Текст книги "Городской роман"

Закрепив за бра, висящее над диваном, последний хвостик гирлянды, он поставил табурет к стене и с гордостью поглядел на свое творчество:

– Ну как?

– Как здорово, Ванечка, ты просто прелесть! – радостно прощебетала Алена. Потом, несколько раз коротко вдохнув, она бросилась на кухню спасать мясо, и Ванюшка услышал, как, громыхнув крышкой, она стала что-то быстро-быстро резать на доске.

– Слушай, Ален, в комнате я уже все сделал, мне осталось только повесить музыкальную гирлянду на карнизе в кухне, ты, когда освободишься, скажи.

– Ты можешь вешать уже сейчас, – отозвалась она.

– Чего я тебе буду мешаться? У нас такая «большая» кухня, что вдвоем мы там все углы соберем.

– Я все погасила.

– Тогда давай меняться местами. Ты садись вот здесь, на табуретке, а я встану на подоконник, – предложил он. – Скажи, Ален, ты будешь не очень против, если мы пригласим на Новый год Светлану Николаевну? Чего ей одной дома сидеть, у нас же все равно никого не будет.

– А как же твой Колька? Он так рассчитывал закатить гулянку, он на свадьбе с Марьяны глаз не сводил. Ты же вроде как ему пообещал, что мы приедем?

– Я и не забираю своего обещания назад. С тещей мы встретим Новый год, а часам к двум подъедем к нашим. Я думаю, они не обидятся, тем более что гулять будут до самого утра, – отозвался он, перекидывая гирлянду через деревянную основу карниза.

– В Новый год нам машину не поймать, – слабо возразила Алена, в душе согласная с мужем и благодарная ему за его внимательность и понимание.

– Ален, двадцать первый век за окном, – удивился он, – да в Новый год столько бомбил будет – только руку вытягивай, они в очередь становиться будут. А если ты про то, что такое путешествие нам выльется в круглую сумму, так ведь Новый год не каждый день бывает, и потом, спокойствие матери дороже денег!

Аленка посмотрела на Ивана и в который раз подумала, что с мужем ей просто повезло. Он стоял на подоконнике, слегка пригнувшись, касаясь макушкой верхнего края окна. Перекидывая по кругу гирлянду, он улыбался и с любовью смотрел на жену. На безымянном пальце его правой руки поблескивал золотой ободок, а копна светлых волос, усыпанная мелкими частицами фольги от елочных украшений, сияла и переливалась редкими искорками.

– Джингл Бенс, Джингл Бенс, – фальшиво промурлыкал он, и радостно засмеялся. – Ну что, я звоню теще?

– Звони, – согласилась Аленка, – но перед этим ответь мне на один вопрос. Только честно.

– Давай свой вопрос, – кивнул Ваня.

– Скажи, Грачев, ты на ком из нас женился – на мне или на моей маме?

– Я думаю, что на вас обеих, – торжественно произнес Иван и, довольно мурлыкая рождественскую мелодию себе под нос, отправился к телефону.

* * *

– Светлана Николаевна, дорогая, я прошу вас о таком пустяке, что, по большому счету, об этом даже неприлично говорить.

Завуч на мгновение закатила глаза к потолку и недовольно скривила губы. Ну надо же быть такой бестолковой! В который раз она намекает этой толстокожей особе о неординарных обстоятельствах, вынуждающих всех без исключения учителей школы ставить этому мальчику хотя бы «три», а она уперлась, словно мул на ярмарке, и ни с места.

Завуч демонстративно наклонила набок голову, смерив Нестерову неприязненным взглядом и, стараясь сдержать рвущееся наружу недовольство, с нажимом произнесла:

– Если бы речь шла об обычном ребенке, я бы даже не стала заводить разговор, но поймите, что нельзя всех причесывать под одну гребенку. Вы же взрослый человек, – выказывая крайнее удивление, округлила глаза она, – почему я должна объяснять вам такие элементарные вещи?

– Что вы называете элементарными вещами? – поинтересовалась Светлана.

