Текст книги "Брачный сезон в Уинчестере (СИ)"

Автор книги: Ольга Михайлова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 23 страниц)

Глава 11,

в которой читатель ближе познакомится с мистером Джулианом Монтегю.

Монтэгю уехал вскоре после ухода Шелдона. Только сейчас, уже в предрассветных сумерках, Джулиан задумался о происшедшем – в присутствии Коры он не мог размышлять ни о чём. Он порадовался, что Вивьен в её глазах предстал лжецом – это повышало его шансы, которые он оценивал теперь, после слов Чилтона, как весьма скромные. Но подумать только! Ещё совсем недавно он не знал, зачем встаёт по утрам и как скоротать день, и вот теперь не мог спать по ночам и не замечал времени!

Судьба обошлась с Джулианом Монтэгю немилостиво, причём несправедливость ощущалась им с колыбели. Властный и сильный, умный и осмотрительный, Джулиан был рожден управлять, но жребий сделал его младшим сыном. Отцовское состояние должен был унаследовать старший брат Томас, мягкий и поэтичный юноша, как характеризовал его отец, слабохарактерный и ничтожный, как позволял себе думать Джулиан в раздражении. Истина, как обычно, была посередине: Томас поэтом был, прямо скажем, весьма заурядным, но был добр и мягок. Нельзя сказать, что братья ненавидели друг друга: Томас всегда стремился к добрым отношениям с Джулианом, восхищаясь его отчаянной отвагой и душевным благородством, сожалея лишь, что оно не распространяется на него самого. Джулиан же ненавидел своё ущербное и подчинённое положение и, считая брата его виновником, ненавидел и его. Он не был ни кутилой, ни игроком, ни транжирой, но сама необходимость довольствоваться восемьюстами фунтами в год унижала и бесила. В семье Джулиан был замкнут и высокомерен, и только любовь к сестре говорила, что он умеет испытывать некоторые иные чувства, кроме раздражения и недовольства жизнью.

Едва вырвавшись в семнадцать лет из-под опеки отца, Монтэгю в Кембридже дал волю самым низменным инстинктам. Похоть в нём заговорила раньше, чем сумела воплотиться хотя бы в подобие любви или увлечения, и поиск удовлетворения привёл его к тем женщинам, в которых сам Джулиан видел только ничтожество. Он презирал их и нуждался в них – и понимание того, что наслаждение дарует ему то, что сам он считает мерзостью, тоже унижало. Но наслаждение углублялось только при погружении в мерзость, и Джулиан всё более и более ненавидел то, от чего зависел. Он стал жесток, и возможность унизить распутных женщин углубляла его ощущения, он никогда не упускал возможности выместить на проститутке накопившееся в душе зло.

Вначале Монтэгю не видел ничего неприемлемого в своих деяниях – они были обычны для той среды, где он находился. Исключением был только Шелдон, но исключения – не в счёт. Джулиан считал, что только плоть, а не его личное произволение влечёт его к наслаждению, и не заметил, как его душа, однажды породившая своей волей мерзейшие желания, затем сама стала лишь инструментом их осуществления.

– Вы осквернили своё тело, Джулиан, а теперь грязь тела измазала вашу душу, – сказал ему на втором курсе Раймонд.

– Вздор, Шелдон, душа – иллюзия. Все страсти порождены нашей животностью, я тут ни при чём.

– Греховное влечение поднимается не из тела, а из глубин души, не тело же ввергает вас в состояния гордости или отчаяния, не пожелание плоти приводит к зависти или ненависти! Никакая из страстей сама по себе в нашу природу не заложена. Но допуская, чтобы ваши пороки осуществлялись, вы делаете их потребностью, исходящей из сердца уже как естественные желания. Вы находитесь в состоянии страстной одержимости, ваши склонности уже правят вами.

