Текст книги "Городской роман"
Автор книги: Ольга Дрёмова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 19 страниц)
* * *
Конец ноября две тысячи четвертого выдался на редкость тоскливым и хмурым. Колючий, жалящий ветер облизывал щеки прохожих, обдирая кожу раскаленной волной холода. Под ногами поскрипывал плотный снег, а над головой висело низкое, будто испачканное пылью, небо, торчащее неровными рваными клоками старой сизой ваты.
Еще месяц минул с тех пор, как ушел Анатолий. Внешне в доме ничего не изменилось, разве что исчез с окна кухни злополучный желтый букет. Все так же по утрам Светлана готовила завтрак для Володьки, отправляя его к первому уроку, а чуть позже уходила на работу сама. За привычной школьной суетой она почти не замечала, как проходили дни. Нагружая себя больше, чем того требовала необходимость, она пыталась спрятать свои мысли за повседневными заботами, но когда в квартире гас свет и наступала щемящая тишина, Светлане вольно или невольно приходилось возвращаться к тому, от чего она так упорно стремилась бежать.
Говорят, что время лечит, но так бывает не всегда. Первые несколько недель после разрыва с мужем Светлана не ощущала ничего, кроме удивления, не желая верить в абсурд случившегося и считая все бредом. Но время уносило с собой сомнения и иллюзии, и боль, не ощущавшаяся сначала, множилась с каждым днем, наполняя сознание жгучей волной обиды. Душа, будто отходя от спасительной анестезии, кровоточила, не давая забыться ни на минуту и водя мысли по одному и тому же замкнутому кругу. Обида была несправедливой и внезапной и оттого казалась страшной вдвойне.
Сотни раз раскладывая и вновь соединяя мозаику своей жизни, Светлана искала тот момент, с которого начался обратный отсчет их совместной жизни, и не могла этого сделать. Тягучие, злые мысли вливались обжигающим потоком, раскладывая все ее существо на тысячи мелких составляющих, перемешивая между собой звуки и слова, стирая рамки времени и пространства. От этих страшных мыслей ломило каждую клеточку, заставляя ее вжиматься в подушку и ощущать свое одиночество и боль. Иногда по ночам Светлане казалось, что боли, сильнее той, что она уже испытала, быть просто не может, но унижение и отчаяние множились снова, и наступал новый виток, еще более страшный и невыносимый.
За тот месяц, что прошел, Света очень изменилась. На смуглом похудевшем лице резко обозначились скулы, круги под глазами стали темнее, заметнее проступила паутинка невесомых морщинок, а на висках вдруг стала пульсировать тонкая голубоватая жилка. Стараясь не беспокоить детей, о своих переживаниях Светлана разговоров не вела, предпочитая всю боль носить в себе, но даже когда она смеялась, по ее глазам, холодным и неулыбающимся, Аленка с Володей видели, что матери плохо.
* * *
В начале декабря снег сменился дождем. Огромные тяжелые каплюшки с разгона спрыгивали с крыш и с чмоканьем и звоном разбивались о железяки балконных перил на мелкие брызги. Сказочная чистота дорожек сменилась непроходимой грязью. Мягкие белые пласты снега, похожие на воздушную сахарную вату, сползали с крыш некрасивыми рваными лохмотьями, оголяя темную поверхность грязных шиферных листов. В колеях, оставленных на земле машинами, стояли холодные лужи, а по вечерам было видно, как стекла домов искрятся разноцветными мокрыми точечками, в которых отражались отблески уличных фонарей.
С домашними делами Светлана теперь управлялась совсем быстро, да и дел-то почти никаких не было: Анатолий ушел – как в воду канул, Аленка с мужем жили отдельно, а Володя целыми вечерами пропадал у школьного друга – Федора Шумилина, рыжего, крепко сбитого, словно пасхальный кулич, мальчика, знающего компьютер лучше собственной биографии.
