Текст книги "Гамлет шестого акта (СИ)"
Автор книги: Ольга Михайлова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 17 страниц)
– Рад, что вы начитаете это понимать. Но я – воистину дурной искус для весьма многих.
– И ваше решение твердо? Монашество?
Коркоран вздохнул.
– Нет. Это путь, с которого нет возврата. Я чувствую себя любимым Господом. Господь со мной. Но и сейчас бывают дни страшной богооставленности, ужасных сомнений, искушений запредельных. Что будет там? Глупо думать, там – покой духа. Это бой с дьяволом, а готов ли я? Вы же видите, я не тороплюсь, не делаю нелепых жестов, невозвратных движений. Это не минутный порыв: оно зреет во мне уже годы, я чувствую призвание к одиночеству и, кажется, посвящен Господу. Но страх… Гаэтано говорил, что уходит каждый второй. Уйти я уже не смогу, но боюсь остаться в монашестве, дабы не нарушить обеты, при этом кляня судьбу. При надрыве – смогу ли я переломить себя? Ошибка может иметь для такого, как я, роковые последствия, дав обеты, а затем поняв, что монашество мне не по силам, я всю оставшуюся жизнь буду чувствовать себя искалеченным. Гаэтано убедился, что это его призвание, только после долгого искуса, постриг был не началом его монашеского пути, а итогом семилетнего испытания. Он говорил, что был холоден и мало думал о женщинах в миру, но в монастыре от напряжения плоти год едва не бился головой о стены, что ни в грош не ставил свои знаки власти в этом мире, но за стенами монастыря его настигли горестные сожаления о них, искусы были тягостны и суровы. Монашество – удел избранных. Но избран ли я? Как не переоценить себя? Я боюсь, Доран.
Доран молчал.
– Но… здесь, – Коркоран уставился в землю, – не знаю, как объяснить. Такие, как я, не нужны здесь, в этом мире. Мы – иные.
Чедвик говорил, что я его усиливал. Хотелось бы верить. Но слишком многих я… я не люблю мистических аналогий… Но из некоторых людей я словно вытягиваю душу, выматываю их и изнуряю. Говорю же вам, я опасен на людских путях. Меня называли вампиром. Это чушь – мне не нужна чужая гнилая кровь, но вокруг меня много трагедий. Ведь Чедвики – редки, а Нортоны – общее правило.
При этом я сам порой не знаю, куда девать себя. В Риме и Болонье говорят о служении людям… Вздор. Наука может лишь поднять уровень комфорта задницы человечества, она позволит доехать из Рима в Лондон втрое быстрее, чем ныне, даст возможность продлить человеческое бытие, – но она никогда не сделает из мистера Кемпбелла приличного человека, не излечит братца от жадности, не одарит мистера Нортона самоуважением и не прибавит ума мисс Морган. В итоге бесчисленные подлецы, педерасты, пустые, корыстные ничтожества и дурочки будут, как одержимые, носиться по свету, жить в комфорте и уюте, заботясь о продлении своей никчемной жизни. Служение людям… Нетрудно любить Христа, отдавшего за тебя свою жизнь. Но как любить во имя Его тех, кто порочит имя Божье одним своим смрадным присутствием в этом мире?… Это для меня неразрешимая апория, Доран, – он горько усмехнулся. – И все же туда, в Пьемонт, я стремлюсь не от мерзости мира, Доран, ибо я сильнее мерзости мира, но к Господу… Там я видел свет, какого нет нигде в мире. Я думаю о долгом послушании в миру, работе вместе с Гаэтано, работе в Болонье, и может, к сорока годам…
Доран вздохнул. Мистер Коркоран, что и говорить, на свой счёт не заблуждался. Но Доран не хотел расставаться с этим человеком, тоже усиливавшим его, хотя не мог не понять его правоту.
…Как-то они направились на рыбалку. Доран признал, что мистер Коркоран – удачлив. Пятифунтового голавля он, правда, в ручье не выловил, но клевало у него непрестанно, и садок его быстро наполнился. Воспользовавшись его добродушным настроением, Доран поинтересовался:
– Вы сказали, что хотели избавиться от мисс Нортон вовсе не потому, что она была навязчива. Так почему же? Почему вы вообще хотели все рассказать и – обречь её на неприятности?
