Текст книги "Гамлет шестого акта (СИ)"

Автор книги: Ольга Михайлова

Мистер Коркоран задумчиво посмотрел в темноту.

– Не надо мстить за отца? Наверное… а занят я, дражайшая кузина, поиском рассеянных смыслов, сбором чудодейственных трав, обретением утраченного понимания смысла бытия и составлением алхимических настоев, дорогая. Мне нужен эликсир вечной молодости, философский камень и ключи Соломона.

Мисс Хеммонд не оценила шутливого красноречия мистера Коркорана.

– Все это дает любовь, мистер Коркоран.

– Я ещё не любящий, я лишь верующий, мисс Хеммонд.

– Что?

– Я верю в Господа и его Любовь. И верю, тут вы правы, что Его Любовь – есть эликсир вечной молодости, философский камень и ключи Соломона. Я истово верю в вечность, иначе собственная тленность становится невыносимой.

– Но почему вы всё сводите к абстракциям? Ведь надо любить людей!

Слышно было, как мистер Коркоран вздохнул. То ли потому, что устал от разговора, то ли – его чрезмерно обременял гербарный пресс.

– Вы правы, кузина. Любовь к ближнему нам заповедана. Но ближний – это тот, кто сделал тебе добро. Враг – тот, кто причинил тебе зло. Предписано любить и любящих тебя, и ненавидящих. Любить – это прощать, терпеть, не помнить зла, не искать своего… Я стараюсь именно так и поступать. Стараюсь…

Мистер Доран понимал, что всё красноречие мисс Хеммонд сводится к тому, чтобы обратить любовь мистера Коркорана, поминутно ускользающую, на себя самое, мистер же Кристиан упорно делал вид, что не понимает слов девицы. Неожиданно он сменил тему.

– Вам нравится ваша кузина Бэрил, мисс Софи?

– Ничуть. Внушает только жалость. Ущербность всегда жалка. Разве что голос… – мисс Софи всё ещё злилась на внимание мистера Коркорана к мисс Бэрил и его подчеркнутую доброжелательную чуткость к ней.

Мистер Коркоран усмехнулся.

– Но ведь надо любить людей. А это ваша сестра. – Голос мистера Коркорана хлестнул воздух, словно взмах крыльев ворона – Зачем же вы проповедуете любовь, не имея её? Если даже сестру любить не можете… Или вы любите только мужчин? И только красивых? Уродливые и горбатые не пользуются успехом, не правда ли? Они не люди? – Он снова вздохнул. – Вы правы, наверное. Офелии подавай принца, она не может любить могильщика…

В эту минуту на террасе показались мистер Кемпбелл и мистер Морган, следом за ними появился лакей его сиятельства и попросил мистера Коркорана пройти в бильярдную – его хочет видеть милорд Хеммонд. Мистер Коркоран кивнул, извинился перед кузиной, и спокойно прошёл с прессом вверх по лестнице, демонстративно не замечая стоявших мужчин. Мистер Кемпбелл чуть попятился от Коркорана. Мисс Хеммонд, отрешённо пожелав джентльменам спокойной ночи, медленно вошла в гостиную. Едва она удалилась, Чарльз Кемпбелл обратился к приятелю.

– Похоже, наш друг Клемент не преуспевает в своих ухаживаниях?

– Пока чудовище здесь – это немыслимо. К тому же наш друг так сильно озабочен опасностью упустить наследство, что просто разрывается. Но он не более по душе девице, чем сама девица Коркорану. Красавец вечно строит из себя недотрогу.

– Я до сих пор не понимаю – он знает? Он тогда…

Мистер Морган поймал его взгляд и пожал плечами.

– Чёрт поймет это дьяволово отродье. Знай он всё – давно так или иначе дал бы понять. А впрочем, кто за него поручится?

Отец Доран неторопливо вышел из-за колонны, словно только что вернулся из сада. Посидев около получаса у себя, он направился в бильярдную. Коркорана у мистера Хеммонда уже не было. Не было его и в его комнатах. Не было в столовой и в музыкальном зале. Там была лишь мисс Стэнтон, разучивавшая, как ни странно, тот самый хорал, что мистер Доран уже слышал. Причём, во сне. Теперь он вспомнил. Это был григорианский хорал на латыни и слышал он его лет двадцать назад, ещё совсем юнцом во Франции в исполнении мужского хора. Сто двенадцатый псалом – он любил его.