Они спорили часто и яростно, Джулиан утверждал, что побуждения тела не должны пресекаться измышлениями ума. «Изнурение плотским голодом только разгорячит вашу фантазию», смеялся Джулиан над Шелдоном, на что тот неизменно спокойно и даже с бесившей Джулиана кротостью отвечал, что осквернение в себе образа Божьего недопустимо, нельзя мириться с тем, что марает честь, и добавлял: «когда в человеке умолкают глупые страсти, он начинает слышать, как течёт время, как поёт ночная цикада и всё живое славит Господа…» Чёртов богослов!

Джулиан зло отвергал нелепые аргументы Шелдона, но тут всё шире распространявшиеся слухи о его порочности заставили его умерить пыл. Монтэгю всегда берёг репутацию, и когда сокурсники стали сторониться его, был неприятно поражён. Джулиан понимал, что их остракизм в какой-то мере оправдан, и постепенно стал понимать правоту виконта: однажды в минуту покаянного просветления он попытался было избавиться от своих склонностей, но уже не смог.

Однако это осознанное бессилие вдруг взбесило его до яростной дрожи. Он не господин самому себе?!

Шелдон с удивлением наблюдал перемены в поведении Монтэгю. Высокомерная гордыня, ощутив свое унижение, сделала то, чего не смогли ни его уговоры, ни попытки самого Джулиана. Он будет управлять собой, решил Джулиан и прекратил свои похождения. Раймонд изумлялся. Одно греховное побуждение оказалось уничтожено другим: Монтэгю год не появлялся в местных борделях, что заставило многих говорить о его нравственном перерождении.

На взгляд Шелдона, это говорило только о сильной воле приятеля. «Вы не преодолели похоть, а просто по гордыне не перенесли собственной зависимости от неё». И Шелдон оказался прав. Утвердив себя, Джулиан снова стал позволять себе – но не с той одержимостью, что раньше – полночные порочные вылазки, предпочитая теперь не официальные бордели, а тайные дома свиданий. Телесное наслаждение притупилось, Джулиан уже ощутил пресыщение, и оттого в некоторых наипорочнейших склонностях проявлял себя ещё омерзительнее, чем раньше. Но действовал с утроенной осмотрительностью. Старое наблюдение, что там, где попирается мораль, всегда сугубо блюдется пристойность, было по-прежнему истинным.

* * *

Вернувшись в Уинчестер, Монтэгю не поехал в Монтэгюкастл, имение отца, не ответил на письмо брата, приглашавшего его приехать, ибо Джулиана взбесило, что он может появиться в дом, где родился, только по приглашению того, кто появился на свет на два года раньше. Пропади всё пропадом! Он остановился в их городском доме, не рассчитывая пробыть там долго, ибо собирался в Лондон – приступить к юридической практике. На вечер к Сейвари он попал случайно и ничего не ждал от него. То, что произошло, стало для Джулиана полной неожиданностью. Единственная женщина, о которой Монтэгю думал с нежностью, была его сестра Кэтрин, остальные в его понимании делились на доступных и недоступных: первые пресытили его, вторые – не интересовали.

Но вот перед ним стояла женщина, сотрясшая его колени, та, что подарила ему двойственное ощущение его мужской силы и его же слабости, от которой голова вдруг пошла кругом и сердце колотилось в груди как безумное. Джулиан недоумённо оглядывал антрацитово-пепельные волосы, отливавшие на свету лаковой белизной, обрамлявшие лицо с огромными глазами и высокими скулами, со сбившимся дыханием останавливал взгляд на нежном изгибе бледно-розовых губ… При мысли, что такой можно пользоваться, Монтэгю почувствовал оторопь, почти ужас, он жаждал… обладать ею, – и вдруг содрогнулся, поняв, что до сих пор никогда не обладал ни одной.

Любовь, неожиданно войдя в изгаженную душу, сделала её чище, но сама, отравленная ядовитыми миазмами прежней мерзости, исказилась. Монтэгю страдал от ревности и страсти, сжигавшей его, метался между надеждой и отчаянием, мучился безысходностью и терзался новым, неизвестным ему ранее неутолимым плотским томлением, блаженным и тягостным одновременно.

