Текст книги "Обратная сторона"

Автор книги: Ольга Иженякова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 12 страниц)

– А какие-то особенности у этих похорон есть? – спросил кто-то.

– Особенности, как у всех народов, – ответила я. – Провожают, плачут, непременно молятся, соблюдают траур, устраивают поминки.

– А жертвы по этому поводу приносят? – поинтересовался профессор.

– В похоронном обряде жертвоприношений нет. Ведь смерть для человека из рода ханты – это счастье, это присоединение к предкам. Это переход от одной жизни к другой, правда, переход довольно болезненный. Считается, что когда душа выходит из тела, она видит множество разных дверей и знает, что в одни из них ей нужно пройти, но пройти только один раз. Потому она боится сделать ошибку, тревожится, бродит. Именно поэтому возле покойника принято дежурить по очереди родным. Если увидят какие-то изменения – должны немедленно шамана позвать. Он-то и поможет душе найти нужные двери в следующей жизни…

Тут Алексей, прикуривая от сигареты Алексея Юлиановича, вспомнил про снежного человека, который и являлся целью их визита в тайгу.

– А этот их… хумпалэнэ как-нибудь со всем этим связан?

– Нет, – ответила я (признаться, мне этот разговор стал уже порядком надоедать). Хумпалэнэ, согласно преданиям, из другого мира. Они охраняют людей, заботятся о них, если те, конечно, того заслуживают, а если видят, что от какого-то человека мало пользы, могут сделать так, что он останется в лесу навсегда, не более того. Вся их жизнь со своей системой ценностей происходит параллельно нашей.

На этом допрос окончился.

Ученые еще какое-то время побродили по кладбищу, поснимали, а потом скинули рюкзаки и устроили неподалеку привал, чтобы подкрепиться. За едой я рассказала спутникам о соседней с нашим стойбищем достопримечательности – о старом идолослужителе.

Городские люди, к сожалению, любят такие истории и охотно их тиражируют. Но это даже хорошо. Не надо показывать им настоящее, а значит, можно его сберечь.

Ромка, будущий выпускник Московского государственного университета, приехал после сдачи очередной сессии в свой родной Ханты-Мансийский округ и первым делом принялся строгать из молодого кедрача идола; а потом вместе с отцом и старшим братом сел в джип десятилетней давности и поехал в долину идолов.

Там уже для идола был сооружен небольшой полуоткрытый чум. Возле него суетился пожилой хант, который должен был вдохнуть божественную силу в фигурку. Отныне пожилой хант будет считаться хранителем молодого шайтана, а идол из молодого кедрача, стало быть, и есть сам шайтан, которому полагается и поклонение, и жертвоприношение, и, разумеется, просьбы о помощи во всех житейских бедах.

Процедура обожествления проста. Ее и совершил хант, когда все уже уехали. Он призвал духов земли, воды, огня и неба помогать новому идолу, а когда танец с молитвами подошел к концу, принялся украшать шайтана одеждой и украшениями, заодно осыпая проклятиями тех, кто будет охотиться в ближайших лесах. «Пусть будут жестоко наказаны их дети, внуки и правнуки». Но еще большее проклятие ожидает тех, кто осмелится у добычи отрезать уши. Согласно обычаям северных народов это не просто дурная примета. Это что-то вроде рока. И на такой поступок может отважиться лишь тот, кого окончательно покинул разум…

Время шло. Рядом с чумом идола выросла крохотная избушка идолослужителя, ревность которого к своему божеству граничила порой с безумием. Он идола мыл, полировал, а когда увидел, что дерево, несмотря ни на что, начинает чернеть, покрыл его «Пинотексом».

А люди тем временем шли и шли. Несли еду, одежду, украшения, деньги и даже бытовую технику, до которой ханту не было ну совсем никакого дела. Зачем, спрашивается, ему соковыжималка фирмы «Bosh», если в чуме нет электричества? Но тем не менее он дар принял, как полагается, и закопал его вместе с другими подарками, чтобы шайтан мог им пользоваться в своем другом измерении.