«Laudate, pueri, Dominum: laudate nomen Domini. Sit nomen Domini benedictum, ex hoc nunc, ut usque in saeculum…»[8]8
  «Хвалите, отроки, Господа, хвалите имя Господне. Да будет имя Господне благословенно отныне и до века…»


[Закрыть]

Прекрасный голос звучал как перезвон церковных колоколов.

 
– Quis sicut Dominus, Deus noster, qui in altis habitat, et humilia respicit in caelo et in terra?
Suscitans a terra inopem, et de stercore erigens pauperem:
Ut collocet eum cum principibus, cum principibus populi sui…[9]9
«Кто, как Господь наш, в вышних живущий и на смиренных взирающий на небе и на земле,Поднимающий с земли нищего и от гноища возвышающий убогого,Чтобы посадить его с князьями, с князьями народа Своего…» (лат.)

[Закрыть]
 

Дух отрешённости от земного, мистического созерцания наполнял залу. Заметив священника, мисс Бэрил умолкла и улыбнулась. Потом, неожиданно смутившись, сбивчиво спросила, может ли она поговорить с ним? Доран, удивившись, кивнул, и мисс Бэрил прошла на балкон. Небо очистилось и сияло россыпью звезд. Мисс Стэнтон долго молчала. Потом неожиданно взглянув ему прямо в глаза, – причём мистер Доран впервые заметил, как они велики и прозрачны, – заговорила:

– Вы должны простить мне этот вопрос – он продиктован моей глупой бестактностью. Я случайно… право слово, случайно, услышала ваш разговор… с милордом Хеммондом. – Она снова опустила глаза. Мистер Доран молча ждал. Неужели и она озабочена завещанием? Мисс Бэрил продолжила, – я, наверное, неправильно поняла, но и мистер Морган тоже намекал… Правда ли, что мистер Нортон… погиб не случайно? Вы говорили с его сиятельством о записке. Он… сделал это сам? Почему? Из-за мистера Коркорана?

Глаза мисс Бэрил обладали, как теперь понял мистер Доран, свойством необычайным. Огромные, голубые, как горный хрусталь, они привораживали, и стоило один раз заглянуть в их глубину – она, словно бездна, притягивала взгляд, маня уже не отрываться. Он с трудом заставил себя отвести взгляд.

Что ж, если мистер Коркоран хотел быть правдив – это ему не повредит. Мистер Доран жестко ответил, что мистер Нортон стал жертвой собственных пороков. Мистер Коркоран тут совершенно не причём. Он не желал смерти мистера Нортона и не считает себя ответственным за неё. Она снова взглянула ему прямо в глаза.

– Но я правильно поняла, это самоубийство?

– Да, мисс Стэнтон. Его сиятельство не стал это афишировать… из жалости к несчастной мисс Нортон.

Бэрил несколько секунд молчала. Сильно побледнев, спросила, упоминалось ли в записке имя мистера Коркорана и… не он ли предложил… пожалеть мисс Нортон? Мистер Доран разрывался между желанием заглянуть в глаза мисс Бэрил и пониманием опасности этого. Но бездна заманила его. В глазах девушки он увидел тень подозрения и страх.

– Предложение скрыть все обстоятельства исходило от меня, мисс Стэнтон. Мне было жаль мисс Нортон. Мистер Коркоран придерживался прямо противоположного суждения. Он полагал, что необходимо ничего не скрывать и никакой жалости к мисс Нортон не выказывал. Имя же мистера Коркорана в записке действительно фигурировало. Именно его мистер Нортон считал виновником своей гибели.