Он совсем упал духом, выслушав разряженного идиота Диллингема. Боже мой, если сэр Чилтон расскажет в обществе о его похождениях, о коих, разумеется, он осведомлен от Эдгара – от него будут шарахаться как от зачумлённого. Не все, разумеется, но что ему все? Кора… А если заговорит Шелдон? У Джулиана потемнело в глазах. Нет! Раймонд не сделает этого. Он ведь только что вступился за него! Впрочем, речь шла не о том.

Когда Шелдон дал ему понять, что не намерен домогаться любви Коры, Монтэгю возликовал, хоть и изумился. Равнодушие Раймонда к самому воплощению красоты казалось необъяснимым, странным. Помилуйте, да здоров ли он? Как можно…? Впрочем, что ему, Джулиану, за дело? Но может ли Шелдон проговориться Коре? Раймонд порядочен и… и из той самой порядочности может предостеречь юную особу от общения с ним.

Сейчас, когда лошади быстро несли его по тёмным улицам, Джулиан неожиданно задумался. Шелдон и его вечное высокомерное упорство в добродетели… Что-то в его словах, сказанных сегодня, походя, рикошетом – задело Монтэгю, задело, но тут же и забылось, вытесненное угаром страсти. Что такого сказал Шелдон?

Ландо остановилось у его дома, Джулиан тихо вошёл, впущенный лакеем и, раздеваясь, неотступно вспоминал, что так зацепило? Упоминание, что Кора влюблена в Шелдона лишь потому, что так надо Лоренсу? Нет, не это. Может, его оскорбило великодушие Шелдона? Джулиан покачал головой. Нет, не то. Высокомерное замечание о бокале вина было актерством и шуткой, Монтэгю понимал это. Чёрт возьми… Джулиан сел на кровати. «Наверняка, окажись вы на месте Вивьена, вы, так же как и он вас, облили бы его грязью…» Джулиан выпрямился и похолодел.

Вивьена Тэлбота Раймонд Шелдон, отнюдь не склонный разбрасываться эпитетами, назвал мерзавцем.

А что… в самом-то деле, облил бы? Монтэгю задумался.

Нет. Нет, не облил бы. Хотя с Тэлботом они пересекались в местах малопочтенных, он не стал бы… Не то, что не стал бы… просто… не смог бы. Это мерзость. Джулиан с наслаждением убил бы Тэлбота, но клеветать не стал бы… «Чёрт, а хорошая мысль, меня оскорбили, задели честь, оклеветали… У мерзавца обширный лоб – и захочешь, не промахнешься…» А разве он хочет промахнуться? Монтэгю широко улыбнулся в темноте, закинул руки за голову и, откинувшись на подушку, предался мечтаниям. Он посылает вызов… Поднимает пистолет, прицеливается… Пах! Вивьен с простреленной макушкой падает навзничь, широко раскинув руки… Эти сладкие фантазии и приятнейшие грезы так увлекли его, что Джулиан с трудом очнулся. Мстить за себя – смешно, к тому же, скажут, что просто убрал соперника. И правильно скажут.

Монтэгю вздохнул, расставаясь с прекрасными воздушными замками.

Впрочем, уснуть он не смог. Мысли его заполонила мисс Кора. Он, то и дело облизывая пересыхающие губы, грезил наяву. Мысль, пришедшая ему в голову, едва он увидел её, скрежещущим диссонансом вторгалась в него. Он ведь, действительно, никогда не обладал ни одной женщиной. Настоящей женщиной, а не теми порочными созданиями, что ублажали по грязным притонам мужскую похоть. Странная и безотчетная брезгливость, почти патологический страх заразы и презрение к шлюхам исказили его чувственность. Но сейчас, лежа в расслабленной истоме в постели, Джулиан таял, воображение рисовало нежнейшую, бархатистую кожу лилейной шеи, изящные завитки волос возле затылка, прелестный профиль и тёмные глубокие глаза. Мысленно он прикасался губами к её рукам и запястьям, к тонким, словно вырезанным из слоновой кости ключицам, ладонь его скользила по лилейным плечам… Он представил её в утреннем пеньюаре, белом, с пеной кружев… Вот она будит его поцелуем, ерошит волосы, смеётся… Он хватает её в объятия, осыпает поцелуями…

Вот оно, счастье.