Однако далеко не каждый мог запросто подойти к идолослужителю. Он принимал только своих людей. Это могли быть как благочестивые представители северных национальностей, так и их потомки, частенько смешанных кровей. Одно время в близлежащей деревушке молдавско-мансийский брак был вполне обычным делом.

Помогал идолослужитель и высокопоставленным представителям других народностей, ведь согласно северной религии (как, впрочем, и религии вообще) начальство нам дано свыше.

Зато простой русский, в том числе и журналист, доступа к святому месту не имел. «Идите, идите отсюда! – кричал хант представителям местной телекомпании. – Вы всю жизнь проводите в долине смерти. И других за собой тащите!» После этих слов последовала площадная брань, которую телеоператор записал и впоследствии ее могли услышать многие.

Казалось бы, после всего увиденного и услышанного людской поток к этому месту должен иссякнуть. Но не тут-то было. Любопытный народ отныне всеми силами стал стремиться в долину идолов. Теперь считали, что узелок, завязанный на ветках березы, росшей рядом с чумом, обязательно принесет удачу и исполнит любое желание, ведь святое место на то и святое, чтобы помогать грешникам.

Образ пожилого ханта в народе постепенно стал обрастать легендами. Он, мол, матерится, чтобы злых духов отпугнуть. А принимать людей не хочет, потому что все их грехи взваливает на себя. А тот факт, что идолослужитель не пьет спиртное, вознес его на такую вершину почета, о которой многие политики или поп-звезды могут только мечтать.

На этом фоне его согласие на интервью со мной (пусть и коротенькое) было сродни выигрышу в лотерею. Как сейчас помню, пришла моя тетя, способности которой «пробить» что угодно являлись просто фантастическими, и сказала: «Запомни, ты – внучка Верхне-Обского шамана. А если будет хант что-то большее спрашивать про деда, то скажи, мол, духи тебе повелевают молчать».

Разговор с хантом был коротким и убедительным. Деда-атеиста в историю впутывать не пришлось. Оказалось достаточно того, что я прихожусь родственницей Ромке, который выстругал божество, а значит, меня и весь мой род ожидает слава, почет и еще что-то в этом роде.

Хант говорил, а я думала. Почему, интересно, люди так легко создают себе богов и верят в них? И, говорят, будто пророчества шамана сбываются.

Ответ пришел сам собой. Хант повернулся ко мне спиной и стал закапывать в землю новенький калькулятор – это жертвоприношение дочери одного коммунального начальника. Ей после этого жертвоприношения стало легче, сказала, что обрела какую-то внутреннюю гармонию. «Боже мой, – подумала я, – как все с душевным миром просто и понятно».

Мои спутники этой историей, впрочем, абсолютно правдивой, остались вполне довольны.

Обратно мы вернулись в полном изнеможении, не было сил даже разговаривать. Хозяева тут же предложили нам поесть и передохнуть. А когда мы немного перевели дух, воспитанные и образованные москвичи вдруг повели себя не лучшим образом. Узнав, что за девственность Коко Тэтамбой должен родне невесты ящик сгущенки, они подняли его при всех на смех. Ситуация многократно осложнилась тем, что и Тэтамбой, и Коко вполне сносно знали русский язык, как впрочем, и большинство северян.

Надо ли говорить, что ханты обиделись все как один. Сначала вышел на середину чума хозяин, посмотрел сердито в глаза Алексею Юлиановичу, резко повернулся, плюнул в сторону печи и отошел.

– Отвернитесь от них, – скомандовал он остальным.

Все гости от москвичей быстро отвернулись. Затем возле печи постелили большой ковер, накидали туда разных покрывал, громадных пуховых подушек и легли. Мне же было указано на самое уютное место – за печкой на шкурах. Хозяин сразу всем дал понять, что я здесь своя. А то, что все разом прилегли, следует понимать как высшую степень непочитания.

