Текст книги "Обратная сторона"
Автор книги: Ольга Иженякова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 12 страниц)
Глава четвертая
Праздник медведя
В это время я взяла на работе отпуск за свой счет и снова поехала на Север – на этот раз отдохнуть.
Там меня ждало одно из самых интереснейших событий в году. Ближе к концу ноября традиционно обские угры (ханты и манси) отмечают праздник Медведя.
Парадоксально, но даже в наше время этот праздник считается одним из самых главных в году – наряду с весенним днем Вороны, знаменующим начало теплого периода.
А еще здесь трепетно относятся к срочной службе своих сыновей в вооруженных силах. Тут есть чем гордиться! Ведь сынок научится умело обращаться с огнестрельным оружием и, может быть, даже последней модели. И тогда он наверняка, вернувшись, научит этому весь род и расскажет какие-то армейские новости, а военную грамоту ханты и манси уважают.
И кто знает, может, в недалеком будущем на праздник Медведя дембель из рода ханты станет самым главным участником церемонии, а это, ох, какой почет! И какая гордость матери – ведь это она родила молодого воина!
Итак, праздник Медведя…
Медведь в здешнем миропонимании – это не только лесной зверь, но и возвышенное существо. Давным-давно он жил на небе, но его неудержимо влекла земля. Его отец, верховный бог, уступил просьбам сына и спустил его в люльке на железной цепи на землю, поручив блюсти здесь порядок и справедливость, не причиняя людям вреда. Однако медведь, узнав людей, нарушает наказ отца и, как предписано богом, охотники его убивают и устраивают обрядный праздник – медвежьи игрища, в честь небесного зверя. Медвежьи игрища имеют четко организованный порядок, который включает в себя охоту; доставку медведя домой; встречу в поселке и подготовку к встрече внутри дома; медвежий праздник (песни, танцы, представления); вынос медведя из дома.
Театральное действо происходит, конечно же, во время медвежьего пира, ну а щекочущее нервы – во время охоты. При этом убийство медведя всегда выглядит как бы случайным, преследовать лесного зверя было бы просто опасно. Если, к примеру, охотник обнаружил логово медведя, то он сообщает об этом лишь ближайшим друзьям, рассказывать многим он не решается, опасаясь, что медведь своей звериной интуицией может почуять неладное. Хотя, как показывает многолетняя житейская практика, любой уважающий себя охотник еще с осени имеет на примете несколько берлог, на то, собственно, он и охотник.
Перед началом охоты (как правило, вечером) все собираются в доме у хозяина, где хозяйка всем подает еду и питье. При этом хозяин обязательно проводит обряд очищения. Он сжигает в ложке кору пихты и окуривает этим пищу и мужчин – будущих участников охоты. Все они должны быть освобождены от всего нечистого, что могло бы вызвать гнев медведя, и особенно от того, что связано с прикосновениями к женщине – разумеется, в самом интимном понимании этого слова.
А еще накануне охоты нельзя употреблять спиртное, отчего лица у всех охотников невероятно скучные и серьезные. Довольно, кстати, редкое зрелище: большая компания мужчин остается трезвой на протяжении всего вечера…
При окуривании произносится странный заговор: «Сыночек, доченька. Мы приходим к тебе. Если твой ум направлен к селению с маленькими девочками, с девочками, с маленькими мальчиками, с мальчиками, то подожди!»
Выходят охотники из дома рано на заре, идут тихо, чтобы никто не заметил.
Перед тем как выйти из комнаты, крестят глаза перед изображениями святых. Особенно почитается у народностей Севера Николай Чудотворец. Эта икона имеется практически в каждом доме. После этого охотники перешагивают через дымящуюся ложку.
Оставшиеся дома должны блюсти чистоту. Пока длится путь к берлоге и убиение, нельзя подметать пол, стирать и громко говорить. О телевизоре на это время лучше забыть, впрочем, в эту пору, как правило, не до него. Если запрет не соблюдать, то «медведь будет злым».
Ждать домашним полагается до первых четырех выстрелов. Прогремевшие рядом с деревней четыре выстрела означают, что медведя убили, шкуру сняли и вот-вот занесут в деревню, точнее, во двор хозяина.