– Вы хотите, чтобы я высказалась в открытую? – изумилась Мальцева.

– Я была бы вам крайне признательна, если бы вы указали мне причину столь лояльного подхода конкретно к этому ребенку. Из девяти оценок, полученных им за триместр, у него семь двоек и две единицы, и меня удивляет ваша просьба «наскрести как-нибудь» троечку.

– Светлана Николаевна, дорогая, не стоит так кипятиться, честное слово, – миролюбиво проговорила Юлия Олеговна. – Скорее всего вам просто неизвестны причины, вынуждающие нас так сентиментальничать с этим ребенком. Я понимаю ваше негодование, мало того, я согласна с вами, что Кондратьев не просто нестарателен или глуп, он невоспитан, хамоват и неприятен как личность, а не только как ученик, но войдите и в наше положение. Мать этого мальчика работает в поликлинике, через которую проходят почти все учителя нашей школы. – Увидев, что Нестерова собралась возражать, Мальцева вскинула на нее свои темно-серые глаза и зачастила: – Не все, конечно, но многие, очень многие из нас пользуются ее услугами, и, что греха таить, услугами не всегда официальными. Скажите, милая, кто из нас не брал хотя бы раз в жизни липовый больничный или не выкупал путевку в какой-нибудь профилакторий за сущие копейки? Это жизнь, без этого не обойтись.

Мальцева скрестила кисти рук и с удовольствием хрустнула суставами. Ее удлиненное смуглое лицо с тонкими, словно ниточка, бровями приняло страдальческое выражение. Коротко постриженные непослушные колечки темных крашеных волос упали ей на лоб. Привычным жестом она откинула волосы и многозначительно улыбнулась.

– Потом, у Глеба есть отец, и не просто отец, а ой-ой-ой какой отец. – При последних словах она показала глазами куда-то наверх. Посмотрев на Светлану, она пружиняще качнула головой и, слегка выставив вперед нижнюю губу, откинулась назад. При этом ее подбородок утонул в многочисленных складках кожи, сползающих чуть ли не от самых ушей и заканчивающихся на груди. – Представляете, какой будет скандал, если сын такого человека получит двойку в триместре?

– Чей бы он ни был сын и где бы ни работали его родители, но сорок ошибок на лист – это просто нонсенс, – категорично отрезала Светлана.

– Милая моя, – сладко пропела Мальцева. – Мне очень жаль, что вы не слышите того, о чем я говорю. Этот мальчик – исчадие ада, и всем он нам стоит поперек горла, но другие учителя смогли найти в себе силы пойти на компромисс, руководствуясь всеобщим благом, и только вы продолжаете портить окружающим нервы. Если вы не хотите меня понять, придется нам разговаривать иначе.

Светлана стояла в кабинете завуча на третьем этаже, а за плотно прикрытой дверью бушевало многоголосое море перемены. Вопя что есть силы, детишки летели по коридору со скоростью выпущенного ядра и не без помощи сердобольных одноклассников стыковались со всем, что попадалось по пути. Получив нужное ускорение, ученики сталкивались с любым предметом, независимо от того, был ли это твердый мрамор подоконников, деревянная поверхность дверей или учитель. Неожиданно наскакивая друг на друга со спины, они падали на рыжую поверхность недавно отциклеванного паркета, увлекая за собой товарищей, а стоящие рядом почитали за великую удачу и редкостное везение запрыгнуть на всю эту кучу малу сверху.

В кабинете завуча было тише, чем в коридоре, толстая дверь гасила звуки, издаваемые резвящимися ребятишками. Светлана смотрела на завуча и слышала, как, словно во время прибоя, дверь ходила из стороны в сторону, подталкиваемая, будто тараном, с другой стороны.

На Светлане был строгий английский костюм, ладно облегавший ее стройную фигуру. Из-под белого воротничка безупречно отглаженной рубашки был виден тонкий вишневый шейный платок, завязанный оригинальным узлом. В тон платку на ногти был наложен лак, а на безымянном пальце левой руки было единственное украшение – золотое обручальное кольцо, изрезанное тонкими насечками.

