Текст книги "Гамлет шестого акта (СИ)"
Автор книги: Ольга Михайлова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 17 страниц)
При этом Доран, помня высказанное мистером Кемпбеллом обвинение, внимательно приглядывался к племяннику графа. В поведении мистера Коркорана не было ничего такого, что наталкивало бы на мысль об abomination, кроме рафинированной красоты, – но это, воля ваша, не доказательство. Доран обратил внимание и на того гостя Хеммондсхолла, обвинения в адрес которого сомнений не вызывали. Мистер Нортон, впервые казавшийся по-настоящему оживлённым, то и дело вступал в беседу с приезжим, восторгался им, до небес расхвалил последнюю постановку любительского спектакля в клубе, где мистер Коркоран сыграл Гамлета, ронял восхищенные комплименты, с удивительным постоянством не замечавшиеся Коркораном. Боже, какая была постановка! Ведь ему аплодировали стоя!! Об этом спектакле разговоры не смолкали несколько месяцев!!
Мистер Коркоран не принял и этой похвалы.
– Образ Гамлета столь многогранен, Нортон, что ни один актёр, кажется, не сумел ещё провалить эту роль. Прекрасное исполнение – явление редкое, но хорошее – это нечто само собой разумеющееся. Где может сплоховать актёр – его неизменно вытащит гений Шекспира. Даже очевидный просчёт в этой роли может стать находкой.
– Вы увлекаетесь сценой, мистер Коркоран? – тихо спросил Доран.
– Я? – изумился гость, – ничуть не бывало. Театром увлекался мой друг и благодетель – милорд Чедвик, – мистер Коркоран мягко и тепло улыбнулся, – он и просил меня сыграть с ним. Это была моя первая и последняя роль на сцене. Я видел, что милорд Чедвик вдохновлялся, сцена бодрила его и оживляла, я же, кроме скуки и нерешительности, вызванной моей сценической неопытностью, на репетициях ничего не испытывал. Видимо, именно эта скованность и придала моему исполнению нечто своеобразное…
– Как вы… как вы можете так говорить! Я имел счастье быть на премьере. Я не спал после ночь. – Взгляд мистера Нортона был восторжен и экстатичен. Так верующие смотрят на лик божества. – И ведь знаток сцены, лорд Биллинхэм, сказал, что вы были просто великолепны и ничего подобного он никогда не видел, а он видел самого Эдмунда Кина!
Мистер Коркоран только рассмеялся, но было заметно, что восторги мистера Нортона его несколько утомляют.
– Вы так наивны, Стивен. Кто же принимает за чистую монету комплименты? Умные женщины по комплиментам делают вывод об уме поклонника, глупые – о самих себе. Но мужчина вообще должен пропускать хвалы и хулы мимо ушей.
– Но как можно… У вас такое дарование!
Глаза мистера Коркорана поскучнели.
– Вздор это все, Нортон. Помните, во второй сцене третьего акта? Приезд актерской труппы. «Взор увлажнен, надломлен голос, а все из-за чего? Из-за Гекубы! Что ему Гекуба, что он Гекубе, чтоб о ней рыдать?» – недоумённо процитировал мистер Коркоран. – Актерское ремесло именно этим и ущербно, Нортон. Не хочу я рыдать из-за Гекубы… Она – фантом пустого воображения.
Мистер Доран невольно вздрогнул. Мастерство сыгранного отрывка было безупречно, интонация уловлена безукоризненно, и священник понял, что восторги мистера Нортона имеют под собой весомое основание. Какое бы истинное смирение не было бы присуще мистеру Коркорану или какую бы деланную скромность не разыгрывал этот человек, он был Артистом. Доран подумал также, что следует весьма осторожно относиться к любым словам мистера Коркорана: искренность такого виртуоза сцены вызывала большие сомнения…
Актерское дарование приезжего ощутили и остальные. Мисс Нортон озирала молодого красавца взглядом, не менее пылким, чем взгляд брата, восторг промелькнул и в глазах мисс Хеммонд, мисс Морган смотрела на мистера Коркорана с полуоткрытым ртом, и только мисс Стэнтон была угрюма и не поднимала глаз от тарелки. Мистер же Морган и мистер Кемпбелл не только не разделяли общего восторга, но и не принимали в разговоре никакого участия.