Мистер Коркоран опустил удочку и задумался, глядя на приречные камыши.
– Постарайтесь понять меня, Патрик. Вы пеклись в этой истории о том, чтобы избавить от неприятностей девушку… Девушку, которая, нисколько не колеблясь, без стыда забирается в спальню джентльмена среди ночи, девушку, которая вероломно и низко поливает грязью свою ближайшую подругу, рассказывая самое дурное, что знает о ней, девушку, готовую похоронить родного брата при трёх дорогах, и вообще – выбросить его тело псам, лишь бы добиться вожделенной цели – заполучить в мужья богатого и красивого джентльмена. Вам не кажется, Патрик, что эта девица нуждалась в… некотором вразумлении? В очищении её столь рано искажённой и сильно перекошенной души? Скандал привёл бы к тому, что от неё начали бы шарахаться в обществе – ни одна разумная мать не позволила бы сыну жениться на подобной особе – сестре самоубийцы и содомита. Это заставило бы её задуматься – что стоит порядочность? Что есть честь? Может быть, она опомнилась бы. Одиночество вразумляет. Если же и это не заставило бы её поумнеть и образумиться – значит, порча разъела эту душу окончательно. Но вы пошли по пути легчайшему и грешному – всё покрыли. В Лондон уехало ничтожное, пустое, развратное, подлое и озлобленное существо. Вы милосердны, Патрик, но вы увеличили количество зла в мире, – он грустно взглянул на мистера Дорана. – Я не осуждаю – просто констатирую.
Доран был подлинно поражён.
– Помилуйте, Коркоран! Эта девочка… Почти ребёнок…
Мистер Коркоран окинул его долгим взглядом, в котором читались дружелюбие, жалость и насмешка.
– Это вы почти ребёнок, Доран, несмотря на зрелые годы и здравомыслие. Я видел её глаза, когда она стояла у моей постели. Это были глаза Мессалины. Проходя мимо неё, я опускал очи, как семинарист, идущий мимо ночного заведения. И это притом, что застенчивостью не отличаюсь.
– Бога ради, что вы говорите?…
– Разумные вещи, Патрик, разумные вещи. Вспомните себя. Вы обмолвились, что вам отказали. Эти четырнадцать лет одиночества сделали вас хуже? Глупее? Нет. Вы набрались ума и созрели. Зачем же отнимать у другого шанс поумнеть? Не бойтесь бед и ударов судьбы – они посылаются нам во спасение и вразумление.
Они собрали снасти и двинулись к дому. Коркоран лениво продолжал.
– Моё сиротство научило меня разбираться в любви и людях, мое одиночество заставило мыслить, унижения и обиды, испытанные в детстве, закалили меня. Я жалею, что помощь дяди не дала мне узнать вкус нищеты – это тоже пошло бы мне на пользу… Горе делает нас людьми, Доран, а ваше «всепрощение» – просто потворство мерзости…
Доран поморщился, но не сдавался.
– Но ведь и его сиятельство просил вас…
– Граф понятия не имел, что представляла собой мисс Нортон на самом деле. Он – добрый человек и склонен смотреть на молодежь с улыбкой и снисхождением. Во всяком случае, пытается…
Доран кивнул. Это было верно. Он опустил глаза и спросил о том, что его подлинно удивляло в Коркоране.
– Вы говорите, что не застенчивы… Я бы даже сказал, лишены стыда… Почему?
– Я не лишен стыда. Просто меня вечно заставляли стыдиться всего, что во мне подлинного: самого себя, своего тела, своего произношения, своих взглядов. Я пытался подстраиваться под всех, но едва не кончил разладом с самим собой. Людям не приходилось бы стыдиться, если бы они уважали себя сами и были подлинно достойны уважения. Я стыжусь своих мерзких мыслей, своей плотской слабости, но почему я должен стыдиться своей наготы? Я образ Божий.
С этим спорить отцу Дорану было трудно, хоть он и понимал, что суждения мистера Коркорана не универсальны.
Тот же уверенно продолжал:
– Во мне есть стыд – стыд совершить низость, но этот стыд есть мужество. А почему я должен стыдиться своего мужества?