Светлана была среднего роста, но на каблуках она выглядела почти высокой. Шелковистые волосы, заколотые на затылке зажимом, блестели и переливались разными тонами золотого и каштанового, а на челке отливали в рыжину. Глубокий, почти карий цвет темно-янтарных глаз был великолепен, а подкрашенные ресницы словно подчеркивали их изящный разрез. Спину Светлана держала всегда прямо, может быть, благодаря привычке, а может, из-за каблуков, но никто и никогда в школе не видел ее сутулой или сгорбившейся. Подбородок она вскидывала высоко, по мнению завуча, чрезмерно высоко, демонстрируя излишнюю независимость и, как следствие этого, несговорчивость.

Собственно говоря, дело действительно не стоило выеденного яйца, поставить трояк этому недоделку можно было запросто, спросив его пару раз на переменке и перемешав двойки с тройками, и Мальцевой было совершенно непонятно, для какой цели Нестеровой понадобилось мотать нервы себе и окружающим. Одной тройкой больше, одной меньше, ведь никто от этого не только не умрет, но даже и не чихнет, тогда, в самом деле, зачем понадобился весь этот цирк с принципиальностью? Другая бы давно плюнула, а эта уперлась рогом. Что ж, если она ищет себе приключений для дополнительного адреналина, пожалуйста, она получит его в полном объеме.

– Светлана Николаевна, давайте посмотрим на этот вопрос с другой стороны, – мягко начала завуч. – Я не стану вас уговаривать завысить балл Кондратьеву, просто мне хотелось узнать, кто виноват в том, что мальчик идет на двойку? Насколько я знаю, он учится у вас уже не первый год, следовательно, результат вашего ученика напрямую говорит о вашей квалификации… как учителя. – Юлия Олеговна с удовольствием увидела, что лицо Нестеровой дрогнуло. Не желая, чтобы ее перебили, она заговорила чуть громче: – Я ни в коем случае не хочу умалять ваших заслуг перед школой. Из ваших классов вышли прекрасные ученики, защищающие честь школы на уровне района и даже города. Но согласитесь, дыма без огня не бывает, ведь таких, как этот Кондратьев, у вас тоже не двое и не трое, просто почему-то именно в этом случае вы пошли на принцип.

– Таких, как Кондратьев, у меня больше нет, – спокойно возразила Светлана, и в этот момент завуч подумала о том, что ее раздражает в этой выскочке все, не только безукоризненный внешний вид, но и тембр голоса, излишне высокомерный и безапелляционный. Разница в возрасте между женщинами составляла всего десять лет, но рядом с Нестеровой Мальцева чувствовала себя почти старухой.

– Светочка, как известно, у кого-то щи слишком постные, а у кого-то бриллианты слишком мелкие, у каждого свой подход к жизни и свои возможности, речь о пятерке в данном случае не идет, мы говорим только о тройке, так что перепрыгивать через голову вас никто не просит.

– Но сорок ошибок на лист – это не тройка, – упрямо возразила Светлана. – Если бы он занялся предметом хоть самую малость, я сама бы с чистой душой поставила ему эту тройку, но он ничего не хочет. Мало того, что он не занимается, чувствуя свою безнаказанность, он хамит на уроках, ставя меня в неудобное положение перед всеми остальными учениками.

– Это, милая, ваши проблемы, – усмехнулась завуч. – Мы, учителя, должны не только нести детям искру знаний, мы должны быть еще и педагогами, а какой же вы педагог, если не можете навести дисциплину на своем собственном уроке? Я вижу, дела у вас обстоят из рук вон плохо, – с приторным сожалением проговорила она. – Дисциплина на ваших уроках хромает, успеваемость падает, уже дошло до того, что дети стали скатываться на двойки. Как же так получается, Светлана Николаевна? – И Мальцева страдальчески сдвинула брови.