Чтобы убежать от звенящей пустоты и одиночества, Светлана проверяла школьные тетради вдвое чаще положенного, стараясь спрятаться за неразборчивыми строчками в разлинованных в крупную полоску листов, но от подобной хитрости толку было мало. Как только на город падала темнота и за окнами разливалась огромная чернильница вечернего неба, тоска и обида поднимались в ее душе с новой силой. В моменты, когда цепкие коготки жалости и злости подбирались к самому горлу, Светлана брала телефонную трубку и набирала номер Александры.
Соседка по дому была не просто давнишней знакомой, еще со старой квартиры, она была, пожалуй, единственным Светиным другом, способным понять и разделить не только радость, но и потерю. Часто, смеясь, Александра говорила, что вдвоем со Светой они растят пятерых детей, двоих Нестеровых и троих Григорьевых, а значит, на пару уже почти два раза являются матерями-героинями. Маленькая, шустрая, с острым задранным носиком, черными, как смоль, глазами, она успевала все и везде. Иногда складывалось ощущение, что у нее в сутках не двенадцать часов, а все двадцать четыре, потому что переделать такую уйму дел, которую успевала Александра, было невозможно в принципе, даже если заниматься несколькими вещами одновременно и быть в нескольких местах сразу. Летая по магазинам и рынкам, она ухитрялась не только содержать в чистоте и порядке дом и четверых мужчин, живущих в нем, мужа и троих уже достаточно взрослых сыновей, но и при всем при этом она не забывала о себе, держа, как она выражалась, нос по ветру. Она могла найти выход из любого положения и разглядеть хорошее даже там, где его и не было.
Услышав в трубке голос Светы, Александра улыбнулась, и ее черные уголечки глаз радостно заблестели.
– Светочка, ты как всегда вовремя! – задорно произнесла она. Придерживая ухом трубку, Александра старалась справиться с рукавом широченной мужской рубашки, которую по случаю изъяла у кого-то из своих мужчин и, позабыв о ее принадлежности, решила оставить себе. – Я только что собиралась тебе позвонить. У меня в плите вкуснющие печенюшки, приходи, будем чаи гонять.
– Это на ночь глядя? – удивилась Светлана.
– Фигуру блюдешь? Так ты не бойся, я тебе много не дам, – подковырнула Александра.
– А я много и не съем.
– Тогда нечего на трубке висеть, заходи, а то у меня сейчас все сгорит, – решительно произнесла Григорьева, и на том конце провода связь оборвалась.
Подойдя к квартире подруги, Света обнаружила, что входная дверь не заперта.
– Заходи, кто хочешь, бери, чего хочешь, – с укором проговорила она. – А если кто чужой, тогда что?
– У нас, кроме старого телевизора, выносить нечего, – со смехом констатировала Александра, вытирая руки о край фартука, – но, во-первых, он черно-белый, так что особой ценности не представляет, а во-вторых, настолько тяжелый, что его выносить – себе дороже, пупок может развязаться. Так что если чужой и зайдет, то только для того, чтобы на краю стола хозяевам денежку оставить, – хихикнула она, – из жалости к их бедственному положению.
Во всей квартире было темно, только из дверей кухни виднелась узкая полоска света, видимо, от настенной лампочки.
– Экономите? – Светлана обвела взглядом темные углы квартиры и не спеша двинулась к кухонной двери.
– Да бог с тобой, – отмахнулась Александра, – какая там экономия! Я ж тебе говорю: у меня сегодня курорт, мои мужички поимели, наконец, совесть и дали матери выходной.
– А где же они все? – удивленно произнесла Светлана, поглядывая на настенные часы, показывающие почти десять.
– Старшенький «бомбит» на своем рыдване, так что еще часа три его не будет как минимум; Антошка компостирует мне мозги, что готовится к контрольной у Павлика.
– Это который на втором живет?
– Он самый, – снова засмеялась Александра. – Знаю я их контрольные! Сегодня в сумке опять новый диск притащил, значит, у экрана, паршивцы, висят, – буднично сообщила она.