Я сказала ученым, чтобы они уходили подобру-поздорову.

– А как же вы, Арина? – обратился ко мне Алексей.

– А я останусь здесь, меня отсюда пока не выгоняют.

– Значит, тут будет свальный грех, – авторитетно заявила молоденькая ученая девушка. При этом в ее глазах загорелись непонятные искорки.

После ее слов вся экспедиция, ерничая, покинула чум.

Как только они удалились на приличное расстояние, все встали и быстро начали собираться на жертвоприношение лесному духу. Естественно, пошла и я.

Если снежный человек в действительности существует, то он непременно будет в восторге от сушеной рыбы, кедровых орехов, ржаных лепешек и засахаренных ягод, которые ему принесли в немалом количестве.

А если нет, то пусть так все и останется милой северной легендой, где, как и в православии, и в исламе, и в иудаизме, и в других, наверное, религиях, за все хорошее надо благодарить Бога или судьбу. Своему ближнему зла не причинять и просто приветливо относиться ко всем людям, видя в каждом в первую очередь образ Божий, а не гражданина или еще кого-нибудь.

…Когда северное солнце прохладным вечером спускается на тайгу, оно сначала обязательно искупается в Золотом озере, где водятся огромные, величиной с добротную сковородку зеркальные караси, а потом, как капризная модница, надушится сладковато-пряными запахами таежного леса, где смешано все, начиная от болотных лилий и заканчивая сосновыми шишками и молодым камышом. Такой запах забыть или перепутать нельзя.

Я любовалась этой красотой и четко осознавала: мне пора. Завтра на заре с первыми утренними лучами я с разрешения хозяина сделаю несколько фотоснимков, попрощаюсь и уеду к себе домой, в большой серый город – в мир электричества, электроники, сотовой связи и… одиночества.

Всю ночь мы проговорили с хозяевами чума о жизни, любви, политике. Утром я пообещала с нарочными прислать им бинтов, зеленки, шелковой веревки для силков и шампуня, и мы попрощались.

Гостеприимные ханты положили мне в дорогу вяленой оленины, сушеных грибов и уникальное блюдо шакрану – из язычков зеркальных карасей. Считается, что этот продукт укрепляет и заживляет организм.

После операции, кровопотери или другой напасти в тайге первым делом готовят человеку шакрану. Если же после родов у молодой матери по какой-либо причине нет молока, новорожденного тоже кормят шакрану.

…К двенадцати ночи я была уже в Тюмени и все, недавно случившееся со мной, стало казаться не более чем сном.

Я, счастливая, со здоровым румянцем на щеках, отправилась спать в свою мягкую и уютную кровать.

Боже, как хорошо возвращаться домой! Как хорошо иметь свой дом – теплый и удобный. С этими мыслями я быстро заснула.

А ночью меня снова посетил Саэль. Мой Саэль…

Я так по нему соскучилась, что долго держала его нежные руки в своих ладонях и не хотела их выпускать. И молча, преданно смотрела в его глаза. Будь моя воля, я бы стояла так вечно, честное слово! «Саэль», – затрепетало в груди.

Глава третья
День рождения

– Саэль, – выдохнула наконец я, – мне нелегко без тебя. Ты и только ты можешь понять, как я была несчастна все это время. Какие-то люди крутились вокруг меня, происходили события, но не было самого главного – покоя в моей душе. Впрочем, несмотря на все это, я сейчас почему-то счастлива. Почему так, Саэль?

Он ответил, что покой в душе бывает редко, особенно в нашей земной жизни. Нужно просто научиться терпеть, творить добро, бесконечно прощать всех, кроме себя, молиться и тогда обретешь особую силу, способную двигать горы и океаны.

Но я, кажется, чего-то не поняла или не хотела понимать, ведь я была рядом с тем, кому радовалась душа, а слова и мысли были безразличны.