Тем не менее, приезд младшего племянника милорда Хеммонда преобразил общество. Исчезла та скука, что отравляла первые дни, были забыты сплин и дурное настроение. Девицы выглядели странно оживлёнными, их жесты приобрели удивительную легкость, глаза засияли, на щеках мисс Морган появились кокетливые ямочки, взволнована была и мисс Нортон. Младший кузен не обманул и ожиданий и мисс Софи Хеммонд, напротив, его внешность и дарования произвели на неё самое чарующее впечатление. Она никогда не видела мужчины, настолько привлекательного, талантливого и умного. Все остальные просто поблекли, потускнели и казались ничтожествами рядом с ним. Она поняла, что это и есть её принц…
На старшую кузину её двоюродный брат произвёл угнетающее впечатление, томящее безысходностью и грустью. Бэрил понимала, что ей глупо и мечтать о таком мужчине. Оглядывая его исподлобья во время обеда, она не могла не понять и основательности опасений Клемента. Красота кузена была удивительной, демонической и дерзкой, дядя, похоже, забыл их всех, оглядывая племянника с таким восторгом, что имя будущего наследника Хеммондсхолла казалось определённым и ясным. В лучшем случае они могут рассчитывать на небольшой пай семейного капитала, племянник – не сын, старшинство Клемента не поможет ему, все будет зависеть от выбора самого милорда Лайонелла.
Эти мысли не радовали мисс Бэрил, но, подмечая раздражённый и нервный взгляд Стэнтона на мисс Софи, которая откровенно любовалась мистером Коркораном, мисс Стэнтон ненадолго ощутила некое злорадное удовлетворение. Братцу, не привыкшему считаться ни с чьими чувствами, будет полезно понять, каково это – когда плюют на твои. Впрочем, это чувство было мимолетным, и спустя минуту мисс Бэрил уже пожалела Клемента. Сравнения с мистером Коркораном ему не выдержать, а значит, мечты брата о браке с мисс Софи будут тщетными. А это, в свою очередь, означало, что своё раздражение он снова сорвёт на ней.
Мисс Бэрил вздохнула.
Глава 6. «Что мне эта квинтэссенция праха?»
На следующее утро мисс Софи поднялась чуть свет. Её наполняло ощущение ликования, и она сразу поняла, что тому причиной. Хеммондсхолл больше не был пустым. Мир тоже был полон, гармоничен и прекрасен. В нём появился тот, чье присутствие заставило исчезнуть пустоту и развеяло скуку, столь угнетавшую её в последние дни, когда она не знала, куда себя девать. Пикники и развлечения, которые устраивал дядюшка, совершенно её не забавляли, одиночества она не выносила, но поговорить по душам было не с кем. Четыре дня она со скукой наблюдала за ухищрениями мисс Морган и мисс Нортон поймать в сети её кузена Клемента. Потуги девиц потешали её, но на душе была вялая тоска. Всё было противно – и корыстная расчетливость Эстер, и нескончаемая глупость Розали, и жалкое ничтожество Бэрил. Но теперь… Она торопливо спустилась вниз. Совсем скоро взойдёт солнце. Совсем скоро на террасе появится Кристиан…
Глупо было думать, что он обратит внимание на некрасивую, не умеющую одеваться и совсем неженственную Бэрил. Незначительная и пустая мисс Морган не может понравиться ему. Мисс Нортон… Подумать, что Эстер может хоть на секунду возомнить, что такой мужчина может принадлежать ей – просто глупо. Мисс Хеммонд улыбнулась. У неё не было соперниц.
Софи услышала размеренные неторопливые шаги и напряглась, уверенная, что это он, и поторопилась принять позу задумчивую и романтичную, оправила утреннее платье, с такой тщательностью подобранное, однако, из дома вышел друг милорда Лайонелла, немолодой священник, отец Доран. Он был одет в твидовую куртку, грубые штаны и сапоги, на плече его висела старая кожаная охотничья сумка, он явно куда-то собирался. Мистер Доран поприветствовал мисс Хеммонд, вежливо заметив, что счастлив видеть мисс Софи, получил в ответ небрежный и чуть досадливый кивок и двинулся своей дорогой, бросив на девицу внимательный взгляд.
