Текст книги "Городской роман"

Автор книги: Ольга Дрёмова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 19 страниц)

* * *

От мысли, что коллеги избавили его от неприятной обязанности принимать экзамен у собственной жены, Анатолию было уютно и радостно. Получив листок с номерами групп, где ему предстояло трудиться, он с беспокойством пробежал списки глазами и, убедившись, что Ксюхина группа у него не значится, вздохнул с облегчением.

На самом деле он был благодарен Кленову за его тактичность и чуткость, потому что, присутствуй он на экзамене у жены, куда ни кинь, всюду вышел бы клин. Сдай Оксана экзамен хорошо – те же студенты станут перешептываться, что муж, дескать, пропасть не дал, балл завысил. Сдай плохо – опять беда: до того девочка бестолковая, что даже муж помочь не в состоянии, ну просто полный ноль, да и только.

То, что Ксюха справится и без него, Анатолий не сомневался, правда занималась она совсем мало, но голова у нее на плечах есть, да и умом бог не обидел, ничего, как-нибудь осилит, зато никому обязана не будет.

Покончив с экзаменом, он отправился в библиотеку, чтобы немного проработать материал, необходимый к следующему триместру. Насчет семинарских занятий он был спокоен, а вот за курс лекций на историческом факультете волновался. Конечно, историки и литераторы близки, но все-таки у каждого своя специфика, поэтому лекции необходимо было подкорректировать. Конечно, ничего страшного в новом назначении не было, студенты они и есть студенты, независимо от факультета, но будет лучше, если он явится на новый факультет во всеоружии.

В институтской библиотеке было пусто. Оно и понятно, одно из непреложных студенческих правил гласит, что в день сданного экзамена каждый уважающий себя учащийся просто обязан расслабиться, независимо от того, какой балл ему выставлен, хотя бы даже и неудовлетворительный. Несмотря на то что половина дня оставалась свободной, строгие студенческие порядки предписывали только спать, гулять и безобразничать, ни в коем случае не хватаясь за учебник, иначе все следующие экзамены пойдут наперекосяк.

Откуда взялся этот неписаный кодекс – неясно, но в такие дни время, ценившееся в сессию буквально на вес золота, транжирилось с небывалой щедростью, и веселые студенческие компании можно было встретить повсюду: в кабаках и парках, в кинотеатрах и скверах, – везде, только не в читальных залах. И пусть лучше на подготовку к очередному экзамену не хватит ровно половины дня, но заниматься в день сдачи – дело немыслимое, это знал каждый.

Воспользовавшись тем, что в читалке никого не было, Анатолий выбрал уголок подальше и сел, уютно устроившись за громоздким стеллажом с книгами, закрывающим обзор, но и не позволяющим посторонним любопытничать. Отрешившись от внешнего мира, он ушел с головой в работу, забыв о времени и растворившись в блаженном мире строк.

Тишина, редкий шелест страниц и полное уединение настолько его поглотили, что он не заметил, как с другой стороны книжного стеллажа появились еще двое читателей, судя по всему так же, как и он, считавших, что они находятся в зале одни. Разложив бумаги на столе, они какое-то время работали молча, но, услышав, что каблучки библиотекаря застучали в направлении двери и затихли, один из них прервал молчание.

– Знаешь, у меня сегодня Толина жена экзамен сдавала, – негромко проговорил он. Вздрогнув от неожиданности, Анатолий замер. По голосу он узнал профессора Станского, который принимал сегодня экзамен в сто восьмой группе, где училась Оксана.

– И что? Как она тебе? – хотя второй голос звучал приглушеннее, Анатолий без труда узнал Игоря Никитина, молодого человека лет тридцати пяти, работающего у них на кафедре недавно, чуть больше года, но подающего большие надежды.

Его Анатолий знал неважно, они как-то не сошлись, и общения не получилось, а вот со Станским он был знаком сто лет и считал его человеком не только справедливым, но и исключительно умным. Первым побуждением Анатолия было обнаружить свое присутствие, выйти к коллегам и присоединиться к общему разговору, но желание услышать о своей жене добрые слова оказалось сильнее. Он напрягся, улыбаясь и заранее предвкушая удовольствие от услышанного. Анатолий усмехнулся, подумав о том, что все мы не без греха и от тщеславия не застрахован никто, и он в том числе, и не такой это страшный недостаток, если он, конечно, не выходит за рамки разумного.

