Текст книги "Гамлет шестого акта (СИ)"
Автор книги: Ольга Михайлова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 17 страниц)
Сама мисс Бэрил ощущала странную неуверенность в себе. Брат, хоть и был жесток к ней, однако, ограждал её от всех житейских треволнений, сам оплачивал счета, занимался хозяйством, размещал капиталы, управлял имуществом. Сейчас она чувствовала, что почва уходит из-под ног. Она ничего не умела.
Несколько раз за день Доран терял мисс Бэрил – и находил её на Лысом уступе. Найти тело мистера Стэнтона так и не удалось, и она со всё более пустеющими глазами вглядывалась сверху в болотную топь. Он старался быть рядом с мисс Бэрил, она же упорно твердила, что не верит в гибель Клемента. Бэрил и вправду не верила. Мозг отталкивал, отказываясь принять в себя, вместить ужасную мысль, что она теперь осталась совсем одна, что последняя её опора исчезла. Бэрил давно забыла все резкости брата, вспоминая лишь то, что позволяло думать о нём с любовью. Таких эпизодов было немного, но все же иногда брат проявлял и подлинную заботу о ней.
Между тем во вторник утром отца Дорана вызвали на приход. В записке Келтона говорилось, что его присутствие просто необходимо. Недоумевая, что могло случиться, Доран верхом около полудня добрался до храма. И, естественно, оказалось, что всё пустяки. Треклятого Слоупера обсыпало какими-то противными чирьями – по рукам, спине, ногам и заднице. И из-за такой безделицы его обеспокоили? Пусть идет к аптекарю – он, отец Доран, гнойники врачевать не обучен. Но оказалось, в ночь на понедельник умер помощник конюха Джон Уэрсли. Сердечный приступ. Хватились его поздно вечером в понедельник, он утром должен был ехать в Гластонбери, все решили, что он там… а когда тело обнаружили, ну, засуетились, обряжали и все такое…
– Ну и отпели бы его по уставу сами, Эдмунд, вы же слышали, в Хеммондсхолле на болотах пропал джентльмен…
– Так в шкафу у Уэрсли все скатерти и покрывала матушки Дейли нашли…
– Даже так… – мистер Доран нахмурился. – Я обещал, что выкину его собакам, кажется?
– Обещали, отец Доран.
– Ну, так и выкинуть. Не отпевать. Скажите, что я запретил. Хотят хоронить – пусть везут пятнадцать миль в Комли. Никто лошадей не оплатит – тем лучше. Скинуть в навозную яму. Больше, надеюсь, никаких происшествий не было?
Эдмунд Келтон ошарашено озирал своего настоятеля. То, что слово мистера Дорана сбылось с такой пугающей точностью, наполнило души прихожан ужасом почти животным, и эти два происшествия стали притчей во языцех по всей округе, все только и говорили, что о проклятии отца Дорана, обрушившем на задницу злосчастного Слоупера тьму страшных гнойных чирьев и о каре, постигшей по слову его нечестивого вора. Местные торговцы с ужасом закрыли двери перед злополучным Слоупером – хотя вино и масло тому были необходимы теперь для наружного применения – на припарки к ягодицам. Звонарь Митчелл, трезвый, как стекло, смиренно поклонился отцу Патрику. Все убедились, что отец Доран – человек, безусловно, святой, решили переизбрать старосту и обходили третьей улицей лавку зеленщика, что привело к новым переменам на приходе: Джордж Норрис приказал сыну немедленно жениться на обесчещенной им девице.
– Я в Хеммондсхолл, – бросил, садясь на коня, мистер Доран, – беспокоить меня только в случае серьезных событий, из которых самым значимым может быть явление Господа на облацех, а самым незначительным – землетрясение.
Глава 21. Последнее искушение мистера Дорана
Патрик уже дернул поводья, но остановился. У дороги стоял экипаж – довольно обшарпанный. Из него вышла женщина средних лет, одетая в скромное серое платье, которое носят обычно вторую половину траура, и вдруг окликнула его по имени. Он изумленно озирал её и внезапно узнал. Спешился. Джейн последние годы жила в Бате, он слышал, что у неё постоянные склоки с супругом, доходило и до рукоприкладства. Теперь он понял, что Джейн овдовела.