Ещё час назад Доран встретил в коридоре Хеммондсхолла мистера Коркорана, одетого в охотничий костюм и болотные сапоги. На плече его висела ботанизирка, за спиной – небольшой вещевой мешок. Он был похож не то на красавца Робин Гуда, не то на молодого итальянского тенора, исполняющего партии первых любовников. Тепло поздоровавшись, мистер Коркоран сообщил, что намерен прогуляться к Жабьему болоту, что в полумиле от Лысого Уступа. Доран выразил опасение, что те места далеко не безопасны, трясина особенно сейчас, после дождей, место гиблое. Это лето, как на зло, выдалось на редкость дождливым. Через день льёт как из ведра. Коркоран беспечно улыбнулся и заверил его, что будет осторожен. Неожиданно предложил составить ему компанию – это гарантирует его от ложных шагов. Он не против? В итоге они договорились, что мистер Доран наденет сапоги и куртку, захватит на кухне что-нибудь съестное и догонит мистера Коркорана на Лысом Уступе, где тот подождёт его.
Сейчас Доран, миновав мисс Хеммонд, уже в досаде отвернувшуюся от него, без труда понял, что невольно разочаровал племянницу Лайонелла. Безусловно, девушка хотела увидеть вовсе не его. Он также верно предположил, кого именно та ожидала встретить. На мгновение Доран подумал, может быть, стоит сказать мисс Софи, что её ожидания напрасны, но тут же одернул себя. Зачем показывать, что ты догадался о волнениях юного сердечка?
Странно, но с приездом этого необычного человека его плотские искушения прекратились. В сравнении с ним поблекли не только мужчины, но и женщины, ещё вчера тревожившие его душу и плоть. Доран изумлённо украдкой оглянулся на мисс Софи – сегодня она вовсе не показалась ему такой уж красивой. Теперь он заметил и некоторую пустоту взгляда, и неровность линии носа, да и лобик показался излишне низким. Так, ничего особенного. Мисс Хеммонд заметила его быстрый взгляд и пожала плечами. Хороши Божьи слуги, ничего не скажешь! Странного друга выбрал себе дядя. Говорят, он живёт с приходского дохода. И туда же – глаз с неё не сводит, как будто она обратит на такого старика внимание. Как смешны людские амбиции – просто удивительно!
Патрик Доран поспешил миновать пределы сада и вскоре оказался на тропе, ведущей к Лысому Уступу. Это был огромный скальный остов в полумиле от дома, резко обрывавшийся вниз, почти на сорок ярдов, с него открывался вид величественный, но безрадостный: внизу вдали зеленели чахлые деревья, а за ними темнела знаменитая Чёртова топь – участок, огороженный тычинами, увитыми ядовито-зелеными побегами гороха и бронзовыми отростками хмеля. За ней слева расстилался Бандитский лес, названный так потому, что два века назад там, и правда, гнездились какие-то разбойники, а может, и просто шалопаи, кто знает. Справа струились воды ручья, одного из притоков Брю, сейчас, после дождей, довольно грязного и полноводного. Пейзажу нельзя было отказать в какой-то первозданной дикости и величии, но особой живописностью он не отличался.
Мистер Коркоран сидел на поваленном стволе. На его воздетой к небу руке, чуть шевеля крыльями, примостилась большая чёрная бабочка. Рядом, на корневище ствола, свернувшись двумя кольцами, лежала змея. Доран замер. Тут Коркоран заметил его.
– Край непуганых бабочек, не правда ли, мистер Доран?
– Там змея…
– Не бойтесь, это полоз. Утром он поймал лягушку внизу в ручье, а теперь греется на солнцепеке, переваривая её. Он не тронет вас. Эти ползучие твари внушают суеверный ужас, но человек, помните, в книге Бытия, дает наименования всем тварям. Это знак его владычества над ними. Дать имя – значит, постичь суть, а постичь суть – значит, повелевать. Мы – владыки земли.
Доран удивленно приблизился и осторожно сел рядом. Бабочка всё ещё порхала на кончике пальцев Коркорана. Змея не шевельнулась.
– Мои пальцы – в медвяных росах лесных лилий, вот она и не улетает. Взгляните на неё, в наших краях это редкость. Парусник. Papilionidae. Я раньше не встречал в этих местах столь крупных экземпляров.
– Вы – энтомолог?
– Нет, – Коркоран на миг опустил глаза, – травник, ботаник. – Он благожелательно и спокойно взглянул на священника. – Я вижу, что весьма интересую вас, не правда ли? – Бабочка наконец улетела, и Коркоран опустил вниз белую руку.
– Заметно?