– Знаешь, – голос Станского зазвучал напряженно, – это была картина маслом. Мало того что она явилась последней, она еще и ничего не знала.

– Совсем ничего? – поразился Никитин.

– Абсолютно, в ее голове нет даже тех знаний, крохи которых сеют еще в средней школе. Удивительный экспонат эта Оксана, я бы даже сказал, уникальный. Красива, слов нет, но голова ее пуста и не затронута интеллектом ни на грамм.

При этих словах, произнесенных человеком, в компетенции которого он не сомневался, Анатолию стало плохо. Желание обнаружить себя исчезло само собой, его сменило неодолимое стремление спрятаться так, чтобы его не нашли, или убежать подальше от этого места, но бежать было некуда, так что приходилось сидеть и слушать, моля бога о том, чтобы его присутствие не было раскрыто.

– Я видел ее, она действительно красивая, – согласился Игорь, – только с одной красотой жить не будешь, в голове тоже что-то должно быть, иначе эта самая красота так надоест, что на край света от нее убежать захочется. И как с ней наш Толя живет? Он же мужик умный, и, хотя между нами что-то не складывается, он мне чем-то нравится.

– Я Тольку сто лет знаю, он не без причуд, но парень что надо, – согласился Станский, и Толя представил, как он сейчас кивает головой, а его губы складываются в одобрительную трубочку. И хотя предыдущие слова Станского никак не шли у него из головы, ему было приятно, что такой человек, как Михаил Григорьевич, относится к нему с уважением.

Несмотря на свои пятьдесят, Станский выглядел неплохо: высокий рост скрывал излишнюю полноту, делая его почти атлетически красивым, а полные чувственные губы и большие карие глаза придавали его лицу выражение постоянной восторженности и неотразимой привлекательности. То, что он женат, воспринималось им легко, и никоим образом не омрачало его личную жизнь, вися непреодолимым табу на его совести. Романов у него было достаточно, в том числе и со студентками, но встречался он исключительно с теми, кто этого действительно хотел и шел к нему по собственной воле.

– Знаешь, Игорь, когда мужчине под пятьдесят, порой он совершает странные поступки, результаты которых обнаруживаются много позже и иногда являются необратимыми. Чаще всего после таких чудачеств мужчина жалеет о сделанном, но не всегда это можно исправить. Тебе сложно сейчас меня понять, а вот я понимаю Толика на все сто, – тихо произнес Станский.

– Да может, он вовсе и не переживает, что развелся со Светланой Николаевной и женился на молодой девочке. А что, бывает же так, человек начинает все сначала и не жалеет об этом ни капли?

– Быва-а-ает, – протянул Станский.– Только это не тот случай, ты уж мне поверь, Светланочку Николаевну даже рядом с этой, извини, Игорь, прошмандовкой, мне бы и в голову не пришло поставить.

При последних словах Станского Анатолий чуть не ахнул вслух и, сжав кулаки, уже собрался поговорить с обидчиком, как услышал такое, отчего всякая охота махать кулаками исчезла сама собой.

– Зачем вы так о ней, Михаил Григорьевич, тем более что она жена Нестерова, – с укором проговорил Никитин, и в голове Анатолия пронеслось, что, наверное, он был не прав в отношении этого мальчика, человек он, видимо, неплохой.

– А как я должен ее называть после того, как она предложила мне в обмен за тройку в зачетке несколько незабываемых часов в постели?

– Но она же… – растерянно произнес Никитин и замолчал, не зная, как быть дальше. – Я не знаю, что на это сказать, – почти прошептал он.

– Вот и я не знал, – выговорил Станский и шумно выдохнул.

Голова Толи пошла кругом. На какое-то мгновение он перестал соображать, а потом, прикрыв глаза, до крови закусил нижнюю губу. Дышать было больно, грудную клетку сдавило, а в горле появился горький отвратительный ком обиды и стыда. Взглянув на свои руки, он увидел, что они мелко трясутся.