Доран снова бросил внимательный взгляд на Коркорана. Он вернулся к изначальной теме разговора.
– Ну, хорошо, мисс Нортон, по-вашему, юная Мессалина. А ваша кузина Софи и мисс Морган? О них вы придерживаетесь, надеюсь, более лестного мнения?
Чёрные брови мистера Коркорана взлетели вверх, изогнувшись причудливым изломом.
– Это ещё почему? Мисс Хеммонд – особа самовлюбленная, невежественная, высокомерная и эгоистичная. Мисс Морган – девица пустенькая по преимуществу, к тому же – вздорная и истеричная. Но глупость невразумляема, а вот кузине порция розог не помешала бы. И не маленькая порция.
Мистер Доран усмехнулся.
– Кто-то из гостей мистера Стэнтона рассказывал, что вы однажды отдали любовное письмо девицы её отцу и посоветовали ему выпороть бедняжку. Это шутка?
– Ничуть. Помню эти безграмотные каракули семнадцатилетней дурочки… Её отец… по понятным причинам, не могу назвать… Человек был весьма разумный. Он сердечно поблагодарил меня и задал дочурке таких розог, что говорят, неделю она могла только лежать задом кверху, пришлось делать припарки с розовым маслом, потом её отправили на год в закрытый пансион в Корнуэлле. Там глупышку подучили грамоте. Сейчас она – супруга лорда, мать троих детишек. Говорят, отличается большой разумностью суждений, особа зрелая и серьёзная.
– Но ведь девушка… любила вас, Кристиан.
Коркоран вознёс глаза к небу.
– Опять?? Я танцевал с ней на балу у сэра Джеймса Тилни, Доран. Нас представили. Во время танца я поинтересовался, давно ли она вышла в свет и часто ли бывает у Тилни? Спустя десять минут я задал ей ещё один вопрос, знакома ли она с дочерью хозяина? После того, как танец закончился, сел играть в вист с Чедвиком – и больше не видел её и вообще забыл о ней, пока не получил пылкое письмо влюбленной глупышки. Если вы считаете это любовью – у вас странные представления о любви. Что она полюбила? Что до моей дорогой кузины Софи, – он развёл руками, – бойтесь женщины, в душе которой нет Бога. Господь не войдёт в нас, пока мы заполнены мерзостью, но Он не войдет в нас и пока мы пусты… В этом смысле пустота кузины Софи предпочтительнее откровенной мерзости мисс Нортон, но я не хотел бы сравнивать. Я люблю несравненное, Доран.
Они подошли к дому, сгрузили снаряжение в подвальчике, подоспевший лакей отнёс рыбу на кухню, бросив на мистера Коркорана взгляд, исполненный уважения и восхищения. Первое относилось к его улову, второе – к его внешности. Они сели в саду на скамью.
– И не надо покрывать мерзость, Доран, не надо прятать грязь. Кто не замаран и чист, – не боится грязи. Не бойтесь бросить тень на реноме подлеца – это удержит в узде других подлецов, не бойтесь определённых высказываний – иначе в вас самом поселится неопределённость, а то и что похуже… О, Господи! – Последнее восклицание вырвалось у Коркорана, когда на террасе появился мистер Клемент Стэнтон. Он огляделся и, заметив брата со священником в саду, решительно направился к ним. – У моего брата такой вид, словно он намерен бросить мне в лицо перчатку.
Клемент Стэнтон, и вправду, был взвинчен и рассержен, и хотя причина его гнева, на первый взгляд, не имела непосредственного отношения к мистеру Коркорану, – но это только на первый взгляд. В разговоре домоправительницы с садовником, только что услышанном им, снова прозвучали слова «молодой милорд Коркоран поймал дюжину голавлей и приказал поджарить их…», дядя, по слухам, вызвал на вечер пятницы юриста из Гластонбери, а это свидетельствовало о том, что он уже готов был сделать последние распоряжения. Мистер Стэнтон кипел.
Доран понял достаточно, чтобы решить удалиться, но Клемент заговорил, не дожидаясь и словно и не ожидая его ухода. Стэнтон, с момента приезда узнав, что доход священника всего несколько сот фунтов в год, не обращал на него внимания и никогда не обращался к нему. Проигнорировал он его присутствие и сейчас.
