Текст книги "Замок искушений"

Автор книги: Ольга Михайлова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Файоль опустил голову, не зная, что сказать. Клермон подумал, что он лишний, неловко поклонился и направился к мосту. Себя он уверял, что хотел узнать, разобран ли завал на дороге. На самом же деле Арман ничего не хотел. Это были всё те же бэконовские «призраки пещеры». Клермону тяжело было видеть мадемуазель д’Эрсенвиль вместе с Рэнэ. К тому же, хоть раскованность летнего отдыха чуть скрадывала его нищету, находиться рядом с роскошно одетым Файолем было неприятно. Арман и раньше замечал порой своей бедность, но почти не чувствовал её и был безразличен к тому, во что одет. Презрительный взгляд Сюзан задел, но не сильно унизил его, однако теперь понимание, что эта девушка сравнивает его с Файолем, больно ранило самолюбие Клермона.

Сказать по совести, самолюбие Армана не было ни раздутым, ни больным. Он редко думал о себе и не интересовал себя. Но эта неожиданная встреча с красавицей с глазами лесной лани заставила его перемениться. Он просто не мог не думать, как выглядит в её глазах и что она думает о нём. Арман сразу ощутил эту зависимость от её мнения и, понимая, сколь ничтожным, нищим и убогим кажется этой утончённой аристократке, мрачнел, ощущая, как портится настроение, и на душу наползает мрак. Клермон поторопился исчезнуть с её глаз, и быстро перейдя мост, направился к мельнице, надеясь, что прогулка успокоит его взбаламученную душу и прогонит глупые мысли.

Мадемуазель же Элоди, наблюдавшая всю сцену в молчании, теперь, после ухода Клермона, не замедлила зло отыграться на мсье де Файоле.

– «Прикрытие собственного невежества показной мудростью» и «необразованность, скрываемая под маской бравирующего всезнайства». Терминология Роджера и Френсиса одинаково ясна, притом, что подобных попыток меньше не стало. Тому, у кого нет знаний, только и остаётся, что подбирать себе переплёты книг под цвет фрака, да пользоваться чужим умом, не правда ли, мсье де Файоль?

Файоль резко поднялся, захлопнул толстый том и, поклявшись про себя, что непременно сведёт счёты с этой наглой девицей, почти бегом устремился к замку. Его проводила глазами не только Элоди, но и малышка Габриэль, устроившаяся на качелях за стволом толстого вяза. Она была весьма юна, но не очень наивна, о чём мы, впрочем, уже упоминали. Девица поняла, что мсье де Файоль, как и их кузен Мишель, считает их сестрицу вполне заслуживающей внимания, Диди же только что отвергла его домогательства. Самой Габриэль нравился его сиятельство граф Этьен, также привлекательным казался Арман Клермон, но ни блеклый Дювернуа, ни этот субтильный Файоль интереса не вызывали – они были просто незаметны на фоне Клермона и Виларсо де Торана. Тем не менее, ухаживания мсье Файоля за Элоди разозлили Габриэль.

Она поспешила в замок рассказать об этом Лоретт, но та гуляла у пруда с графом Этьеном. Сюзан, заметив нервный и напряжённый взгляд девицы, задушевно спросила, что так расстроило очаровательную малютку Габи? Габриэль не видела причин скрывать своё раздражение и рассказала своей старшей подруге, что только что видела, как её сестрица Диди отвергла ухаживания мсье Рэнэ де Файоля, высокомерно заявив, что он прикрывает собственное невежество показной мудростью. Сюзан выслушала её с мягкой улыбкой и попыталась успокоить.

Элоди же и вправду разозлилась на Файоля – но отнюдь не из-за его жалкого тщеславия и фиглярства. Ей показалось, что, если бы этот пустой дурачок Рэнэ не болтался под ногами, мсье Арман де Клермон, этот красивый, знатный, благочестивый и прекрасно образованный юноша, мог бы пригласить её на прогулку. Она – что делать, и тут маячили «призраки пещеры» – искренне полагала, что ей полезно было бы прогуляться. Ведь она полдня провела взаперти!