– А чего ж ты их не разгонишь? – Брови Светланы поползли вверх.
– А что толку-то? – деловито ответила та, придерживая крышку духовки. – По-моему, готово. Ты думаешь, если я его домой загоню, он математикой побежит заниматься? Держи карман шире, как же! Кроме того что будет дуться и трепать нервы – ничего другого не выйдет. Пусть уж лучше наиграется, а через часок я его вызову.
– А Руслан с Кириллом? – На правах давней подруги Светлана по-хозяйски расставила на столе чашки, сахарницу, достала ложечки.
– Кирюха должен скоро прийти, они с друзьями на улице болтаются, а Русечка к даме сердца отправился, этот, я думаю, раньше завтрашнего утра не объявится. – Александра сняла передник и, убрав его на батарею, под кухонный подоконник, села напротив Светы.
– И ты его так свободно отпускаешь? – удивлению Светы не было предела.
– А что, есть альтернатива? – сверкнула глазами Александра. – Твой-то Вовчик где?
– У друга.
– Н-да? – с сомнением протянула Александра. – И как зовут этого друга?
– Федор. – Легкая алюминиевая ложечка сделала в воздухе выразительный полукруг.
– И каблуки у этого Федора двенадцать сантиметров, и красится он перышками, и целуется взасос. – Ложечка Александры часто застучала о края чашки.
– Это откуда такие сведения? – чуть не поперхнулась Светлана.
– Сорока на хвосте принесла.
– Я бы эту сороку собственными руками удавила, и кому охота сплетни распускать! – с неудовольствием выговорила Нестерова. – Володя еще маленький, чтобы о таких глупостях думать.
– Это ты так считаешь, – лоб Александры перерезала поперечная складка, – а я тебе говорю, что это не сплетни. Вчера мой средненький во-о-о-т в тот дом ходил. – Она указала пальцем куда-то в темноту окна.
– И что?
– И ничего. Видел он твоего Вовчика с какой– то лахудрой под лестницей.
– И что они там делали? – От неожиданного поворота событий в голове Светы все перемешалось.
– Конспекты читали, – многозначительно поджала губы Александра.
– Ну я ему устрою! – с раздражением проговорила Светлана.
– И что ты ему собираешься устроить? – резонный вопрос несколько охладил пыл разбушевавшейся мамочки. – Что ты ему скажешь?
– Скажу… скажу… – Недовольно вздохнув, Светлана замолчала.
– Иногда лучше молчать, чем говорить, – выдвинула Александра известный телевизионный слоган.
– Тебе легко… – пожаловалась Светлана.
– В три раза труднее, чем тебе, – однозначно намекая на количество мальчиков в семье, отрезала та. – Знаешь что, если ты так переживаешь, лучше сходи домой, да, пока его нет, обшарь там все хорошенько, разузнай, что да как.
– Не могу же я лазить по его карманам? – вспыхнула Света.
– Год назад ты мне то же самое говорила про Анатолия, а теперь он где?
– Толя – это отдельная песня.
– Каждый мужик, кого ни возьми, – отдельная песня, даже не сомневайся, – ладони Александры застыли над чашкой, – а мы, бабы, – песня исключительно коллективная, потому как – что о каждой дуре говорить по отдельности?
– Ты думаешь, я должна навести инспекцию, пора? – упавшим голосом прошептала Светлана. С детства не приученной читать чужие письма и лазить по карманам, больше всего ей не хотелось бы сейчас изменять своим принципам, но, видимо, делать было нечего.
– Если не опоздала, то пора, так-то вот, – цокнула языком Александра. – Ты еще мне сто раз спасибо скажешь.
– Но это же так низко, меня от этого прямо тошнит! – цепляясь за последний аргумент, с болью проговорила Светлана.
– А ты подними письмо повыше, – ободряюще предложила находчивая соседка, – глядишь, и тошнить перестанет.