– Вы хотите обвинить меня в том, что ребенок, не желающий взять в руки книгу, скатился на двойку из-за меня, я правильно вас поняла? – спросила Светлана, и глаза ее от удивления стали еще темнее.

– Вовсе нет, – отрицательно покачала головой Мальцева. – Я хочу сказать, что, видимо, семейные обстоятельства, – она кинула короткий взгляд на левую руку Светланы, – и внутреннее переутомление привели вас на грань определенного состояния, которое можно назвать творческим кризисом. Такое с учителями бывает, – успокоила она. – Как старший товарищ и ваш непосредственный руководитель, я просто обязана протянуть вам руку помощи в трудную минуту. С завтрашнего дня к вам на каждый урок будет приходить кто-то из руководства, кто мог бы, основываясь на своем богатом опыте, дать вам ценный совет. Я думаю, в нашей школе достаточно людей, кто согласится помочь вам. Я уверена, что проблема сойдет на нет и вскоре исчезнет окончательно, но для этого, несомненно, требуется время и терпение.

Улыбка Мальцевой стала благосклонно сентиментальной, глаза подернулись дымкой нежности и понимания, а ресницы часто заморгали, пытаясь выжать из глубоких недр что-то похожее на влагу.

– Если я правильно поняла ваши слова, Юлия Олеговна, то у меня есть альтернатива: либо не упрямиться и выставить тройку этому паршивцу Кондратьеву, либо погрязнуть в ежедневных проверках со стороны администрации? – Светлана подняла голову, и завуч увидела, что в ее глазах появился нехороший металлический блеск.

Этот блеск Мальцева не любила, да что там говорить, просто ненавидела, поэтому, вскинув голову как можно выше и почти распрямив свои бесчисленные складки, она довольно холодно произнесла:

– Вы можете трактовать мои слова так, как вам будет угодно, Светлана Николаевна. Все, что я хотела вам сказать, я сказала и добавить мне к этому больше нечего.

– Если вам добавить нечего, то добавлю я, – неожиданно для Мальцевой произнесла Нестерова. – Я не намерена терпеть хамство по отношению к себе ни в каком проявлении и ни от кого, тем более от мелкого зазнавшегося пакостника, ничего из себя не представляющего. Мне ровным счетом все равно, кто у него родители и чем они так дороги нашей школе. Если вам угодно, можете приходить ко мне на каждый урок, это ваше право, но заставить меня нарисовать тройку хаму и бездельнику не в состоянии даже вы.

Высказавшись, она облегченно вздохнула. За дверью раздался звонок, и впервые Светлана подумала, что он бывает спасительным не только для учеников. Продолжать разговор с Мальцевой ей не хотелось.

– Юлия Олеговна, извините, у меня сейчас урок, мне нужно идти, – проговорила она и уже повернулась, собираясь выйти из кабинета, когда за ее спиной раздался голос Мальцевой.

– Задержитесь на секунду, – произнесла та, и Светлане пришлось волей-неволей остановиться в дверях. – Светлана Николаевна, мне неловко вас расстраивать, тем более что скоро Новый год, но работа остается работой, ведь так? – Она взглянула на учительницу и та увидела, что губы завуча даже подергиваются не то от плохо скрываемой злости, не то в предвкушении гадости, которую она собиралась вытряхнуть на голову несговорчивой коллеги. – Если посещение ваших уроков администрацией и мной, в частности, не даст никаких положительных результатов, на ближайшем педагогическом совете, как это ни прискорбно, мне придется поднять вопрос о вашей недостаточной квалификации не только как преподавателя, но и как педагога.

– Я могу идти на урок? – бесстрастно спросила Светлана.

– Можете, – царственно кивнула завуч.

Когда их разделила дверь, Мальцева прошептала:

– Или-или, дорогуша. Третьего не дано.

* * *

Двадцать седьмое декабря было понедельником, тем счастливым методическим днем, когда Светлане не нужно идти в школу.