Она внимательно выслушала и сдержанно поблагодарила. Мистер Доран видел, что ей что-то ещё неясно и без обиняков спросил, стараясь не смотреть в её хрустальные глаза, есть ли у неё ещё вопросы по поводу мистера Нортона? Мисс Бэрил улыбнулась – болезненно и жалко. В её лексиконе нет слов для её вопроса, сказала она. Мистер Доран вздохнул. Мисс Стэнтон мыслила правильно. Названия того, о чём она спрашивала, в языке не было. «На ваш незаданный вопрос я могу, с прискорбным сожалением, дать утвердительный ответ», ответил он, ловя её новый взгляд.

Она помянула Господа, снова поблагодарила его за откровенность, и тихо ушла.

Оторвавшись от колдовских глаз, мистер Доран вспомнил, что пришёл сюда в поисках Коркорана. Он подумал было, что тот по другой лестнице снова улизнул в свою «келью», но тут, проходя мимо домовой церкви, увидел под дверью полоску света. Отец Доран бесшумно поднялся по покрытой ковром лестнице, и заглянул через алтарную дверь внутрь.

Мистер Коркоран молча стоял пред алтарем с судорожно согнутыми в локтях руками, жест ладоней был нервным и изломанным. Закрыв глаза, он, видимо, молился: были заметны движения губ, но не слышно даже шепота. Без движения он пребывал недолго, и быстро покинул церковь. Доран пошёл следом за ним. Коркоран вышел на террасу, опустился на скамью у старого ясеня и, запрокинув голову, уставился в звёздное небо. Доран подошёл и сел рядом. Коркоран скосил на него глаза и снова вперился в небо, черневшее над головой меж древесных ветвей.

– Вам не кажется, Патрик, что деревья – наши живые предстоятели пред Господом, их ветви замерли в жестах возвышенных славословий Всевышнему? Мы не можем истинно молиться, но деревья молятся вечно… В них – экстатичность безмолвных молитв, трепет чистых приношений бескровных жертв, это жесты торжественных месс, молитвенный шепот природы. Она молится деревьями. Не помню, чье это?

 
   On respire en ces bois sombres, magestueux,
   Je ne sais quoi d'auguste et religieux:
   C'est sans doute l'aspect de ces lieux de mistХre,
   C'est leur profond silence et leur paix solitaire
   Qui fit croire longtemps chez les peuple gaulois
   Que les dieux ne parlaient que dans le fond des bois.[10]10
   Я ощущаю в этих темных, величественных лесах   Что-то царственное и религиозное:   Именно эта таинственность тишины и одиночества   Заставляла галлов долго верить,   Что боги говорят лишь в чаще леса… (фр.)

[Закрыть]
 

– Я видел вас в церкви. О чём вы молились? У вас есть неисполненные желания?

– О чём молится Гамлет? О мести, дорогой Патрик, о мести… Шучу.

Доран рассказал Коркорану о встрече с мисс Бэрил и о том, что она догадалась по случайно услышанным словам графа о произошедшем с Нортоном. Переданный разговор посмешил и развлёк мистера Коркорана.

– Моя кузина порадовала меня. Кто бы мог подумать? Кристальная душа, одарённость, скромность… так ещё и мозги на месте! Сокровище, не правда ли?

– Вы о мисс Бэрил? Да, она и меня удивила. Даже показалась… красивой.

– Она необычна, её надо рассмотреть, – с доброжелательной улыбкой подтвердил мистер Коркоран. – Но вы не забыли мою просьбу? Завтра, если погода будет нам благоприятствовать – мы отправимся на сбор трав. Да… Дядя просит меня задержаться. Вы сказали ему, что я собирался уехать? – Мистер Доран кивнул. – Он говорил со мной. – Мистер Коркоран тяжело вздохнул. – Я пробуду здесь до конца августа, как и намечалось изначально.

Глава 15. «Взывает к мести каркающий ворон…»

Назавтра погода благоприятствовала. Оба они вышли из дома за час до рассвета, и медленно двинулись к Лысому Уступу, где неожиданно раздалось громкое карканье – дерево над Уступом было полно воронья. «Взывает к мести каркающий ворон…», вяло процитировал Коркоран, и Доран заметил, что глаза его блеснули. «Вы пугаете меня, Кристиан», проронил он, заметив, как побелело и без того бледное лицо Коркорана, неожиданно отметив и то, что со дня приезда тот сильно похудел. Доран подумал, что, как ни пытается Кристиан скрывать свои переживания, события последних дней, трагическая гибель мистера Нортона, их сумбурное объяснение и история с Чедвиком, видимо, ударили его намного больнее, чем он хотел признать.