Джулиан тихо поднялся, подошёл к ящику трюмо. Ещё в конце вечера у сэра Винсента Кора оставила на столе крохотный благоухающий платок из батиста. Монтэгю видел, что она потом искала его – но он, незаметно накрыв его ладонью, сунул в карман сюртука. Ящик бесшумно открылся. Вот он. Джулиан прижал платок к лицу, вдохнул запах, чувствуя новый приступ истомы и головокружение.

Внезапно всё кончилось. Взгляд его упал в ящик. На дне его лежали коричневые перчатки из тонкой замши, а под ними – небольшой замшевый мешочек, напоминающий кисет для табака. Но табака внутри не было. Он был наполнен, как шутил Джулиан, высочайшим порождением прогресса, изобретённым доктором Кондомом: это была его постоянная экипировка при посещении злачных мест. Боже, как же он не подумал! Положить сюда… Идиот. По коже Джулиана прошла неприятная дрожь. Надо… убрать это отсюда. Мерзость. Надо… просто вышвырнуть. Монтэгю поморщился.

Раймонд Шелдон недаром называл этого человека умным. Будь Джулиан глупцом, его мысль остановилась бы, но к несчастью для Монтэгю, виконт не заблуждался на его счёт. И воспоминания и мысли, логичные и умные, потекли дальше. В памяти всплыло: «Вы опоганили своё тело, Джулиан, а теперь грязь тела измазала вашу душу…» Чёртов ортодокс. Но как вышвырнешь мерзость из души? Мысль Джулиана не могла остановиться. «Это другое!», в отчаянии закричал он про себя.

Образ Коры растаял. Джулиан был один в пустой спальне, сжимая в руках белый платок.

Сна не было. В душу медленно вползало что-то ледяное, скользкое, подступало к сердцу, обвивая змеиными кольцами. Маленькая рыженькая шлюшка Хетти, смеясь, прыгнула ему на колени, обняла за шею тонкими ручонками, попыталась приникнуть розовыми губами, составлявшими неприятный контраст с волосами, к его губам. Монтэгю в ужасе отстранился, вспомнив омерзительные губы виденного им в Лондоне нищего сифилитика. Он никогда не целовал губ ни одной женщины. Рука Джулиана в коричневой замшевой перчатке резко отстранила мерзкую тварь, другая с размаху ударила её по лицу.

– Не смей, дрянь, прикасаться ко мне.

Монтэгю методично избивал шлюху, вымещая на ней постоянный парализующий страх подхватить что-то в этом мерзейшем притоне, злость и ненависть к ней и к себе, вечное дурное напряжение и что-то ещё, неопределимое, но саднящее душу.

Джулиан вскочил, на несколько мгновений замер перед горящим камином. Осторожно положил платок в изголовье кровати. Тяжело дыша, вынул из ящика его содержимое. Яростно швырнул в огонь. Обессилено сел в кресло, наблюдая, как, словно живая старческая плоть, корчится и извивается в огне замша. Где-то в извивах памяти надсадно и горько плакала маленькая рыжая девчонка. Монтэгю заткнул уши и бросился на постель. Всё, чего он теперь хотел, был сон. «Невинный сон, тот сон, что сматывает нити с клубка забот, хоронит с миром дни, дает усталым труженикам отдых, врачующий бальзам больной души, сон, это чудо матери-природы, вкуснейшее из блюд в земном пиру…»

Но уснуть так и смог.

* * *

На следующий день около четырех пополудни заехал к Шелдону. Тот не ждал Джулиана, хотя и ничем не выказал своего удивления. Раймонд видел по усталым жестам и кругам под глазами Монтэгю, что тот не спал ночь. Монтэгю пребывал в странно взвинченном состоянии, и почти сразу задал Шелдону вопрос, который вынашивал всё утро.

– Я заехал, чтобы кое-что понять, – несколько рассеянно проронил Монтэгю, стараясь не встречаться глазами с Раймондом. – Как, по-вашему, я чем-нибудь отличаюсь от Тэлбота, Шелдон?