– Да, но у вас умные глаза, мистер Доран. Это подкупает. – Коркоран ласково улыбнулся.
Невозможно было противиться обаянию, завораживающему и колдовскому, которое излучал этот мужчина, Доран почувствовал исходящую от него теплоту, совершенно забыв о том, что ещё вчера восхитился его недюжинным актерским дарованием и предупредил самого себя о необходимости известной недоверчивости и осмотрительности в отношении этого человека. Он помнил о своих подозрениях и abomination, но сейчас просто любовался им, и в самом деле подлинно заинтересовавшим его.
Они направились через топь к лесу. Скоро Доран заметил, что любые указания для его спутника – не более чем фикция. Мистер Коркоран шёл, интуитивно выбирая верный путь, и пару раз именно он препятствовал Дорану по колено уйти в вязкую трясину. Они быстро сумели добраться до леса, и по тропке, едва намеченной через заросли, достичь Жабьего болота. Тут Коркоран снова удивил мистера Дорана. Он столь быстро и безошибочно находил искомое, что его ботанизирка была заполнена за считанные минуты. При этом Доран, уроженец этих мест, никогда не видел тех странных растений, что собирал молодой ботаник. На вопрос, что это за травы, тот охотно пояснил, что это один из видов болотного веха, они весьма разнятся от местности к местности. У него есть и другое название – цикута, коей отравился Сократ, но в Италии ему довелось услышать о её лекарственных свойствах…
– Я был немало поражен тем, что итальянские монахи используют в лечении травы, традиционно считающиеся ядовитыми. Мы с коллегой прошли по древней дороге Via Francigena, по пути, проторенном пастухами, паломниками, прелатами и королями. От Монченизио до долины Суза через Буссолено, Авильяна, Риволи… Джанпаоло неожиданно растянул щиколотку, мне пришлось спустить его вниз, больница оказалась при церкви небольшого цистерцианского монастыря. Братья Джандоменико и Гаэтано, к моему немалому изумлению, имели в своем распоряжении и hyosciamus niger, и conium maculatum, и datura stramonium, и ledum palustre, и paris quadrifolia – и все это с удивительным умением использовали. За пять дней они подняли Джанпаоло на ноги, воспаление исчезло, он перестал хромать. Я заинтересовался свойствами этих растений и хочу собрать материал для будущих исследований.
Сам мистер Коркоран неожиданно спросил Дорана, что привело его на священническую стезю? Тот со вздохом ответил, что церковь привлекала его изначально, хотя, будучи младшим из трёх братьев, он ни на что другое и рассчитывать не мог. А после того, как старший брат после смерти отца за пять лет промотал оставленное ему состояние, а средний, Джеймс, погиб во время второй бирманской компании, единственное, что остаётся – уповать на Господа. Мистер Коркоран внимательно выслушал и с живой заинтересованностью спросил, был ли тот женат, а, узнав, что нет, пожелал узнать, почему? «В юности он не мог и думать прожить с семьей на несколько сот фунтов, ответил священник, а сейчас просто привык к одиночеству…»
Доран не любил говорить о себе. Неожиданно вспомнив мисс Хеммонд, оставшуюся на террасе, и мерзейший разговор мистера Стэнтона и мистера Кемпбелла, он спросил племянника мистера Хеммонда, думает ли он сам о женитьбе?
Тот поморщился.
– Женщины… Полно, мистер Доран. Это не для меня. «Что мне эта квинтэссенция праха? Мужчины не занимают меня и женщины тоже…», – он снова на миг превратился в Гамлета, – французы правы, близость с женщиной восхитительна, но её присутствие невыносимо. Главная беда, что каждая, отдаваясь, мнит, что дарит вам мироздание… с которым наутро не знаешь, что делать. Мне под тридцать, и я уже заледенел. Если станет невмоготу – такой же космос подарит мне моя собственная рука, пусть это и грешно, зато ей не надо объяснять, что пятиминутное удовольствие – это только пятиминутное удовольствие. Суета отягощает.
– Вы циник, мистер Коркоран, – пробормотал, смутившись и покраснев, Доран. Откровенность собеседника шокировала его. Сам он на подобные темы ни с кем говорить не стал бы. Плоть была его мукой и страданием, к своим искушениям он относился болезненно и легкость, с какой его собеседник говорил о сокровенном, изумляла. Между тем он не казался бесстыдным или нескромным, скорее, его откровенность, казалось, говорила о доверии к собеседнику и искренности.