На самом деле взаперти Элоди провела не больше часа, но кому нужна точность в подобных вопросах? Ей так казалось, только и всего. Правда, пригласи её прогуляться мсье Рэнэ де Файоль, она сразу подумала бы, что никакой надобности в этом нет – можно прекрасно подышать свежим горным воздухом и на террасе. Но если бы ей сказали, что причина её раздражения – в симпатии, возникшей в её душе к молодому синеглазому юноше, – Элоди отвергла бы это предположение. Она была, по её собственному мнению, не из влюбчивых дурочек. Но прогулка с мсье де Клермоном была бы приятна. А что вместо этого? Сидеть и слушать фата?

Но все эти мысли, в общем-то пустые, вылетели из её головы, едва Элоди заметила Лору и Этьена, возвращавшихся с прогулки.

На сердце её снова потяжелело.

Глава 5,
в которой Арман Клермон, ещё не понимая, что влюблён, начинает ревновать, и в которой ему неожиданно удается прочесть таинственную надпись, замеченную в день приезда у входа в замок

Полночи Арман листал старый манускрипт одного из цистерцианских монастырей, заснул только под утро и был разбужен горничной, принёсшей завтрак. Ел, не чувствуя голода, и решил ещё немного поспать. Окончательно Клермон покинул пределы спальни незадолго до полудня и спускаясь вниз, неожиданно увидел мадемуазель Элоди, стоявшую у одного из окон. Она, стараясь не быть замеченной снизу, наблюдала за площадкой, расположенной перед входом в замок.

Услышав его шаги, Элоди обернулась, и Арман, стараясь сгладить возникшую неловкость, подошёл, проговорив слова приветствия. Она сдержанно ответила, смущённая тем, что он застал её за наблюдениями. Клермон выглянул в окно, желая понять, что привлекло её внимание и увидел двух сестёр Элоди, двух своих приятелей, а также брата и сестру Виларсо де Торан. Молодые люди и девицы играли в серсо, и в этой идиллической картинке не было, на его взгляд, ничего, что могло бы встревожить. Рэнэ, смеясь, бросал кольца мадемуазель Сюзан, она ловила их на конец тонкой деревянной рапиры, Этьен галантно подавал шаль мадемуазель Лоретт, юная Габриэль что-то пресерьёзно доказывала мсье Огюстену Дювернуа, но тот шутливо покачивал головой, делая вид, что не верит словам собеседницы. Его пепельно-рыжеватая шевелюра колыхалась на утреннем ветру как большой серый одуванчик.

Клермон перевёл взгляд на Элоди и тут в свете, льющемся из окна, увидел её лицо. Оно несло на себе печать такой тревоги, что Арман невольно потянулся к ней, желая успокоить, но тут же остановил себя. Он не знал, что было причиной скорби Элоди, и едва ли мог претендовать на откровенность. К тому же, почему-то со странной досадой подумал он, скорее всего, мадемуазель снедает ревность, и ещё раз взглянув в окно, сразу выделил того, кто заставлял её страдать. Огюстен, он был уверен, не мог привлечь внимание такой девушки, да и Рэнэ, решил Арман по здравом размышлении, не мог понравиться ей. В библиотеке она чуть посмеивалась над ним. Это, конечно же, Этьен. Ошеломляющий красавец.

Что ж, с горечью подумал Клермон, любовь, как говорил де Фонтейн, это поветрие, переболеть нужно каждому, и мадемуазель Элоди едва ли в состоянии избежать того, что составляет смысл бытия каждой женщины. Арман смирил ставшее вдруг чуть более прерывистым дыхание, поклонился ей и в непонятном раздражении торопливо направился к лестнице. Выходя из зала, невольно чуть обернулся и заметил, что мадемуазель Элоди не смотрит ему вслед, но снова поглощена происходящим за окном. Клермон ощутил странную, словно тянущую боль в сердце. Что с ним?

Внизу игра продолжалась. Арман, чтобы не выдать мадемуазель Элоди, присел на скамью под старыми тисами, которая была не видна из окна, и сам стал от скуки разглядывать играющих. Красота Этьена явно кружила голову мадемуазель Лоретт, она смотрела на него как на божество, и Клермон видел, что взгляды, исполненные нескрываемого восхищения, исподлобья бросает на графа и маленькая Габриэль. Рэнэ де Файоль обхаживал теперь мадемуазель Сюзан, но, как заметил Арман, брат и сестра просто развлекались, признаков же сердечного увлечения он в них не подметил.