Шелдон удивленно покосился на Монтэгю. Подумать только! Слышал бы их сейчас сэр Чилтон…

– Стало быть, вы ответили себе на тот вопрос, что вчера проигнорировали?

– Облил бы я перед мисс Корой Тэлбота грязью? Ответил. Я не сделал бы этого.

– А почему?

– Просто не смог бы и всё. Но, сказав себе это, я полночи мечтал пристрелить его, – Монтэгю болезненно усмехнулся. – Это пустяки. Но меня, как я заметил, вы удостаиваете беседой, укорами, нравоучениями и даже руганью, а Тэлбота просто не замечаете. В чём вы видите разницу между нами? Если вспомнить наши былые дискуссии – мы с ним одинаково порочны.

Виконт Шелдон неожиданно для Монтэгю улыбнулся ему, тепло и странно искренне, в самом деле – как другу.

– Когда-то отец сказал мне, что достоинство человека можно безошибочно определить по одной составляющей: есть ли у него за что умереть? Правда, это подразумевает наличие в жизни человека того, что для него свято. Так вот, у Тэлбота – ничего святого нет. А вот вы, Джулиан, я просто чувствую это, можете собой пожертвовать. Я, правда, пока не понял, за что?

– Я и сам не знаю… – Монтэгю встал. – Благодарю вас, Шелдон.

Раймонд молча поклонился.

Не то, чтобы слова Шелдона убедили Монтэгю, хотя, как сам Джулиан с удивлением отметил, вышел он от виконта в более радужном настроении, чем был накануне. Ночные призраки днём растаяли. Слова Шелдона тонко и незаметно польстили его самолюбию, хоть и была в них некоторая недоговоренность. Странно, вдруг осмыслил Джулиан. Ведь он и раньше был склонен – в тайне, в самой скрытой глубине души – изумляться и даже восхищаться целомудрием и самообладанием этого человека, хотя наедине всегда высмеивал его. Кто-кто, а он на себе прочувствовал, что разврат – удел слабых, но аскетизм требует невероятного напряжения сил, и то, что Раймонд – человек необычайной силы, Джулиан понимал. «С тех пор, как для меня законом стало сердце и в людях разбирается, оно отметило тебя…» Вчерашняя ночь заставила Монтэгю кое на что посмотреть иначе. «Осквернение в себе образа Божьего недопустимо, нельзя мириться с тем, что марает честь…»

Конечно, не проповеди и нравоучения Шелдона сделали это. Они просто упали на иную почву. С той минуты, как Джулиан Монтэгю увидел Кору Иствуд, его душа смягчилась, и то, что раньше отлетало от неё как от медного щита, теперь проникало внутрь, как нож в масло. Теперь Джулиан дорого дал бы, чтобы прошлого не было, чтобы из памяти навсегда ушли рыжие плачущие шлюшки, коричневые замшевые перчатки и мерзкие изобретения доктора Кондома. Если бы и память сжечь, как и ставшую ненавистной замшу…

Ещё одной такой ночи он просто не вынесет.

Глава 12,

в которой одна девица доверяет другой свою сердечную тайну, а брат предостерегает сестру от тех досадных ошибок, которые свойственны молодости и наивности.

Мисс Иствуд видела, что Монтэгю влюблён в неё, и немногим раньше наслаждалась своей властью над его столь ощутимой мужской мощью, теперь – униженной и подавленной. Нравилось Коре и внимание Вивьена Тэлбота. Она улыбалась при мысли, что от одного её желания зависит повергнуть их в уныние или вознести до небес. Однако слова сэра Чилтона и произошедшее ночью в парке Тэлботов впервые заставили Кору серьёзно задуматься. Что представляют собой все эти лощёные господа, которых любой назовёт «джентльменами»?