– Меня предупреждали, Коркоран, что в вашем лице я имею дело с хитрейшим пройдохой и умнейшим негодяем, который прибыл сюда специально, чтобы прибрать к рукам Хеммондсхолл. Я не верил, но теперь убедился в правоте людей, предупреждавших меня. Вы ловко вкрались в доверие старику, и теперь рассчитываете, что титул, дом, деньги и угодья сможете прибрать к рукам. Разве вы не достаточно богаты, чтобы притязать на то, что вам не принадлежит? Точно также вы поступили с Чедвиком, ублажив его похоть, и лишив имущества законных наследников!
Коркоран оставался безучастным во время этой речи брата, даже улыбался, но страшно напрягся, когда тот упомянул Чедвика. Рука его, как молния, хлестнула по щеке мистера Стэнтона, после чего Коркоран сказал, что Клемент может передать дяде, что он, Кристиан, отказывается от титула и своей доли в наследстве.
Клемент задохнулся от ярости и удивления, бросил недоумевающе-гневный взгляд на Коркорана, ибо был одновременно взбешен пощечиной и поражён его согласием удовлетворить его требование.
– Вы… издеваетесь?
– Брат мой… – Кристиан был теперь внешне спокоен и сумрачен. – Вы выразили мысль, что я притязаю на то, что мне не принадлежит, я же говорю вам, что ни на что не претендую. Разве вы не этого от меня хотели услышать? Скажите милорду Лайонеллу, что я отказался от наследства. Мистер Доран – свидетель. При этом позвольте вам сказать, что если вы осмелитесь ещё раз в оскорбительном контексте упомянуть имя его сиятельства графа Чедвика, то я забуду о нашем родстве – и все мои обязательства станут прахом. Перестаньте повторять лживые мерзости господ Моргана и Кемпбелла. А теперь, если у вас больше нет ко мне претензий, дозвольте нам с мистером Дораном продолжить прерванную вашим вторжением занимательнейшую беседу.
Стэнтон побледнел. Несколько мгновений он молча пожирал глазами Коркорана, потом, резко развернувшись, быстро пошёл к террасе. Священник с любопытством посмотрел на него. Граф Хеммонд сделает те распоряжения, которые найдет нужными, и отказ Коркорана от его доли наследства ничего не решал. Каким образом Стэнтон решится сказать дяде о словах кузена? Он не уполномочен обсуждать чужую волю ни с кем, более того, подобным заявлением, решись на него Стэнтон, он слишком уж бестактно продемонстрирует графу, чем озабочен. Сделай он подобное, – лишь взбесит милорда.
– По-моему, ваш братец несколько странен…
Коркоран болезненно поморщился.
– Ненасытная утроба. Ну, что ж, отдадим всё, что он хочет. Если и не наполним бочку Данаид, то хоть от скупца отделаемся… – он поморщился, – и это брат… а ещё говорят, blood is thicker than water[7]7
Кровь гуще воды…(англ.)
[Закрыть]. Как велики людские притязания, и как ничтожны их цели… Ну, вот, – вяло откомментировал он, глядя на пальцы, – руку отбил…
Доран снова задумался. «Хитрейшим пройдохой и умнейшим негодяем» называли этого человека Стэнтону… «Прибыл сюда специально, чтобы прибрать к рукам Хеммондсхолл»… Всё, что говорил Коркоран, было в разительном противоречии с этим утверждением, между тем, Коркоран никогда не был так близок к тому, чтобы стать наследником состояния и титула.
Патрик Доран неожиданно разозлился на самого себя. Что мешало ему понять этого человека, разобраться в нём? Почему он постоянно подозревал в нём скрытую низость? Между тем Коркоран, пожаловавшись, что становится жарко, предложил скоротать время до обеда в бильярдной. Вскоре туда вошёл и мистер Хеммонд. Кристиан незамедлительно обратился к нему с вопросом, беседовал ли с ним уже его кузен? Граф удивился. Он не видел Клемента. Коркоран переглянулся с мистером Дораном и пожал плечами. Вскоре, вызванный домоправителем, его сиятельство их покинул.