* * *
Вернувшись в квартиру, Светлана закрыла дверь и прислушалась: в доме никого не было. Остановившись посреди прихожей, она замерла, беспомощно оглядываясь и не решаясь приступить к обыску. Бухающие удары сердца больно долбили по ушам, а ладони рук, ставшие мгновенно влажными от пота, были скользкими и противными. Где она станет искать и, самое главное, – что, она не знала, но на всякий случай, по совету умудренной опытом Александры, перво-наперво задвинула тяжелую щеколду на входной двери.
От звука ударившегося о косяк железа, подтвердившего ее безопасность, ей стало легче. Ничего не поделаешь, иногда приходится поступать против своего желания. Говорила же ей Александра год назад, чтобы она покопалась в вещах Анатолия, так нет, не смогла, как дура надеялась на его порядочность и верность, и к чему это привело? Все в интеллигентность играла, боялась ручки запачкать, а в итоге – у разбитого корыта. Нет уж, лучше запачкать руки, чем упустить собственного сына.
Накрутив себя подобным образом, Светлана немного успокоилась и, ощущая за собой правоту, подошла к вещам на вешалке. Сняв с крючка старую Володину куртку, слегка подрагивающими от волнения пальцами, она расправила ее по плечам и, затаив дыхание, запустила руку в нагрудный карман.
Опустившись к самому шву, кончики пальцев Светланы, не найдя упора, провалились в огромную дыру, и она счастливо улыбнулась: слава богу, все домыслы Александры ее Володи не касаются. Может быть, ее мужчинам и есть что прятать, но ее сын – выше всяких подозрений. Почувствовав некоторую уверенность, она исследовала оставшиеся карманы и, не найдя ничего осудительного, вернула куртку на прежнее место.
До начала поисков Свете казалось, что, обшаривая карманы сына, она умрет на месте от страха и стыда, но, к своему удивлению, вскоре обнаружила, что в подобном занятии ничего особо страшного нет, даже наоборот – поиски чего-то неизвестного были похожи на разрешение забавной головоломки. Уверившись, что с курткой все в порядке, она неторопливо прошла в комнату Володи и совершенно спокойно зажгла настольную лампу.
Наверное, она сошла с ума, дрожа, как осенний лист на ветру, в собственной квартире. В чем-то, видимо, Александра права. Если бы она вовремя послушалась советов подруги, еще никто не знает, как бы все сложилось, будь она похитрее да порасчетливее, рыдала бы сейчас не она, а другая.
Вытряхнув из рюкзака Володи все вещи на стол, она стала одну за другой расстегивать толстые замки новомодных молний. Понаделают, понашьют всякой ерунды, разве в такое отделение что-нибудь положишь? Да туда, кроме тонюсенькой книжечки, и не влезет ничего, а какие у них учебники-то сейчас – о-го-го! Для проформы расстегнув молнию узкого внутреннего отсека, Светлана просунула в него руку, чтобы убедиться, что и там ничего нет, но неожиданно ее пальцы наткнулись на что-то твердое.
Света расстегнула молнию пошире и, не веря собственным глазам, достала толстый журнал, на глянцевой обложке которого красовалась облезлая крашеная страхолюдина, сплошь увешанная черной кожей и длинными серебристыми шипами. В недоумении уставившись на поблескивающую в отсвете тусклых лучей обложку, она открыла страницу, заложенную свернутой в несколько раз бумажной полоской.
То, что она увидела на развороте листа, заставило ее закатить глаза к потолку и, с шумом вдохнув воздух, начисто позабыть об обратном процессе. Гремя суповым набором костей, почти голая девица скривилась в настолько неестественной позе, что сам собой возникал вопрос, каким образом она еще держится на ногах. Из одежды на ней были только несуразно огромные туфли на шпильках и кожаный ошейник, проклепанный серебристыми блестящими ромбиками.