Саэль бережно взял меня за руку, и мы полетели к бомжу Грише на день рождения.

Этот день я буду помнить вечно.

Гриша нас уже ждал. Он сварил уху на костре, нарезал ломтиками заплесневелый сыр и черствую колбасу, открыл банку грибов, срок годности которых истек еще в прошлом году, нарезал четвертинками полугнилых яблок, правда, гниль он накануне аккуратно вырезал.

Уху Гриша разлил в пустые консервные банки с надписью «Язь в собственном соку», и даже нашлась у него немного скрученная алюминиевая ложка, которую он с торжественным видом вручил мне, а для Саэля припас обломанную по краям морскую ракушку. Сам же уху просто пил, при этом часть ее медленно текла по небритому Гришиному подбородку.

Но тут я по-настоящему удивилась: у Гриши нашлись совершенно новые хрустальные бокалы, в которые он любезно налил нам шампанского. Столом служил перевернутый деревянный ящик из-под керамической посуды, за который мы все вместе сели, подогнув под себя ноги. На той стороне ящика, где сидела я, еще оставалась бумажка с надписью: «Осторожно, не кантовать!».

– Гриша, дорогой Гриша, – сказала я, удобно устроившись, – я хочу поднять тост за то, чтобы твое сердце, твоя душа, твои мысли всегда-всегда, несмотря ни на что, оставались такими же чистыми.

– Прекрасно, принцесса, прекрасно, – согласился бомж.

Мы, мило улыбнувшись друг другу, с приятным мелодичным звоном чокнулись. После закуски я, как любая женщина, начала жаловаться на свою судьбу, сказала, что мне в жизни не хватает гармонии и спокойствия.

– А ты записывай мысли, которые тебе приходят, когда бываешь наедине с собой, – сказал Гриша и вдруг добавил: – Вот недавно, в поезде, тебе пришел чудный стих, почему ты его не записала?

– Я его просто-напросто забыла, – виновато прошептала я, опустив глаза.

– Ты забыла? Запомни, принцесса, такие стихи забывать нельзя! Я их, например, храню в своем сердце как дорогое сокровище.

Гриша посмотрел на меня, как смотрят, наверное, на живых богинь и вдохновенно полушепотом произнес то, что мне мимолетно пришло в голову накануне, когда я возвращалась из поездки и думала о чем-то далеком от стихов:

 
Если пророк умолк,
Порвите скрипкам струны,
Разведите мосты,
Погасите свечи…
Тихою молитвою
Ночью лунной
Зовите его душу
На встречу…
 

– Неплохо, весьма неплохо, – сказал Саэль, с улыбкой обращаясь ко мне. – Вот тебе и лекарство от душевной пустоты и одиночества.

– Давай, принцесса, выпьем за тебя и за твои прекрасные стихи, – предложил Гриша и уверенно разлил вино по хрустальным бокалам.

Шампанское щекотало нос, но вместе с тем что-то в его вкусе было необычным; оно пахло мокрым грибным лесом, спелой брусникой и молодой елью.

Внезапно мне стало легко, голова закружилась, глаза закрылись сами собой, и я поняла, что нахожусь в другом измерении. Саэль и Гриша смотрели на меня зачарованно, а я глубоко вздохнула, посмотрела на небо и поднялась высоко-высоко, взмахнула руками, поправила волосы и полетела к яркому лучу света. Струи теплого солнечного воздуха подняли меня высоко над землей.

Я посмотрела вниз и увидела небольшую, невероятно прозрачную речку, на дне которой отчетливо виднелись камни. Я полетела прямо к ней. В водной глади отразилась парящая женщина с распущенными длинными волосами. Я подлетела к самой воде и нырнула. Уверенно проплыла над дном, увидела целое семейство раков, схватила самого крупного за хвост и быстро вынырнула с ним, но потом, немного подумав, отпустила его обратно в реку и снова взмыла в небо.