– Циник? Совсем нет. Хотя меня постоянно в этом упрекают. Цинизм есть упразднение и опошление истинной ценности мира, а я всю жизнь ищу эту ценность, эту сокровенную истину. Ни один циник её никогда не найдёт. Но её равно не найдёт и тот, кто смотрит на мир сквозь розовые очки и принимает за истину расхожие глупости, мистер Доран.
– Сокровенную истину мира? Ваши друзья по приезде цитировали некоторые ваши высказывания…
– Вынужден перебить вас, мистер Доран. – Улыбка исчезла с лица мистера Коркорана, и в голосе его прозвенел металл. – У меня нет друзей. Это одно из величайших и горестных сожалений моей жизни, но я после смерти милорда Чедвика ни разу не встречал человека, которого мог бы назвать другом. Лишь однажды… Впрочем, это… – Он болезненно поморщился. – Что касается моих высказываний, а меня почему-то постоянно цитируют все, кому не лень, то я надеюсь, вы поймёте, что глупцы весьма часто понимают высказанное по-своему, наделяя чужие слова то нелепым смыслом, то, напротив, выхолащивая из них всякий смысл. Не верьте цитатам и цитирующим. Особенно цитирующим глупцам.
– Гости мистера Хеммонда мне глупцами не показались…
– Если они показались вам умными – вы глупее, чем показались мне, мистер Доран. Если же вы просто не хотите вслух сказать, что на деле Розенкранц и Гильденстерн – откровенные подлецы, это говорит о вашем недурном воспитании. Но мы с вами в лесу, а не в светской гостиной. Здесь хорошие манеры оценить некому. Не ждите от меня комплиментов, я не люблю их ни слышать, ни произносить. Если же вы всё понимаете, то вам должно быть ясно, что подлость способна исказить понимание её носителя почище самой клинической глупости.
Доран вздохнул. Потом усмехнулся. Этот человек шокировал его, пугал и всё же бесконечно нравился.
– Хорошо, забудем о вежливости… Но то, что они цитировали, я заметил, слишком… странно для них самих. Они не могли такое придумать. «Философ, проводящий свои дни в поисках любовницы, смешон…» «Плотское желание основано на стремлении исследовать запретное и потому сродни преступлению…»
Мистер Коркоран улыбнулся, тоскливо и иронично.
– Слухи о моей скромности становятся притчей во языцех и распространяются все шире… Кажется, я и впрямь когда-то изрёк нечто подобное. Я и забыл.
– Но правда ли то, что вы говорили об опиуме?
Коркоран изумлённо отпрянул.
– Бог мой, а я что-то про него говорил?
– Что опиумное опьянение примиряет с ближним, заставляет любить даже ваших врагов, – и является быстрорастворимым христианством…
Коркоран расхохотался.
– Помилуйте, мистер Доран. Я не говорил, а спрашивал. Какими только вопросами я не задавался когда-то… Но я ответил на этот вопрос. Я пробовал опиум, меня уговорил Эндрю Беллман. В опиуме – отрешённость от мира, но нет любви к Богу. Никакое это не христианство. То же, что сделал опиум с самим Эндрю – я назвал бы капканом дьявола. Но я не хочу ходить между капканами. Зависимость от искусственного восторга претит мне. К тому же истинное христианство я видел… – он неожиданно странно потемнел лицом.
– И «царственную волю человека» вы тоже отвергли?
– Отверг? Я, который и «заботясь, не может прибавить себе роста хотя бы на локоть?» Я и не принимал её никогда. Этим мой кузен болел в юности. Да и сейчас, по-моему, ещё не излечился…
– А то, что прощать иным врагам – это антихристианство…
Коркоран снова расхохотался.
– Да, я обронил, что если я возлюблю своего единственного врага – стану антихристианином.
– Но ведь прямым следствием любви Христовой является проявление великодушия и всепрощения. Они есть способность любви не позволять появляться в душе злым чувствам. Господь велит отпускать вины до «седмижды семидесяти раз». «Если же не прощаете, то и Отец ваш Небесный не простит вам согрешений ваших». Как же…?