– Мне неудобно говорить с графом о завещании, но я уполномочиваю вас, Патрик, сказать его сиятельству о том, что я отказываюсь от своей доли наследства в пользу оставшихся. Если Стэнтон сошлётся на вас в подтверждение нашего разговора – подтвердите его слова. Я думаю в конце недели отбыть в Италию.
– Мне кажется, ваш брат просто не ведал, что говорил. Не вам и не ему это решать.
– Разумеется, но мне просто… начинает надоедать всё это, Доран. Закончу сбор трав в ближайшие три дня, упакуюсь – и откланяюсь. Если вы не против, завтра, за два дня до полнолуния, нужно собрать шалфей и богородичные травы. Поможете мне? Их важно собирать в утренних сумерках вдали от дорог…
Мистер Доран вздохнул и кивнул. Он заметил, что мистер Коркоран, уходя, окинул его каким-то странным взглядом, ласковым и грустным, в котором ему к тому же почему-то померещился упрёк.
Глава 14. Голубая бездна
Отъезд мисс Нортон, с нескрываемой радостью воспринятый мисс Хеммонд, не привёл, однако, к каким-то заметным изменениям в Хеммондсхолле. Мистер Коркоран по-прежнему не обращал никакого внимания на ухищрения двух юных леди, более того – он стал намного резче, перестал, даже здороваясь по утрам, улыбаться, был поглощён своими исследованиями, часами не выходя из подвала, беседовал только с дядюшкой, мистером Дораном, и – что особенно досаждало Софи, – стал оказывать кузине Бэрил знаки явной симпатии. Вечерами разучивал с ней новые дуэты, потом они организовали трио с мистером Дораном и часами музицировали под восторженным взглядом его сиятельства, любившего хорошую музыку. Однако, как с удивлением отмечала Софи, кузина вовсе не пыталась воспользоваться оказываемым ей вниманием. Она всё так же проводила дни в уединении – в библиотеке и в музыкальном зале. Софи же сходила с ума, от неё осталась одна тень, она казалась совсем больной, словно чахоточной.
Это, наконец, соизволил отметить и мистер Коркоран. Однажды, войдя в библиотеку к Бэрил, Софи услышала своё имя. Мистер Коркоран и Бэрил говорили о ней, но услышать ей ничего не пришлось, ибо из коридора послышались шаги. Не успела Софи укрыться за колонной, вошёл мистер Доран и поторопил мистера Коркорана. Все они вышли из книгохранилища. Несколько минут Софи не могла смирить волнение, но потом решила разыскать кузину. Застав её у рояля, когда мистер Коркоран с мистером Дораном ушли на рыбалку, мисс Хеммонд спросила сестру, о чем они говорили с мистером Коркораном в библиотеке?
Бэрил не стала делать вид, что не знает, о чём речь, поняв, что Софи слышала что-то из беседы. Надо сказать, что зачинателем разговора был сам мистер Коркоран, обратившийся к ней с вопросом, насколько хорошо Бэрил знает мисс Хеммонд и имеет ли на неё какое-либо влияние? Мисс Бэрил пожала плечами. Они несколько раз виделись, когда были детьми, но последние семь лет не встречались. Молодая леди не думала, что способна в какой-то мере повлиять на Софи: та слышала только то, что хотела слышать и игнорировала всё, что ранило её самолюбие. Мисс Бэрил понимала, что поведение кузины неприлично и ставит мистера Коркорана в неприятное положение, но не надеялась образумить сестру.
– Может быть, мисс Хеммонд можно было бы занять чем-нибудь? Чтением, музицированием, шитьём или вышиванием, прогулками по окрестностям? Живопись? Картами, наконец?
Мисс Бэрил снова пожала плечами. Она неоднократно предлагала сестре подобные развлечения, но это ни к чему не приводило. Чтение сестру не интересовало, рукоделия она не любила, рисовать не умела, а петь отказывалась. Тогда мистер Коркоран предложил вечером отправиться на прогулку – с ними двумя. Будет ли это удобно? Они могли бы погулять по парку… Мисс Стэнтон улыбнулась и заметила, что к ним наверняка присоединится мисс Морган. Это не испугало мистера Коркорана, и он просил её передать мисс Софи, что после заката они пойдут в парк.