Кора и сама не понимала, зачем рассказала Джулиану Монтэгю о клевете Тэлбота. В её душе всё смешалось. Только недавно она узнала о недостойном поведении Монтэгю, но злобно клевещущий на него Тэлбот показался ей стократ омерзительней. Не поняла Кора и виконта Шелдона, защитившего Монтэгю. Он пытался выгородить подлеца или искренне защищал друга? Но другом он Монтэгю не назвал… Она была растеряна и расстроена, и рассказала о случившемся мистеру Монтэгю, пытаясь по его реакции понять, кто есть кто в этой истории? Джулиан выслушал её молча, странно посмотрел и ничего не сказал. Почему он не попытался оправдаться, почему промолчал? После Кора заметила, как он что-то довольно резко говорит виконту Шелдону. Что всё это значило?

Кора в детстве не имела подруг, была предоставлена самой себе, много и без разбора читала. Она знала множество вещей – из коих половина была никому не нужной, но редко задумывалась над жизненными реалиями, ибо не знала их. Но книги научили её главному – умению мыслить здраво, анализировать причины и извлекать из них следствия. Подлинно образованием и воспитанием её никто не занимался, и это было, в общем-то, благом: мать Коры не отличалась большим умом, жила сплетнями, а отец души не чаял в сыне, но почти не замечал дочь. Что до Лоренса, то он мог научить только дурному.

В Коре, однако, было некое врожденное отвращение от пошлости и понимание благого, и только юность, когда она вдруг преобразилась в удивительную красавицу, несколько помутила в ней изначально верные представления. Мать начала неустанно твердить ей о необходимости очаровать самого богатого мужчину графства и настояла, чтобы муж выделил ей солидное приданое в управление частного поверенного.

Теперь, пережив первое в жизни болезненное унижение от равнодушия виконта Шелдона, Кора словно очнулась, оглянулась на случившееся. Она сделала болезненный и ранящий гордость вывод – ею пренебрёг тот, кого она считала достойным её любви, а вокруг неё вертелись люди ничтожные и недостойные. Даже то, что приходилось уделять им внимание, в тихом полночном размышлении показалось Коре унизительным для её достоинства. Кокетничая с подобными людьми, она унижает себя. На душе у неё стало гадко. При этом она заметила странную разницу в отношении к своим поклонникам. Мистер Тэлбот был ей просто неприятен, но мистер Монтэгю вызывал злобное чувство. Кора поймала себя на том, что ненавидит его.

Мистер Чилтон, не знавший, что Кора услышала его разговор с её братом, отказался от своего первоначального намерения предостеречь крестницу от общения с господами типа Тэлбота и Монтэгю. Но лишь отчасти этому способствовали уверения виконта Шелдона. Понаблюдав за Корой несколько часов, сэр Остин пришёл к выводу, что она презирает Вивьена Тэлбота и ничуть не увлечена Джулианом Монтэгю. Ни в каких предостережениях просто не было смысла.

Но сложившаяся ситуация спровоцировала две встречи, которые при иных обстоятельствах просто не состоялись бы.

В субботний вечер мисс Энн Гилмор, заметив мисс Иствуд, прогуливавшуюся вместе с матерью недалеко от Вульвси-кастл, руин резиденции уинчестерского епископа, сделала все, чтобы на короткое время уединиться с ней на одной из скамеек. Мисс Сесили Сейвари, ныне миссис Патрик Кемптон, после замужества уехала в имение мужа, посоветоваться Энн было не с кем, писать же о своих бедах подруге она не хотела – боялась доверить подобное бумаге. Потом подумала о встрече с Корой. Мисс Энн чувствовала себя униженной, но боль сердца, происходившая от неопределённости её положения, превозмогла гордость. Готовая и к насмешке, и высокомерию соперницы, мисс Энн попросила мисс Кору быть с ней откровенной. Ей… нравится мистер Тэлбот? Выдавая тайну сердца, Энн бросила на мисс Иствуд жалкий и растерянный взгляд.