– Великодушие и всепрощение? Вы уверены, что это из Писания? – мистер Коркоран изумлённо поднял вверх красивые брови. – Я там таких слов не встречал. Ну да неважно. Я внимательно вгляделся в себя, мистер Доран. Я принимаю людей такими, какие они есть, никого не воспитываю, не поучаю, не осуждаю, не имею ни малейшего стремления кого-то подчинить себе, навязать свою волю или кого-то использовать. Всего этого достаточно, чтобы ни к кому не испытывать неприязни и не обижаться на чужие выпады. Лишь одно существо я осознал как своего врага. Примирение невозможно. Антагонизм слишком глубок…
– Надо простить… понять, а если поймёшь человека, не будешь держать зла. Прощение прощающему ещё более необходимо, чем тому, кого прощаешь, привязанность ко злу делает несвободным… Вы даже не пытались понять его?
– Мистер Доран… – Коркоран смотрел на священника с добродушной усмешкой, – вы сказали, что я заинтересовал вас. Почему?
Доран с удивлением покосился на Коркорана. Этот человек задавал слишком прямые вопросы. Но ведь он и сам был, казалось, искренним… Казалось?…
– Вы… необычны… от вас исходят токи странной силы…
– А какой, по вашему мнению, враг может быть у такого, как я?
Доран задумался.
– Как своего врага я осознаю только дьявола. Его искушения – омерзительны, его деяния – претят мне, его философема – пошла и неприемлема. Не уговаривайте меня возлюбить его, а то приведёте в геенну. Что касается людей… Враг – это и тот, кого не любишь ты, и тот, кто не любит тебя. Первых у меня нет, ибо меня почему-то трудно оскорбить. В детстве – случалось, но с юности я уже не помню подобного. Обидеть меня и тем самым стать моим врагом можно, лишь задев то, что для меня свято, но до моих святынь человеку толпы не дотянуться. Они даже не подозревают об их существовании. За тех же, кто ненавидит меня, я не в ответе. Хотя я заметил, что иногда я не могу простить как раз тех, кто мне ничего не сделал… – тихо пробормотал он.
Отец Доран набрал полные легкие воздуха, выдохнул и – ничего не ответил. О своём подозрении на его счёт, возникшем после услышанного разговора Кемпбелла и Стэнтона, он спросить не мог. О подобном спросить было невозможно. Странно, но сила и мощь этого молодого мужчины, казалось, не допускали суждений, которые невольно возникали сами при взгляде на мистера Нортона.
Но двести тысяч фунтов за эти очень красивые глаза?
Солнце тем временем поднялось над лесом, оба почувствовали голод и решили перекусить. Мистер Доран заметил, что его сотрапезник совсем непритязателен в пище, однако, ест с настоящим аппетитом, наслаждаясь вкусом даже простой ветчины. Неожиданно Коркоран спросил, как оказались здесь все гости его сиятельства? Узнав от Дорана подробности приезда приглашённых, воспринял сведения о мистере Нортоне, приехавшем со своею сестрой как гость мисс Хеммонд, достаточно равнодушно, проявив некоторый интерес к гостям кузена. Самому священнику показалось, что для Коркорана присутствие в имении друзей мистера Стэнтона стало не самым приятным сюрпризом.
Долгое время они обменивались впечатлениями об Италии, бывшей для обоих «а land flowing with milk and honey»[2]2
землей, текущей млеком и медом (англ.)
[Закрыть], говорили и о книгах, и Доран снова поразился верности и живости суждений своего спутника. В итоге в Хеммондсхолл они вернулись ближе к обеду, и тут же выяснилось, что их исчезновение на всё утро и половину дня вызвало раздражение девиц и спровоцировало странный всплеск хандры мистера Нортона, который отказался от завтрака и провёл весь день на берегу озера в одиночестве.
После обеда мистер Коркоран около трех часов пробыл с дядей, играя на бильярде и развлекая его рассказами о Европе. Присутствующий здесь же мистер Доран отметил, что он ни разу не навёл разговор ни на что, касающееся Хеммондсхолла, но совершенно определённо сказал, что уже в конце августа намерен вернуться в Италию.
Несколько раз их прерывали. Затянувшаяся беседа вызвала беспокойство мистера Стэнтона, и он дважды под разными предлогами заходил в бильярдную. А вскоре после него интерес игре на бильярде неожиданно проявила и мисс Хеммонд.