– Патрик… это ты. – Интонация Джейн была не вопросительной, но скорее странно растроганной и сентиментальной.
Сам мистер Доран с изумлением смотрел в лицо женщины, чей отказ быть его женой на четырнадцать долгих лет заморозил его сердце. Он почувствовал оторопь. Перед ним была постаревшая, растратившая всю привлекательность женщина, бледная, несколько отечная, явно нездоровая. Доран не знал, что ей сказать и сожалел, что остановился.
– Дерек умер… ещё в январе.
– Примите мои соболезнования, миссис Рейнольдс, – он обратился к ней подчеркнуто официально, неожиданно почувствовав, что она пытается говорить с ним, как встарь. Это ему не понравилось. Он изменился глубже, чем замечал сам. Ещё месяц назад он мог бы и расчувствоваться, но сейчас окаменел в молчании и – презрении. – Надеюсь, оставленное супругом состояние, которое по-прежнему пятикратно превосходит мой годовой доход, поможет вам утешиться в потере.
Зачем он сказал эти жестокие слова, одновременно говорящие, что он ничего не забыл, а значит, – и не смог простить? Но разве он не простил? Доран удивился. Простил. Давно. Сейчас он больше всего хотел только одного – оказаться подальше от неё, в Хеммондсхолле. Зачем же он так?
Джейн побледнела.
– Я думала, ты простил. Я ошиблась тогда, пойми, и жалела об этом.
Доран испугался. Испугался Бог весть чего, почти отпрянул. Он не хотел ни извинений, ни признаний. Он не хотел её – не только как женщину. Он не хотел ни видеть её, ни слышать о ней. Поэтому и оттолкнул – сразу, интуитивно и бездумно. Эта тень прошлого, вдруг ожившая и на что-то притязающая… аминь, рассыпься. Он давно не любил её. Доран вздохнул и лучезарно улыбнулся – он любил другую. Ту, которая не польстится на деньги, кроткую, женственную, разумную.
– Есть поступки, Джейн, у которых необратимые последствия. Да и мне не двадцать три, а тридцать семь. Извини, мне нужно ехать. – Доран буквально взлетел в седло и стегнул коня.
Две мили до Хеммондсхолла миновали быстро, но этого времени ему хватило, чтобы осмыслить то, что Доран давно знал по Писанию, но впервые ощущал в собственной жизни. Неизреченно велика милость Господня – и только мы, по глупости нашей, не всегда сразу понимаем это. Если мы не получаем того, чего желаем – возблагодари за это Господа, глупец, возблагодари Господа. Бог не соединил его с Джейн. И он скорбел об этом, скорбел долгие годы. Но сейчас понял, что Господь просто уберёг его – от глупой любви неопытного щенка, от брака с расчетливой и циничной особой, от сломанной жизни.
Слава Богу за всё…
Его приезд в имение был ознаменован сообщением мистера Коркорана о том, что два грибника из деревни нашли мистера Стэнтона. Доран напрягся. Бедняжка Бэрил… Ему так хотелось бы уберечь её от ужаса похорон брата. Доран смог только спросить, где нашли тело? Мистер Коркоран, к его непомерному изумлению, ответил, что Клемент жив, хотя и находится между жизнью и смертью. Вывих стопы, растянуты связки, перелом правой ноги в голени, его страшно лихорадит – сказались три ночи на земле, переохлаждение и голод. Его занесло за Бандитский лес в имение соседа, сейчас мистер Гилфорд и мистер Редклиф – оба здесь, опасаются худшего, хотя и пытаются обнадежить графа. Мисс Бэрил ухаживает за братом как лучшая из сиделок, мечется между ним и сестрой.
– Положение, видимо, отчаянное. Я предложил свои услуги – травы, отвары – и они были приняты. Дело плохо – обычно врачи пренебрежительно отказываются от помощи – пока уверены в успехе.
– Три ночи на земле… Как он вообще выжил?
– Он не может говорить. Но его нашли на куче валежника.
Мистер Доран поморщился. Он не любил столь явных свидетельств человеческой глупости.
– Идиот, прости меня, Господи.
Мистер Коркоран не оспорил это суждение.