Потом ему надоело сидеть, и Арман решил пройтись вокруг замка. Прошёл до моста, но, перейдя его, направился не к завалу, вчера его ещё не разобрали, а дальше вверх, против течения реки. Арман удивился, что ущелье необитаемо, пройдя около льё, он не нашёл ни единого жилища. Правда, встретил старуху с небольшой вязанкой хвороста. Она испугалась его, наверное, приняв за егеря, но потом, внимательно рассмотрев, приметно успокоилась, даже разговорилась, повествуя о видах на урожай и о приметах холодной зимы, что заметны уже сейчас. Клермон вежливо спросил, что это за приметы?

– И ягоды бересклета мелки, и радуга была на Петра и Павла, и воронья кругом немерено. Всё над этим старым замком ночных вакханалий нечистой силы кружат.

Арман с удивлением покосился на старуху. Она сказала «Un vieux château des bacchanales de nuit de l'esprit malin»? Ему не послышалось? Он спросил, имеет ли она в виду старый замок Тентасэ у речной излучины? «Чертово гнездо, ночлег нетопырей, логово сатаны, замок искушений – вот что она имеет в виду», со странной злостью ответила старуха, – Сколько раз и прошлой весной, и третьего дня дьяволово строение в руинах лежало, брёвна да каменья – нет же, к вечеру сатана воздвигал свой чертог заново, аки из пепла… Дьявольщина, дьявольщина всё это. – Старуха побрела вдаль.

Оставшись на дороге в одиночестве, Арман понял, что старушонка просто помешана.

Обеденный гонг застал его у рек, и Клермон поспешил в замок, но, как ни спешил – у входа остолбенел. В овальной выемке над массивными входными воротами не было той надписи, что они видели по приезде. Там не было вообще ничего, и акантовидные листья плюща обрамляли пустую терракотовую стену. Арман ахнул про себя, но, решив обдумать эту странность после, поспешил в столовую.

Во время обеда у всей компании возник план прогулки по окрестностям, но его светлость категорически воспротивился. В воздухе – знаки неизбежной грозы, твёрдо сказал он, и попади они под проливной дождь, которого не миновать – быть беде. Ливень сделает горные склоны непроходимыми, поскользнуться на глинистом берегу – проще простого. Гости переглянулись. В окно падали лучи солнца, на лазурном небе не было ни облачка. Рэнэ, который после афронта у Элоди начал пылко ухаживать за Сюзан, шепнул своей очаровательной соседке, что если хозяин не пускает их на прогулку, ничто помешает им уединиться в гостиной у камина, и там он непременно прочтёт ей те стихи Парни и Марино, о которых она спрашивала.

Сюзан улыбнулась и кивнула. Файоль же, развлекая девиц, затеял рассказ о недавнем скандале в одном из католических пансионов, где учитель совратил ученика. Необходимо закрыть эти рассадники суеверий! Элоди д’Эрсенвиль окинула Файоля взглядом пристальным и презрительным. Она, хоть и понимала, что Рэнэ просто мстит ей за вчерашнее пренебрежение, почувствовала, как в сердце закипает злость. Каждый год среди медиков обнаруживались убийцы и отравители, среди педагогов – совратители и садисты, среди политиков – продажные негодяи, среди учёных – профаны. Но никто не нападал на медицину, не требовал закрыть клиники, запретить школы, отказаться от политики и науки. Файоль позволил себе ещё несколько вульгарных и пошловатых шуток о клириках. «Богослов – это слепой человек, который в тёмной комнате поймал чёрную кошку, которой там не было».

Габриэль, Лоретт и Сюзан засмеялись, а Элоди нахмурилась – Файоль казался ей ничтожеством. Услышав последнюю фразу Рэнэ, Арман Клермон посмотрел на него с грустным недоумением. Богословы-то, Господи, чем ему не угодили? Он ведь только вчера узнал, кто это такие. Арман не понял подоплёки столь уничижительного выпада, задумался, не в его ли адрес это сказано, но Файоль и не глянул в его сторону.

