Текст книги "Ищу страну Синегорию"

Автор книги: Ольга Гуссаковская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 8 страниц)

10

Вечером под потолком неуверенно зажглась лампочка. Вероятно, она просто забыла, как это делается. Обычно подстанция далеко, где-нибудь на линии. Сегодня линия проходит около «бабьей республики», и мы чувствуем себя цивилизованными людьми: у нас есть электричество.

В дверь заглянула Ганнуся.

– Леночка! Идите к нам. Сейчас последние известия будут. – И побежала еще за кем-то.

Уже уходя, я опять увидела Вячеслава. Он лениво швырял с берега камешки, пытался «испечь блин», но у него ничего не получалось. Камни тонули сразу.

Он повернул голову:

– Куда это вы?

– Последние известия слушать. Идемте!

Протиснувшись кое-как в комнату, я невольно подумала, что радио изобрели не для больших городов, а именно для нас – тех, кто не купит газету и не выключит надоевший репродуктор.

Лица у всех были затаенно радостные и удивительно хорошие – как накануне праздника. Вежливые Яшины руки казались нестерпимо медлительными.

И вот в писке морзянки возник голос Большой земли… Строгий, размеренный, как бой курантов, голос, который вот уже столько лет сообщает вам о самой большой радости и самом большом горе. Все переглянулись: о чем же сейчас?

– Это передают проект новой Программы партии. Тише, товарищи, – предупредил Алексей Петрович.

Но и так было тихо. Слушали все, но каждый по-своему.

Яша аккуратно записывал что-то в блокнот. Зеленоватый свет от шкалы приемника освещал сосредоточенное, как на экзамене, лицо.

Ганнуся сидела рядом, прикрыв глаза ресницами. Темные стрелки бровей сомкнулись у переносицы.

Не знаю, запомнила ли она хоть одну цифру. Наверное, нет. Но я уверена: из всех нас одна Ганнуся видела будущее так ярко, как будто уже в нем жила. И оно было прекрасным, как сказочная Синегория. Только так. Иначе не стоило мечтать.

За открытой дверью стоял вечер. Сквозь голос диктора прорывались голоса тайги: шумела речка, все на одной и той же длинной ноте кричала птица. Тайга говорила: будущее близко, но дойти до него нелегко. Я еще осталась, не забывайте об этом, люди.

Нет, Яша все-таки ближе к завтрашнему дню, чем его жена, – подумала я. – Он лучше знает, ценой чего достигаются синие дали. Он знает что-то такое, чего до сих пор не знаю я.

– А как ты думаешь, про нас скажут?

Я обернулась. Жене и тут не сиделось на месте. Нить мыслей оборвалась.

– Про тебя персонально доложат, жди. Всем сестрам по серьгам будет… – тихо съязвил прораб. Он сидел в сторонке, вздыхал, покачивал головой, прятал в уголках губ усмешечку. Наверное, не зря про него говорили, что он человек «с прошлым».

Женя вспыхнула, но Лева положил ей на плечо руку, показал глазами: не мешай людям. Она промолчала.

Костя, стоявший у двери, фыркнул. Увидел, что никто больше не смеется, притих.

Алексей Петрович слушал, как Солдат слушает команду. Для него услышанное тоже было приказом, И прямо напротив него сидел Кряжев. Медвежье лицо неподвижно, руки тяжело лежат на коленях – никто не скажет, о чем человек думает.

Далекий голос заговорил о самом интересном для каждого – о том, что будет уже завтра. Далекое, манящее слово «коммунизм» встало за следующим листком календаря – наше завтра…

Мне показалось, что тайга отодвинулась. Не знаю, как это лучше сказать. Просто все то угрожающее, вечное, чему, казалось, еще многие годы жить, исчезло. Как-то особенно, непривычно я почувствовала силу всего созданного человеком. Даже то, что мы здесь слушали Москву, что в двух шагах отсюда мерно работала подстанция, было чудом. И я поняла: наша дорога туда, в будущее, вся будет состоять из таких чудес, незаметных лишь потому, что мы делаем их сами…

По лицам пробежала радость. – Доживем, товарищи, а? – спросил Яша.