Вдруг я обнаружила, что могу в воздухе кувыркаться и выделывать разные трюки, а еще, что на мне нет одежды, вместо нее зеленое платье почему-то из мха и березовых листьев, а волосы достают аж до колен.

Вспомнила, что пару дней назад я вывихнула ногу, а сейчас посмотрела, – нога цела и здоровехонька. Я подлетела к ближайшей туче, несколько раз пробежала по ней, посмотрела вниз. Возле большой городской свалки о чем-то оживленно спорили двое мужчин – Саэль и Гриша.

Я полетела к ним – обожаю их разговоры!

– Понимаешь, – горячо жестикулируя, говорил Гриша, – любовь в мире людей – это всегда страдание. Исключительно всегда. Тебе кажется, что ты не видишь минусов в любимом человеке, а сознание, или, если хочешь, подсознание, тем временем фиксирует его сморкание, волосы под мышками. Ты любишь за щедрость, а она, эта щедрость, оказывается, на всех распространяется – на братьев, сестер, родителей, подруг, проводницу Тосю… Ты любишь за справедливость, а твоя любовь говорит друзьям о твоей жадности и черствости… С плотскими делами еще хуже!

В нашем городе живет весьма образованная и ухоженная женщина – назовем ее К., которая устала от грубого общения с местными мужчинами. Все ей казались беспросветными хамами и тупицами. Дай, думает, выйду замуж за иностранца. Это оказалось возможным, тем более что один негр ею очень заинтересовался. Любовь, понимаешь, когда не надо, бывает слепа. А негр, между прочим, оказался очень хорош. И в финансовых делах преуспел, и – извиняюсь перед дамой – в постельных тоже.

В общем, почувствовала она себя с ним женщиной. В большой степени этому помогли огромные букеты лилий, роз, гвоздик и хризантем. А когда случалось, что в нашем холодном городе он садовых цветов не находил, покупал необычные комнатные – каллы и цирерии.

Вскоре он предложил К. выйти замуж и уехать к нему на родину. Женщина, сердце которой к этому времени растаяло, как пломбир жарким днем, согласилась. Теперь уже она в любви и счастье была уверена на все сто.

Приехала она, значит, со своим законным мужем на африканский континент, а там у ее возлюбленного… шестьдесят жен и сорок восемь детей! От любимой русской супруги африканец ждал сорок девятого!

Сразу по приезде он исчез из ее поля зрения. Женщине определили место в нижней, подвальной части дворца, поздравили, дали много дорогих украшений и сказали, уж не знаю на каком языке, что отныне ее прямой и единственной обязанностью будет мытье ног по вечерам вечно пьяному или обкуренному свекру…

И это еще что! У другой женщины, ее соседки по гарему, обязанность была куда похлеще, вовсе не для слабонервных. Она должна была каждый день сцеживать собственное молоко и кормить им… любимого варана-супруга.

Единственной отрадой в этом аду стали прогулки по дивному саду-оазису, который раскинулся прямо посреди пустыни. Но и в нем, кроме диковинных растений и птиц, мини-фонтанов, изысканных скульптур все больше на эротические темы, водились ядовитые змеи. Эти гадкие твари часто заползали в жилую часть дворца и, случалось, даже кусали кого-то из людей или домашнего скота. Исход в девяти из десяти случаев был смертельный.

Однажды К. проснулась оттого, что через ее живот переползала толстая кобра. От шока женщине стало плохо, начались тут же схватки, и она преждевременно родила семимесячного мальчика.

Наутро роженицу поздравил свекор и подарил ей золотой станок для бритья. А уже через два дня она приступила к своим ежедневным обязанностям – мытью его ног.

Обязанности имелись абсолютно у всех женщин: кто-то мыл дворец, кто-то стирал, кто-то отрубал головы обезьянам, а кто-то готовил из них пищу.