– Идея Бога хрупка: её может разбить любой довод науки или доза здравого смысла, – продолжал, смеясь, философствовать Файоль, – право слово.

На самом деле мсье де Файоля совершенно не интересовала теистическая философия, просто бессильная злоба утешала себя злословием. Рэнэ хотел позлить Элоди, а кроме того, видел, что Сюзан не по душе средняя из сестёр д’Эрсенвиль, а так как он твёрдо теперь намеревался добиться её взаимности, то говорил и делал лишь то, что она одобряла улыбкой.

Сюзан же и вправду пустила первую шпильку в адрес Элоди, – чтобы убедиться в правоте слов Габриэль. Поведение Рэнэ подтверждало сказанное: он зло прошёлся по адресу мадемуазель Элоди д’Эрсенвиль. Ну а после он шутил – сестрёнки д’Эрсенвиль весело смеялись – и Рэнэ делал всё, чтобы они смеялись и дальше. Элоди, выходя из гостиной, услышала недоумённый вопрос любителя Бэкона: «Почему у всех тех, кто хочет церковными догмами закрыть научные истины и глупой верой укротить человеческий разум, всегда такие постные физиономии?», и на прощание наградила говорящего пренебрежительным взглядом.

Что до Лоретт, то она, хоть и не понимала причин затеянного Рэнэ разговора, ибо Габриэль не успела ничего ей рассказать, радовалась унижению Элоди. Это не означало, впрочем, что Лора была зловредна по натуре, вовсе нет, до тех, кто сновали рядом, ей по-настоящему не было никакого дела, в том числе и до Элоди. Лора всегда ценила удовольствия и удобства, хорошие вина, изысканные безделушки и дорогие ткани. Вообще, полагала она, жизнь должна быть приятной, красивой, надёжной. И, конечно, её любимый мужчина тоже должен быть самым красивым, самым утончённым и вызывать всеобщую зависть. Она в известной мере была неглупой и основательной особой, флегматичную Лору было трудно вывести из себя. Правда, несмотря на внешнюю неторопливость, Лоретт порой была подвержена странным вспышкам гнева, в ярости становясь неуправляемой. Душевная неуравновешенность проступала порой без видимых причин: самый ничтожный повод мог испортить ей настроение.

Страсть к Этьену Виларсо де Торану началась в ту минуту, когда Лора на вечеринке у подруги увидела его отражение в зеркале. В резной раме морёного дуба вдруг прорисовалось отражение мужчины. Тёмно-пепельные, шелковистые волосы обрамляли лицо с выразительными серо-карими глазами, над которыми разлетались соболиные брови, губы раздвигались нежной улыбкой, на подбородке темнела небольшая впадина, только подчёркивающая его мягкую округлость. Резкий прямой нос придавал лицу выражение победительного величия, а мощный разворот плеч довершал сходство с римским воином – молодым богом красоты и силы. Лора почувствовала, что этот мужчина – её судьба.

Сейчас, оказавшись рядом с ним, она ни на минуту не могла успокоиться, её снедало волнение. Он должен принадлежать ей, должен, должен… Лоретт, чуть прикрывая глаза, видела, как Этьен нежно обнимает её, ласкает и целует. Она добьётся его любви, обязательно добьётся!

Сейчас ей приятно было бешенство Элоди, но не это её занимало. Она попросила мсье Рэнэ прочитать те итальянские стихи, которые, как сказала Сюзан, нравились Этьену. Рэнэ не слишком хорошо знал итальянский, но полагал, что никто из девиц этого не заметит и весьма артистично начал:

– …О del Silenzio figlio e de la Notte, рadre di vaghe imaginate forme, Sonno gentil, per le cui tacit'orme, son l'alme al del d'Amor spesso conotte… Or che 'n grembo a le lievi orme interrotte… – завывал он, но тут почувствовал, что забыл продолжение, не заметив, что Элоди, взяв шаль, вернулась в гостиную.

Она и нарушила затянувшееся молчание.