Передавать содержание этого разговора сестре мисс Бэрил не стала, но сказала, что мистер Коркоран пригласил их обоих на вечернюю прогулку. Глаза мисс Софи блеснули. Сестра не шутит? Мистер Коркоран пригласил их? На миг ей стало обидно, что с приглашением он обратился не к ней, но к Бэрил, но это чувство быстро растаяло от новой мысли – как ей одеться? Она торопливо распрощалась – и побежала к себе.
Оставшись одна, Бэрил вздохнула. Как можно столь явно показывать свою склонность? Пугала ее и страстность сестры – та не могла сдерживать свои чувства и порывы, была навязчива и многоречива. Мисс Бэрил понимала, что мистер Коркоран ничуть не увлечён сестрой. Но это приглашение… Она восприняла его совсем иначе, нежели кузина. Уж не хочет ли мистер Коркоран прямо при ней объясниться с мисс Софи? Он – человек прямой и резкий, и вполне на это способен.
Но ведь последствия могут быть ужасны!
Неожиданно она вспомнила мистера Нортона и обрывок услышанного разговора дяди с мистером Дораном. Не высказался ли мистер Коркоран… но нет. Она слишком мало понимала в произошедшем, чтобы делать какие-либо заключения. Но теперь Бэрил почувствовала прилив смелости и решила при первом удобном случае попытаться выяснить неясные обстоятельства гибели мистера Нортона. Нет, она и мысли не допускала о разговоре с мистером Коркораном или с дядей. Она поговорит с мистером Дораном, который был, безусловно, в курсе всех обстоятельств, при этом внушал мисс Бэрил большое доверие мягкостью, музыкальностью и спокойным прагматизмом.
Но что если смутно угаданное ею – правильно? Тогда можно опасаться, что мистер Коркоран может столь же откровенно объясниться с кузиной, а предсказать последствия… Но что делать? Повлиять на Софи немыслимо – пустота этой души не подлежала оформлению. Повлиять на мистера Коркорана тоже было невозможно – такими людьми управлять нельзя, он поступит так, как сочтёт нужным, ни с кем не считаясь. Она вздохнула. «Господи, вразуми и сохрани их всех…»
После ужина прогулка и впрямь состоялась, причём, мистеру Коркорану удалось устроить так, что мисс Морган не смогла сопровождать их – она играла в кадриль с милордом Хеммондом. Мисс Бэрил трепетала, опасаясь, что кузен прямо при ней выскажет своё недовольство сестре. Мисс Хеммонд тоже трепетала – в восторге от приглашения. Её платье изумляло роскошью, весьма мало, правда, подходя для прогулок и составляя странный контраст простому платью Бэрил.
Кузен не оправдал ни опасений Бэрил, ни надежд Софи. Он затеял весьма странный разговор с мисс Стэнтон об известных музыкантах, потом цитировал на память десятки поэтов, говорил и о составах древних снадобий и лекарств, которыми глупцы пытались продлить жизнь.
– Вы говорите с таким презрением, – заметила мисс Бэрил, – словно считаете исцеление больных глупостью, а попытки продлить жизнь – грехом.
– Так и есть, сестрица. Человек должен жить, пока он угоден Господу. Если же ты не угоден Господу – зачем жить?
– Но мне показалось, что вы все же интересуетесь древними снадобьями, тайнами растений. Зачем же?
– Чтобы постичь величие Божие, только и всего. Если же какое-то открытое мной снадобье заживит царапину, или позволит дышать астматику – это вторично, но допустимо к применению, ведь это всё равно есть проявление величия Божьего.
Бэрил улыбнулась.
– Вы часто говорите о Господе. Почему же вы не предпочли церковь?
Мистер Коркоран улыбнулся.
– Такие вещи не могут быть предпочитаемы, дорогая Бэрил. Это они оказывают предпочтение вам. И кто знает, может, Божьи стези когда-нибудь выберут меня. Между моим нынешним делом и стезями Господними пропасти нет.
Мисс Хеммонд устала слушать разговор, в котором не было ни слова о том, что было для неё самым важным на свете, но вступить в беседу не решалась, однако последняя реплика мистера Коркорана заставила её поморщиться.
