей, и я впитывала такой распорядок с детства. Олег лежит на диване с отсутствующим выражением лица. Кажется, он спит с открытыми глазами.

– У тебя все хорошо? Олег, может, поможешь мне? – спрашиваю.

– Аля, давай вечером, я неважно себя чувствую, – отвечает вяло.

– У тебя что-то болит? – сажусь рядом.

Отворачивается.

– Тут болит, – отвечает, прижимая руку к затылку, – дай мне полчаса.

Олег

Мне следует выходить куда-нибудь с Алей чаще, но пока не получается.

Я лежу на диване с закрытыми…с открытыми глазами – это неважно, и жду, пока подействуют успокоительные, которые я сам себе прописал взамен транквилизаторов, рецепт на которые мне подмахнул «доктор». Сон стал отвратительным, прерывистым и пустым. Мне нужно немного времени, чтобы прийти в себя, чтобы все стало как прежде. Аля переживает за меня, и это плохо, но мне нужно хотя бы еще минут двадцать. Или сорок.

Первый на очереди клиент экзорциста, мать твою, приходи уже в себя!

Тебе нельзя поддаваться!

Очнись!

Открой глаза…бесы…, оторви свой зад от дивана и иди, рассмеши ее!

Обними ее, помоги ей!

Меня от себя тошнит. Такое впечатление, что я наблюдаю за собой со стороны. Вижу, как я лежу на диване, как я жалок и отвратителен. Тошнота подкатывает горлу, ненавижу это ощущение.

Иду в ванную комнату, закрываюсь на защелку и включаю воду, чтобы было не так слышно звуки.