– А как же иначе! Я, например, обязательно! – уверенно заявил Лева.

– Может, тогда и не надо будет в тайге маяться, и так всего хватит, – постно сложила губы Марья Ивановна.

– Ну, на наш век тайги хватит, – отозвался ее муж, и впервые что-то мелькнуло на его лице. Ирония, недоверие? Не знаю, но почему-то от его простой фразы слова померкли.

Зеленая шкала приемника мигнула и вдруг погасла. Яшины руки торопливо забегали, ища неполадку. Но, видимо, дело было серьезное: Яша сокрушенно покачал головой. И тогда поднялся Алексей Петрович. Он один мог так говорить – очень просто об очень большом, и это сразу зачеркнуло все сказанное Кряжевым.

– Товарищи! Очень жаль, что мы не услышали всего. Что ж поделаешь, такая у нас работа. Тайга. Но мы потом достанем газеты, вы не беспокойтесь.

Задумался на минуту. Потом быстро оглянул всех.

– Хотел попозже собрание провести, но, думаю, лучше теперешнего времени не будет. Говорить, кто в чем виноват, – не хочу сейчас, не стоит, да вы и сами все знаете. А вот как дальше жить будем, это уж вы мне скажите. Думаю так: надо нам, товарищи, на комплексную работу переходить. Так и контроль, и порядок будет, а иначе – воду толочь. Еще сорок лет до коммунизма не доберемся.

Женя вскочила:

– Правильно! Я же давно говорю, нас и в техникуме учили…

– Учили, да недоучили, – буркнул Кряжев и повернулся к Алексею Петровичу.

– Что ж, коли остальные мастера согласные, то и я не против. Работа у каждого своя, ее не спрячешь. Только вот лодырям вольготно будет. Я работаю, он чифирок гоняет, а деньги поровну?

– А ты сам и посмотри, чтобы никто чифирок не гонял, тогда и обиды не будет, – весело сказал Толя Харин и тоже повернулся к начальнику.

– Дело, Алексей Петрович, я тоже об этом думал.

Все зашумели, но деловито, без ругани. На табурет вскарабкался Семен Васильевич. В руке неизменный блокнотик с косыми скобками каких-то пунктов. На лице – трепетная радость.

– Товарищи! Я тут одно предложение хочу внести, зачитать, так сказать, проект постановленьица. Товарищи! Мы должны добиться присвоения бригаде звания коллектива коммунистического труда, – начал читать Семен Васильевич. – Отвечая делом на исторический…

Алексей Петрович тронул прораба за плечо.

– Подожди, Семен Васильевич! По шпаргалке о таком большом деле не скажешь. Конечно, другие могут не согласиться со мною, но я думаю, такое обязательство нам еще рано брать. Не выполним. А хуже нет – замахнуться, да не ударить. Это право никто у нас не отберет: будем и коммунистической бригадой, но работать-то по-коммунистически надо выучиться раньше! Вот и начнем учиться.

– Крепкая нужна наука – это точно, – охотно подтвердил Кряжев, и опять его слова чуть заметно изменили чужую мысль. Но на этот раз на них никто не обратил внимания.

Несмотря на открытую дверь, стало душно. Я встала, чтобы выйти на улицу, и тогда увидела Любку. Она стояла на пороге за Костиным плечом. Зеленоватые глаза в упор смотрели на Кряжева с откровенной непрощающей ненавистью.

Но я не успела задуматься над этим. Меня отвлек голос Алексея Петровича.

– Коммунистов здесь нет, говорите? – он отвечал на какой-то вопрос прораба. – Комсомольцы есть! Они и пойдут впереди.

Ласково притянул к себе Женю, улыбнулся…

– Вот вам и организатор!

Что сделалось с Жениными глазами! Им не хватало места на лице!

– Эта девчонка-то? – недоверчиво спросил прораб. – Здесь же тайга.

– Не девчонка, а комсомолка! – горячо вступился Лева. – И она не одна, мы поможем.