Почти пять дней Стэнтон плавал в забытьи, сменявшемся время от времени лихорадочным бредом. Обстановка в поместье была невеселой. Несмотря на ревностную заботу мисс Стэнтон о сестре, Софи была в отчаянии. Мистер Доран, внимательно вглядевшись в увечье, счёл, что шрам будет не настолько ужасным, как все полагали, и тоже пытался успокоить девушку. Beauty lies in lover's eyes[14]14
Красота – в глазах любящих…(англ.)
[Закрыть]. Но мисс Хеммонд только плакала. При этом она ни разу не вошла в спальню Клемента, пропускала мимо ушей все разговоры о его здоровье. Изменилось и её отношение к мистеру Коркорану. Она ощущала, что её любовь, медленно переплавляясь в горниле болезни, превращается в самую яростную ненависть. Софи понимала, что теперь мистер Коркоран уже никогда не полюбит её, и новое осознание, что жизнь её навсегда загублена уродством, в котором она начала винить кузена, ибо себя винить ни в чём не привыкла, заставляло Софи желать смерти – и себе, и ему. Тут она заметила, что сестра подлинно пользуется симпатией мистера Дорана, и мысль о том, что уродина Бэрил сумела кому-то понравиться, в то время как ей остаётся только ненавистное одиночество, вливало новую горечь в её мысли. Софи видела ласковую заботу и беспокойство священника о кузине, почему-то чувствовала зависть, и начала ненавидеть и сестру, игнорируя её усердную заботу о себе.
Мистер Коркоран, не изображая скорби, делал, однако, все, чтобы помочь брату. Некоторые предложенные им средства, изумляя мистера Редклифа, полностью сняли воспаление связок на ноге, облегчили больному ночи, одолели лихорадку. Но перелом на ноге из-за раздробленной кости срастался медленно, и Гилфорд сразу был вынужден огорчить его сиятельство. Ходить мистер Стэнтон, даже если удастся одолеть внутреннее воспаление, сможет с трудом, сильно хромая.
Но и это было не самым страшным. Врачи опасались худшего – чахотки.
Мисс Бэрил была в отчаянии. Отчасти это было горе от ума. Она внимательно слушала разговоры врачей, которые, употребляя латинские термины, были искренни друг с другом в выражении своих страхов и опасений, разумеется, даже не подозревая, что сидящая у постели больного сестра понимает их. Мисс Стэнтон же, услышав роковые и пугающие слова tachycardia, pyopneumothorax, pyonephrosis, febris, dysphagia, denutritio и cachexia, побледнела, но дала волю слезам только когда осталась наедине с мистером Дораном и братом, не заметив на пороге графа Хеммонда и господ Кемпбелла и Моргана.
– Они говорят, что при учащении сердечного ритма и лихорадке наблюдаются гнойные прорывы в плевральную полость, возможен разрыв внутренних слоев аорты, накопление и выделение гноя в почках, у него истощение, затруднение глотания и потеря веса. Но самое главное – они боятся чахотки! – зарыдала она.
– Они сказали вам, что боятся чахотки? – изумился Коркоран. – Как они посмели? Врачи обязаны…
– Не мне, – всплеснула руками Бэрил, – они говорили друг другу, что если минует febris, возможен tuberculosis pulmonis! А ведь наша мать… у неё тоже были слабые легкие… – Бэрил снова зарыдала.
Мистер Коркоран онемел. Образование для женщин он, в общем-то, одобрял. Но знание латыни полагал теперь избыточным. Милорд Хеммонд, который уже знал диагноз от мистера Гилфорда, побледнел. Приятели мистера Стэнтона в ужасе попятились и вышли из залы.
– Они подлинно опасаются, что Клементу придется доживать свой век на итальянских курортах… – обронил его сиятельство. – Будь проклят тот день, когда я прислал ему приглашение…
Мистер Доран так не думал. Этот день был, в его понимании благословенен. Сам он никуда не отлучался из Хеммондсхолла, послав на приход распоряжение обойтись без него. Доран, вопреки мнению своих прихожан, совсем не ощущал себя святым, терзался угрызениями совести из-за того, что во имя личных интересов манкирует делами прихода, однако, старался не оставлять мисс Бэрил ни на минуту, как мог, успокаивал. В её присутствии чувствовал себя спокойным и уверенным в себе, ночами мечтал, что наберется мужества и скажет ей о своей любви, но встречая её, при одной мысли об объяснении, терял уверенность и чувствовал, что язык прилипает к гортани. Он мучительно боялся отказа.