Кора побледнела, несколько минут потерянно молчала. Энн ошиблась – мисс Иствуд не воспользовалась возможностью унизить её. Кора, поняв вдруг, что мисс Гилмор, всегда казавшаяся ей особой милой и обаятельной, влюблена в Вивьена, пыталась привести в порядок сбившиеся мысли. О происшедшем в парке Тэлботов, полагала она, не знал никто, кроме троих, столкнувшихся там, и Кора не знала, имеет ли право рассказать мисс Гилмор о том, что избранник её сердца, видимо, лишен порядочности джентльмена. А имеет ли она право скрывать подобное? – эта мысль вдруг странно обожгла её.

Подняв голову в ожидании, возможно, самого ядовитого и высокомерного ответа, Энн была удивлена растерянным и жалобным взглядом мисс Коры. Та кусала губы и казалась совсем потерянной. Наконец мисс Иствуд несколько косноязычно заверила её, что ухаживания мистера Тэлбота не вызывают отклика в её сердце. Энн снова внимательно вгляделась в красивое лицо соперницы. Она глубоко вздохнула, перевела дыхание и улыбнулась. Но тут же заметила, что её собеседница остаётся задумчивой и невесёлой. Энн исподлобья взглянула на мисс Иствуд, поймала её неуверенный взгляд.

Тем временем мисс Кора приняла решение.

– Я не знаю, надо ли говорить об этом… Имею ли я право… Мне хотелось бы думать, что ты поймешь правильно. У меня нет подруги, а советоваться с матерью – значит, разгласить обстоятельства. Ты должна понять, что я просто хочу предостеречь тебя, и дать мне слово, что то, что я расскажу, не пойдет дальше тебя.

Мисс Гилмор, удивлённая и заинтригованная, тут же дала требуемые заверения.

Рассказанная мисс Иствуд история огорчила и расстроила мисс Энн, несмотря на то, что мисс Кора пыталась представить поступок Вивьена как следствие ревности и была готова допустить, что человек может быть лучше своего минутного порыва душевной низости… или слабости.

Что ж, женское сердце причудливо и готово любить умного за ум, глупца – из жалости и сострадания, а подлеца – рассчитывая исправить его своею любовью, и через некоторое время Энн подумала, что мистер Тэлбот просто был несчастен и, если он полюбит её, он может стать лучше. Одновременно боль самой Энн заставила её разглядеть и страдание той, которую она считала виновницей своей муки. Она видела, что Кора Иствуд тоже несчастна, и догадывалась о причинах – видимо, явная влюбленность мистера Монтэгю нисколько не компенсировала для Коры равнодушие виконта Шелдона.

Расстались они дружески, чувствуя одна к другой куда больше симпатии, чем прежде. Встречаясь на званых обедах и концертах, всё чаще уединялись вместе, с удовольствием беседовали. Постепенно девицы стали делиться мнениями с полной откровенностью и через некоторое время подружились.

* * *

Ещё одна встреча состоялась несколькими днями позже возле Сада декана, где виконт Шелдон неожиданно натолкнулся на Монтэгю. Раймонд не сразу узнал Джулиана, настолько исхудавшим и измученным тот выглядел. Его дела шли дурно. Мисс Иствуд, Джулиан видел это, уже давно тяготилась его присутствием и попытками ухаживать за нею. Он терялся, не мог найти верного тона. Кора перестала кокетничать, была раздражительна и нервна, выслушивала его признания с тоской и унынием. Монтэгю, опасаясь, что на неё так повлияли слова мистера Чилтона, не находил слов, чтобы защитить себя – да и что было сказать-то? Сейчас Джулиан был в дорожном костюме: собирался в Лондон – забрать сестру из столичного пансиона. Это должен был сделать отец или Томас, но Джулиан известил отца, что заберет Кэт сам.

Монтэгю сообщил об этом Шелдону.

– Вот как? И как выглядит ваша сестра? Сколько за ней дают?

Монтэгю ответил, что приданое сестры – сорок тысяч, и Кэтрин, по его мнению, очень мила.

Шелдон пронзил его странным взглядом.