– Можно подумать, все эти священники – святые. Посмотрите на этого… что ходит повсюду с вами… Только и делает, что на девиц пялится. Он, что, по-вашему, святой?
Мисс Бэрил вздохнула и поморщилась. Зачем она так? Сестре не следовало осуждать человека, которого она совсем не знала. Мистер Коркоран улыбнулся.
– Мистер Доран – человек порядочный и праведный, хотя и не безгрешный, ибо несть человека родившегося – и не грешащего. Святость, дорогая кузина, не есть чистота души и тела, но стремление к ней и усилия по её достижению. Чем большие усилия прилагаются человеком по очищению своей души – тем выше и его святость.
Софи полагала, что это никому не нужно, но вслух этого не сказала. Прогулка все больше разочаровывала её – мисс Бэрил то и дело вставляла реплики, обменивалась с мистером Коркораном шутками и замечаниями, делавшими беседу занимательной, но ей не представлялось случая сказать что-либо интересное. Точнее, в случаях-то недостатка не было, но что было сказать? Мистер Коркоран затеял с кузинами забавную игру – цитировал высказывание, предлагая угадать, чьё оно. Мисс Бэрил угадывала часто, и тогда, отгадавшая, задавала вопрос сама. Тот, кто отвечал правильно, получал очко.
– «Как далеко простираются лучики крохотной свечки! Так же сияет и доброе дело в мире ненастья».
– Шекспир!
– Правильно. Пять очков. Ваша очередь, Бэрил.
– «Любовь – это мудрость дурака и глупость мудреца».
– Это Самуэль Джонсон, мисс Бэрил. Теперь вы угадывайте. «Человек отличается от других созданий способностью смеяться».
Бэрил задумалась. Софи же игра раздражала – она мало читала, не могла угадать ничего, и ей казалось, что мистер Коркоран специально затеял эту игру, чтобы унизить её. Мисс Бэрил наконец робко спросила:
– Джозеф Аддисон?
– Правильно. Шесть очков. Ну, а что вы предложите?
– «Если ваш знакомый полагает, что между добродетелью и пороком нет никакой разницы, после его ухода нелишне пересчитать чайные ложки».
– Это тоже Джонсон. Вы любите его?
Бэрил рассмеялась.
– У нас в пансионе преподаватель греческого языка часто его цитировал. Особенно рекомендовал запомнить, что «мужчине приятнее видеть накрытый к обеду стол, чем слышать, как его жена говорит по-гречески». А преподаватель гимнастики часто цитировал другое его высказывание: «Я не раз со всей искренностью говорил молодым людям: если хотите чего-то добиться, вставайте пораньше – сам же ни разу в жизни не подымался с постели раньше полудня…», а миссис Линдон, прекрасная пианистка, всегда приводила высказывание Джозефа Аддисона: «То, что не является чепухой, не может быть положено на музыку». Я возражала, ведь и шекспировские сонеты, и псалмы поются, но она была уверена, что современных песенок с умными словами не сыскать…
– Ну, в этом она не так уж и ошибалась…
Тут их трио стало квартетом – на тропинке показался мистер Доран. Он удивился, заметив мистера Коркорана с его кузинами. К разочарованию мисс Хеммонд, мистер Коркоран пригласил и его принять участие в игре, чем окончательно дал понять, что в этой встрече, от которой она ждала столь многого – для него нет ничего личного. Однако священник пришёл, чтобы позвать в дом мисс Бэрил – её искал брат. Они ушли, и мисс Софи возликовала – теперь мистер Кристиан остался с ней наедине. Она не могла не сделать ряд замечаний о заумных синих чулках и увлекла его в глубину парка. Сам же мистер Коркоран в очередной раз утвердился в своем невысоком мнении о кузине Софи, сделав для себя вывод, что мисс Хеммонд – особа удручающе невежественная и пустенькая. Но на лице его при этом сохранялась улыбка мягкой доброжелательности. Мистер Коркоран, что и говорить, был истинным джентльменом. Когда сам того хотел.