Стараясь не загнуть уголков дорогой прессы, Света пожала плечами, удивляясь вкусу собственного ребенка, и, пристроив журнал между двумя подкладочными полосами ткани, попыталась водрузить его на место, но что-то твердое на самом дне кармашка мешало осуществлению ее благой мысли. Нахмурившись, Света вытащила журнал обратно и, не надеясь на тусклый свет лампы, пошарила в отделении рукой. Квадратная упаковка твердой фольги была не так уж и велика, но от ощущения ее рубчатого края Светлану бросило в пот.
– Не ходите, дети, в Африку гулять! – побелевшими губами прошептала она, вытаскивая на свет полоску импортных презервативов. – Судя по эрудиции мальчика, в ближайшем времени бабушкой ты не станешь. Черт!!! – с досадой выругалась она, старательно обшаривая оставшиеся карманы.
С великим усердием выворачивая на пол содержимое ящиков письменного стола, она уже не испытывала ни страха, ни стыда, а только чувство глубокого презрения к Анатолию, бросившему сына на самом распутье. Сейчас, в четырнадцать, парень взрослел, и ему нужен был отец, которого не заменят ни глянцевые мадонны с обложек, ни аптечные новинки в красочных упаковках. Правильно говорит Александра: не было мужика, и это не мужик, нечего по нему сохнуть. Хочет гулять – зеленая улица, к юбке никто пристегивать не станет, но упускать сына она не собирается.
Вытаскивая из углов выдвижных ящиков одну задругой «ценные реликвии», Света не переставала удивляться своей недавней глупой наивности и детской доверчивости. Хорошо, допустим, пачка сигарет больше для форса: куревом от него никогда не пахло, а для чего, спрашивается, в коробочке из-под циркуля ее ребенок хранил плоские железные полоски с зазубринами по краям? А часы? Зачем, спрашивается, одному человеку такая уйма часов, причем абсолютно новых, и почему они лежат, сваленные в кучу, в уголке письменного стола? У Володи были часы, но совсем другие, такие дорогие модели, как эти, родители не могли позволить даже себе, не то что ребеночку.
– Все тайное, мой друг, всегда становится явным, – поучительно произнесла Света, раскладывая на письменном столе Володи добытые «музейные редкости». – Сегодня у нас с тобой будет о чем поговорить, и никуда ты, мой миленький, от этого разговора не денешься, – резюмировала она, полностью уверенная в своих словах.
Но человек предполагает, а бог располагает, и не прошло и часа, как все собранные экспонаты, буквально лопнули, превратились из веских улик в никого не интересующие побрякушки, годные только на то, чтобы стать достойным украшением дворовой помойки.
* * *
С некоторых пор Светлана стала замечать, что их отношения с сыном изменились. Еще не так давно они могли говорить друг с другом обо всем на свете, ничего не утаивая и не скрывая. Долгими вечерами, когда весь дом уже спал, Светлана и Володя садились вместе за небольшой столик в самом уголочке кухни, наливали по огромной чашке крепкого красного чая и начинали говорить.
Настольная лампа высвечивала на клеенке яркий круг, а все остальные предметы погружались в приятный полумрак, снимая дневное напряжение и позволяя откровенничать без помех. Володька ставил локти на стол, опускал голову на руки и, глядя на мать своими серыми вдумчивыми глазами, слушал. Почему-то желание общаться находило на него исключительно ночью, и иногда их беседы затягивались до утра. Забытый за интересной беседой чай остывал, так и оставаясь нетронутым, его поверхность подергивалась едва заметной рябой пленочкой, а мать и сын все сидели на кухне, не в силах окончить разговор и разойтись.
Но с недавнего времени все изменилось. Светлана стала замечать, что сын не желал делить с ней свой внутренний мир, отвечал на ее вопросы расплывчато и неопределенно, стараясь обойти острые углы, отшутившись или сославшись на какую-то уважительную причину. То у него болела голова, поэтому было не до разговоров с матерью, то у него висело срочное задание к завтрашней контрольной, которое, кровь из носу, необходимо сделать именно сейчас и ни минутой позже. Наскоро перекусив, он закрывался в комнате, объявив, что сильно занят, но, останавливаясь у его дверей, Светлана слышала, как в его комнате почти до ночи работает телевизор. Входить к нему без приглашения она не хотела, ожидая, что он сам позовет ее, но Володя молчал, делая вид, что жизнь идет своим чередом и ничего необычного ровным счетом не происходит.