– Комсомольцы, вперед! – полушутя, чтобы не показаться смешным, сказал Толя и, словно нечаянно, поравнялся с Левой.

– Да, именно так: «Комсомольцы, вперед!» – серьезно подтвердил Алексей Петрович. – Только так!

11

В августе ночи темные. С речки ползет туман. Ночной смене трудно. Женя приходит под утро продрогшая, молчаливая. Не взглянув на горячий чай, быстро раздевается и ложится рядом со мной: «Ох, согрей меня, Леночка!»

Руки у Жени тонкие, детские, и вся она по-детски доверчивая и милая… Если бы у меня была дочь, я Так же грела бы ее своими руками, так же тихонько прятала в тлеющие угли кружку с горячим чаем.

Мы уже две недели живем без начальства. Алексей Петрович ушел на базу. Словно бы все идет как прежде. Только чуть что – шутят: «Нас не замай, – мы теперь комплексные!» И еще что-то появилось. Люди как бы приглядываются друг к другу, мысленно спрашивая: «А что ты можешь?» Больше интересуются тем, что делается на Большой земле. Но все это внешне почти незаметно – как талая вода под коркой льда.

Не люблю слова «перевоспитание». Оно так же далеко от истины, как и те кинонегодяи, что за полтора часа успевают пройти путь от убийцы до святого.

И все-таки люди меняются. Иногда настолько, что их потом трудно узнать. Бывает, что характер меняют обстоятельства. Иной раз и минута длиннее года. А чаще добрая, светлая сила, которая дается иным людям. Перед ней отступает все.

По-моему, такая добрая сила дана нашему Алексею Петровичу, и основа ее в том, что он очень верит во все, что делает и говорит. Сейчас его нет, но сила его – с людьми.

Сегодня Женя опаздывает. Даже ее сменщик Лева уже успел встать. Сидит у стола и мрачно пьет чай. За оконцем чуть брезжит рассвет, на столе мигает свеча. Около нее прораб уже два часа сыплет и сыплет на бумагу цифры. Может, доказывает нерентабельность нового метода труда?

Жизнь кажется Леве горше хины. Он ворчит:

– Лен, а пирожки когда сделаешь? Ведь обещала. Не могу я эту песчано-глинистую конструкцию грызть! Из нее впору дома строить!

– Съешь, не помрешь, по крайней мере хоть зубы вычистишь, Левушка, – шучу я.

«Конструкция»– это наш хлеб. Марья Ивановна привозит его раз в две недели. К концу этого срока из хлебных кирпичей действительно можно строить дома… И никак не удается уговорить ее ездить за хлебом чаще.

Жени все нет. Уж не случилось ли у них чего?

– Лева, я, пожалуй, с тобой пойду.

Налила в термос чая, сунула в карман плаща пару кусков хлеба с маслом. Замерзла, наверное, девчонка. Линия уже несколько дней проходит в низине, там ночью и у костра не отогреешься.

За порогом домика нас облепил туман. Казалось, он весомо лег на плечи, мешает идти.

Такой туман бывает только на рассвете, накануне погожего дня. Он стелется низкой слепой полосой, чуть выше роста человека, и не редеет, а рвется на клочья, которые еще долго потом прячутся по ложбинам и водомоинам.

Уже и сейчас где-то высоко над нами, там, где сомкнулись невидимые кроны деревьев, взошло солнце. Странный розоватый свет пробивается оттуда и вместе с ним – голоса птиц. Как всегда, громче всех верещат кедровки. У них каждое событие нехитрой птичьей жизни обсуждается, как на коммунальной кухне.

Но вот кедровки на минуту смолкли, и тогда стал слышен другой звук – словно кто-то быстро постукивал звонкими сухими палочками. Пением это нельзя было назвать, и даже трудно было поверить, что эти звуки издает живое существо. В их несовершенстве было что-то очень древнее.

Лева схватил меня за руку:

– Глухарь! Эх, снять бы его сейчас!

– Во-первых, запрещено, а во-вторых, где кедровки, которых ты собакам настрелять обещался? Летают?