– Итальянское наречие, как утверждал господин Кребийон-младший, трудно понимать, и не исключено, что в тосканском диалекте многие слова будут ставить вас в тупик, особенно если вы учили итальянский два месяца под руководством своего друга-француза, когда-то прожившего в Риме шесть недель. Марино говорит о spesso condotte и ombre interrotte, «часто влекущем души» и «разорванных, неверных тенях», – насмешливо обронила Элоди.

Она злилась: Рэнэ своими высоким, несколько резковатым голосом надоел ей до крайности, не говоря уже об изрекаемых им до этого пошлостях. Он заслужил оплеуху и получил по заслугам, сочла Элоди.

Надо заметить, что принцип «коемуждо поделом его» эта юная особа понимала несколько своеобразно. Мадемуазель Элоди не любила глупцов и пошляков, и предпочитала, подчас игнорируя правила хорошего тона, сразу оттолкнуть от себя подобных людей, не церемонясь и позволяя себе высказывания, которые иначе, чем оскорбительными, назвать было нельзя.

Клермон опустил глаза и ничего не сказал, заметив, что Рэнэ густо покраснел. Замечание Элоди показалось Арману забавным, хотя и несколько вызывающим, Этьен усмехнулся, подумав, что сестрице Лоретт пальцы в рот класть опасно, а Сюзан, чтоб скрыть возникшую неловкость, предложила всё же прогуляться. В итоге, несмотря на предупреждение герцога, компания почти в полном составе решила выйти на прилегающую лужайку, и только Клермон остался в холле у камина да мадемуазель Элоди, прислонившись к колонне, пропустила мимо себя всех остальных, но сама за гостями замка не последовала.

С лужайки донёсся горестный возглас де Файоля:

– Чёрт возьми, я забыл записную книжку!

– Это не страшно. Ничего путного в такую голову всё равно не придёт. – Эти слова, тихо, даже как-то успокоительно проговорённые вслух мадемуазель д'Эрсенвиль были услышаны Клермоном, и против воли заставили его рассмеяться. Элоди вздрогнула, услышав его смех за спиной, ибо не видела его за колонной, обернулась, и, встретившись с ним взглядом, с улыбкой опустила глаза. Клермон, украдкой бросая восторженные взгляды на густые длинные ресницы мадемуазель, с удовольствием поболтал бы с ней, если бы не сковавшее его вдруг смущение.

Но тут внезапно потемнело, солнце исчезло, невесть откуда над замком нависла плотная непроницаемая туча, сверкнула молния, рассёкшая небо пополам, и замок потряс раскат грома. Все гулявшие, тут же забежав в арочный проход и пройдя в столовую, с уважением покосились на его светлость, мирно дремавшего после обеда в кресле-качалке. Подумать только, какая прозорливость! Между тем с неба низвергались яростные потоки воды, они тут же заурчали, булькая водопроводных желобах, и гости замка приникли к окнам, наблюдая за разбушевавшейся стихией.

Арман, вспомнив об исчезнувшей вдруг со стены надписи, о которой ему напомнили слова Рэнэ и насмешливый комментарий Элоди, незаметно ушёл к себе. В кармане дорожного жилета нашёл свою записную книжку, и раскрыв, отыскал на последней странице то, что скопировал тогда со стены. Он долго рассматривал странные буквы, казавшиеся школьными каракулями, потом – внезапным озарением поднял листок к свету свечи в шандале, перевернул и вздрогнул. Теперь слова легко читались. Это была латынь, и он с облегчением вздохнул, подумав, что надпись могла быть и на арабском. «His deficit orbis, his deficit pax. His incipit via, quos jam tangit vicinia fati». «Здесь кончается мир, здесь кончается покой. Здесь начинается путь смертников», гласила надпись. Арман медленно пришёл в себя. Милое посвящение, ничего не скажешь, прямо, Дантовы круги ада. И сумасшедшая старуха… Он вспомнил её отчётливо, будто она стояла перед ним. И возница ведь тоже сказал у дороги…

Впрочем, Арман был отважен, а высокомерие аристократа заставляло его достаточно пренебрежительно относиться к словам простолюдинов. Вздор всё, бред и суеверия. Но на душе его, как и перед дверью храмового притвора, стало сумрачно и тревожно.