Кстати, шкуру у медведя снимают вместе с головой. И вообще для этого случая северянами разработан условный язык. Так, шкуру называют «изготовленная матерью мягкая одежда», снег – «белая пыль», ружье – «гремящая вещь», а самого медведя не убивают, а «низводят» из леса.
Подъем зверя из берлоги – обязательное условие его добычи.
Встречают охотников радостными криками, поливают водой или порошат снегом.
А медведя заносят в дом через заднее окно, кладут на подставку в священный угол и наряжают. Если медведь самец, то ему на голову надевают разукрашенную шапку, на шею повязывают платок; а если самка – на голову повязывают платок, на шею – женский воротник, чаще всего из куницы, расшитый бисером и мелкими монетами. Когти медведя украшают кольцами.
Но это еще не все. Обязательно медведю нужно закрыть глаза, чтобы он не увидел и не наказал тех, кто его убил. Для этого подойдут как монеты, так и медные бляшки. После шерсть зверя обязательно расчесывают деревянной палочкой с вырезанными зубцами. Затем медведю предлагают в чашечках и берестяных сосудах угощение: вяленую рыбу, хлеб, печенье, кедровые орехи, рыбий жир, водку и непременно горсть деревянных стружек, чтобы медведь мог обтереть пасть.
Вот, собственно, и все приготовления. После этого в комнату обычно заходят совершенно пьяные охотники и начинается сам праздник, который длится семь дней и ночей, по количеству духов – гостей любого медвежьего праздника.
Что касается других гостей, то на медвежьи игрища съезжаются представители нескольких родов. В конечном итоге медвежатины на всех не хватает, ведь сейчас ханты и манси стали более-менее просвещенными и мясо варят несколько часов, чтобы избежать даже малейшей возможности заражения трихиниллезом. Да и медведи пошли не такие упитанные, как были раньше.
Да, и еще. Перед мордой медведя нужно обязательно установить семь столбиков, опять же по числу духов. Столбики называются ссоуюх – не так-то просто выговорить, даже с моей способностью к языкам! Каждую ночь сжигают по одному столбику. А в углу напротив медвежьей морды родственники складывают семейные тотемы, которые привезли с собой. Тотемы вырезаны, как правило, из дерева и изображают разных птиц и животных.
Считается, что никому чужому их показывать нельзя, иначе это принесет неудачу. Я, например, пыталась пару раз их фотографировать, но ничего из этого не вышло: каждый раз пленка оказывалась почему-то засвеченной. Вот и не верь после этого в разные народные хитроумности.
В первый вечер охотники обязательно должны что-нибудь спеть. Но поскольку сейчас мало кто знает языки северных народов, то поют в основном на русском…
Естественно, что в этой уникальной программе обязательно присутствуют танцы с переодеваниями мужчин в женское, а женщин в мужское. При этом строго запрещается называть актеров по именам. Ну и конечно, охотники на празднике много врут, впрочем, как обычно. Не обходится медвежий праздник и без гаданий. Предсказывают, когда и кем будет убит следующий медведь, кто за кого выйдет замуж, а у кого ребенок получит высшее образование (даже так!). В общем, за семь дней случается всякое: происходят помолвки, разные купли-продажи, обмен подарками и многое другое.
А на рассвете седьмого дня шкуру из дома выносят (по правде сказать, запах от нее далеко не самый приятный), причем выносят шкуру не через дверь, а в оконный проем. При этом обязательно стреляют, а хозяин должен сказать следующее: «Два охотника сопровождают тебя. Пусть твои чувства не будут скудными, не будут недружелюбными, мы ели и пили на твоем празднике».
Ну а когда все гости разъехались, мне можно наконец-то включить стоящий в углу компьютер, который во время праздника занавесили скатертью, и все записать, пока не вылетело из головы. Кто знает, удастся ли еще раз побывать когда-нибудь на медвежьем празднике, который, честное слово, гораздо содержательнее встречи Нового года.
К тому же меня с работы в последнее время отпускают очень неохотно.
Поэтому я решила на всякий случай проститься с тайгой. Ее люди, стойбища, незамысловатые избы и чумы, которые все время пытается разрушить наступающая со всех сторон цивилизация, давно стали неотъемлемой частью меня.