– Да ну тебя, Ленка! С тобой, как с мужчиной, говоришь, а ты… Разве ты понимаешь душу охотника!

Повздыхал обиженно и вдруг неловко спросил:

– А ты хоть термос захватила? Чаю бы ребятам отнести.

Я отлично знала о каких «ребятах» идет речь, но просто ответила:

– А как же? На всех хватит.

Откуда-то с неба долетели голоса людей.

– Идет, что ли? – звонко спросила Женя.

– Нет, поблазнило тебе, – лениво ответила Любка.

Я не сразу сообразила, что они залезли по круче на сопку погреться на солнышке. Через пару шагов и мы уперлись в мокрые от тумана камни, бесконечной стеной уходившие ввысь.

Полезли. Теперь эта задача меня не смущала. Даже сама не заметила, как привыкла лазить по кручам не хуже других. Просто нужно не смотреть вниз и верить своим рукам и ногам – они всегда найдут выступ или трещину.

Наверху было хорошо. Солнце не только высушило, но и немножко нагрело серые морщинистые камни. На них сидела и лежала вся ночная смена и половина утренней.

– Вы чего это загораете? – удивленно спросил Лева.

– Горючего нет, – коротко ответила Любка и снова, по своей всегдашней привычке, принялась грызть травинку.

Женя подбежала к нам:

– Представляете, Гарька вчера еще на базу за горючим уехал – до сих пор ни слуху ни духу! С ним Митя и Зитар, ему сейчас смену заступать. Медведи их, что ли, съели!

– Ну, этих никакой медведь не съест: они спиртного, страсть, не любят, – невесело пошутила Любка.

Тракторист Гарька (полное его имя было Игорь, но он и сам о нем забыл) считался чем-то вроде дежурного негодяя нашего отряда. Всякий раз, как о буровиках писали в газете, Гарька служил журналистам отрицательным фоном, на котором эффектнее выделялись добродетели остальных. Внешне он был мелок, черен и суетлив. Кряжев говорил о нем: «Пустой человек… Так, облизок кошачий».

Сменный мастер Зитар сходился с ним в двух страстях: вине и картах. Про него рассказывали, что он однажды проиграл за вечер четыре своих зарплаты, но ему простили долг. Чем и как он жил, не знали даже его соседи. Он был высок, белобрыс, молчалив. Кажется, он плохо понимал русский язык. А может, притворялся.

Митя в их компанию попал случайно, просто хотел навестить жену, которая жила на базе.

Солнце успело подняться высоко, стало жарко. Туман уходил. Внизу кусками, как на разрезанной картине, стали видны оба станка с поднятыми мачтами, серый фургончик подстанции и второй трактор. Все неподвижное, немое.

Тем временем на сопке собрались; почти все – и нужные, и ненужные.

Трактора все не было. Бригадир Толя Харин нервно посматривал на часы. Кто-то из молодежи захватил с собой мяч, и он лениво перелетал из рук в руки.

Густые кусты стланика на дальнем склоне вдруг зашевелились, и из них вышел Митя. Впереди него, опустив от усталости хвост, бежал Шаман. Он аккуратно провожал всех, кто шел или ехал на базу, наводил там страх на местное собачье племя и возвращался обратно.

– Митя, ты что же один? А трактор где? – раньше всех спросила Женя.

– Сидит, – коротко ответил Митя.

– Где?

– В Черной мари. Намертво.

Митя показал руками, как именно «сидит» трактор, – словно вбил что-то в землю.

– Да кой же дьявол вас занес туда?! – взорвался бригадир. – Ведь и не по дороге совсем!

Митя пожал плечами:

– Пьяному каждая лужа по дороге. Что я с ним сделаю? На базе в магазин вино разливное привезли, ну… сами понимаете. Это же Гарька!

Толя задумался. Таким я его не видала. Считала равнодушным, – безразличным к делу. И ошиблась. Его равнодушие было лишь панцирем, которым многие не слишком сильные люди защищают душу от зла. Сейчас Толя чувствовал себя вожаком, и ему очень хотелось найти хоть какой-то выход!