Но странно было и то, что не в первый раз мистер Коркоран ронял странные слова о мести. Человек, утверждавший, что у него нет врагов, не будет говорить о возмездии. Отец Доран давно понял, что Коркоран впрямь ленится быть артистом, хотя способен сыграть что угодно, но тем страннее был и его измученный вид, и бледность, делавшая его похожим на призрак.

– В школе, когда нам был по шестнадцать, – рассказывал меж тем Коркоран, – мы часто собирались у преподавателя латыни Реджинальда Мартина. Он приглашал тех, кто чем-то привлекал его внимание. Сам он – несуразный, выглядящий сутулым и подслеповатым, просто сидел в вольтеровском кресле на возвышении и слушал разговоры молодежи, редко вставляя одно-два слова, которые, тем не менее, как я заметил, обычно давали разговору иное направление. Да, он направлял разговоры – и только.

Однажды нас собралось там семеро. Пришёл я, Арчибальд, известный вам мистер Чарльз Кемпбелл, а также Бенжамен Гилмор, Льюис Барнет, Марк Джаррел и Филипп Лесли. На этот раз мистер Мартин спросил Филиппа, крепыша и жизнелюба, о том, в чём он видит высшее счастье жизни? Мы все доверяли Мартину – он неоднократно, будучи куратором, выручал тех из нас, кому доводилось проштрафиться, и никогда никого не выдал. Лесли улыбнулся, несколько смутился, но сказал, что женщины и любовь, наверно, привлекательнее всего. Кемпбелл перебил его и сказал, что это глупость. Деньги – вот что придаёт жизни интерес. Для Джаррела много значили слава и успех, для Гилмора – власть, он тогда уже мечтал о политической карьере, Барнет превозносил знание… Арчибальд молчал, но на прямой вопрос Мартина все же ответил, что хотел бы познать себя… и не пустить себе при этом пулю в лоб. Я, помню, ужаснулся. И тут услышал, что этот же вопрос Мартин задает и мне. Я ещё в отрочестве спрашивал себя, что есть Истина? И так как ответа ещё тогда не нашёл, ответил, что хотел бы посвятить себя поиску Истины. Все, кроме Арчибальда и Мартина, рассмеялись.

Мистер Мартин сказал, что ему будет любопытно встретиться с нами лет этак через тридцать, если он, конечно, доживёт, но не дожил. Он умер через год от сердечного приступа. Но если бы Господь и продлил его дни – его желание не осуществилось бы. Филипп Лесли пустил себе пулю в лоб. Дурная болезнь. Джарелл был пойман на финансовых аферах и покинул страну. Гилмор… Он взобрался на самый верх – но в каком состоянии! Добиться успеха легче, чем его заслужить, но он оный успех пытался просто подстеречь и изнасиловать. После этого трудно сохранить респектабельность… Он был уличён в продаже некоторых весьма ценных сведений третьим лицам – и его карьера рухнула. Он просто исчез. Барнет спился. Ну, о мистере Кемпбелле не стоит и говорить – он разорён, и спасти его может только удачная женитьба на сотне тысяч фунтов или чудо. Арчибальд преуспел и за свои разработки в химии получил известность, деньги, титул… Странно тасуется колода, не правда ли? Но закономерность в случайной смене мастей есть всегда – нам просто не хватает понимания и внимания – заметить, ухватить, вычленить… Я ещё недолго живу, а вот лорд Чедвик уверял, что по прошествии достаточных лет закономерности людских судеб проступают явственно и заметны опытному глазу сразу.

– А вы довольны жизнью?