К. часто закрывалась со своим чернокожим ребенком у себя в комнате и рассказывала ему дивные истории о белых снегах своей родины. А когда мальчику исполнилось пять лет, в покоях К. появился супруг и провел с ней страстную ночь, которой, впрочем, хватило на зачатие новой жизни.

Но вдруг произошло то, что женщина теперь называет чудом. К старому свекру за каким-то редким рецептом приехал работник российского посольства, – он-то и помог К. бежать.

В один из пасмурных тюменских вечеров она с двумя детьми вернулась в отчий дом, точнее, квартиру.

На следующий же день позвонил в Тюмень африканский супруг и попросил у К. прощения. Он умолял ее вернуться к нему в Африку и обещал, что сделает ее третьей женой и жить она будет в комнате напротив его покоев. Однако К. это предложение отвергла и теперь в родном городе работает по специальности, а ее дети учатся в местных вузах.

Но на судьбу она не в обиде. Африканский папа шлет такие денежные суммы своим сыновьям, что К. завидует вся родня…

– Ну, и как тебе такая любовь? – закончил свой рассказ Гриша, обращаясь к Саэлю.

– Любовь, она, знаешь, всегда разная. Самое главное, чтобы потом, когда она уйдет, не было сожаления или разочарования, а только тихая добрая грусть. Правда? – Саэль посмотрел на меня.

– Да, конечно, конечно, – ответила я робко.

Начало вечереть. Сумерки наполнили воздух прохладой. Мы попрощались с Гришей и пожелали ему всех небесных благ.

…Елизавета Тимофеевна Нохрина за время, проведенное в больнице, всю оставшуюся жизнь благодарила Бога и судьбу. Там она подружилась с Лешкой Швабровым. Несмотря на то, что он годился ей во внуки, их души оказались невероятно схожими и, как выяснилось впоследствии, интересы тоже.

Леша под воздействием учительницы начал читать книги, ходить в церковь, часами размышлял о смысле жизни и в итоге решил, что ему надо готовиться к поступлению в духовную семинарию. После такого решения ему сделалось необыкновенно легко, и он больше не отвлекался на разные посторонние дела, а жил своим внутренним миром.

Родителям перемены в сыне не понравились. Они его обзывали обидными кличками, а когда он читал или молился, нарочно включали громкую музыку.

По пятницам Натка, зная, что сын теперь предпочитает постную пищу, обязательно готовила что-нибудь мясное. А когда на мясо не было денег, брала в долг.

Лешке ничего другого не оставалось, как голодать в эти дни. К Елизавете Тимофеевне он стеснялся ходить за едой, и, в сущности, напрасно, потому что учительница всегда радовалась ему и охотно делилась с ним всем, что у нее было.

Лешка часто помогал учительнице на даче. Они могли целыми днями спорить о природе человека, о жизни, о политике – в общем, обо всем. Родители Лешки тоже радовались, когда сын уезжал к учительнице на дачу – ведь он оттуда всегда привозил что-нибудь съестное. Но в общении сына с пожилой женщиной они видели только постыдное. То, что разнополые люди могут общаться только духовно, Швабровы даже и помыслить не могли. Без стеснения они говорили друзьям и соседям, что их шестнадцатилетний сын сожительствует с пожилой женщиной, а она в благодарность за это готовит его к поступлению в училище.

Вскоре об этих отношениях узнали все жители окрестных домов. Елизавете Тимофеевне и Лешке не давали прохода. А Лешка и учительница ходили, словно по воздуху, не замечая ни сплетен, ни злых лиц. Их умы находились в постоянном рассуждении и молитвах за вразумление обидчиков, и они от одного этого были невероятно спокойны и счастливы.

Молва о них распространялась с быстротой и вскоре достигла ушей прихожан храма, который Швабров с Елизаветой Тимофеевной посещали регулярно. Но многие прихожане, видя кротость и смирение в их глазах, конечно же, мерзким сплетням не поверили.