– Удивительный экземпляр эта Оксана, – повторил Станский и несколько раз приглушенно кашлянул. – Я с трудом представляю, как будут складываться наши отношения, ведь нам еще не единожды встречаться на коллективных празднованиях, и как смотреть в глаза Толе?

– А почему вам должно быть стыдно? Пусть стыдно будет ей, – заметил Игорь.

– Да не в том дело, что мне будет стыдно, у меня нет повода прятать глаза перед своим коллегой, просто у меня такое скверное ощущение, будто меня самого вываляли в грязи. Может быть, проводить аналогии в таком случае некорректно, но Светлане Николаевне такое и в голову бы не пришло.

– Я мало знаю женщину, о которой вы говорите, я видел ее всего несколько раз, но она мне очень понравилась. И потом, она ничуть не менее красива, чем эта Бубнова. Неизвестно еще, какой она станет в свои сорок.

– Свете не сорок, ей сорок пять, она моложе Толи всего на три года, – поправил его Станский, и Никитин удивленно качнул головой. – Но я согласен, выглядит она потрясающе. Я думаю, Толя еще пожалеет, что променял такую роскошную женщину на эту дрянь, которая позорит его на каждом шагу. А может быть, он уже пожалел… Хотя кто знает, ночная кукушка всегда перекукует дневную. Если он женился не на личности, а на длинных ногах и красивых глазах, то ему раскаиваться особенно не в чем.

– Михаил Григорьевич, – перебил его лирическое отступление Игорь, – а с Бубновой-то чем закончилось?

На лбу Анатолия выступили крупные капли пота, в данную минуту он искренне ненавидел этого желторотика, так некстати вспомнившего о том, о чем Нестерову совсем не хотелось вспоминать.

– Чем закончилось? – скептически хмыкнул Станский. – Гадостью закончилось, вот чем. Я закрыл ее зачетку и предложил прийти еще раз, а она так тихонечко мне и говорит: «Если вы не поставите мне сию же минуту оценку, то я вынуждена буду рассказать мужу обо всем, что произошло в этой аудитории». Я, честно признаться, опешил. «И что вы собираетесь рассказать»? – спрашиваю я. Она поморгала-поморгала своими глазищами и отвечает: «Правду». Я ей: «Какую правду?» А она: «Правда бывает только одна, профессор. Если вы поступите со мной некрасиво, я вынуждена буду рассказать мужу, что за четверку в зачетке вы предложили мне встретиться с вами в неформальной обстановке, чтобы обсудить данную проблему подробнее. Не думаю, говорит, что мужу придется по вкусу эта история». Вот тут я и сел на одно место.

– Ничего себе! – присвистнул Игорь. – А девочка не промах. Попался наш Анатолий! И что вы решили?

– А что я мог решить? Сначала я собрался выставить ее вон и к стороне. Поверь, с любой другой я так непременно бы и поступил, но Толя мой друг, и его мнением я крепко дорожу. Я взял у нее зачетку и выставил четверку, а потом попросил уйти как можно скорее. Знаешь, я ни за что не расскажу того, что было, Толе, незачем ему краснеть за жену. С кем бы он ни пришел: с Оксаной, Марусей или Фросей – я приму его любого, на то она и дружба, и, если он приведет свою Оксану когда-нибудь к нам на банкет, у меня хватит ума ради него самого не показывать, что между мной и этой… – он замялся, – что-то произошло. Но вот что я тебе скажу: лучше, чем Светлана, ему не найти никогда, сколько бы он ни искал, и, если бы я оказался на его месте, я бы свернул горы, чтобы ее вернуть.

В отдалении послышался звук шагов, приближающихся к библиотеке. Дверь отворилась, и в читальный зал заглянул Кленов. Увидев сидящих рядом Станского и Никитина, он заулыбался и доброжелательно произнес:

– Ну, кажись, ребятки, все. На сегодня отстрелялись. Вы Нестерова не видели? Он мне очень нужен. Говорят, он был где-то здесь.

Анатолий замер, боясь дышать.

– Нет, Леонид Николаевич, – ответил Игорь, а Станский только отрицательно покачал головой, – здесь его не было точно. Может, еще где.

– Ладно, тогда я пойду. Не забудьте, третьего у нас кафедра со всеми вытекающими. – Он хитро подмигнул. – С наступающим вас всех.