В эту минуту где-то за окном раздался странный грохот и послышался шум воды. Распахнув окно и высунувшись наружу, Арман невольно ахнул, увидев, как по руслу грязной реки волны, медленно переворачивая, влекут по течению вниз опоры подмытого и рухнувшего моста.

Глава 6,
в которой рассказывается о злости Сюзан и скуке её братца Этьена. В ней же содержится небольшой эпизод, которому его непосредственные участники большого значения не предают, но которому будет суждено иметь некоторые последствия в дальнейшем

Непогода, сгустившая тучи и затемнившая небо, привела к тому, что, воспользовавшись преждевременной темнотой, некоторые гости его светлости предпочли под разными предлогами уединиться в укромных уголках замка, коих, к слову сказать, было сколько угодно. И жарче всего это желание проявлялось у Рэнэ де Файоля. Сейчас он, откинувшись на оттоманке у камина, с подлинно актёрским мастерством jeune premier разыгрывал неподдельный восторг и нежную влюблённость. Девица была хороша собой, но Рэнэ давно не был наивным и хорошо видел под аристократической безыскусностью мадемуазель Сюзан гораздо больше того, что знает наивная девочка. Искушённость её глаз слишком контрастировала с простотой слов. Это не смущало Рэнэ, но он не хотел бы оказаться в глупом положении.

А bon chat – bon rat. Мадемуазель Сюзан, разглядывая мсье де Файоля и кокетничая с ним, видела, что он ничуть не влюблён, вспомнила рассказ Габриэль о его влюблённости в Элоди, и чувствовала в сердце странную злобу, родившуюся Бог весть с чего. Что ей за дело до этого щенка? Разве она увлечена им? Ничуть. Но он осмелился – пусть на минуту – предпочесть ей другую! Да ещё эту странную девицу с лицом призрака из разверстой могилы! Он ответит за это. Из бездн души Сюзан, жестоко осквернённой и испорченной, поднялось яростное желание влюбить в себя этого изнеженного и самовлюблённого Нарцисса. Пусть он сходит по ней с ума и глядит на неё так же, как дурочка Лоретт смотрит на Этьена. Сюзан продолжала мило болтать о Парни и Казоте, Луве де Кувре и Шодерло де Лакло, но сама внимательно приглядывалась к своему поклоннику, порой спрашивала о жизни, учёбе, делах… Спросила и об Элоди.

«Как она поняла, ему нравилась эта девушка, не правда ли?» Рэнэ де Файоль был изумлён подобным предположением. «Как Сюзан могла так подумать? Неужели он похож на человека со столь плебейскими вкусами? Эта странная особа некоторое время, как он заметил, добивалась его внимания, но ему и в голову бы не пришло ответить взаимностью, тем более, что сердце его с первой же минуты встречи принадлежало ей». Сюзан знала, что он лжёт, но наградила его улыбкой искреннего расположения и понимания. «Разумеется, она нисколько не сомневалась, что у него прекрасный вкус, как же можно-то предпочесть такое?» Рэнэ заверил её, что никогда о подобном и не помышлял. Сюзан внимательно вглядывалась в его черты, вслушивалась в слова – и быстро сделала выводы. Чувственен, лжив, пуст, склонен к актёрству, готов во всём соглашаться с собеседником и подстраиваться под него. Проститутка.

Но тем лучше.

Ей помогло неожиданное обстоятельство – то самое, что неприятно изумило и даже напугало мсье де Клермона. С той стороны замка, где они находились, грохот падения обрушившегося в толщу речных вод моста был куда слышнее, чем из комнаты Армана. Они вскочили и почти безотчётно кинулись к окну и, распахнув раму, выглянули в темноту. Файоль, едва глаза его свыклись с темнотой, помертвел, заметив дорогу, останавливающуюся теперь перед вывороченной ямой, в которой уже, вращаясь, бушевала вода. Сюзан была испугана куда меньше, не придав, в общем-то, значения увиденному, но испуг изобразила с подлинным искусством, усевшись на подоконник и допустив, чтобы глаза Рэнэ, едва оторвавшись от рокового зрелища, натолкнулись бы на нечто куда более приятное. Сама же она, чтобы не мешать де Файолю прочувствовать все немалые достоинства её роскошной груди, продолжала смотреть в окно и высказывать предположения о сроках восстановления моста.