Вскоре возникло обстоятельство, которое кое-что изменило.
В результате длительного приватного разговора мистера Коркорана с его сиятельством, граф сделал необходимые распоряжения, кои были оглашены на вечерней трапезе. Наследником титула становился мистер Клемент Стэнтон – граф уповал, что это известие придаст сил больному, приданое племянниц равнялось семидесяти тысячам фунтов, в итоге Бэрил становилась одной из завиднейших невест графства. Семьдесят тысяч получал и мистер Коркоран – дядя не согласился, как тот настаивал, вовсе не упоминать его в завещании. Мисс Морган, услышав эти распоряжения, почернела с лица и завистливо покосилась на мисс Бэрил, по обе стороны от которой сидели теперь, беся до дрожи мистера Дорана, мистер Морган и мистер Кемпбелл. Мисс Хеммонд все ещё не выходила из спальни.
При этом мистер Хеммонд неожиданно после трапезы попросил друга зайти к нему.
В курительной, где они уединились, его сиятельство несколько минут молчал, не зная, как начать разговор. Ему всегда казалось, что они с Дораном подлинно близки, но сейчас чувствовал себя неловко, пытаясь выяснить интересующие его обстоятельства. В конце концов граф все же спросил Патрика, что он скажет по поводу происходящего? Мисс Бэрил его племянница и теперь, пока Клемент недееспособен, ответственность за неё падает на него самого и на Кристиана. Иметь в родне господ Кемпбелла и Моргана – людей без гроша за душой и предосудительного поведения – не хотелось бы…
– У меня состоялся приватный разговор с Кристианом, которого, надо сказать, тоже немало раздражают ухаживания вышеупомянутых господ за его кузиной. Собственно говоря, он этот разговор и затеял. Племянник заметил, что скорее съест свой цилиндр, чем допустит, чтобы мисс Бэрил стала женой негодяя. – Милорд Лайонелл внимательно наблюдал за другом. Если то, что ему показалось – верно, то лучшего часа для откровенного разговора не найти.
Но Доран молчал. Он действительно любил графа Хеммонда – давно, ровно и преданно, не раз убеждаясь в его благородстве. Но, оказывается, были вещи, о которых он не мог говорить ни с кем. Снова и снова ловил себя на невозможности слов, сам не понимая, что с ним. Его сиятельство, видя его состояние, не настаивал.
Легче всего Дорану было с Коркораном, он понимал все без слов, читал в нём, как в книге. Теперь Патрик недоумевал, как мог сомневаться в этом человеке, подозревать его в какой-то низости. Он любил его, при виде его испытывал удивительное, смущающее его самого чувство светлой и искренней радости. Коркоран был чудом, живым воплощением Истины, подлинным человеком.
Но происходило и ещё нечто настолько странное, что мистер Доран вовсе терял дар слова. Мистер Клемент Стэнтон поправлялся мучительно медленно, но, к радости мисс Бэрил, каждый день приносил пусть ничтожное, но улучшение его состояния. К удивлению Патрика и Кристиана, ежедневно перестилавших ему постель, обмывавшим его и кормившим, тот не остался равнодушен к их заботам. Его смущали их услуги, он стыдился собственной слабости, но благодарил и кузена, и мистера Дорана со слезами на глазах, чем, в свою очередь, выводил из равновесия их обоих. Войдя в его спальню под вечер с подносами, оба переглянулись и опустили глаза: Клемент целовал руки Бэрил, называя своей милой сестрёнкой…
…Сам Стэнтон, в истерике и злости убежав на болота, пришёл в себя достаточно быстро – как только выгорел фонарь и он оказался в страшной, непривычной лондонскому жителю лесной чаще. Хлипкий мочак пугающе расплывался и проваливался под ногами, звуки топи ужасали, странные огни то загорались, то гасли над смердящими метановыми парами. Он понял, что сглупил – мисс Софи здесь не было, да она и не могла пойти сюда. Внезапно хлынул дождь, размывший последние следы, растерянный и испуганный, он укрылся под древесной кроной, но все равно вымок до нитки. После того, как шум дождя затих, решил вернуться, но обратной дороги в темноте не нашёл. Когда рассвело, он попытался разыскать тропинку, но заблудился, споткнулся, слетел с холмистого взгорья и растянул щиколотку. Некоторое время ещё пытался двигаться ползком, но ноги подвели снова, он не заметил камня на склоне, и упал в ручей, повредив голень. Силы оставляли его, голодный, мокрый, продрогший и обессиленный, он уже не на что не рассчитывал. У него хватило сил нагрести валежника и просто упасть на него.