– И вас также, – ответили они.

Не успели затихнуть в отдалении шаги Кленова, как по коридору застучали тоненькие каблучки библиотекаря.

– Зиночка, мы несли вахту в ваше отсутствие, – пошутил Станский. – Разрешите доложить: все имущество в целости и сохранности. – Михаил Григорьевич выпятил грудь колесом и, словно военный на параде, приложил руку к козырьку несуществующей фуражки.

– Вольно! – дала команду Зиночка и звонко рассмеялась. – С вами не соскучишься, Михаил Григорьевич.

– Так незачем скучать, Зиночка, Новый год на носу, – радостно произнес Станский, отодвигая стул и выходя из-за стола. – Засиделись мы у вас. Спасибо, что не прогнали. С наступающим вас, здоровья, счастья.

Никитин двинулся вслед за Станским, покачивая головой и глядя во все глаза на преобразившегося в один момент коллегу. Сияющий, словно надраенный до блеска гривенник, он был похож на двадцатилетнего юнца, решившего приударить за хорошенькой библиотекаршей.

Шумно простившись, они вышли из библиотеки, а Анатолий повернулся к окну и замер. Никаких конкретных мыслей у него в голове не было, одна пустота и ощущение чего-то неуловимого, упущенного и непоправимого одновременно.

За окном продолжал идти снег, сыпля мелкими секущими горстками манки, распадавшейся в пыль и оседавшей на чуть принакрытую землю. По дороге пробегали машины, волоча за собой, словно легкий шлейф платья, длинные перекрученные веревки снежных полосок. По обочинам проезжей части возвышались грязные ледяные наросты, подтаявшие во время прошедшей оттепели и взирающие с укором на мир пустыми глазницами. Серый воздух был неподвижен и угрюм, а провалившееся бесцветное небо давило на город, грозя поглотить его своим безмолвием.

На большом старом тополе сидела ворона. Надсадно каркая, она чуть расставляла крылья и, покачиваясь со стороны на сторону, вытягивалась в струнку. Глаза вороны были похожи на две черные блестящие бусины, слепые и остекленелые, посверкивающие неживым пластмассовым блеском. Анатолий, прижавшись лбом к холодному стеклу, видел, как веселилась эта злая тварь, пританцовывая на ветке и истошно хохоча ему прямо в лицо.

Закрыв уши ладонями, он попытался не слушать этого рвущего на части смеха, но карканье отдавалось эхом в его воспаленном сознании, проникая глубоко внутрь и терзая каждую клеточку тела.

Вдруг ворона подпрыгнула на ветке и, широко раскидав в стороны драные черные крылья, рывками поднялась в воздух и скрылась из виду, но карканье не утихло. Отдаваясь частыми толчками, оно исступленно билось в грудной клетке Анатолия, сотрясая его тело с ног до головы. Ударяясь о позвоночник, оно снова попадало в голову и с ломким хрустом падало вниз, к самому полу. Звуки были непонятными, хриплыми и надломленными, казалось, доносящимися не извне, а рождавшимися внутри него. Опустив ладони, он на мгновение прислушался и, наконец, понял, что никакого карканья давно нет, а звуки, доводящие его до сумасшествия, – не что иное, как его собственный смех.

* * *

Поперек сладко зевнул и, не открывая глаз, блаженно потянулся. Сегодня было что-то радостное, что-то, чего со сна он сразу припомнить не мог, но на подсознательном уровне помнил и ждал с нетерпением и трепетом. Это «что-то» было настолько замечательным и непередаваемо волшебным, что Сергей не спешил открывать глаза, чтобы окунуться в будничную действительность проблем, а ему хотелось подольше растянуть удовольствие.

Глядя сквозь полуприкрытые ресницы на пробивающиеся через задернутые гардины слабые лучики света, Поперек жмурился и усиленно отдалял момент, когда придется совершать какие-то телодвижения – умываться, заправлять кровать и приводить себя в порядок. Ослабев каждой клеточкой тела, он напоминал большой переваренный пельмень, распухший, изнывающий под тяжестью набранной воды и выпускающий в кастрюльку мелкие круглые капельки жира. Словно приклеившись к дивану, он буквально разлагался от лени на мельчайшие составляющие, цепляясь за последние остатки сна и не желая вылезать из томительно-очаровательного состояния ничегонеделанья.