Милый и такой теплый Север! Я тебя (в охапку с ноутбуком, диктофоном в кармане и фотоаппаратом за пазухой) весь обошла пешком, объехала на оленях, собаках, снегоходах, легоньких лодочках, катерах и «уазиках». Ты мне открыл интересный, удивительный мир. Научил жить и чувствовать, воспитал вкус и любовь к своему сумасшедшему быстротекущему времени, подсказал как культивировать счастье, а покой и душевное равновесие сделал ежедневной потребностью…
Пока я сидела за компьютером и сосредоточенно работала, в комнату неслышно вошли двое вчерашних гостей, с которыми я накануне так весело отмечала медвежий праздник, и предложили мне написать о медвежатнике Иване. Он принадлежит к тем людям, которым на роду написано быть первым в самой мужской профессии на Земле.
Я, естественно, тут же согласилась.
Иван – охотник от Бога. За свою жизнь он завалил девяносто шесть медведей, причем на некоторых охотился в одиночку. Таких, как он, в нашей области, а может, и во всей России, пожалуй, больше нет.
Иван как свои пять пальцев знает следы птиц и зверья, обитающих в тайге, знает законы леса, которые свято чтят представители северных народностей – ханты и манси. И конечно, каждый раз, собираясь на охоту, верит в удачу. Без этого никуда. Ружье у него тоже особое, «фартовое», как он называет. На вид обычная двустволка, а на ней тоненьким шрифтом нацарапано стихотворение Никитина «Утро». Это, говорит охотник, и придает заряд бодрости в моменты отчаяния и холода – непременных спутников любого северного промысловика.
И хотя стихотворение написано без ошибок, с грамотой у Ивана с детства напряженка. Так вышло, что он всего три класса закончил. Служба в армии не в счет, хотя поначалу на нее возлагались большие надежды. Увидев, как стреляет таежник, в армии сразу решили – парню надо дать возможность развивать свой талант в полную силу. Такие люди стране всегда нужны, а грамотно писать вовсе не обязательно, ученых нынче и так много. Так и вернулся Иван домой, из всех армейских наук освоив в полной мере только снайперскую. Дома устроился охотником в леспромхоз, женился и вскоре заработал репутацию самого удачливого и смелого представителя своей профессии.
Говорит Иван мало, в основном за него рассказывают жена и старшая дочь – обе Надежды:
– Вы с папой, пожалуйста, попроще будьте. Он ведь охотник до мозга костей. А охотники вам мало чего могут рассказать. Говорят много обычно те, кто с людьми каждый день общается, с словами правильно обращаться умеет, а папа месяцами пропадает в дремучей тайге, у него даже радио нету. Он абсолютно никаких новостей не знает. Мы ему газеты с собой время от времени даем, но он редко их читает. Иногда вообще не знает, что в стране-то происходит, в мире. А про трагедию в Беслане папа, например, узнал только вчера, то есть два месяца спустя. Долго ругался и от ужина отказался – сказал, что сыт по горло… новостями.
…К ружью Ивана приучил отец. Так вышло, что в расцвете сил он заболел неизлечимой болезнью и каждый прожитый день был на вес золота. Отец решил во что бы то ни стало всех своих четырех сыновей научить охотничьему ремеслу, чтобы, значит, с голоду без него не пропали.
Ивану было шесть, когда он впервые поднял тяжелое ружье, с тех пор с ним и не расстается. Ружье по мере взросления становилось все легче, а вместе с этим приходил и опыт, и знание леса.
Первая серьезная добыча – глухарь. Охотник рассказывает о нем с придыханием, как будто дело происходило только вчера, глаза блестят.
– Мне тогда было семь с небольшим. Иду, гляжу на кедрач, на самые маковки. Накануне снег выпал, но мелкий, несерьезный такой. И вдруг прямо передо мной глухарь – вот такенный (показывает на кухонный стол), на ветке туда-сюда, туда-сюда раскачивается, аж ветка-то прогибается под его тяжестью. Во, птица-то какая! Сейчас таких нету, все мелкие пошли, шустрые. Я прицелился, она – ноль внимания, раскачивается дальше туда-сюда, туда-сюда. Выстрелил. В шею попал. Глухарь неуверенно взлетел, сделал круг и упал на землю, недалеко от меня.