Потом пришло забытье – и с ним тягостные видения. Сначала это были просто обрывки недавно случившихся событий. Вспомнилась и злая угроза Кристиана и его слова о мисс Хеммонд. Где она, безоглядно влюбленная в Коркорана, совсем потерявшая голову? На него она никогда не смотрела так, как на кузена… Разговор с Кемпбеллом… «В обществе поговаривали всякое. Уронили и известный намек, что наследство Чедвика было платой за определенные услуги, оказанные ему Коркораном, и говорили, что они сродни тем, что добился Никомед Вифинский от Цезаря…» Всплыла в памяти и оплеуха, что с тёмными от ярости глазами закатил ему Коркоран… Кемпбелл не вызвал Коркорана… Бэрил. Извинившись перед сестрой по требованию Коркорана, он сорвал на ней зло позже, наедине, заметив, что она слишком-то задета его словами, разозлился ещё больше, едва не ударив её…
Он несколько раз терял сознание, но когда приходил в себя, снова и снова проваливался в тёмные воспоминания. Жизнь погасала, уходила из него. Все вдруг показалось пустым, мелким, незначительным – и Софи, и устремления, что занимали его – титул, деньги, поместье…
В нём потекли совсем иные, пугающие мысли, ибо в каждом есть глубины, куда он боится заглянуть, бездны, которых он страшится. Теперь бездна подошла так близко, что он не мог не вглядеться в неё. Он остался наедине с собой, и это стало подлинным кошмаром, он не был готов к подобному. Быть перед лицом себя самого: без прикрас, без защиты – страшно, опали тысячи вещей, которыми он закрывался от пугающего самопознания. Теперь из бездны вставали чудовища. Сколько злобы, сколько лжи, жадности, вражды, сколько холодного безразличия, сколько жестокости… Господи, зачем он жил? Зачем он оказался на этой земле, если сейчас, погибая, ему нечего вспомнить, кроме мерзости? Он догадывался, что его друзья – откровенные подонки. Но почему верил их словам? Да потому, что мыслил также – как подонок. Хладнокровно был готов отдать сестру за подонка, хладнокровно копил деньги, урезывая во всем сестру – но не самого себя. Все, чего он искал – было благом только для него – и ради этого кого бы он не растоптал? Но зачем все это? Он умрёт. Обречен. Господи, кто завтра вспомнит о нем? Дружки проронят пару слов за обедом с деланным сожалением. И всё. И всё?
Клемент был прижимист, нужды никогда не знал, и добивался титула и поместья, в основном, из-за неприязни к брату, но главное – ради Софи. Ему искренне казалось, что она тогда не сможет ему отказать. Но когда он, опережая события, сказал ей об этом – видел, что её чувство к нему ни на волос не изменилось. Он не был любим ни бедным, ни богатым. Но почему? Почему он не мог получить ее любовь? Почему его не любили?… А за что его было любить? А заслуживал ли он любовь? Хоть чью-нибудь любовь? Этот странный, пугающий, какой-то перекошенный вопрос, невесть откуда всплывший в болотных видениях в лесу, больше всего томил и изнурял его. Что в нем было достойного любви? Он раскрылся самому себе в таком уродстве, что подлинно изумился. Ужас и боль видения зла в себе повергли в прострацию. Когда его случайно нашли, он снова был без чувств, очнулся только у себя в спальне, когда ощутил прохладную руку Бэрил на своём горячем лбе.