– Вот будет любопытно, если она понравится мистеру Лоренсу. Вы – женитесь на его сестре, а он – на вашей…

Джулиан побледнел, хмуро взглянул на Шелдона и ничего не ответил. Всю дорогу до Лондона был мрачен. Монтэгю впервые подумал, что Раймонд Шелдон был бы прекрасной партией для Кэт, осознав, что такому мужчине доверил бы сестру, закрыв глаза. С этим человеком будет счастлива любая разумная женщина. Слова же Шелдона сначала задели его – тот словно заранее отказывался даже рассматривать его сестру в качестве своей супруги, тем самым как бы выражая пренебрежение и ему самому, но потом Джулиану показалось, что в словах Раймонда был некий иной подтекст. Шелдон словно намекал на что-то, или от чего-то предостерегал…

Джулиан Монтэгю мечтал о женитьбе на мисс Коре, но отдать свою Кэт Лоренсу Иствуду – развратнику, транжире и картежнику? Ещё чего! Монтэгю проехал по Пиккадилли, свернул по небольшому проулку, миновав Чаринг-Кросс, выехал на Стрэнд, свернул на Ковент-Гарден и остановился перед небольшим трехэтажным зданием – пансионом миссис Дарлингтон.

С мисс Монтэгю расстались неохотно. Всеобщая любимица, обладавшая столь милым и кротким нравом, что поссориться с ней было решительно невозможно, Кэт имела столько подруг, что их слёзное прощание растянулось на полчаса. Джулиан терпеливо пережидал расставание сестры с пансионерками, думая о том, что его прощание с университетскими друзьями не заняло и минуты… Но эти мысли отвлекали Монтэгю недолго. Расцеловав сестру и погрузив в ландо её вещи, Джулиан некоторое время на обратном пути слушал её рассказы о пансионе, о подругах и прочитанных книгах, но когда они подъезжали к границе Суррея, Монтэгю, бросив на сестру внимательный взгляд, после некоторого размышления сказал:

– Выслушай меня внимательно, Кэтрин, – сестра подняла на него глаза, удивленная тем, как изменился его голос, – тебе предстоит в скором времени выйти в свет, и мне хотелось бы, чтобы ты не совершила там тех досадных ошибок, что свойственны молодости и наивности. Люди света обходительны и галантны, все они, на первый взгляд, кажутся равно достойными и порядочными. Но это не так.

Кэт изумлённо посмотрела на него.

– В Уинчестере сегодня в свете вращаются мужчины, чьё состояние и положение дают им право именоваться джентльменами, но далеко не все достойны этого имени. Некий мистер Тэлбот, его зовут Вивьен, выделяется внешней привлекательностью, но не отличается ни порядочностью, ни чувством долга, ни… – Джулиан сглотнул комок в горле, – высокой нравственностью. Это распутник и негодяй, и никакая девица никогда не найдет счастья с таким человеком. – Монтэгю тяжело вздохнул и продолжил, – есть там и… мистер Лоренс Иствуд. Он столь же распутен, как и Вивьен, но к тому же – картежник и транжира. Иствуд уже пустил по ветру отцовское состояние, и сейчас ищет невесту с приданым, – для новых распутств и кутежей. Он, правда, не слишком-то хорош собой и едва ли тебе понравится, но… у него очень красивая сестра… – сбился Монтэгю, но тут же и поправился, – но всё равно, я хотел бы, чтобы ты держалась на расстоянии от этих господ. Холодное приветствие, ледяная учтивость, равнодушный взгляд – вот что они должны видеть от тебя. Ты поняла меня?

– Ты так серьёзно говоришь… – заметила Кэтрин, с удивлением глядя на брата. Джулиан и впрямь был бледен, руки его тряслись, по лицу пробегала нервная судорога.

Тот упрямо продолжал:

– Коль скоро ты ненароком можешь очутиться в их компании, ни в коем случае не показывай, что ты хотя бы снисходишь к их постыдным суждениям, не говоря уже о том, что одобряешь их. Никогда не оспаривай их и не заводи серьёзных разговоров. И вообще – старайся всячески избегать подобного рода людей, ибо общение с ними бросает на человека тень и легко может опозорить всякого. Ты всё поняла?

Мисс Монтэгю испуганно кивнула.