– Бог весть за что, но я в пределе земном получил всё земное, хотя всю жизнь искал только Небесное. И если у меня есть некоторые неосуществленные желания – это не мои векселя. Хотя, перед тем как уйти, хотелось бы подвести сальдо у баланса. – Коркоран уставился вдаль. – Но, видимо, не получится. Есть удивительные мухи, Доран, самая ничтожная мошкара, которая способна кусать больнее всех, ускользать в силу своей ничтожности от любых мухобоек и пролезать в самые крохотные отверстия. Но, может быть, глупо охоться за такими ничтожествами? Орлы не ловят мух. Хотя только Господь знает, сколько зла способны натворить такие мухи.

Отец Доран внимательно посмотрел на Коркорана. Лицо того было странно напряженным и злым. Он ронял непонятные, но явно не пустые слова. Впрочем, пустых слов он не произносил никогда. Но о чём он? О Кемпбелле и Моргане? Слов нет, если это наговоры, то они и впрямь оскорбительны, тем более что касались покойного, Коркоран прав. Но мстить за сплетни? Люди всегда болтают.

Впрочем, Коркоран вскоре отвлёкся от злых размышлений – ради куда более страшных.

– Помните, Доран, «тлетворный сок полночных трав, трикраты пронизанный проклятием Гекаты…» – Обронил он, ткнув носком сапога в землю. – Взгляните на эту мерзость, Патрик, чудо в своём роде, её прозвали «чашей смерти», бледная поганка, – мистер Коркоран натянул толстую перчатку и с отвращением сорвал гриб, сунув его в бумажный пакет. – Изучение её представляет немалый теоретический интерес. Как создаётся в ней её страшный яд? Что он собой представляет, какова его природа? Возможно ли, зная его, создать противоядие? Уже предпринимались экспериментальные исследования. Немцы обнаружили, что этот яд её стоек и сохранялся даже при длительном кипячении. Его не уничтожает ни высушивание, ни спирт, ни уксус, но активность яда слабела при воздействии щелочей. Сделаю вытяжку, попробую поэкспериментировать, но… как сказал какой-то шутник-священник заядлому грешнику: «Я помолюсь о вас, сэр, но признаться, на особый успех не рассчитываю».

Они медленно шли вдоль топи. Доран осторожно спросил:

– Граф Чедвик был дорог вам?

На лице Коркорана, мгновенно смягчившемся, проступила несвойственная этим чертам нежность.

– Да. Я не помнил отца, и в юности особенно тяготел к зрелости. Мальчику нужен в эти годы тот, кто наставит, поможет избежать юношеских глупостей и ошибок, иногда просто объяснит, что с тобой происходит, поделится опытом. Чедвик и я встретились поздно. Лучше бы эта встреча произошла бы лет на пять раньше. Но и тогда… Раймонд выглядел намного моложе своих пятидесяти пяти – ему давали лет на десять меньше. Он был красив, но не моей слащавой красотой, излишне женственной и рафинированной, а подлинно мужественной, красотой викинга. Правильные резкие черты, яркие синие глаза…

Он был истово верующим, и отличался даже не целомудрием, но какой-то странной исступленной застенчивостью, был скромен до того, что, когда я однажды задал ему вопрос о рукоблудии, искушавшем меня в юности, он покраснел до корней волос. Я больше ему таких вопросов не задавал – не хотел смущать. Я случайно узнал о трагедии его любви – он любил Джейн Маршалл, но её выдали за другого. Я понял, что он любил её потом годы… Я часто заставал его в Кенсингтонских садах – и только много спустя понял, что он ходил туда – просто бросить мимолетный взгляд на окно её дома.

Но я не о том. Я узнавал его постепенно – он не раскрывал души первому встречному и душевно был также застенчив, как и телесно. Но стоило узнать его ближе, и я понял, что не встречал ещё человека более порядочного и чистого. Он, сам того не замечая, учил меня благородству, – в каждом помысле, в каждом жесте, но, оказывается, находил, чему поучиться и у меня. Я был изумлён, когда он сказал мне это. Я – в моём понимании – всегда был бесстыдным наглецом и бесшабашным шалопаем, властолюбивым эгоистом, зацикленным на своей истине и безразличным ко всему остальному. Но он был добр, и считал, что я неординарен, глубок, умён и нравственен, но, главное, естественен. Этим он восхищался больше всего, называл «божественной простотой». Как-то даже уронил, что я воплощаю сакральные черты сильной личности. Я так и не понял, – расхохотался Коркоран, – имел ли он в виду моё нежелание скрывать себя или наплевательское отношение к некоторым условностям.