Забота брата и мистера Дорана, которого он до тех пор едва замечал, была подлинным облегчением – он действительно смущался услугами сиделок, но мужскую помощь, деятельную, понимающую, скупую на эмоции, принимал, точнее, был вынужден принимать. Беспомощность страшно ударила по нему, пережитый в лесу ужас дал понимание хрупкости и уязвимости жизни. Удивляло и бесчувствие приятелей. Клемент знал – слышал об опасности, ему угрожающей, но почему Коркоран и Доран плевали на эту угрозу?
Бэрил…Теперь Клемент понял, почему в пансионе её назвали сокровищем. Чувство вины перед ней, осмысленное в долгие часы в лесу, теперь возвращалось бесконечным стыдом. Что он творил, Господи? Его сиятельство, сделавший ему резкий выговор, столь обозливший его, был тысячу раз прав. Сегодня сам Клемент не находил слов, чтобы выразить отвращение к себе. Безразличие слепо. Если человек безразличен тебе, никогда его не познать. А ведь безразличие, холодность, беспечность, наша способность пройти мимо человека – неизмеримы. Мы закрываемся этим безразличием от самых близких людей и остаёмся слепы, а злая нелюбовь превращает в уродливое и самое прекрасное – которое мы не способны увидеть…
Коркоран сказал ему, что именно он, Стэнтон, наследует и титул, и имение. Клемент выслушал это известие молча, глядя в потолок.
… В тот вечер Коркоран перед сном предложил Дорану выпить, и несколько расслабившись от коньячных паров, посетовал, что, хоть нагло и самонадеянно мнил себе знатоком в человеках, оказался последним глупцом. Кто бы мог подумать? Откуда? Почему? Как происходит эта непонятная метаморфоза человеческой души, совершенно пустой и жалкой ещё вчера, но ныне становящейся способной воспринять всю любовь мира? Да, скорби и горести, болезни и беды – вот что подлинно исцеляет нас, врачуя и укрепляя души, наполняя их светом любви, и воистину на этой земле есть только одно настоящее чудо – чудо преображения человеческой души. Все остальное – фокусы и выкрутасы.
– Опять же, удивительно, – философствовал мистер Коркоран, – почему две души в почти равных испытаниях проявляют себя столь различно? Я всегда как-то по-новому удивлялся этой встрече со скорбью… Она – суд и спасение, но почему иные пустые души никогда и ничего не вмещают, и там, где смягчается камень, вдруг каменеет вата? И ничему нет предела – ни благородству, ни низости. Но я вынесу отсюда понимание, что человек непоправимо испорченным не бывает никогда…. – мистер Коркоран вздохнул, потом, болезненно поморщившись, продолжил, – знаете, Доран, я всегда несколько боюсь заглянуть другому в глаза, и тем самым дать ему повод вглядеться в глубины моей души. Тут и целомудрие, но и отторжение, и трусость. Сколько мне нужно мужества, чтобы сказать тому же Стэнтону – не лги, скажи мне, что тебе страшно, одиноко и ты не веришь, что даже твой брат отзовётся на твою боль…. Не отстраняй меня… Наше призвание – быть слугой ближнего, и все, что у меня есть, я должен быть готов отдать ему и никогда не упоминать о том и никакой благодарности не ожидать. Подлинно и жертвенно полюбить человека – это самое высшее, что нам может быть дано. И как я слаб в этом… Оказывается, нужно гораздо больше мужества, чем это принято думать, чтобы назвать себя своим настоящим именем… Самонадеянный, горделивый дурак, вот я кто.
На следующее утро мисс Бэрил по просьбе мистера Коркорана пыталась было поговорить с мисс Софи, попросить навестить Клемента. Ведь брат едва не погиб, и то и дело повторял в забытьи её имя. Бэрил выслушали с откровенной неприязнью, и резко отказали. Мисс Софи возненавидела теперь мистера Коркорана, но ничуть не полюбила мистера Стэнтона. Мисс Бэрил ничего не сказала, лишь бросила мимолётный взгляд на сестру, чья щека была стянута чем-то, напоминающим издали кровавого паука или багровую сороконожку. Она подумала, что мисс Софи не хочет, чтобы брат видел её столь обезображенной, но мисс Софи в добавление к отказу сказала, что её нисколько не интересует мистер Стэнтон и попросила оставить её в покое.