Предполагается, что такие дни даются учителю для дополнительной подготовки к занятиям на всю последующую неделю. Считается, что в методдень, забросив личные заботы и проблемы, учителя ни свет ни заря садятся писать конспекты уроков, проверять стопки тетрадок или, того лучше, опрометью бросаются в библиотеки, чтобы заняться чтением научной литературы.

За всех сказать сложно, возможно, что некоторые учителя именно так и поступают, но, помимо необходимости подготовиться к грядущей школьной неделе, у Светланы обычно находилась масса дел и занятий, не касающаяся ее профессиональной деятельности никоим образом. Часть дня она действительно проверяла накопившиеся работы, но вторую часть использовала в своих личных интересах.

Поскольку близился Новый год и через три дня наступали школьные каникулы, у Светы появилась небольшая передышка, позволяющая ей в этот методический день откровенно пофилонить, занявшись исключительно собой и своим жилищем.

Подарки ребятам она уже купила, не забыла никого, в том числе и своего любимого сынулю, временно пребывающего в гостях у бабушки Евы.

Ивана ждала новая белая рубашка в твердой коробочке. Если бы Светлана не любила его так сильно, то она сказала бы, что белые рубашки были назойливой мыслью, своего рода идефикс любимого зятя. В полосочку и с тиснением, с коротким рукавом и длинным, с английским воротником и «стойкой», их было невероятное множество, они занимали все вешалки в шкафу, придвигаясь ближе друг к другу каждый раз, когда счастливый обладатель странной коллекции приобретал очередной экземпляр.

Сначала Светлана и Аленка пытались бороться с такой аномалией, покупая рубашки других цветов. Великолепная цветовая гамма, добротный материал и стильные галстуки должны были оказать на Ивана неизгладимое впечатление и заставить отказаться от своей идеи ходить только в белом. Но все дорогие подарки не смогли поколебать пристрастия Грачева: сиротливо отлеживаясь в шкафу, они были немым укором его необъяснимого упрямства, провозглашавшего, что на свете есть два сорта рубашек: либо белые, либо ни на что не годные. Смирившись с маленькой слабостью любимого мужа и зятя, женщины стали дарить ему новые экспонаты в его коллекцию. Такой поворот событий определенно устраивал Ивана, и каждый раз он радовался подарку, словно ребенок.

Для Аленки мама выбрала красивые сережки. На тонкой, достаточно длинной цепочке крепились два золотых полумесяца, а между ними находился кусочек янтаря овальной формы. Соединение металла было подвижным, поэтому при каждом шевелении пластин янтарная капля подрагивала, отражаясь в отблеске золотых лучей. Пересекаясь, лучи создавали иллюзию льющегося жидкого золота.

Сама Светлана вряд ли смогла позволить себе подобную роскошь, но эти сережки уже давно хранились у нее в шкатулке, терпеливо ожидая того времени, когда настанет их черед. Эти сережки Светлане подарила ее мама, надеясь на то, что, проколов уши, дочь изредка станет носить их, но по молодости Света так и не дошла до института красоты, в парикмахерской делать дырки в ушах откровенно побоялась, а потом было просто не до этого.

Иногда, открыв коробочку, Света доставала мамин подарок и, с осторожностью взявшись за крепление двумя пальцами, смотрела сквозь полупрозрачный янтарь на свет, любуясь разбегающимися бликами, а потом так же аккуратно укладывала их обратно. Сложно сказать, почему она не решилась проколоть уши по молодости, уж конечно, не из страха, это точно, но факт оставался фактом, и сережки сиротливо лежали в потемках, видя белый свет только по великим праздникам.

Теперь Светлана решила отдать их дочери. В отличие от матери Алена прокрутила дырки в мочках почти в пятнадцать, в трудовом лагере, куда попала вместе со своим классом. Не побоявшись ни антисанитарии, ни полного отсутствия знания процесса прокалывания, она самостоятельно перед зеркалом оттянула посильнее мочку уха и, приблизительно определив уровень дырки, прицелилась и проковыряла желанное отверстие.