Потом вскоре я еще двоих положил. Радости было – полные штаны. А дома как уважать стали. От старших братьев я после этого дня даже щелбаны перестал получать. Во, привилегии какие! Тяжело оказалось таскать глухарей по первости. Я сам-то был ростом чуть повыше рослого глухаря. Зато сколько радости потом каждый раз было в доме. Глухари, они ведь жирные, вкуснющие! А нас, такую ораву, попробуй прокорми!
Удивляли куропатки. Еще лет пятнадцать назад они были ленивые, непуганые, сидят на ветке аккуратненько, как куры на насесте. Подойдешь совсем близко, выстрелишь, одна упадет, а другие редкий раз реагируют. Это мне запомнилось на всю жизнь.
– Вы всегда с собой в лес берете ружье? – задаю я вопрос Ивану.
– Нет, конечно. Можно ведь просто силки ставить, это тоже охота. На зайца или лису там. Правило здесь должно быть одно – надо убивать ровно столько, сколько тебе и твоей семье надо. И не больше. А охота ради развлечения или отдыха – это, извиняйте господа хорошие, не по мне. За это, как говорят местные ханты, боги наказывают. Вот поэтому я сейчас и на медведя больше не хожу. Шкура мне ни к чему – вон в предбаннике висит, и ту не сегодня-завтра моль побьет, а мясо можно и в магазине купить, сейчас его хоть отбавляй. Медведи, говорят, сейчас болеют чем попало, экология, сами понимаете, какая. Куда это годится?..
Возникает долгая пауза. Я смотрю на богатырские руки Ивана и думаю, что с такой силой, какая наверняка заключена в этих руках, никакой зверь не страшен и ружье не всегда можно с собой брать.
– Ты бы про Белую гору журналистке рассказал, – толкает охотника в бок жена.
– А чего тут рассказывать? – вздыхает Иван. – Белая гора – это запрет. Это крест. Все! Ни-ни. Там раньше, как я понимаю, ханты жертвы приносили. Считается, что на ней все животные неприкосновенны. По местному поверью, на ней разные духи превращаются в животных, а потому убивать их, понятное дело, нельзя. Я раньше, по молодости, во всю эту чепуху не верил. Ну, мало ли что наплетут. Сказки-то многие нынче мастера сказывать.
А тут напарник мой, Витька, взял да и завалил на Белой горе лося. Дело-то обычное, кажнодневное, так сказать. Так у него после этого кругом по жизни нелады пошли. Старший сын через неделю, не поймешь от чего, застрелился, жена ногу кипятком обожгла, а потом и того… стала у нее крыша ехать. Сейчас на инвалидности сидит. Дочь уехала в Ростов к тетке и пропала где-то в дороге. Первые пять лет ее шибко искали. К бабкам обращались, на телевидение центральное, в передачу, которая людей ищет. Красавица редкая была Аленка, коса у нее толщиной в мой кулак… ан нету ее, как в воду канула. Вот и не верь после этого в хантыйские сказки-то…
Иван замолкает ненадолго, а потом, тяжело вздохнув, продолжает:
– После войны развелось в нашей тайге много медведей. Ох, много! Видать, пришли со средней полосы России, там же бои шли. Ну и они, значит, чтобы от войны подальше-то. И жестокие такие, кровожадные, не в пример нашим, таежным. Вред они хозяйству приносили непоправимый. Сначала стали колхозных коров и коней таскать, а потом и до деревенских собак, которые на цепях-то сидят, добрались.
Ружья тогда не у всех были. Нищета кругом. Бывает, услышит в доме хозяйка, как пес скулит, выглянет, а там косолапый его оприходует. Ну и что она, баба, сделает? Закроется на засов покрепче, да и с ребятишками ревет, Тузика своего оплакивает.
Страдали от медведей и люди. Сильно страдали. Одному охотнику, например, медведь ногу откусил, а нашему соседу Митьке лицо до самых костей расцарапал. Еще одному мужику и вовсе голову когтями пробил. Он лет десять после этого еще жил, но уже, как бы это сказать, не в своем уме. И это только у нас. А вообще медведь тогда свирепствовал по всему тюменскому Северу, кого хочь спросите. Лютость свою показывал – мол, зачем его потревожили, с родных мест согнали?
Тогда власти собрались и приняли такое решение: за каждую шкуру медведя выдавать охотнику премию в тридцать рублей, а также четыре талона – на сахар, муку, спички и мыло. Самое главное для жизни. А чего еще, спрашивается, деревенскому человеку надобно?