Мисс Бэрил в спальне Стэнтона передала её слова кузену. Клемент, к этому времени проснувшийся, услышал, как его брат сквозь зубы пробормотал, что душа сестры Софи вовсе не так пуста, как ему казалось. Болото, ей-богу. А ведь как пылко учила она его любить людей! Мистер Доран, вошедший в комнату, услышав слова мисс Стэнтон и реплику мистера Коркорана, вздохнул, поняв, что вчерашняя сентиментальность и покаянное настроение мистера Коркорана были, видимо, следствием простого размягчения винными парами, и ныне вместе с оными парами и испарились. Мисс Бэрил тоже не поддержала суждение кузена.
– Полно вам, кузен, она просто в отчаянии, ведь лицо так обезображено… Может, со временем, шрам побелеет, и не будет так ужасен…
– С её лицом, дорогая Бэрил, ничего страшного не произошло, – на нём просто проступила её душа, только и всего.
– Мистер Коркоран!
– Я не прав? – Кристиан поднял кверху брови.
– Вы не понимаете, что значит для женщины утрата красоты…
– Красота женщины, дорогая кузина, в душе, если у женщины душа ангела, какая разница, как она выглядит, а в душе нашей дорогой сестрицы Софи – пауки да сороконожки…
– Не говорите так… – Мисс Бэрил молила, – Она ведь любит вас…
– Наша Софи никого и никогда истинно полюбить не сможет, потому что является просто куклой – из кожи, волос и пакли внутри. Истинная любовь – самопожертвование, но такие, как она, умеют только требовать жертв и желать, чтобы ими восхищались. Её никогда не интересовало, что нужно объекту её любви. Она знала только то, в чем нуждалась сама.
Мисс Бэрил вздохнула. У неё не было слов осудить жестокость мистера Коркорана, но сам он решил, что её молчание – знак согласия с ним.
– Вы же сами знаете, что я прав, Бэрил.
– Я бы сказала, что если у моей сестры что-то и неладно с душой, – устало проговорила мисс Стэнтон, глядя в окно, – то мои братья не считаются с приличиями и позволяют себе излишне резкие высказывания.
Мистер Доран составил принесенные микстуры на стол и, ухмыляясь, вышел, мистер Коркоран тоже весело прыснул.
– Какая отповедь! Да, резкостью суждений мы с вашим братцем схожи. – Кристиан перестал улыбаться и уже серьезно продолжил, – надо все-таки уговорить её зайти к нему. Ведь он кинулся разыскивать её на болотах, был так обеспокоен, неужели у неё нет ни чувства родственного долга, ни благодарности за его заботу и беспокойство о ней?
– В таких вещах она, как мне показалось, ещё менее сентиментальна, чем вы, кузен.
Тот ничуть не обиделся.
– Вас послушать, милая Бэрил, так я просто чудовище.
Мисс Бэрил снова вздохнула, опять рассмешив мистера Коркорана. Клемент слушал сестру и кузена с закрытыми глазами, молчал. Он не притворялся спящим, просто открыть глаза не было сил. Странно, но он понял, прекрасно понял, о чем они говорили. Они считали Софи ничтожной и пустой бездушной куклой, утверждали, что она не может любить. Что за вздор? Как такое может говорить Коркоран, в которого Софи влюбилась до безумия? Но почему Софи все ещё ни разу не зашла навестить его? Что они называют любовью? Клемент понимал, что не любим Софи, но ведь он думал, что ненавидим Коркораном… Но откуда проступили в том и братская забота, и помощь, и любовь?. В последние дни, в дни болезни, он сам не переставал удивляться потаённому, но столь ощущаемому попечению брата о себе… Тот заботился о нём не как лакеи, которые явно брезговали его слабостью, но брат и мистер Доран делали все, чтобы по-настоящему облегчить ему и боль, и слабость, и бремя болезни. И Бэрил… сестра проводила у его постели дни и ночи… И это притом, сколько вытерпела она от него за последние годы… А ведь он никогда не любил сестру. Странно все…
Между тем Коркоран сменил тему. Мистер Морган и мистер Кемпбелл, как он заметил, оказывают ей весьма большое внимание, не так ли? Мисс Бэрил покраснела и опустила голову.
– Они… они не очень… милосердны, – тихо заметила она.