На ее счастье процесс оказался элементарным и почти безболезненным. Обрадовавшись такому повороту событий, Алена проколола еще одну, повыше, а потом еще несколько. Залив отверстия одеколоном, она просунула в них сережки, которые оказались в тот момент под рукой. Соседки по палате, поделившись кто чем был богат, оценили новизну имиджа подружки, заявив, что для симметрии необходимо провести точно такую же операцию и со вторым ухом.

Когда Светлана увидела дочь на платформе вокзала, она едва не лишилась чувств, до того странным выглядел новый облик девушки. Взяв себя в руки, она нашла в себе силы восхититься подобной находкой, внутренне надеясь на то, что дикое увлечение дочери скоро пройдет и все образуется.

Как выяснилось позже, она была права. Покрасовавшись в дешевеньком металлоломе, Алена стала постепенно убавлять количество побрякушек, висящих на ушах, пока, наконец, не осталась одна пара, выглядевшая неплохо и действительно украшавшая ее. Неиспользуемые отверстия со временем заросли, оставив едва заметные следы от проколов, и теперь дочка носила одни-единственные сережки-звездочки, сверкавшие в мочках ушей маленькими забавными огоньками.

Для Володи Светлана приготовила ролики, его давнишнюю страстную мечту. Сначала она хотела купить ему простые коньки, они были приблизительно в ту же цену, но потом передумала. Во-первых, на роликах можно кататься не только зимой, но и летом, а потом уже несколько лет и холодов-то настоящих не было, все слякоть да изморось, какой там каток, ребятне на площадках впору не на коньках, а на катамаране кататься.

Соседям Светлана купила смешной сувенир. В огромном, чуть ли не в половину человеческого роста, войлочном тапочке, крепившемся к гвоздику за крепкую тесемочную петлю, лежало пять пар таких же тапок, только меньшего размера, рассчитанного на всех жителей квартиры. Три пары были огромного сорок пятого размера, за счет выступающего канта казавшихся больше своей настоящей длины; одна пара – сорок второго, а для Александры – совсем маленькие, тридцать шестого, казавшиеся рядом с огромными представителями мужской обуви почти игрушечными.

В семье Григорьевых тапочки были больным вопросом. От неприятностей была ограждена только сама Александра, по причине того, что ее крохотные тапотушки никому не налезали, все же остальные члены семьи не могли быть уверены, что найдут свою собственность там, где ее оставляли. Умыкнуть чужие тапочки, выходя покурить на лестничную площадку или отправляясь в душ, считалось верхом ловкости и мастерства, поэтому, сберегая свое достояние, все мужчины дома были готовы бороться за них до последнего вздоха.

Самой себе Светлана подарка делать не стала, отложив это занятие до лучших дней. Как всегда, с деньгами было плоховато, да и настроение не располагало. Разрыв с Анатолием был неприятным, но уже достаточно далеким событием, к боли которого она сумела притерпеться, а вот Володя выбил ее из колеи порядочно, нанеся глубокую рану, зарубцевать которую время еще не успело. По сравнению со всем этим неприятности на работе казались булавочными уколами, но и они настроения не прибавляли.

Единственным светлым событием была свадьба ребят, а затем и приглашение к ним на встречу Нового года. Для себя Светлана еще окончательно не решила, как ей поступить. С одной стороны, ей хотелось быть вместе с ними, но с другой – не хотелось им мешать. У них своя компания, интересы, и, наверное, не стоит навязывать им свое общество только оттого, что они, пожалев, решили не оставлять ее в одиночестве на праздник.

Убираясь в квартире, Светлана испытывала чувство удовольствия и горечи одновременно. Ей нравилось наводить порядок, развешивая чистые шторы и раскладывая глаженое белье по полкам. Натертая полиролью мебель блестела как новенькая, вычищенная обивка кресел и диванов топорщилась упругим коротким ворсом, а никелированные краники на кухне и в ванной напоминали маленькие зеркала.

Все эти хлопоты были приятны, но на душе было муторно и неспокойно. Ровно год назад они наряжали елку всей семьей, а потом дружно, впятером, сели за праздничный стол.