Сбоку незаметно, словно немного стесняясь себя, подошел Яша.

– Слушайте, я, конечно, не бригадир, но вот думаю: если я, скажем; возьму второй трактор и привезу горючее? Ведь это же будет лучше, чем ничего! А пока… У меня там «из» спрятан – одна бочка. Ганнуся покажет где. Этого хватит. Я понимаю, нехорошо было прятать, да знаете как… – Он совсем смутился и замолчал.

Толя даже на камне подпрыгнул от радости:

– Что ж ты раньше-то молчал! Конечно, поезжай!

Но вдруг помрачнел:

– Да… А кто на подстанции останется? Сменщица твоя больна.

Яша улыбнулся одними глазами:

– Думаю, Лена может остаться. Я занимался с ней в свободное время. Очень, знаете, способный человек.

У меня растерянно забилось сердце: неужели Толя согласится? Рядом с Яшей все казалось просто и не всерьез. Сумею ли одна?

– Как, Лена, справишься? – спросил Толя.

– Да ясное дело, справится! – уверенно ответила за меня Женя. – Что мы не знаем, что она там днями с Яшиным хозяйством возится! Поезжай, Яша, правильно!

Яша тронул меня за руку:

– Так я на тебя надеюсь. Там левый цилиндр капризничает, ну ты сама знаешь.

Костя лениво поднял голову, как всегда, бездумно усмехнулся:

– Вырастили, значит, кадру! Натаскали.

– Натаскивают собак да таких дураков, как ты! – отрезала Любка.

Подмигнула мне:

– Ты не смотри на него: дурак и есть дурак. Что ж, кадра не кадра, а половинка будет.

Сильная Любкина рука обняла меня за плечи. Стало спокойно.

– Костя, ты бы лучше с Яшей поехал, одному ему трудно будет, – сказал Толя.

– А что я вам – комсомолец? Говорили ведь, чтобы комсомольцы впереди.

– Да, ты не комсомолец, – раздумчиво проговорила Женя. – Ты не комсомолец. Поедет Лева, а я останусь на вторую смену, ясно?

Отвернулась. Я увидела, как на щеках пятнами пошел румянец, а в глазах копятся слезы. Но Женя справилась с собой. Костя этого не должен был видеть и не увидел. Женя стала взрослой.

Костя почувствовал, что происходит необычное, и нервно завертелся на месте.

– Я поеду, я ведь так просто.

– Нет уж оставайся, милый, побереги себя. Неровен час надорвешься – некому Кряжихе помои будет выносить! – совсем уже весело сказала Любка. – Да, мальчики, а вместо Зитара кто будет?

– Я останусь.

Толя сказал это так, что было ясно – иначе и быть не могло. Сегодня же комсомольцы впереди.

Внизу на линии зарокотал трактор.

– Ишь ты! На пятой жмет! – с уважением заметил Толя. – Молодец Яшка!

Любка подтолкнула меня.

– Пошли, что ли, Половинка? Работать так уж работать.

12

Трактор напоминал диковинное животное. Только вместо шкуры он оброс мхом, грязью и ветками.

Толя Харин несколько раз обошел его, зачем-то потрогал гусеницу, с которой свисал» трепаные космы болотной осоки.

– Да… Ловко бедолагу посадили. Артисты!

Гарька неопределенно пожал плечами. Вероятно, это означало: что поделаешь, не повезло! Зитар недоуменно моргал белыми ресницами. Как всегда в таких случаях, он перестал понимать русский язык.

Мы расселись вокруг по кочкам – так все устали. Первый раз я была такой же, как все, и первый раз меня по-настоящему злили эти люди. Как они могут так жить? У Гарьки на лице явно написано: кончайте отчитывать, да я отсыпаться пойду. Интересно, а Толя это видит? Он ведь то» же очень устал. Солнце поднялось уже высоко, ветра почти нет, комары налетают роями. От трактора пьяно пахнет растревоженным болотом; мокрым торфом, багульником, осокой. Как странно перемежаются мысли! Так же пахло всю смену в вагончике подстанции. Линия тоже на болоте: мы опускаемся к устью долины. И от этого запаха ни на миг не исчезало чувство тревоги: а вдруг случится что-то такое, с чем я не сумею справиться? Но ничего не случилось.