– Что? – брови мистера Коркорана взлетели вверх.
– Они выражали сожаление, что брат не погиб на болотах, тогда бы я унаследовала и его состояние…
– Выражали сожаление вслух?
Бэрил вздохнула.
– Когда Клемента принесли, они сидели за картами в гостиной и, забыв, что я на балконе, высказали сожаление, что тот не погиб. Но если Стэнтон не выживет, мистер Кемпбелл выразил готовность жениться на мне. Семьдесят тысяч дяди, тридцать моих и сорок Клемента, ведь если он умрёт бездетным, все унаследую я, – тогда он готов повести меня к алтарю.
Мистер Коркоран неожиданно пошёл красными пятнами, но молчал, закусив губу. Мисс Бэрил же, глядя в пол, продолжала.
– Мистер же Морган проявил великодушие и сказал, что даже в случае, если Клемент выживет, он готов жениться. Видимо, его устроят и сто тысяч фунтов.
Мистер Коркоран обрёл в конце концов дар речи.
– И если они посватаются, вы примите предложение кого-либо из них? После того, что услышали… А впрочем…
Мисс Бэрил снова отвела глаза.
– Я… я не могу рассчитывать… – она едва не плакала, – что же мне, в аду мартышек нянчить? Без семьи… Я не нужна Клементу, женись он – не буду нужна никому. Он сам хотел выдать меня за кого-то из них.
Мистер Коркоран резко перебил. Глаза его напугали мисс Бэрил.
– Я понял, сестра. Ваша скромность делает вам честь, но смирение не должно приводить в ад. – Коркоран замолчал, закрыв на мгновение глаза, потом посмотрел прямо на неё. – Так как Клемент сейчас недееспособен, обещайте мне, как брату, что вы не примите предложение этих джентльменов без того, чтобы не посоветоваться со мной. Может статься… И мистер Гилфорд, и мистер Редклиф утверждают, я говорил с ними, что угрозы жизни Клемента уже нет. Может, господа и передумают. – Он помедлил. – Но почему бы вам не принять предложение более достойного человека? Например, мистера Дорана? Он небогат, но и друзья вашего брата куда как не богачи…
Мисс Бэрил изумленно воззрилась на него.
– Мистер Доран никогда…
– Никогда… что?
Мисс Бэрил опустила глаза и пожала плечами.
– Он никогда не говорил… Правда, Софи шутила… Но это…
Мистер Коркоран торопливо кивнул.
– Помните же о моей просьбе.
…Трудно было сказать, насколько обезобразил зарубцевавшийся шрам внешность мисс Софи. По мнению господ Кемпбелла и Моргана, это был просто кошмар. Милорд Хеммонд считал, что мистер Гилфорд сделал все возможное, и когда цвет рубца изменится, он будет почти незаметен. Мистер Коркоран говорил, что не видит во внешности мисс Хеммонд никаких перемен, мистеру Дорану тоже казалось, что все не так уж страшно. Мисс Стэнтон реагировала как женщина – памятуя былую красоту кузины, ей казалось, что шрам подлинно безобразит лицо мисс Софи.
Через двенадцать дней после того, как нашли мистера Стэнтона, он уже мог сидеть, и мистер Доран в заказанном у медиков кресле вывез его на террасу. Клемент попросил оставить его в галерее на полчаса – здесь было тихо и безветренно. Доран, укрыв его пледом, ушёл. Стэнтон, оставшись один, растерянно смотрел на скамью, где он всего две с небольшим недели назад имел столь памятное объяснение с братом. Все казалось каким-то иллюзорным, точно небывшим…
Он хорошо расслышал слова Бэрил о своих друзьях – и ни на минуту не усомнился в их правдивости. Они нисколько не были бы огорчены его смертью и с удовольствием прибрали бы к рукам его деньги. Он задумался. Но ведь это его друзья. Он сам пригласил их, он всегда понимал их. Неглупые и рассудительные, они практично и разумно рассуждали и ныне. Что же не так? Речь идет о его жизни? Скажи мне, кто твои друзья, и я скажу, кто ты…. Сколько веков этой максиме? Понимание, что его друзья – безжалостные подлецы, не ударило и не удивило. Ведь он уже сказал то же самое о себе.