Мать гремела кастрюлями на кухне, открывала и закрывала кран с водой; на сковороде что-то отчаянно шкваркало, а по всему дому разносился запах жареного лука. По-прежнему не открывая глаз, Поперек свернулся колесом, разминая затекшие от долгого лежания мышцы спины. От сильного напряжения в спине появилась боль, но она была не резкая, скорее даже приятная, и Серега постарался развернуть плечи таким образом, чтобы снять усталость не только с позвоночника, но и с лопаток. Хрустнув чем-то внутри, он безоблачно улыбнулся и, наконец, открыл глаза.

В комнате было темно. На видике горели зеленоватые циферки, показывающие время, но зрение у Сереги было неважнецкое, поэтому, сколько он ни напрягал свои подслеповатые глаза, разобрать, который час, ему не удалось. По звону посуды на кухне Сергей понял, что мать ставит на плиту чайник, а значит, сейчас около половины девятого или девять.

Сон потихоньку покидал его сознание, уступая место реальности, вспомнив о которой, он снова улыбнулся. Сегодня был не простой день. Кроме кануна Нового года, он нес еще одно замечательное событие, лучше сказать, даже не событие, а удачу, редкостную удачу. Свалилась она на Сергея нежданно-негаданно и оттого была вдвойне желанна и необыкновенна.

Заключалась она в том, что глупый мальчик по имени Володя должен был к сегодняшнему дню разыскать и, кровь из носа, доставить к нему тридцать тысяч, что висели на нем в качестве долга хозяину ларька Шамилю. Конечно, это была не половина, а вся сумма целиком, но глупому желторотику об этом знать не полагалось.

Объясняя нестыковку в деньгах Шамилю, Поперек объяснил, что за воровство с этого наглеца Нестерова стоит снять сумму вдвое больше пропавшей, в качестве, так сказать, компенсации и науки на будущее. Лишний же тридцатник Сергей предложил располовинить, но Шамиль отказался, заявив, что его эти делишки не касаются и что ни в какую грязь он лезть не намерен. Ему, Шамилю, все равно, кто вернет пропавшие деньги, но, если к Новому году это сделано не будет, они пожалеют об этом оба.

Получив, таким образом, добро от своего начальника, Поперек возрадовался, сообразив, что прибыль, на которую он рассчитывал, по счастливому стечению обстоятельств, удвоится сама по себе, без дополнительных усилий с его стороны. Изъятый из палатки тридцатничек лежал у Сереги в надежном месте, целенький и невредименький, завернутый в полиэтиленовый пакетик, дожидаясь своего часа, когда наступит очередь возвратиться назад в папочкину кассу.

Те тысячи, которые сегодня должен припереть этот недоделок Нестеров, ни с того ни с сего возомнивший себя его другом, Поперек решил потратить на благие цели, потому как деньги, упавшие с неба, нужно непременно тратить немедленно, чуть ли не в тот же день, а то как пришли, так и уйдут, это известно каждому.

Нежась под пуховым одеялом, Серега мечтательно распределял предстоящую «получку». Часть денег, тысяч шесть-семь, он положит в банк на черный день, потому что мужик без заначки, что велосипед без колес. Остальные деньги он решил истратить как можно скорее, еще в этом году, но сделать это необходимо с умом.

Во-первых, матери нужна новая шубейка или зимняя куртка. Хватит ей ходить в старых дырах, семью позорить, чай, мужчина в доме, позаботиться о ней есть кому, так что нечего заплатками сверкать, двадцать первый век на дворе, а она все побирается, копейки считает. По представлениям Сереги, на одежку для матери он должен был поистратиться прилично, тысяч пять-шесть выложить придется, а то и поболе будет, но жаться он не собирался: мать одна.