Тело Сюзан было того прекрасного оттенка, которое являет смешение белого и розового, и не было бы преувеличением сказать, что сложение её было бесподобным. Призыв плоти, исходивший от неё, одурманил и вскружил голову Рэнэ, это произошло почти неосознанно. Тёплое, блуждающее дыхание её губ пробудило в нём вожделение, под наплывом которого его душа и расслабленное тело напряглись, вздрогнув как скрипичные струны от прикосновения невидимого смычка, и мгновение спустя уже млели, алкали наслаждения. Ещё не прошёл его испуг, вызванный тем, что они оказались отрезанными от мира, как Рэнэ уже радовался этому обстоятельству. Он был как в дурмане, похожем на головокружение, возбуждённая плоть томилась теми яростными вожделениями, к которым в полночь манит альков. Букеты гиацинтов и роз, стоявшие на каминной полке, разливали дурманящий аромат, а во влажном от ливня воздухе, среди приторных испарений, подымавшихся от цветов, проносился ещё более резкий запах, но какой – Файоль не понимал.

Сюзан отвела глаза от реки, с грацией кошки соскочила с подоконника, и вернувшись в кресло, снова взглянула на де Файоля. Из глаз поклонника исчезла теперь та лукавая игривость, которой были отмечены его былые комплименты. Рэнэ был очень бледен, губы плотно сжаты. Он стоял, словно заворожённый, с непривычно серьёзным лицом.

Сюзан поняла, что побеждает. Её улыбка стала мягче и женственнее, она предложила ему выпить, Рэнэ, заворожённый и ничего почти не видящий, наполнил бокалы вином. Сделав глоток, она внимательно взглянула в его глаза, попросила подать ей шаль, оставленную в холле на диване. Пока он ходил за ней, она неторопливо поменяла их бокалы, успев приправить свой содержимым перстня, хранящего смесь редких афродизиаков. Теперь Сюзан, глядя, как он до дна осушает бокал, не сомневалась в победе. Они оставили гостиную, Рэнэ проводил мадемуазель Сюзан в её покои, мечтая остаться там вместе с ней, что разумеется, позволено ему не было.

Между тем в опустевшем зале появилась мадемуазель Элоди д’Эрсенвиль. Она обрадовалась топящемуся камину, но постояв несколько минут около него и пытаясь согреть озябшие руки, тоже ощутила странный дух, шедший, как ей показалось, из открытого окна. Странно. Она нигде вблизи замка не заметила болота, но запах гнилостных испарений, все усиливавшийся, заставил её вскоре покинуть гостиную.

Что до Этьена, то он провёл этот дождливый вечер в уютной зале, что сразу приглянулась ему по приезде в Тентасэ. Днём здесь стоял зеленоватый полумрак, а вечером, при свете ламп, гостиная казалась ещё более красивой благодаря лёгкой и изящной мебели красного дерева в стиле рококо, шёлковым обоям и вычурным креслам, обитым дорогим генуэзским бархатом. Здесь словно царил дух игривости старинных нравов безвозвратно минувшего золотого века. Свечи обдавали живым теплом бархатные драпировки, позолоту и живопись, тонкими иголками бесчисленно отражаясь в глубинах венецианских зеркал. Воистину прав был тот, кто проронил однажды: «Кто не жил до тысяча семьсот восемьдесят девятого года, то вообще не жил…» Этьену нравились эти, увы, навеки ушедшие времена куртуазной галантности, глядя на дорогие шпалеры, он размышлял, что толстый слой кремовой пудры и белоснежные парики делали всех женщин двадцатилетними, мужчинам же всегда было двадцать пять… Если верить мемуарам этого галантного времени, женщины были готовы любить всех мужчин, а мужчины боготворили женщин. А что сегодня? Тупая, жадная эпоха, чьи представления о счастье столь ничтожны и приземлены. Впрочем, возможно, ему было бы скучно и в галантную эпоху.

Этьен ждал Лоретт.