Толя внимательно посмотрел на обоих виновников, досадливо сморщился:

– Эх! Разговаривать с вами! Ведь не поймете ничего, кочки болотные!

Гарька сейчас же обиделся:

– Ну, ты полегче – «кочки»! Этого нигде не написано, чтобы оскорблять! Разговаривать – это да, можно, а насчет чего другого…

В глазах Толи искрой мелькнула озорная мысль, он вдруг улыбнулся:

– Ладно! Оскорблять нельзя, ты прав, а разговора не дождешься. И никто ни с тобой, ни с Зитаром разговаривать не будет. Отговорились.

Обернулся к нам.

– И в карты с ними не играть, ясно? Пусть почувствуют.

Все засмеялись. Женя крикнула:

– Здорово! Сам только не нарушай, вместе живете.

Толя кивнул:

– Не нарушу. И другим не дам! – Он покосился на стоявшего в сторонке Костю. Тот отвел глаза.

Яша подошел к трактору.

– Вымыть бы его надо. Отгоню сейчас к речке, а вы уж помогите кто-нибудь.

Гарька загородил ему дорогу.

– Не трожь! Никто меня с трактористов не снимал! Я еще до начальника дойду, увидишь тогда.

Яша отошел без возражений, словно и не слышал. Остальные тоже пошли по домам.

Гарька растерянно оглянулся: кричать, доказывать – было некому!

– Ребята! Да вы что, всерьез?!

Женя незаметно глянула в его сторону:

– Смотри-ка, испугался. Подействовало!

Я, и не оглядываясь, знала, какое сейчас у Гарьки лицо. Человеку страшно в тайге одному, а Гарька остался один.

Зитара можно было не считать: на этого человека мог подействовать только отказ сыграть с ним в карты. Завернувшись полой ватника, он лег где-то между кочек и сразу заснул. Гарька стоял один возле трактора. Вокруг только комары да болото – словно больная кожа в прыщах из кочек. Кое-где торчат редкие волосинки лиственниц. Нет, я не завидовала Гарьке!

Женя вдруг сказала:

– Лен, я вперед пойду, чайник поставлю, ладно?

Видимо, очень уж усталое было у меня лицо.

Я осталась одна. Можно было идти не торопясь, обходя высокие кочки. Иные из них были мне по грудь. Целые холмики, заросшие цепкими болотными травами, березняком и голубикой.

Я сразу заметила, что ветки одного куста как-то странно наклонились в сторону. В тайге не бывает случайного, за кочкой кто-то есть. Действительно, на разостланном плаще лежал Вячеслав. В руке ветка отгонять комаров, но он так задумался, что забыл про них. Я никогда не видела на его лице такого выражения!

Увидев меня, он вдруг резко сел:

– Лена! Займите мне двести рублей, можете? Вопрос жизни и смерти! Я должен вернуться в Москву с деньгами, должен!

– Но…

– Отец не поймет! Сами его знаете. А этой дуре Алечке мать дает только на губную помаду.

Он дрожал, как в сильном приступе малярии.

– Извините, Вячеслав, но я ничего не понимаю. Зачем же вы ехали сюда?

– Зачем, зачем… А что мне оставалось делать? Отец звал. А тут глупая история с иностранцами. Долги. Не поймете вы этого! Я не виноват. Так получилось. Леночка, дайте мне эти деньги! Слышите, я сам себя боюсь! Дайте!

– У меня нет таких денег…

– Нет? Ни у кого нет! Да что же мне гнить, что ли, заживо в этой тайге!

Он отвернулся, сел, подняв колени к подбородку. Поза человека, у которого жизнь вдруг потекла между пальцев, как песок. Жалкая и тревожная.

Далеко, возле линии, заработал трактор. Гарьке все-таки проще было найти дорогу обратно к людям. А где и как найдет ее этот человек?