За последний месяц, полностью уйдя в свои переживания, Светлана так и не выбрала времени для разговора с сыном, постоянно откладывая неприятный момент на потом. И вот часы на стене показывали без четверти одиннадцать, а от Володи не было никаких известий. Светлана следила за секундной стрелкой, теряя голову от страха и неизвестности и выглядывая на лестничную клетку каждые пять минут. А стрелка все бежала по своему заколдованному кругу, безостановочно, неуклонно, неотвратимо двигаясь вперед.
Наконец на лестнице послышались шаги и дверной замок щелкнул. Светлана шагнула в коридор и нос к носу столкнулась с сыном. Повернув выключатель, она увидела такое, от чего ее просто пригвоздило к месту, лишив дара речи и способности удерживать свои чувства в узде, – на пороге стоял ее Володька, обнимая за талию размалеванную девицу и победно улыбаясь.
– Проходи! – нарочно громко произнес он, стараясь не замечать возмущенного взгляда матери.
– Добрый вечер, сынок, – произнесла Светлана, стараясь не дать выплеснуться нараставшему внутри раздражению.
– А, мама? – преувеличенно громко проговорил тот, делая вид, что заметил мать только что. – Познакомься, это моя подруга Катя.
Длинное тощее существо с драными волосами неопределенного рыжего оттенка соизволило обернуться к Светлане. На подруге Кате была короткая, по пупок, курточка, черные клешеные штанцы, увесистые ботинки на рифленой подошве и короткий полупрозрачный топик. В левом ухе висело великое множество серебряных колечек, оттягивая его ниже правого и делая похожим на фрагмент сантехнической елочки душа.
Боевая раскраска индейца, вышедшего на тропу войны, и та не смогла бы сравниться с макияжем Володиной дамы сердца. Серебристые блестки, осыпавшись с век, распылились по всему лицу; ресницы от тяжести туши почти склеились, напоминая старинную качественную гуталиновую массу, а румяна, наложенные на щеки, ассоциировались с горячечным бредом тяжело больного человека.
– Здрас-сь-те! – проговорила подруга, с трудом расклеивая слипшиеся ресницы.
– Это что за явление Христа народу? – Светлана кивнула в сторону девушки и посмотрела на сына в упор.
– А что, я уже не могу привести в собственный дом кого хочу? – моментально ощетинился тот.
– Где ты был? – едва сдерживая рвавшееся наружу негодование, проговорила Светлана. – И что за тон с матерью?
– Где был? Пиво пил! – захохотал Володька и метнул взгляд в сторону Кати, проверяя, какое впечатление на девушку произвел его независимый тон с матерью. – Ну что, мы так и будем толкаться в дверях или твое сиятельство все-таки разрешит нам войти и почтить сей дом своим присутствием?
Тон мальчика был не просто нахальным, он был откровенно наглым, причем обидные для матери слова он произносил настолько легко и свободно, будто это не составляло ему никакого труда, по крайней мере, нисколько не тяжелее банального щелканья семечек. От такого напора Светлана слегка растерялась.
– Ты отдаешь отчет в том, как ты разговариваешь с матерью? – спросила Света, и плечи ее удивленно поднялись и тут же опустились.
– А почему я должен перед кем-то отчитываться? – На лбу сына поползли недовольные складочки.
– Прежде всего потому, что ты мой сын.
– И что из того? Я уже вырос, мама, только ты этого упорно не хочешь замечать. Я имею право жить с тем, с кем захочу, и ты мне не указ.