Тут-то и началась настоящая охота на косолапых. Охотились компаниями по четыре-пять человек, собак специально натравливали. Тогда в наших краях Потапычу туго пришлось. Да и голодные все были. Еду хорошую, почитай, только во сне-то и видали.
Я всю молодость мечтал о таком бутерброде: толстый кусок хлеба, значит, сверху полить растительным маслом, а потом сахаром присыпать. В двадцать семь, кажется, я только смог себе этот бутерброд позволить. Как сейчас помню то удовольствие. В жизни ни о чем другом не мечтал…
Но наиболее сильное впечатление произвела на Ивана личная встреча с медведем.
– Как-то весной я заночевал в лесу у себя в избушонке, вышел по нужде, извиняюсь, штаны приспустил, а медведь прямо на меня как прыгнет, как припрет к стенке, а сам игриво так присел рядом.
Ну, чисто цирк! В полуметре всего, представляете? И глазами так внимательно за мной следит, интересно ему видать, что я буду делать. А я стою, к стене прильнул, не шелохнусь. И так продолжалось минут двадцать, наверное, не меньше. У меня вся жизнь перед глазами пробежала.
Я стоял ни живой ни мертвый, до двери метра четыре, так мне еще надо было ее открыть, оборачиваться. Все, думаю, конец. У меня как раз Санька родился, еще даже месяца не прошло, жалко-то умирать вот так было, ой, не передать, как!
А медведь понюхал воздух, повернулся и медленно ушел, не оглядываясь. Я тогда вспомнил, что при мне ружья нет, быстро забежал в дом, схватил ружье, оно у меня всегда заряженное на случай чего, – вернулся, а медведь, как в кино, по берегу медленно-медленно идет. Стрелять в него я передумал. Что-то человеческое в его характере проскользнуло.
Иван считает, что у каждого медведя свой неповторимый характер. И если один будет на человека охотиться, то другой постарается избежать встречи с людьми и спрятаться или же мирно лечь спать.
Как-то по зиме охотник заприметил в лесу местечко, как ему показалось, идеальное для берлоги, ну и решил его внимательно рассмотреть – убедиться в правильности своей догадки. Только-только наступил на сбитую ель, как тут же с треском провалился, а из берлоги вылетел разъяренный зверь. На счастье Ивана обе собаки были рядом, и зверь сразу же за ними погнался. Собаки покружили-покружили по тайге и обратно к хозяину вернулись. Медведь так их и не догнал и исчез в лесу.
– В другой раз, – рассказывает охотник, – медведица меня сама подкараулила. Ветер дул с моей стороны, и собаки ее учуять не могли. Подошел я вплотную к ней, а она как прыгнет. На какую-то долю секунды ее собаки отвлекли, а потом я быстро сообразил что к чему и выстрелил. Прям в переносицу, не прицеливаясь, попал.
Медведя завалить – это всегда удача, но тогда у меня радости не было. Один на один, как первобытный какой. Да и страшновато это всегда. Если кто говорит, что нету у него страха – не верьте.
А еще Иван завалил около ста лосей и оленей. На его счету также несчетное количество белок, колонков, горностаев, куниц, лис, зайцев, выдр… Все это добро он обычно сдавал в местный леспромхоз, где честно работал вплоть до самой пенсии.
Сейчас на охоту выезжает редко, охотится в основном на гусей и уток. Стреляет мало, берет от тайги ровно столько, сколько нужно им вдвоем с женой на пропитание. У детей давно свои семьи, и на них добывать уже не нужно.
А раньше сколько, чего и когда нужно добыть решало за него государство. Причем сдавать нужно было не только шкуру, но и мясо. Помимо зверья охотники сдавали также рыбу. Тоннами. И здесь Иван отличался – всегда перевыполнял план по рыбосдаче.
Правда, несмотря на успехи в рыбном промысле, за ним прочно закрепилась кличка Медвежатник, но охотник не обижается на судьбу, а с возрастом стал немножко философом. По-прежнему живет подолгу в тайге, а оттуда возвращается с… грибами, ягодами, кедровыми орехами. Такого в молодости за ним отродясь не водилось. Недоумевающей жене говорит, что зверь – это как человек, только благороднее. Вон по телевизору на всех кнопках сейчас секс показывают, люди уже этого перестали стыдится, а у зверя все по-другому. У него, зверя-то, когда сезон любви наступает – он от посторонних глаз прячется, чтобы все было по-настоящему, по-природному.