Мистер же Доран, проводив мисс Стэнтон в гостиную, вышел в ночной сад, долго слушал шелест листвы, сливающийся с тишиной треск цикад и размышлял. Странно все, пронеслось у него в голове. Воистину, чертовщина. Коркоран и подлинно сумел всего за несколько недель покорить сердце милорда Лайонелла. Тот не надышится на племянника. Говорит только о нём, восторженно цитирует, хвалится им даже перед лакеями. Нет слов, с такой-то внешностью больших усилий, чтобы привлекать сердца, не требуется. Разве он сам не с трудом борется с колдовским обаянием Коркорана?
Итак, допустим, цель его – Хеммондсхолл, графский титул и ещё одно состояние. Он не торопится к цели, идет к ней спокойно и размеренно. Его слова призваны одурачить его, Дорана, заставить думать, что его волнуют вопросы духа, кои нынче никого не занимают… Доран не верил теперь в грязь моргановых и кемпбелловых сплетен о какой-либо мерзости в их отношениях Коркорана и Чедвика, видимо, Коркоран просто ненавязчиво и осторожно втёрся в доверие к старику, скомпрометировал естественных наследников, что с его-то умом и артистизмом – просто пара пустяков, да и те, видимо, своим образом жизни давали основания для этого, и вот он – обладатель двухсоттысячного состояния. Теперь – новая цель…
Но так ли? Демонстративный отказ от наследства ничего не решал, скорее, мог сыграть на руку Коркорану. Час назад Доран уединился с графом и задал его сиятельству вопрос о том, принял ли он какое-то решение по завещанию в отношении двух племянников, ни словом не обмолвившись о произошедшем между Стэнтоном и Коркораном разговоре. Милорд взглянул на него с тоской. Он думает оставить титул Кристиану, словно извиняясь, сказал граф. Но ему не хочется отделять титул от денег. Стэнтон получит сто тысяч фунтов, девушки – по пятьдесят тысяч. Остальное он завещает Кристиану – около двухсот тысяч. Впрочем, окончательное решение он ещё не принял. Доран сказал графу, что мистер Коркоран полагает себя достаточно состоятельным, и хотел бы, чтобы все было распределено между остальными и собирается через несколько дней вернуться в Италию. Граф нахмурился и резко повернувшись, приказал лакею позвать к нему племянника.
И вот Доран снова вышел в ночь. Из-за дома, со стороны парковой калитки, медленно выходили мистер Коркоран и мисс Хеммонд, возвращаясь с прогулки. В свете ночного фонаря их тени длинными полосами ложились на плиты террасы. В руках Кристиана был тяжелый гербарный пресс, который он, видимо, по пути захватил из своей «кельи» и нёс к себе наверх. Доран не успел принять решения – поступок его был продиктовал любопытством и упорным стремлением постичь этого необъяснимого человека. Коркоран бросил ему вызов и ускользал от понимания, как пустое сновидение.
Доран торопливо зашёл за колонну.
– Но ведь этого не может быть, мистер Коркоран! – Нежный и высокий голос мисс Хеммонд странно прозвенел в тишине.
Мистер Коркоран ответил не сразу, перекладывая пресс из одной руки в другую.
– Но что вам кажется невозможным, моя очаровательная кузина?
– Вы просто смеетесь! Не может быть, чтобы вас занимали все эти травы под ногами и чтобы вы никогда не любили! Гамлета нет без Офелии!
– Вы выбрали неудачный пример, мисс Софи. Для Офелии «Гамлет и его расположение – так это лишь порыв, лишь прихоть крови, цветок фиалки на заре весны, поспешный, хрупкий, сладкий, неживучий, благоухание одной минуты. И только…» Вот вразумление умного брата, данное наивной девушке, вразумление мудрое и воистину праведное. Но ведь и Гамлет, хоть и выражается не столь поэтично, искренен с ней. «Все мы – отпетые плуты, никому из нас не верь». Верней не скажешь. Ему не до неё – и он честен в своих словах. Он мог выразиться и более резко, – но ведь принц, хоть и датчанин, всё же джентльмен…
– «Всё это только вихрь бессвязных слов, милорд», – засмеялась мисс Хеммонд. – Вы же не видели тень короля и вам не надо мстить за отца. Чем же вы озабочены?