– Я думаю, что девушке пора домой, а нам с тобой придется серьезно поговорить, – строго произнесла Светлана, пытаясь дышать ровнее и не показывать своих чувств. – Я думаю, у нее еще будет время для общения с тобой, а сейчас уже поздно.
– Я ж тебе говорила, что пустой номер, – открыла рот разукрашенная девица, перекосив уголок рта и нахально поглядывая на растерявшуюся от неожиданного появления этой красотки Светлану. Слова ее были обращены к Володе, но глаза не отрывались от лица его матери. – Так что пока, детка, когда подрастешь, звони! – Она развернулась кругом, делая вид, что собирается уходить, и Светлана увидела, как рука Володи взметнулась, мгновенно поймав край расстегнутой куртки Катерины.
– Никуда ты не пойдешь, это я тебе говорю! – упрямо выдавил он, тяжело взглянув на мать из-под нахмуренных бровей.
Таким сына Света не видела никогда. Ноздри его расширились и мелко подрагивали; глаза превратились в две узкие режущие щелочки, горящие недобрым огнем. Сам он весь сгорбился, слегка наклонился вперед и опустил голову.
– Или мы войдем сюда оба, или оба уйдем, – угрожающе процедил сквозь зубы он и вопросительно взглянул на мать, предлагая право выбора ей.
– О чем ты говоришь? – побледнела она. Сердце ее забилось испуганно часто, и одновременно с этим она успела увидеть, что губы девчонки расползлись в довольной ухмылке, а глазки победно заблестели.
– Я говорю о том, что Катерина останется со мной. Если нет – пеняй на себя, я уйду из дома. Так ясно?
– Ты что, с цепи сорвался? – начала терять терпение Света. – Какая муха тебя укусила? Ты готов променять мать на первую попавшуюся юбку! – повысила голос она. – Что с тобой происходит?
– Ничего со мной особенного не происходит! – набирая обороты, взвинтился парень. – Я у тебя что, чего-то попросил? Нет! Я вырос и имею право на личную жизнь, а ты мне мешаешь!
Подруга Катя облокотилась на дверной косяк и с удовольствием наблюдала за разворачивающимся представлением, полностью уверенная в своих силах.
– Разве ты не видишь, что она тебя нарочно провоцирует, добиваясь нашей ссоры? – Светлана посмотрела на пугало в боевой раскраске и поразилась, увидев, насколько ее новое лицо отличалось от того, что было буквально несколько секунд назад. Сообразив, что Володе может не понравиться ее поведение, она нацепила на себя маску ангельского непонимания происходящего и теперь стояла, поглядывая на Володю беспомощно и по-детски незащищенно.
– Я так и знал, что ты будешь против, Катя мне говорила, но я не хотел верить, я думал, что мы с тобой понимаем друг друга! – взвизгнул он, делая два шага назад и подходя к дверям вплотную.
– Ах, значит, Катя тебе говорила, что я не соглашусь? – Глаза Светы уставились в лицо наглой девчонке, но та, пользуясь тем, что Володя ее не видит, продолжала гадко улыбаться, растягивая губы и с притворным сочувствием глядя на мучения матери.
– Да, она говорила, только я не верил и сдуру считал, что ты не такая, как все, а теперь вижу, что она права!!! – сорвался на крик он. – Ты заездила отца, не давая ему дыхнуть, а теперь мешаешь жить мне. Кто следующий – Ленка? Только я двадцать пять лет терпеть и мучиться, как дурак, не намерен! Если не хочешь по-хорошему, будет по-плохому! Моей ноги больше не будет в этой квартире. Живи здесь одна, как хочешь, а меня ты больше не увидишь. Пошли отсюда! – Он рванул девчонку за рукав и загромыхал ботинками по лестнице.
– Володя, вернись! – крикнула Светлана, но шаги сына только участились. Стараясь не слушать рвущегося голоса матери, он спускался все быстрее. – Вернись! Давай поговорим! – крикнула что есть силы Светлана, но в ответ ей грохнула дверь подъезда и наступила тишина.