В любом случае – я любил его, Патрик, и чувствовал с его стороны ответное чувство. Он видел во мне сына, пробудил интерес к энтомологии и ботанике, некоторым книгам и театру… – Коркоран вздохнул. – Я любил его. – Он помрачнел, и глаза его загорелись злостью, – и когда тварь, ничтожная и подлая, поливает ядом желчи и смрадом своих испражнений то, что тебе свято, а ты, Гамлет чёртов, отделываешься оплеухой там, где пули мало… – Коркоран закипал и снова начал бесноваться, но опомнился. – Да, кстати… – чуть успокоившись, продолжил он, – забыл предупредить вас. Никому не рассказывайте о том, что услышали тогда от Кемпбелла. Клевета эта задевает мою честь и моё достоинство, но это я по-христиански этим джентльменам прощаю, как вы того и требуете. Тогда в столовой я просто был не в себе…

Это был срыв, – пояснил Коркоран, – но если я прощаю этим господам подлость, то вправе требовать, чтобы они простили мне горячность, и вполне могу простить её себе сам… – он, казалось, успокаивал себя и оправдывался, – но есть вещи иные, Доран, и вы должны понять это. Есть честь и достоинство человека, который не может уже за себя постоять, защититься от мерзостных измышлений, ибо мёртв. Марать память покойного поношением непростительно. Я заговорил об этом потому, что хочу исповедать вам свои помыслы. Они обременяют меня, растлевают и убивают. Вы не католик, но должны понять. Рассказав вам, о чём я думал в ту ночь, когда в доме лежал покойник, я не совершу задуманного. Слушайте меня и не говорите, что не слышали. – Коркоран сел на поваленное дерево, откинувшись на корневище, как на спинку кресла. – Я думал о том, что негодяи задели самого дорогого мне человека, осквернив его память лживыми и мерзостными выдумками. Я хотел бы осквернить то, что дорого им. Если бы… если бы эта дурочка Розали была бы хоть на волос дорога Моргану – она бы погибла. Я соблазнил бы её, растлил, обрюхатил и опозорил бы… Полночи я мысленно насиловал её, бесчестил и поганил. Несть мерзости, клянусь, какой я не сотворил над ней…

– Опомнитесь, Коркоран!!! Вы… вы не сделаете этого!

Тот кивнул и как эхо повторил:

– Я не сделаю этого. Сестрица совершенно безразлична Моргану, кроме того, от неё непереносимо воняет смесью пота и духами из роз, а я не переношу даже розовую воду, не говоря уже о том, что при звуках её голоса у меня начинается мигрень. Я не сделаю этого, Доран.

Мистер Доран опустился рядом. Он понял, что Гамлет просто «отводил словами душу и упражнялся в ругани как баба, как судомойка…» Патрик вздохнул. Да, надо было дать ему возможность выговориться и очистить себя. Это были «слова, слова, слова…»

– Негодяй назвал меня царицей Вифинской… И это о Раймонде! Полночи я мечтал сделать Кемпбелла женщиной… Что я только над ним не вытворял! Но как растлить дерьмо и не перемазаться в дерьме? Я мечтал пристрелить его как собаку, но как убить и не измарать руки в крови? Как не стать убийцей? Под утро этой бессонной ночи я нашёл способ посчитаться с обоими – и не оскверниться самому. – Мистер Доран с интересом слушал и даже забавлялся. – Вы поможете мне, ибо трус не примет мой вызов и не придёт никуда по моему приглашению. Сошлётся на Веллингтона и отмену дуэли. Всё, что нужно, это пригласить его к вам, Доран…

– А там будете поджидать его вы и растлите бедного мистера Кемпбелла рукояткой грабель? – усмехнулся мистер Доран.

– Нет, зачем же пачкать садовый инвентарь? Нет, там у вас на окне я видел кактус… Прекрасный экземпляр Austrocactus coxii, он acanthurus – колючехвостый…

Мистер Доран рассмеялся и махнул рукой.