Еще у меня охотник спросил, что случилось с актером Сергеем Бодровым. Он его фильм «Медвежий поцелуй» два раза смотрел – хорошо сыграно, философия у фильма правильная, природная.
Я неуверенно мотнула головой.
– Раньше, помнится, – сказал Иван, – этого актера по телевизору часто показывали, на многих передачах он выступал, рассказывал что-то, смеялся, шутил. А сейчас что-то перестали показывать – видать, за границу сманили. У нас многих правильных людей за границу сманивают, а наши почему-то не хотят удержать…
У меня не нашлось, что ответить охотнику, и мы быстро попрощались.
Я часто вспоминаю одного странного спутника – мне как-то случилось с ним ехать в Приобье в одном купе. Имени я его, к сожалению, давно не помню. Он рассказал, что в их селе есть старый храм, построенный еще в начале позапрошлого века. На вид обычная церквушка, каких в нашей стране тысячи, но дело не в ней.
Прямо на ее куполе растет… яблоня. И что особенно примечательно, каждый год без исключения она плодоносит!
Казалось бы, будущего у этой яблони нет: нельзя же корни пустить в толстую стену храма, и селяне почему-то каждый раз уверены, что в следующем году она обязательно погибнет – но нет же! Исключительно каждую весну она покрывается молочно-белыми цветами, потом лепестки облетают на церковный дворик, и прихожане целыми неделями ходят по нежному весеннему шелку, а к осени ее ветки ломятся от ароматных фруктов, которые скатываются с мшистой крыши прямо под ноги людям.
Никто не помнит, сколько яблоне лет, старожилов в этом селе давно нет. Тем людям, которые живут в селе, кажется, что яблоня на крыше храма была всегда. И если им случается знакомиться с жителями соседних деревень, то они вместо названия своего села обычно говорят: «А я оттуда, где на крыше церкви яблоня плодоносит».
Образ яблони в моем сознании почему-то тесно переплелся с образом дорогих моему сердцу мест. Их совсем немного, и у них нет будущего. Что стоит на месте дремучих лесов, болот, таежных равнин с обитающими в них маленькими, но невероятно самобытными и простыми народностями построить холодные каменные города, где прочно поселяются стрессы, суета и вопиющее людское одиночество?
Но ведь яблоня не просто растет и цветет, она еще и плодоносит! Вот в чем дело! И слава Богу, что никому из селян не пришло в голову яблоню пересадить. Что-то мне подсказывает, что она не прижилась бы. Хотя я лично никогда ее не видела, зато заочно сразу же в нее влюбилась. Бывает такое.
Впрочем, хочу заметить, что далеко не всегда среди тайги вырастают города-неудачники. Исключения все же случаются, но только одному Богу известно, какой ценой они даются.
Есть города-сады среди тайги. Уж я-то, как никто другой, знаю.
…Вполне скромный поселок в огромном Ханты-Мансийском округе – Лучинск называется.
Это маленький островок европейской цивилизации среди непроходимых болот. Просторные улицы, разноцветные дома. Здесь невероятно медленное движение жизни, даже начинает казаться, будто все горожане перед выходом из дома специально пьют валерьянку, чтобы ходить медленно, наслаждаясь красотой поселка, например, цветом фонарей, гармонирующих с северным сиянием, и факелами газовых месторождений, расположенных неподалеку.
Этот поселок отличает то, что власти терпимо – пожалуй, даже слишком терпимо, – относятся к горожанам. Такое в России встретишь, увы, не часто. К тому же эти самые власти постоянно получают за свой поселок награды самого высшего уровня.
Здесь все ухожено, чисто и очень красиво. Секрет прост. Я узнала о нем, когда приехала сюда однажды.
Зрелище странное. Кругом на много-много километров видны нефтяные вышки. Нефть качают и днем и ночью, не переставая: одна вахта сменяет другую, а ту – третья. После снова заступает на дежурство первая… И так, наверное, будет, пока всю земную кровь не скачают. До капли.
Рядом с поселком много деревушек, привычно загаженных, как это общепринято у нас в России, а в Лучинске, который находится от них всего в нескольких километрах, уютно и чисто.