Жизнь обоих вдруг наполнилась особым благодатным смыслом, а каждое слово непременно имело свой вес. Ведь, как известно, нет теснее связи, как связь единством мыслей, чувств и целей.

Вскоре Лешка с Елизаветой Тимофеевной вместе с другими паломниками своего храма поехали на экскурсию по святым местам России; а по приезде Швабров пошел послушником в мужской монастырь.

Его часто навещала Елизавета Тимофеевна, и они при встрече каждый раз долго и радостно ворковали как голубки.

Близилась осень, а вместе с ней в северный город приходили холода, люди спешно приводили в порядок свои дома: затыкали окна, балконы, утепляли полы. Но Швабровы-старшие забыли об этом и всю осень не выходили из запоя. К Ленке повадился ходить студент-юрист, как о нем говорили, из вполне обеспеченной семьи. И уже с наступлением первых морозов Ленка записалась в женскую консультацию по месту жительства на аборт.

…Приемное отделение гинекологии. Семь тридцать утра. Женщины выстраиваются в большую очередь. Все с пакетами.

На улице – мерзкий серый дождь со снегом, типичная для Тюмени погода. По сути, это утро ничем не отличается от сотен тысяч других, за исключением того, что очередь состоит из женщин, пришедших делать аборты, – получается, из женщин-убийц.

Лена занимает очередь в «смотровой» кабинет последней. Потом такая же очередь у хирургического кабинета, по-народному – абортария. Женщины в длинных ночных сорочках заходят в кабинет по одному, а там – на кресло, как на эшафот. Некоторые осеняют себя крестным знамением, перед тем как уставить взгляд в одну точку. Мужчина-анестезиолог по-отечески тихо говорит: «Не бойся». Какое-то время Лена внимательно смотрит ему в глаза, но ее ресницы постепенно слипаются, и она засыпает.

Маленькие белые мячики катятся вниз с большой горы, образуют огромную реку и куда-то быстро несутся. Их тысячи, сотни тысяч. Ты – один из мячиков, легкий, как из пенопласта, но подчиненный общему ритму, движешься вместе с другими.

Интуитивно понимаешь, что знаешь какую-то особую тайну мироздания. Еще немного – и ты ее вспомнишь или наконец разгадаешь. И тогда будешь не маленькой частичкой, белым легким мячиком, а управляющим этого движущегося потока, а может, даже хозяином всего растущего. Но…

С огромным трудом открываешь глаза. Ты в комнате, точнее, в больничной палате. На животе – ледяная грелка, на сорочке – большие пятна крови. Понимаешь, что это уже все. Все.

«Как хорошо, – говорит соседка по палате, – что наркоз легкий. Глаза закрыла и…» – рассказывает про легкие мячики.

Открывается дверь, в палату входит акушерка. «Мы там вам слегка матку задели. Будет какое-то время кровить, дня два, наверное, не больше», – обращается она к Лене, подносит пеленку и уходит.

В столовой жиденькая уха и компот. Женщины, стараясь не встречаться глазами друг с другом, вяло перебирают ложками. Повезет тем дамам, за которыми сегодня приедут. А еще больше – тем, к кому близкие мужчины не будут приставать хотя бы неделю, пока все внутри не заживет, не успокоится. Но, увы, на подобное счастье могут рассчитывать далеко не все.

Впрочем, что об этом? Главное теперь – забыть чувство пустоты и безразличия. Рецепт простой – надо отлежаться дома хотя бы день. Но не у всех этот день есть. Домашние и служебные обязанности захватывают женский организм целиком.

Пациентки вдруг, словно очнувшись, начинают говорить, что после аборта начнут новую жизнь, где все-все изменится, и спешно собираются уходить. У ворот многих ждут на машинах мужья и любовники, сигналят, помогают удобнее устроиться на сиденье, целуют руки.

За Леной не приехал никто…