Куранты били уже шестой раз, а Анатолий все никак не мог открыть бутылку шампанского, – казалось, что пробка срослась с горлышком навсегда. Володька страшно нервничал, что его желание пропадет так бездарно и что придется ждать еще год. Иван подсмеивался над ним, пророча всякие ужасы, а Аленка дергала своего тогда еще гражданского мужа за рукав, призывая к сознательности и состраданию. Наконец, когда дело приняло серьезный оборот, и куранты стали неоднозначно намекать на то, что пора желающим поторопиться, пробка выстрелила в потолок, окатив всех сладким новогодним дождем.

Тогда, под звон гулких ударов, Светлана загадала, чтобы в ее жизни случилось что-нибудь новое и необыкновенное. Да, нового и необыкновенного в этот год у нее было хоть отбавляй. Светлана горько усмехнулась и подумала о том, что старое было, пожалуй, не хуже.

Очнувшись от воспоминаний, она обнаружила, что сидит на подлокотнике кресла и держит в руках тряпку, которой недавно стирала пыль с мебели, а на тумбочке около телевизора разрывается телефон. Бросив тряпку на стол, она вытерла руки о край фартука и сняла трубку.

– Я вас слушаю, алло! – проговорила она.

– Минутку, – прозвучал мелодичный голос девушки, и в трубке послышалась приятная мелодия.

– Алло! – Светлана дунула в трубку, но музыка продолжала звучать, стараясь заинтересовать своими переливами. – Что бы это значило? – Света слегка постучала по пластиковому корпусу, но, несмотря на звучащую мелодию, чувствовалось, что на том конце трубки никого нет. – Странно, – удивленно произнесла она, решив, что это чей-то розыгрыш. Внезапно в трубке что-то щелкнуло, и музыка исчезла.

– Алло! – раздался мужской голос. – Нестерова Светлана Николаевна?

Светлана удивленно посмотрела на себя в зеркало.

– Да, – неуверенно произнесла она.

– Вас беспокоят из редакции журнала «Фантазия». Моя фамилия Меркулов, зовут Дмитрий. Осенью вы прислали на конкурс снимки своих работ.

– Да-да, – проговорила Света. Сердце ее радостно стукнуло, и в зеркале она увидела свое улыбающееся отражение. В самом деле, звонок сулил что-то хорошее. Если бы она проиграла конкурс, ей бы не стали отзванивать. – Да, я отсылала фотографии, – сказала она и затихла, внимательно прислушиваясь к голосу на том конце трубки.

– Светлана Николаевна, у меня для вас хорошие новости, – проговорил мужчина, и Света отметила, что голос у него совсем не старый, он, наверное, не старше сорока пяти-сорока восьми и что интонации этого голоса мягкие и очень приятные. – Я хотел сказать, что решением конкурсного жюри ваши работы признаны лучшими.

– Правда? – растерялась она.

– Самая настоящая, – серьезно подтвердил тот, но в его голосе Света расслышала веселые нотки. – Светлана Николаевна, кроме обещанной премии, которую вы сможете получить после публикации результатов конкурса в следующем номере журнала, у нас специально для вас есть, на мой взгляд, ряд интересных предложений, так что если вы не против, то в самое ближайшее время мы хотели бы увидеть вас у нас в гостях.

– Я не против, а когда мне приехать?

– Я думаю, встречу мы назначим после новогодних праздников, числа двенадцатого-тринадцатого января. Как вы на это смотрите? – предложил он.

– Я смотрю на это положительно, – пришла в себя Светлана. – Я так рада, спасибо вам большое, – произнесла она.

– За что же спасибо? Это вам спасибо, у вас просто замечательные работы. Давайте договоримся так: одиннадцатого вряд ли, а вот двенадцатого… что это у нас будет? Среда. Двенадцатое – среда. Позвоните мне, пожалуйста, в среду, и мы обговорим все подробнее. Хорошо?

– Хорошо, я перезвоню обязательно. А во сколько это удобнее сделать?