Глава администрации в приватной беседе как-то признался мне:
– Денег на благоустройство не жалеем и сил, признаться, тоже. Известно, например, какое короткое наше северное лето, так мы заранее запасаемся рассадой садовых цветов в четыре раза больше положенного.
Первый раз, например, высадим на клумбы, цветы продерживаются от силы неделю, их горожане с каким-то особым остервенением срывают или выдирают прямо с корнями. Второй раз они, бедные, продерживаются чуть больше – недели две, максимум три. Третий – еще больше. Ну а то, что высадим в четвертый раз, уже, как правило, не срывают. Просто некогда или неохота. Четвертая рассада доживает обычно до первых заморозков, которые начинаются в августе.
Ну, цветы ладно. Тут объяснение можно найти. Северные люди – дикие, к зелени, как известно, не особенно-то привыкли. Другое дело, что, оказывается, и к чистоте тоже!
Взять, к примеру, нашу набережную: небольшую, но отделанную под питерскую, с фонарями и фонтанами. С той лишь разницей, что через каждые четыре метра на ней стоят шикарные мусорные урны в уникальном архитектурном стиле.
И что же? Два раза в день убирают наши дворники набережную и каждый раз собирают горы мусора. Ну не принято у нас бросать мусор в корзину! Не принято! Люди гуляют по набережной с колясками, на велосипедах или же просто пешком и бесконечно гадят, гадят, гадят. Другой бы глава поселка плюнул, а мне интересно – когда-нибудь этот народ научится убирать за собой. Четырнадцать лет учим, учим, а все без толку.
В этих краях хозяева жизни – иностранцы. Они приезжают на Север, останавливаются в дорогих гостиницах и… весь мир сразу начинает вращаться вокруг них. Кофе? Водку? Дорогую рыбу? Девушек? Пожалуйста! Возьмите все и сразу!
А те, кто добывают нефть, от зари до зари торчат на месторождениях, получают за свои труды, конечно, гораздо меньше того же иностранца, который торгует нашей нефтью. Это он хозяин жизни, а не наш русский работяга. В итоге у многих жителей северных городов имеется одинаковая мечта. Чтобы наше правительство хотя бы однажды сказало иностранным властям: так, мол, и так, дорогие вы наши зарубежные партнеры, нефть и газ мы вам две недели подавать не будем – инвентаризация скважин у нас. А что здесь такого? Мерзнут же наши старики без тепла в Центральной России, так почему бы не отключить тот же Запад или хотя бы припугнуть его, а то ну совсем никакого уважения к нашему брату нету, причем у себя же дома.
О, что бы тогда поднялось! Какой скандал мирового уровня! Эх, правительство, правительство, почему ты не ценишь своих людей? Долго ли стать тем же иностранцем?
А между тем на Севере как полыхали двадцать лет назад, так и полыхают по сей день газовые месторождения. Газ горит и днем и ночью. И никому, ну совершенно никому нет до этого дела.
Подойдешь к такому факелу и кажется, что Земля вот-вот заговорит с тобой человеческим голосом, попросит пощады. Нефть тем временем разливается от неправильного обращения с месторождениями. Засоряются пойменные луга, богатые дичью болота, глухие леса, где испокон веков царствовал ельник да кедрач.
А потом много-много десятков, сотен километров подряд – это особенно заметно, когда едешь на поезде, – не видно ничего живого. Только голая земля, пострадавшая от разлива нефти, из которой торчат головешки, бывшие когда-то вековыми деревьями. Так во Вторую мировую торчали черные головешки, оставшиеся от деревень после фашистов.
И кто знает, сколько столетий должно пройти, чтобы на этих местах снова восстановилось лесное царство, где правит бал сама природа.
И в то же время на тюменском Севере остались еще удивительные места. Помню, однажды мы заблудились с родственником в тайге. Долго-долго ходили по вековым зарослям, устали и проголодались. С собой у нас по чистой случайности оказалось ружье. Я заметила дерево, на котором сидело множество куропаток, прицелилась и выстрелила в одну. Куропатка упала, а другие взлетели, покружили-покружили над деревом и снова сели на прежние свои места.
Вот что значит непуганая природа, неразбуженная тайга.
Куропатки просто не знали, что такое выстрел и что он несет смерть.