Воистину, в недобрый час судьба свела мадемуазель д’Эрсенвиль и мсье Виларсо де Торана. И не только по причине порочных склонностей, о которых ей твердила Элоди. Этьена привлекало только неизведанное и противоестественное, причём везде – в беспорядочных постельных играх и в мистической обрядности, в злоупотреблении недозволенным и на страницах пыльных инкунабул. Он хотел найти откровение тайной мудрости и задавался вопросами запредельного смысла. И, чем более он возрастал, тем тяжелее становились эти вопросы, ибо зло, осознаваемое в себе, менее ужасно, чем зло, не ведающее себя. Зло в Этьене, увы, ощущалось им самим лишь как чувственный порыв или волевой импульс – и всегда осуществлялось. Он стал бы фанатиком аморализма, если бы женщин трудно доставались бы ему, ибо препятствия возбуждали его.

Но препятствий не было.

Девица д’Эрсенвиль его не занимала. Этьен был порочен и знал женщин. Одного взгляда на Лоретт ему хватило, чтобы понять о ней всё. Ласковая и нежная глупышка, сейчас искренне считающая любовь смыслом жизни, а после, увидя его мужское достоинство – поймёт, что это и есть любовь. Подмена понятий произойдёт незаметно и через некоторое время его мускул любви станет смыслом её жизни. Такое его и на час не позабавит.

Слова Сюзан, сказанные пару дней назад, когда сестрица предложила Этьену вообще не обращать внимание на влюблённую Лору, вдруг вспомнились и неожиданно развеселили. А что, недурная идея. Совратить Лоретт представлялось Этьену не просто сущей безделицей, но – скучной безделицей, а вот в течение всего лета не обольстить таящую от любви и изнывающую от страсти девицу – в этом было нечто новое, и свежее.

Этьен усмехнулся. Решено. Он будет предупредителен и любезен, но даже если Лоретт заберётся к нему в постель, она и тогда останется невинной. Этьен снова улыбнулся, обдумывая тактику задуманной авантюры, и чем больше о ней думал, тем больше она ему нравилась. Он был утомлён и пресыщен победами, но теперь намеченная цель сулила совсем новые ощущения. Такой забавы он ещё не пробовал, а ведь ему казалось, что перепробовано всё.

Сейчас, когда за окнами сверкала молния, и её всполохи непрестанно озаряли залу, Этьен спокойно ожидал прихода мадемуазель Лоретт, будучи абсолютно уверен, что она обязательно найдёт его в замке, а пока заполнял время написанием письма дяде, рассказывая об их родственнике, о роскоши его замка и о том, как они с сестрой проводят время. Едва он закончил и запечатал эпистолу, как в коридоре послышались лёгкие шаги, и на пороге появилась Лоретт д’Эрсенвиль. Этьен вежливо улыбнулся и осведомился, не малютку ли Габриэль она ищет? Может, она в столовой? Почему бы им не поискать её вместе? Он ощущал на себе её заворожённый взгляд, чувствовал слабое дыхание – и это теперь забавляло его. Они спускались вниз по винтовой лестнице одной из башен, когда раздался всплеск воды, и в окно ударила волна, выдавив несколько стёкол. Этьен попятился, не давая пройти испуганно вскрикнувшей Лоре, и тут в оконном проёме увидел, как разбушевавшаяся стихия влачит по руслу обломки арочного моста. Чёрт возьми! И как же теперь выбраться отсюда? Это дурачье в местных селениях за три дня не смогли расчистить завал на дороге – сколько же времени им потребуется для восстановления моста?

Да, у его светлости спокойного лета не будет.

Но, в общем-то, происшествие Этьена не обеспокоило. Увлечённый своей новой идеей, граф сопровождал Лоретт по этажам, раскованно болтая и смеясь. Он взял себе ту непринуждённую и дружескую манеру общения, что привлекает сердца, но в которой совсем не читалось желания покорить одно единственное сердце. Несчастная Лоретт была рада его любезности, его взгляд туманил её глаза, улыбка слепила. Этьен почувствовал, что наслаждается этой властью над чужим сердцем, его тщеславие в который раз было польщено, но все это быстро миновало, и он с трудом скрыл за вежливой улыбкой пресыщенное отвращение. Как же они надоели, эти чёртовы влюблённые дурочки с их вечным овечьим блеянием!