– Бросьте ваши шутки, Коркоран. Уродовать мой кактус я вам не позволю.

– Я из Италии пришлю вам другой…

Доран резко покачал головой.

– Не затем я его три года растил. Вы видели на нём бутон? Он собирается зацвести – а вы его…

Мистер Коркоран неожиданно расхохотался и хлопнул Дорана ладонью по плечу.

– Спасибо, Патрик, мне полегчало. Что бы мы делали без нашей удивительной, богодарованной способности грезить? Без этой изумительной возможности воображения – сбросить напряжение и злость – и рассмеяться, вздохнуть полной грудью – и снова жить в радости? Господь с ними, Господь с ними, Господь с ними, – Коркоран, однако, снова мрачнел. – Чедвик прикоснулся ко мне только дважды, Доран. Когда обнял на премьере и – за несколько дней до смерти, когда провёл по моей щеке тыльной стороной ладони, назвал сыном и просил помнить… Господь с вами, мистер Кемпбелл. Веселитесь во дни юности вашей… Как это вы учите, Доран? Какое бы поношение не сокрушало сердце… Великодушие и всепрощение?

Доран теперь понимал Коркорана. Нам особенно больно, когда нас обвиняют в том, в чем мы не виноваты даже помыслом, когда обливается грязью то, что для нас подлинно свято. Неожиданно в бок Дорану уткнулось нечто твердое.

В руке мистера Коркорана чернел пистолет.

– Шутки шутками, Доран, кактусы – кактусами, а подержите эту штуку у себя до моего отъезда. Ведь я убил их обоих сегодня…

– Что?

Мистер Коркоран поморщился.

– Я пристрелил их обоих со сладострастным наслаждением, Доран, на женщине такого не испытаешь, клянусь. Когда проснулся – едва не заплакал. Но ведь сны могут и исполняться…

– Могу я спросить? – тихо проговорил Доран, глядя на Лысый Уступ.

– Я скрываю только чужие тайны, Доран, свои иметь обременительно и неумно.

– Мистер Кемпбелл и мистер Морган – понимают, что эти обвинения ложны? Они повторяют то, что выдумано в обществе, или…

Дремотные глаза мистера Коркорана вновь, как над телом мистера Нортона, заискрились, точно болотные огни, черты исказила гримаса, словно он раздавил жабу.

– Я же сказал вам, поношение сокрушило сердце моё! Они ничего не повторяют. Они сами сочинили эту клевету и распространяют её. Это дымовая завеса, скрывающая их подлость. Есть десятки людей в Лондоне, знающих Чедвика годы – узнай они о подобном… Тот же Бервик или Тилни, не задумываясь, вышибли бы мозги негодяям! Это я, монашествующий Гамлет, урод, колеблюсь. Я дал слово Чедвику – не позорить его родню… Я обещал. Однако…

– Решили нарушить слово?

Мистер Коркоран усмехнулся.

– Я говорил вам, Чедвик восхищался моей… естественностью. И я был верен слову, пока это было естественно. Но когда тебя обвиняют в противоестественной мерзости, естественно, можно несколько утратить естественность. Я намерен защитить Чедвика от мерзких обвинений и поношения. Пред смертью он обмолвился, что, хоть и не познал женщину, благодарен судьбе, что дала ему сына. Но я буду плохим сыном, если позволю обвинять отца в содомии. Данное ему слово в новых обстоятельствах я считаю утратившим силу. Пистолет только помешает, поверьте. Я намерен огласить все обстоятельства. А для некоторых это – почище кактуса в заднице будет, поверьте. Италия… – зло пробормотал он, – Италия подождёт. И это не месть, нет, – Коркоран кивнул головой, словно убеждая самого себя. – Мстят лакеи. Это всего-навсего – плата по векселям… – Он снова кивнул сам себе, словно уговаривая, – джентльмены платят по счетам, а с такими неоплаченными векселями я уйти просто не могу…

Глаза мистера Коркорана лучились. Мистер Доран понял, что отговорить его не удастся. Да он и не хотел, почему-то и не вспомнив на этот раз о всепрощении.