Всё это ничуть не обеспокоило мистера Коркорана, который вечер до ужина провёл за книгой, а время после ужина посвятил прогулке в одиночестве, незадолго же до полуночи, пожелав присутствующим спокойной ночи, отправился спать. Он усугубил озлобление Клемента Стэнтона и разочарование мисс Софи упоминанием о том, что и завтра намерен встретить рассвет на Лысом Уступе. И снова пригласил с собой мистера Дорана, если, конечно, тому не в тягость вставать чуть свет.
Священник любезно поклонился, и тут вдруг поймал на себе взгляд мистера Нортона, исполненный откровенной злобы. Доран почти ощутимо содрогнулся – от удивления и испуга. Это был не испуг, проявлявшийся в робости и пусть минутной потери мужественности, но страх души, столкнувшейся с бесовским искусом. Отец Доран быстро пришёл в себя, но произошедшее усугубило его отвращение к мистеру Нортону.
Мисс Софи Хеммонд была подлинно расстроена. Сегодняшний день удручил и огорчил её. Едва она узнала, что мистер Коркоран чуть свет ушёл на болота, в душе её поселилась чувство гнетущей пустоты. Оно затянуло тоской и апатией. Она мечтала о том, что мистер Коркоран непременно окажется галантным кавалером, любезным и внимательным к дамам, и, конечно же, заметит и оценит её как лучшую из девиц. Но он исчез почти на половину дня, а после его возвращения она не дождалась от него ни одного знака внимания, хотя бы родственного! Он вообще не замечал её, беседовал на какие-то совсем неинтересные, пустые и скучные темы с дядей и этим странным священником, а на её предложение устроить в поместье бал – поморщился.
Софи злилась, но он был так красив, что стоило мисс Хеммонд взглянуть в его чёрные полусонные глаза, всё её недовольство таяло. Она неожиданно осознала, что всю жизнь ждала именно этого человека – это он проступал на кромке предутренних снов, он был предметом самых сокровенных мечтаний, смыслом и целью всей жизни. Софи словно провалилась в бездну его чёрных глаз, все прочее стало призрачным и рассыпалось в прах. Она поняла, что до этого и не жила, но просто пребывала в жизни. Без него все казалось бессмысленным, теряло свою ценность.
…Этот день оставил у Дорана странное впечатление, которым он, однако, пока не решился поделиться с другом. Мистер Коркоран, оправдывая молву и рассказы о себе, оказался неординарным человеком. Слишком неординарным, чтобы быть подлинным. Слишком умным, чтобы быть честным. Слишком красивым, чтобы декларировать равнодушие к любви. Слишком талантливым, чтобы не быть тщеславным. Слишком одарённым, чтобы смириться с чьим-то предпочтением. Он казался порядочным, холодным, смиренным и целомудренным – но где-то непременно должна была проступить ущербность.
Самого дрянного и мерзкого, что уронил о нём Кемпбелл, Доран пока не замечал. Но ведь такое напоказ никто и не выставляет…
Рассуждая подобным образом, Доран вовсе не проявлял цинизма, хотя его сиятельство часто упрекал друга в излишней гибкости суждений, граничащей с ним. Патрик оправдывался: «это знание жизни, милорд, не более», ибо видел, сколь часто справедливые становились беспощадными, приветливые – лицемерными, умные – подлецами, знающие – надменными, честные – высокомерными. Все искажалось в отсутствие Истины Божьей, всё более тускнеющей в людских душах. Да и обстоятельства собственной жизни не способствовали ни излишней доверчивости, ни прекраснодушию. Он знал бездны собственной души и всегда подозревал в чужих душах провалы не меньшие.
Однако этот странный человек – и это подлинно поразило Дорана – неожиданно уронил ключевые слова… «Я всю жизнь ищу эту ценность, эту сокровенную истину мира…» Коркоран даже правильно обозначил условия поиска этой Истины. Несмотря на шокирующие викторианца суждения, Коркоран ни разу не произнёс ничего такого, что заставило бы усомниться в его благородстве, не уронил ничего кощунственного, пошлого, святотатственного – всего того, что поминутно слышалось от друзей мистера Стэнтона. Поэтому, ко всем странностям мистера Коркорана надо было добавить самую жесткую двойственность, в которой следовало искать его. Если к его кузену Клементу было применимы определения от расчетливого эгоиста до влюбленного скупца, то его брата Кристиана надлежало разыскивать между категориями от запредельно гениального и артистичного негодяя и мерзейшего тайного мужеложца до…
Мистер Доран в задумчивости потёр мочку уха. Определить иной полюс он пока не мог.