Потом, на Мичуринском у него жила старая бабка, мать неизвестно куда сгинувшего много лет назад отца, которая прикрывала его всю сознательную жизнь, независимо от того, прав он был или нет. Иногда доходило до смешного: сняв с автомобиля приемник или обув с братвой очередной торговый киоск, он приходил к ней под самое утро, уставший и счастливый, полностью удовлетворивший свою потребность в адреналине и разбогатевший в одночасье. Засыпая крепким сном, он был уверен в бабке, как в самом себе и даже больше, зная, что под любой присягой она подтвердит, что весь вечер напролет любимый внучок был с ней, закутывая замерзшую бабушку в теплый плед и читая статьи из любимой газеты старушки.

Никогда никакой выгоды бабка с этого не имела, она просто любила Серегу и, как умела, заботилась о нем, прикрывая его от неприятностей. Справедливости ради нужно, чтобы хоть раз в жизни бабке, повезло.

Прикидывая, чем можно порадовать старушку, Серега подумал, что лучше всего будет, если в ее доме появится настоящий цветной телевизор, а древний, полуразвалившийся черно-белый «Рекорд», доживавший свой век на трех колченогих подпорках, он собственными руками отнесет на ближайшую помойку, которая плачет по этой доисторической развалюхе уже лет двадцать. Конечно, на большой телевизор денег не наскрести, но зачем старой бабке огромный экран? Ей и маленького хватит, все равно любой ныне существующий аппарат больше того, который стоит у нее в углу и молит о пощаде. С новогодними скидками это выльется в пятерик, не больше.

Подсчитав сумму всех будущих покупок, он вывел, что из тридцатника у него должно остаться тысяч тринадцать, а с вычетом долгов, накопившихся за длительное время безденежья, – семь-восемь, но и это приличные деньги, которые он мог тратить на себя с чистой душой.

То, что благими намерениями дорога в ад вымощена, знает каждый, но редко кому приходит в голову примерить это одеяние на себя. Планируя покупку щедрых даров, Поперек не учел, что свое счастье он решил выстроить на несчастье другого. Сказать, чтобы он был злым по натуре, нельзя, но такая элементарная мысль просто не пришла ему в голову, вот и все.

Даже если бы вдруг ему захотелось задуматься над подобным вопросом, он вряд ли бы поступил иначе. В своих несчастьях этот Нестеров виноват сам, и винить в сложившейся ситуации кого-то постороннего просто глупо. Видимо, мальчик вырос в тепличных условиях, так и не поняв, что в борьбе за существование выживает сильнейший. Кого винить в том, что у юнца не работают мозги и полностью отсутствует инстинкт самосохранения? Только его и надо винить, да еще его непутевых родителей, не сумевших за полтора десятка лет вложить ему в голову эту простую истину.

В конце концов, ничего страшного в том, что произошло, нет. Пусть утешается тем, что не все потеряно, если потеряно не все, и пусть начинает с нуля, руки-ноги есть, значит, жить будет. По крайней мере, пусть все случившееся послужит для него хорошим уроком, и, может, до него хоть что-то дойдет, а то так и будет всю жизнь тепличной тряпкой. Может, он, Поперек, научит его уму-разуму, если учить больше некому. Он доброе дело сделает, и его наука обойдется этому паршивцу малой кровью, а другой не пожалел бы парня, выставив его на более значительную сумму. Но он, Поперек, добрый, зачем человеку жизнь портить? Учить не только можно, но и нужно, кто же, как не старший товарищ, поделится опытом? А вот портить не стоит.

Задавив маленького неудобного червячка совести, так некстати зашевелившегося внутри него, Серега вновь повеселел, представив себя в качестве покровителя. Все-таки здорово, что у него голова на плечах, а не пустой чугунок, как у этого нюни Нестерова. Вот и мать порадовать можно будет, и бабку, а от такого сына и внука, как Вовчик, одни беды в семье. Вот что значит неудачный ребенок!

Закончив философствовать, Серега скинул ноги с дивана, сунул их в тапочки и неслышно открыл дверь в большую комнату. Подойдя почти вплотную к часам, он сощурил свои близорукие глаза: обе стрелки слились в одну линию, растворившись друг в друге.

– Без пятнадцати девять, – негромко проговорил он, – пора вставать, нечего бока належивать, нужно делами заниматься.

Действительно, если Поперек хотел успеть на встречу, назначенную Володьке на десять утра у злополучного ларька, то ему следовало поторопиться, потому что до нее оставалось всего ничего, чуть больше часа.